Текст книги "В тот день…"
Автор книги: Симона Вилар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
– А докажи, что не от мужа она понесла!
Озар вздохнул. Эти двое никогда не признаются в содеянном: Мирина – чтобы не потерять свое положение и наследство, Радко – потому что честь брата умершего блюдет и саму Мирину, которая ему все еще мила, ни за что не подставит.
– Ну, возможно, многое станет ясно, когда вдовица разрешится от бремени. Но кровь Колояровичей сильна, ее дитя, даже если на тебя похоже будет, необязательно нагулышем признают. Но думается мне, что если Дольма подозревал тебя, то вы с Мириной могли сговориться погубить его.
– Я не убивал никого! Я готов каленое железо в руки взять, чтобы доказать это![95]95
Один из видов так называемого божьего суда: человек брал в руки раскаленное железо, и по его ожогам определяли, виновен он или нет.
[Закрыть] Так и сообщи Добрыне. Меня ничего не устрашит.
– А возьмешься ли за каленый булат, чтобы доказать, что не было у тебя ничего с супружницей брата?
Радко смолчал. И тем выдал себя. Любился он с женой Дольмы, тут и ворожить не придется. А вот чтобы кровь пролить… Похоже, даже ради любви к Мирине он на такое не пойдет.
Озар понял: Радомил не умел врать. Честно говоря, такие люди ведуну нравились. Да и Добрыня, видимо, имел это в виду, когда сказал, что Радко ему по душе, – любил воевода честных, гордых, отчаянных. Для таких честь и совесть дороже жизни, с такими легко, таким можно довериться. Поэтому, в какие бы свои секреты ни вовлек Тихона Радко, мало кто поверит, что он мог совершить под покровом ночи злодеяние.
– Ну вот и поговорили. – Озар поднялся.
Но даже когда он открыл двери и жестом дал понять, что отпускает парня, Радко не поднялся.
– Оставь меня, волхв. Тут побуду. Тошно мне.
Но остальные появление Озара в одиночестве поняли иначе.
– Не смей моего брата уличать в душегубстве, ведун! – заорал со своего места Вышебор. – Я велю к самому Владимиру меня доставить, молить за Радко стану. Я все же был одно время в его дружине, а своих князь не обижает!
– И правильно сделаешь, Вышебор, – поддержала деверя Мирина. – Мы все за Радомила вступимся. Нет на нем зла, не такой он.
Озар шагнул к ней:
– Тебе, красавица, это уж точно известно. Или не точно? Знаешь ведь, что есть нечто, что может сбить Радко с честного пути.
Мирина попятилась, губы ее задрожали, а там и слезы выступили. Но Озар уже не верил ее слезам. Зато другие верили:
– Ты чего это тут угрожать взялся! – замахал руками на Озара Лещ. – Мы к тебе всей душой, а ты…
– А я тут по приказу Добрыни! – повысил голос Озар. – Не хотите терпеть меня, так он живо всех вас к своим катам-дознавальникам отправит. А там, когда подпалят вам пятки, норов свой уже проявлять не сможете.
Лещ отшатнулся, покосился на стоявшего в стороне Моисея, и тот, поймав его взгляд, только кивнул мрачно. Но для других упоминание о том, что может ожидать их, было откровением. Вот и притихли. Поняли, что, пока этот ведун тут, они его присутствием защищены.
А Озар уже более миролюбиво молвил:
– Я переговорил с Радко, он свободен. Но это не значит, что он не на подозрении. Просто шум поднимать не буду и Добрыне ничего не сообщу. Да и для вас всех будет лучше, если скажем, что Тихон лазил по заданию Леща и случайно свалился.
Лещ хотел было что-то возразить, но Мирина подняла руку:
– Все верно волхв советует. Только вчера Жуягу похоронили, а сегодня Тихона нашли. И так молва дурная о нас пойдет, поэтому лучше сошлемся на то, что Недоля горькая подстерегла Тишку.
Казалось бы, Озар должен был остаться доволен таким поворотом. Но на деле все пошло не так. Хоть и разумный совет дала купчиха, но сама двинулась на Озара, брови соболиные нахмурила, личико пунцовым сделалось.
– А палачами ты нас пугать не смей! Мы люди крещеные, нас первыми в Почайну вводили, чтобы пример показать. Да и сейчас на нас весь Киев смотрит. Тот же Добрыня не позволит на нас такую осраму навесить. И еще надо разобраться, наши ли убивали Дольму моего? Вон сколько людей было в Почайне в тот день.
Все сразу закивали, зашумели. Дескать, чего это к ним волхва подселили? Они, дескать, готовы отправиться к Владимиру поклоны бить, чтобы выяснил, отчего это на крещеную родню Дольмы подозрение пало, да еще служителя старых богов приставили, чтобы донимал добрых христиан.
Озар лишь пожал плечами: ну, это уже не к нему. Пусть тогда и поведают князю, почему что ни день, кто-то гибнет у них в усадьбе. И одной этой фразой вмиг всех усмирил.
Тут наконец вышел из сарая понурый Радко, и Мирина сразу направилась к нему. Даже приобняла по-родственному. Потом они все долго беседовали, обсуждали похороны Тихона. Тело мальчика, уже выпрямленное насколько возможно, обернули в саванные пелены, и было решено, что, как смеркнется, поскорее отправить его на Подол, к церкви, где им займутся священники. Мирина велела Радко заняться похоронами, дала ему денег, чтобы расплатился с попами, которые должны отпеть и похоронить христианина Тихона как положено. Потом еще денег добавила, сказав, что нужно договориться, чтобы все без особого шума было сделано. Хотя все понимали – без слухов не обойдется.
Когда Радко с Бивоем вывозили тело, все домашние плакали.
Озар же ушел, расположился у стола на гульбище и, вынув свои чубышки, вновь расставил их и надолго задумался. У него из головы не шли слова Мирины, что Дольму мог порешить кто-то со стороны. Пока он полагал, что нанятым убийцей мог быть Жуяга, который во время обряда стоял за плечами отвлеченного всеобщим шумом Вышебора, все ладно складывалось и оставалось только определить, кто его нанял. Иначе Добрыня не поверит, что плешивый холоп вдруг ни с того ни с сего по собственной воле решился на такое злодеяние. Наняли свои или все же кто-то со стороны? Вон, говорят, воевода Волчий Хвост там был. Но что этому обласканному Владимиром предателю Ярополка до соляного купца Дольмы? Да и вообще, сколько бы ни ломал голову Озар, кто из чужих мог затеять смертоубийство при всем честном народе, ничего подходящего для объяснения ему на ум не приходило. А ведь Добрыне нужен толковый ответ. Вот и выходит… выходит, что свои все же.
Волхв сидел один, челядинцы разошлись, как будто стараясь быть от него подальше. Когда же заплаканная Голица выставила кушанье, все забрали его к себе кто куда, только бы держаться от волхва подальше. Ему даже горько сделалось. Еще совсем недавно почти благодарили, что вступился за них против хованских, а тут сторонятся. Ну и ладно! Ему-то что до них? А вот то, что Яра ходит мимо и даже не взглянет, расстроило. Подумал, что надо бы ее расспросить тоже, ведь поздно так прошла в дом… Но отчего-то Озар медлил, тянул.
Все поменялось ближе к вечеру, когда явился шумный и веселый Златига. Просто сиял весь – жена Светланка родила ему дочку! И такой он был радостный, что и у людей в усадьбе будто отлегло от сердца. Даже сказали: боги, забрав одну жизнь, дали взамен другую. Пусть не в их доме, но все же… Озар отметил, что по старинке все говорят «боги», не помянув еще непривычного им Всевышнего.
Златига же, узнав о гибели Тихона, действительно расстроился. Даже злился на Озара.
– И как же ты не проследил, ведун хренов! – ворчал дружинник, когда позже они сидели у себя в сенях. – Все вы, волхвы, такие важные, все и всегда знающие, мудрые… А на деле только болтать горазды!
Озар даже опешил:
– И это так ты благодаришь меня, что к супружнице тебя отпустил?
Златига посопел носом, но смолчал. В том, что в усадьбе опять беда случилась, тоже его вина была. Но когда немного успокоился, признался, что ему бы и сейчас хотелось пойти к себе, побыть с женой и дочкой. Однако теперь не посмеет, будет за всем тут приглядывать.
– Да ты в потемках даже во двор не смеешь выйти – Лохмача опасаешься, – усмехнулся Озар. – Ладно, тебя понять можно, что отлучался. Но к Добрыне пойти тебе завтра придется, дабы рассказать, что тут творится.
– А что творится? Есть у тебя что воеводе сообщить? Или опять одни догадки?
– Догадки. Но отчитаться уже пора. Что ни день, тут кто-то к праотцам уходит. Или ты не веришь, что к праотцам, христианин Златига?
Тот промолчал. Видать, сам еще не определился, где его пращуры обитают – за кромкой мира, в старом языческом Ирии или там, где Иисус всех принимает. Озадаченность дружинника понравилась Озару. То-то же, ломай теперь голову. И хотя Златига сразу сказал, что даст новорожденной христианское имя Дорофея, что означает «подарок», но вот разобраться с тем, как быть с отцами и дедами, которые не были христианами, пока не смог.
На закате Озар прошел за терем, миновал хозяйский двор и поднялся на стену городни. Осматривал место, откуда мог упасть Тихон. Обрыв, уходивший вниз, был крутой, да и парапет на забороле оказался не так высок, чтобы было трудно столкнуть легкого мальчишку. Тихон мог запросто свалиться прямо к избам-мазанкам в урочище Гончары, но зацепился при падении среди зарослей на середине горы. Снизу его могли не заметить за весь день, да и сверху не высматривали. Если бы Лещ не стал приглядываться к основанию городен, то и поныне парнишка висел бы там, а все гадали бы, куда он запропастился. Озар подумал, что Мирина приплатила серебром, чтобы Тихона тайно отпели и похоронили… Да, это у христиан умершего как татя могут похоронить, а раньше бы не позволили, чтобы душа не вернулась в мир. Надо было тризну отгулять и поминать про ушедшего из мира только хорошее. А у христиан… Новые порядки, новые законы. Может, что-то из старинного и останется. Озару хотелось в это верить.
Он еще осматривал все вокруг, когда уловил, что по лестнице на заборол кто-то поднимается.
Яра. Волосы зачесаны назад и уложены простым низким узлом, темное строгое одеяние с привычной связкой ключей на поясе. Связка наверняка тяжелая, но сама вековуха такая легкая, что кажется: подуй ветер посильнее – и унесет. Ее даже защитить хотелось, такой хрупкой она была. Однако Озар еще не забыл, что ему тиун о ней сказывал – ловкой и умелой охотницей Ярозима была в лесах древлянских. А те, кто леса не боится, особой силой обладают.
– Хорошо, что ты пришла, Яра, – сказал Озар. – Не хотел первым тебя тревожить, но мы-то оба знаем, что тебе есть что сообщить.
Она стояла рядом, положив руки на бревенчатый парапет заборола, смотрела на синеющее вдали небо, на позлащенные розовыми отсветами заката бревенчатые вышки на киевских возвышенностях. Видать, не просто так пришла сюда Яра, но почему-то не решалась начать разговор, молчала.
Озар заговорил первым. Он не стал сразу расспрашивать, а просто указал на заметные сбоку башни княжьей горы и частоколы Копырева конца напротив, при этом заметил, что как бы ладно все это ни смотрелось, с другой стороны Хоревицы вид куда краше. Там и людный Подол к Днепру подступает, и сам Днепр сияет, как диво широкое, украшенное до самых далей зелеными островами по течению. А какой привольный простор за рекой открывается! Словно сами боги постарались вложить всю душу, когда создавали этот край.
Голос у волхва при этом был задушевный, чуть хриплый и негромкий, прямо обволакивающий. И так же задушевно он признался, как был поражен этими киевскими землями, когда пятнадцать зим назад прибыл сюда служить на капище из дальних лесов волынянских.
– Так ты родом из волынянского племени? – спросила, повернувшись к нему, Яра. – Надо же, даже в говоре твоем того не угадывается.
Она улыбнулась. Племя волынян исстари соседствует с древлянскими землями. Бывало, что древляне и волыняне воевали между собой, бывало же, что и мирно жили, торговали, на праздники вместе сходились. Вот и говор друг друга узнать могли. Однако и сама Яра от древлянского произношения в Киеве избавилась, как обычно избавляются все, кто пожил в стольном граде несколько лет. Но все же то родовое, старое всегда пришлых волнует. Вот Яра и стала слушать Озара, который рассказывал ей о том, как жил в волынянской земле, где особенно почитали бога Рода, прародителя людей. Однако и иных небожителей волыняне почитали, того же Перуна Громовержца грозного. Именно на его капище на речке Горыни и служил Озар с отрочества. Капища на реках обычно самые богатые и значимые, ибо каждая река – это путь, по которому идет основное движение, где ходят струги под парусами или на веслах, привозят издалека торгующий люд. И как-то от торговцев Озар и прознал, насколько еще при князе-воителе Святославе стал почитаем в Киеве Перун Громовержец. Вот и решил он из глуши своей перебраться туда, где божество, которому служил, возвеличили над остальными. И получилось же, когда добрался до столицы на Днепре. Хотя и не сразу.
Озар раскрывал ключнице свое прошлое искренне, но в то же время с умыслом – хотел, чтобы она перестала дичиться его и доверилась. Он поведал, что сперва киевские перунники не приняли юного волынянина в свой круг. Они были озлоблены и недовольны тем, что при Ярополке Святославовиче им не оказывают былого почтения, и закрывались от людей. Но киевляне и сами не сильно жаловали тогда Перуна. Ведь несмотря на прославление воинственного Громовержца, тот не защитил князя Святослава от печенегов на Хортице. А потому пошли киевляне к капищам других богов – благо их немало было как в Киеве, так и в окрестностях. В те времена славили все больше Велеса, помогавшего торговым людям и скотоводам, несли дары и Сварогу небесному, и Даждьбогу плодородному, а бабы особенно Макошь почитали и одаривали ее капище, чтобы Долю им легкую сплела пряха людских судеб. Перун же как бы особняком тогда стоял, капище его часто пустовало.
Озару пришлось устроиться там, где приняли. Одно время даже прислуживал у изваяния Марены[96]96
Марена (Мара) – богиня ненастья и смерти, владычица земного мира зимой, подательница холода и тьмы.
[Закрыть] злой, которую киевляне не любили, но подношения все же несли, чтобы откупиться от богини, насылавшей бе´ды. Правда, ее служители тоже особым расположением у людей не пользовались, так что при ней трудно было возвыситься. Однако время шло, люди успокаивались после гибели Святослава. К тому же в Киеве становилось все больше христиан, а это смущало и тревожило служителей. Именно тогда они начали понимать, что пора усилить свое влияние, пока чужая вера не разрослась, не увлекла людей. Вот и стали набирать на капища служителей более молодых, толковых, знающих. Это было его, Озара, время, и он смог подняться и заслужить уважение. Ну а потом, восемь лет назад, он стал волхвом на главном капище, какое установил над Днепром князь Владимир.
– Славные были деньки! – воскликнул Озар. – Молодой князь – дерзкий, смелый, умный. Князь-победитель! Он и вечно бунтующих вятичей покорил, и ятвягов побил, и с булгарами заключил выгодный мир. Перун благоволил к нему. А Владимир… Он предал старую веру!
Озар застонал, склонился над парапетом, опустив голову на руки, и надолго умолк. Горько ему было. А еще ждал. Ждал, что скажет Ярозима. Он открывал перед ней душу, зная, что и она отзовется. Одинокая, по натуре своей заботливая, пережившая много в жизни… Озар не сомневался, что ей тоже есть чем поделиться. И Яра ответила.
– Меня в капище Лады родовичи некогда отправили. Ты ведь знаешь, что это такое, волхв?
Озар вздрогнул. Ну кого-кого, а Яру… и на капище Лады!.. Лада – богиня любви и плотских утех, людям она мила. Если насильно туда не отправляют.
Он так и сказал. Но Яра лишь вздохнула глубоко.
– Я когда повзрослела, не играла в ладины любовные игрища у нас в селении. А уйду в лес на охоту – и мне там хорошо. Я ведь сирота, матушка умерла, когда я еще совсем малая была, кто отец мой – не ведаю. Так что, если пропадала в лесу долго, никто особо не тревожился. Потом и вовсе стали поговаривать, что мать меня от лешего понесла, – слишком я отстраненная да нелюдимая им казалась, ни к кому не тянулась, ни с кем не заигрывала. Да и с кем, если знала, что меня красавицей не считали и скорее бледной кикиморой назовут, чем подарят венок на весенних гуляниях. Но я как-то свыклась с этим. К тому же из леса я всегда не с пустыми руками возвращалась, и это ценили. Потому и не обижал меня никто.
А потом как-то случился недород на наших репищах[97]97
Репище – огороды.
[Закрыть]. Один год репа вся усохла в жару, второй год неурожай случился, а там и на третий не было всходов. Сперва люди обходились – лес-то накормит, да и в реках рыба водится. А вот с земли взять было нечего. Словно проклятье кто наслал на наши грядки и участки вокруг селения.
– А вы не пробовали оставить старые поля и взять у чащи новые участки да обработать их? – не сдержался Озар. – Земля у вас просто истощилась, в лесном краю такое бывает.
Яра повернулась к нему. Закатный отблеск розовил ее скулу, светлые брови казались золотистыми в этом свете. Как и пушистые ресницы, осеняющие прозрачные глаза.
– Умный ты, волхв, все знаешь. А те, которых наши старейшины покликали из чащи, такого сообразить не сумели. Но долго ходили да пели заклинания вокруг плетней, знаки какие-то выкладывали камнями по кромке вспаханной земли. А когда и это не помогло, они заявили, что в селище есть некто, кто заповеди богов не исполняет, вот и разгневались небожители. И пошли волхвы с заклинаниями от двора ко двору, вглядывались в лица моих родовичей. А потом указали на меня. Дескать, я законы Рода нарушила, не для того меня бабой он сделал, чтобы я жила, как парень, и долг свой перед родовичами не выполняла.
Озар понял: есть непреложное правило – каждая женщина в селениях обязана забеременеть и дать новую жизнь роду. Это ее первейший долг, ее обязанность. А еще понял, что не просто так волхвы указали на Яру. Видать, сперва расспросили людей в селении и нашли того, кто подойдет им. Яра была сиротой, за нее вступиться некому. Вот и было решено пожертвовать ее.
– А ты сама разве не ведала, что должна быть с мужчиной? – спросил Озар. – Впрочем, это ваш родовой старейшина должен был озаботиться тем, чтобы тебя пристроить замуж. А не справился – его вина.
– Ну, волхвы старейшине такого не сказали. Как посмеют? А он сам устраивать мою судьбу не утруждался. Зачем? Его обо мне никто не просил, не намекал. К тому же в голодные зимы я всегда с добычей, да еще и меха приношу, какими он дань в тот же Киев отправлял. Его все устраивало.
– Сколько же лет ты к тому времени уже пережила? – с невольным волнением спросил Озар.
– Да больше двадцати уже.
Озар поник головой. К этому возрасту не побывавшая с мужиком девка считалась и впрямь нарушившей обычаи.
А Яра продолжала:
– Волхвы приказали отправить меня на капище Лады и отслужить упущенное. Да только ко мне Лада милостивой не была. Лесное капище на перекрестке дорог… Ну, ты сам понимать должен.
Да, он понимал. И горько ему сделалось. На таком лесном капище девка, отданная на утеху любовную, должна отдаваться любому, кто возжелает. Отказать не смеет – иначе кормить перестанут, а то и избивать будут. Вот Яре и пришлось принимать любого, кто похоть почувствует. Особенно ей доставалось, когда полюдники[98]98
Полюдники – люди в обозе правителей, совершавшие сбор дани – полюдье – по подвластным землям.
[Закрыть] из Киева приезжали, давно соскучившиеся по женскому телу. Или долго промышлявшие в чащах охотники, которые хотели утешиться плотски. Тут надо всех ублажить, всем достаться.
– Когда год моего служения был на исходе, – продолжила Яра, – я была уже брюхатой. Рожала тяжело и мучительно. Да только ребеночек мой мертвым на свет явился. А родовичи сказали, что если сама я от кикиморы или лешего родилась, то и дитя мое не жилец. Так они меня утешили. Я же решила, что отлежусь немного, окрепну и навсегда в чащи уйду. Сама стану кикиморой, а к людям больше не вернусь. Однако не ушла. Болела я долго. Но отлеживаться мне никто не позволил – поручали всякую работу, от какой иные откажутся. Как-то зашел разговор, что надо бы меня все же выдать за мужа, чтобы жила, как обычная мужняя жена. Но не выдали. И что хочешь говори, волхв, но все же мужики брезгуют бабой, какую кто только своим семенем не наполнял. Да и хворая тогда была, как уже говорила. Кому хворая нужна? А потому, когда Мирину в Киев отдавали и жребий уезжать с ней на меня выпал, я даже обрадовалась. Отдавали меня в холопки, но отпускали же! А Мирина, надо отдать ей должное, по прибытии в Киев особо не распространялась, что я общей полюбовницей на капище Лады служила. Да еще и бесправной, в наказание. А вот Дольма… И кто его за язык тянул? Хотя это не помешало тому же Вышебору за себя сватать меня. Но в Киеве я уже стала другой. Не последняя в роду, а первая на хозяйстве. Вот и отказалась повиноваться. И ничего. Дольма, правда, долго ворчал, но вроде как смирился. Ибо знал, какова я на самом деле!
Яра закончила свое горькое повествование с неожиданной гордостью. Даже улыбалась. Она уже почувствовала свою силу, она знала, что не пропадет в миру. Поэтому, поведав волхву о своем позорном прошлом, она все равно не чувствовала себя униженной. Но и Озар не испытывал к ней ничего, кроме уважения. Ну было с ней в минувшей жизни лихое, однако днями и годами уже отодвинуто куда-то в прошлое. Сейчас Яра вон какой стала. Пусть и тоненькая, как березка, но сильная. И он смотрел на нее, смотрел…
Яра почувствовала его взгляд и улыбнулась волхву. Она так редко улыбалась… Однако это был лишь один краткий миг. Уже в следующее мгновение помрачнела вековуха, поникла. И вдруг сказала:
– Я пришла сюда не затем, чтобы душу изливать. И что ты за человек, ведун, если я созналась тебе в том, о чем и сама не думала? А на деле я хотела сказать вот что: зря ты Радко выпустил! Опасался он Тихона. Ибо ему было чем рисковать, если парнишка заговорит… Вот и… О, помоги Всевышний, страшно мне тебе в таком признаваться!
«А при чем тут Всевышний?» – с досадой отметил Озар. Но не перебивал, слушал. И про свидание Яры с Радко по знаку, какой парень передал, и про то, как он сразу убежал, поняв, что не та к нему пришла.
– А что за знак он передал, чтобы явилась? – спросил Озар.
Ключница вынула из калиты на поясе резную поделку и протянула. Волхв какое-то время рассматривал: толстый колос, обвитый искусно вырезанным цветком.
– И этим он мог приманить тебя?
– Мог, – поникла Яра.
Она вдруг заплакала. И призналась… Оказывается, в вечер гуляний на день Даждьбога плодородного, когда на игрищах девицы прячут лица под личинами да мужиков приманивают, Яра сошлась на Поле вне града с пригожим Радомилом. Она ведь знала, что под берестяной маской полюбовницу трудно узнать, вот и решила – хоть один-единственный раз полюбиться по собственной воле, а не по принуждению. Девки о Радко говорили, что и ласковый он, и сладко с ним. Яра и приманила его, насладилась страстью. Но потом, пока он не узнал в ней дворовую ключницу, быстро сбежала обратно в терем.
– Жуяга тогда мне помог, – добавила негромко. – Он и коня мне за ворота выводил, когда на игрища собралась, он же и Дольму задерживал после вечерней службы в церкви на Подоле, чтобы я успела вернуться. Дружны мы были с Жуягой, вот он и взялся подсобить. В итоге никто ничего не проведал. Я и решила – обошлось все. А потом мне Тихон вдруг резную поделку от Радко передает, говорит, что ждет меня младший Колоярович. И место указал верное, где на Даждьбога день мы встречались. И подумалось тогда: неужели я что-то значу для Радко? Но оказалось…
– Оказалось, что другую ждал, – закончил за нее волхв.
В груди у него запекло, старался унять бурное дыхание. И сам удивлялся тому, как его задело признание белобрысой вековухи. Хотя с чего бы? Игрища в честь богов часто такими любовными потехами славятся. А Яра – баба вольная, с кем хочет, с тем и сойдется. Но обида на нее не проходила. Озар едва сдерживался, хотя и понимал: он служитель богов, а потому не должен чувства выказывать. И все же невольная обида заставила произнести:
– И как только ты поняла, что не мила красавчику Радко и все его желания с Мириной связаны, то и решила предать их обоих. Небось, сама сообразила, что, отправив Тихона к хозяйке, он не тебя, ключницу, звал, а ту, что всем тут владеет.
Яра стояла с поникшей головой, тихая, покорная. А Озар все рассматривал колос и цветок. Ну да, такие поделки молодцы дарят своим милым в особые праздники – на Ярилу ярого, на Купалу, когда кто с кем только не сходится, да и на Даждьбога плодородного, когда парочки прямо на поле страсти предаются. А эта поделка является символом любовного соития. Колос – знак мужской силы, цветок – девичьей красы.
– Ну и как тебе Радомил Колояров показался? Хорош-то хоть колос у него?
Яра сцепила руки до хруста, вскинула светловолосую голову:
– А что тебе в том, каково мне с Радко было? И учти, созналась только тебе, но больше говорить об этом ни с кем не стану! Просто дала понять, что с Мириной он был. Вот и мог опасаться, что Тихон разболтает.
– А тебя, молчунья дворовая, похоже, совсем не опасался?
– Он и глянуть на меня на другой день не мог. Но знал, наверное, что не выдам его. Однако когда Тишку нашли… я подумала, что тебе следует знать, что в тот вечер случилось. Хотя, если честно, теперь даже не понимаю, зачем все рассказала…
– Я ведун, мне люди все о себе говорят. Однако сейчас иное тебе скажу: ты же все примечаешь, а значит, должна была понять, как я к тебе отношусь. И знаешь, что во зло тебе твое признание не использую.
Яра заморгала ресницами, смотрела на него, на его мягкую улыбку в полумраке. И ей сделалось легче. Выходит, не ошиблась она, признавшись. Не обманулась, доверившись ему – такому доброму, такому понимающему. Но отчего-то и смущение было. Может, потому, что он так на нее смотрит?
Яра потупилась, затеребила окованные концы пояса.
– А ведь я до того, как Тихон передал мне поделку, и не догадывалась, что брат Дольмы с его женой… Как же умудрились? Ведь Дольма с Мирины глаз не спускал, все при себе держал да похвалялся, какая она у него красавица.
– Но при этом бесплодная, как уже судачили.
Яра как будто не услышала последних слов. Другое сказала:
– Когда мы с Мириной от древлян приехали, Радко лишь свою пятнадцатую весну проживал. Длинный был, худенький, совсем еще отрок. Но дерзкий, красивый. Он Мирину сперва задирал, злился на нее, словно новая жена Дольмы виновата, что заняла место Збудиславы. Ведь Збудислава всегда с младшим братом мужа была ласкова, заботилась о нем. А тут какая-то древлянка, которая и не посмотрит на отрока. Однако когда Радко через время из похода на булгар вернулся, то уже витязем себя посчитал и совсем иначе жену брата затрагивал. Мирина лишь на три года его старше, но в ту пору цвела красой, как никогда, – всегда нарядная, убранная, будто царевна заморская. Да и красотой своей похваляться любила, на иного мужика так глянет… Тот же Творим немел от ее взора, а Бивой прямо трясся весь, стоило ей к нему обратиться ласково. Даже Хован женатый на нее засматривался. Радко же просто взора с нее не сводил. И ведь уверен был, что такой, как он, всякой голову заморочит, как любостай[99]99
Любостай – дух в облике красивого молодца, который изводит женщин любовью, добиваясь взаимности ласками.
[Закрыть]. Вот к ней и подступился. А она сразу мужу пожаловалась. Тогда Моисей сильно Радко выпорол. Еле отлежался парень, я же его и выхаживала. Жалко мне его было, глупого, но такого пригожего юнца. Но что-то в нем опасное было. Я его, честно говоря, немного побаивалась.
– Видать, еще тогда он запал тебе в душу, вот и побаивалась, – сухо заметил Озар.
Яра посмотрела с вызовом:
– А кому бы такой не запал в душу – веселый, дерзкий, пригожий, как сам Ярила. Но мне тогда он как младший брат был, я ведь почти на шесть годочков его старше. Да и ко мне Радко лишь с почтением относился. Мирину же, казалось, сторониться начал. Но она не такая, чтобы хоть кому голову не заморочить. Вот и заигрывала порой. И все же я была уверена, что оба они блюли себя ради Дольмы. Однако этим летом, как только отгуляли мы Ярилу[100]100
Праздник Ярилы отмечался в конце мая или в начале лета. Приблизительно как в наше время отмечают Троицу.
[Закрыть], Радко вдруг снова как с цепи сорвался. И Мирине просто проходу не давал. Да только она опять мужу пожаловалась. И снова Дольма приказал Моисею выпороть Радко.
– Ну, все ясно, – заложив руки за голову, молвил Озар и вдохнул всей грудью. – Подманила красивого деверя Мирина, когда поняла, что от мужа понести не может. А как почувствовала, что получилось у нее, то сразу в сторону. И Перун мне свидетель, Дольма бы их за подобную связь не помиловал.
Сказал это ровно, без особого удивления, так как сам давно все понял. А вот Яра никак не могла успокоиться:
– Ты пойми, волхв, если про их связь кто прознал… Страшно и подумать, но, может, опасаясь огласки, полюбовники Дольму и того… Ведь в тот день Мирина почти нагая в реке плясала, все на нее смотрели, да и Радко возле самого Дольмы был. И теперь… Горько мне теперь, – всхлипнула Яра. – Особенно как подумаю, что и Тихона Радко мог сбросить отсюда… – И она посмотрела на уходящий вниз склон. – К тому же Тихон углядел кого-то из окна в ту ночь, когда Жуяге голову проломили. А вдруг бы опознал, что это младший Колоярович? В ту грозовую ночь Радко в доме не ночевал. Ну а потом… Потом Тихон меня к нему вместо Мирины покликал. И знаешь, как меня, еще неопознанную, Радко во тьме назвал? Голубка моя! Но я бы его не выдала, если бы не Тихон… Вот и решила поделиться с тобой тем, что меня гложет.
– А не потому ли, что взревновала? – резко спросил Озар. Голос его уже не был душевным, чарующим.
И опять волхв почувствовал, как что-то сдавило в груди. Смотрел в сумерках на ключницу, злился и сам себя осуждал за это. И на что ему эта вековуха белобрысая? Но как подумает, с какой охотой Яра побежала к Радко, решив, что тот покликал ее… А потом еще вспомнилось, как она ласково улыбалась парню, как волосы ему лохматила. Тянуло ее к пригожему Колояровичу, тут и гадать не надо.
А его самого…
И Озар вдруг сделал то, что давно хотел: схватил ключницу за плечи, сильно прижал к себе и поцеловал яростно в губы.
Она и не сопротивлялась, замерла, стояла в его руках притихшая, покорная. От его неожиданной силы и страсти совсем в голове помутилось. И губы его – горячие, яростные, властно раздвинувшие ей рот, – словно подчинили ее, оглушили, унесли куда-то, где нет ни мыслей, ни возмущения. Да какое же тут возмущение, когда неожиданная сладость вдруг опалила в груди, когда поддаться его зову захотелось так… как и представить себе не могла. И она продолжала стоять в его руках, ощущая, как жесткий поцелуй становился мягким, упоительным, сладостным…
Только после бесконечно долгого мгновения Озар прервал поцелуй, сам еще потрясенный, но довольный ее покорностью.
– Дивная моя… – прошептал в запрокинутое лицо Яры, в закрытые глаза.
Он все же отступил, переводя дыхание, заметил, как она пошатнулась, ухватившись рукой о парапет, как будто опасалась споткнуться, осесть. Смотрела на него какое-то время, но потом, так ничего и не сказав, начала пятиться, пока не повернулась и кинулась прочь, унеслась, сбежав по лестнице легкой тенью. Словно померещилась.
Но ничего ему не померещилось. Ни то, что она поведала, ни вкус ее прохладных покорных губ. Ведь не откликнулась… но и не вырывалась.
