Текст книги "В тот день…"
Автор книги: Симона Вилар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
– Ну а Радко?
– Что Радко? Радомил рос у меня на глазах, я его на руках качал. Да я за него…
– И все же теперь ты Мирине служишь, – заметил Озар, вспомнив, как Лещ удержал Радко, когда тот чуть не бросился на вдову Дольмы.
Лещ понял. Сопел носом, хмурил седые кустистые брови.
– Если ты и впрямь так умен, как поговаривают, ведун, то сам должен понимать. Беда была бы, если бы эти двое сцепились. Раньше Дольма мог их по местам ставить и лад в доме удерживать, да только теперь им непросто будет. После смерти Дольмы Радко должен был хозяином тут стать, а Мирину в чащи древлянские отправили бы, как бесплодную. Дали бы ей лишь то, что по брачному ряду положено, – и восвояси.
– Так бы и услали? Это такую красу несказанную? Может, тот же Радко и женился бы на ней после срока траура. Он хорош собой, она краса, вот бы славная пара получилась! И выгодно, если учитывать, что Мирина – дочка древлянского старосты, у которого вы меды берете.
– Чтобы эти двое да сошлись? Сам, что ли, не видел, каково между ними? Да скорее Хоревица на тот берег Днепра переберется, чем Радомил с Мириной между собой поладят.
Озар задумался, по привычке хотел огладить бороду. Да где та борода волховская!.. А Лещ, видя, что ведун словно забыл о нем, опять улизнуть хотел, но крепкая рука служителя удержала его.
– Что ты, как кот нашкодивший, все шмыгаешь, Лещ? Да и наговорил мне тут всякого. Однако я не о жизни твоей у Колояровичей спрашиваю. Ты же подле Дольмы тогда крутился, на это многие указывали. Может, и видел что-то необычное? Только не лги мне. И учти, мне ведь сказывали, что и ты порешить хозяина мог.
– Я? Хозяина? – даже осел на бревна стенного парапета Лещ.
Озар только смотрел сурово. Ему надо было припугнуть Леща таким подозрением. С этим привыкшим считать тут себя своим и всеми признанным челядинцем так и следовало поступить. Жестко и напористо, чтобы не юлил. Иначе опять начнет плести невесть что. Ишь, высказывает еще, что не ту рощу для капища богов срубили у Кловского ручья!
Старый слуга, казалось, сейчас расплачется, глаза увлажнились, рот задрожал в бороде. Но сдержал себя, выпрямился.
– А вот что я тебе скажу, Озар! Я за Дольмой в воды сходил, улыбался ему, он мне тоже улыбался, как хозяин ласковый. Но потом меня от него оттеснили. Тот же Жуяга кресло с Вышебором тащил, я и посторонился. Это Голица моя подтвердить может, но ты в то не поверишь. Ведь жена за мужа всякое скажет, что ей муж повелит. А вот пусть Будька подтвердит, что я подле нее был, даже ограждал ее от пары добрых молодцев.
– С чего это? – спросил волхв, вспоминая, что сама чернавка ему говорила.
– А с того, что в какой-то миг гляжу, а она, мокрая и голая, к Ховану-меховщику льнет. Ну, не льнет, а рядом крутится. А тот сияет весь, смотрит на нее. Но там и женка его Семания была, вот она их шашни и заприметила. И направила жестом к Будьке пару крепких дворовых отроков. Парни на чернавку нашу так и двинулись. А я думаю: «Беда сейчас будет». Взял и оттащил девку в сторону, чтобы в такой день, да во время такого обряда, неладов не случилось. Да если бы знал я тогда, куда смотреть надо! А так дал девке подзатыльник, окунул ее пару раз головой в воду, а тут и крики вокруг раздались. Моисей воет, хозяина тащит… Спаси, всеблагой Господь, светлую душу Дольмы нашего, – закончил Лещ, крестясь широко и неумело, как отмахиваясь от чего-то.
Но Озар ему поверил. Такие, как этот старый слуга, утаить что-то могут, а вот басни сочинять ну никак не мастера.
– Иди, Лещ. Понадобишься еще, спрошу.
Тот почти убежал от волхва. А Озар стоял и размышлял. Налетевший ветер взметнул его пышные волосы, заполоскал полы длинной рубахи. Волхв смотрел на наползавшую тучу. Вон как молния-зигзагица в ней полоснула! Вот это сила, вот это мощь! Пусть гром прокатился пока где-то далеко, но Перун уже возвестил, что идет. И это куда явственнее, чем какие-то упоминания христианского Господа и взмахи в виде креста.
Во дворе звякал цепью Лохмач, чуя, что его скоро спустят. Озар смело подошел к псу, потрепал по загривку. Увидел, как у калитки появился Жуяга, толкая перед собой тачку, полную нарезанных березовых веток, – Яра все же отправила его с поручением. Завидев Озара, Жуяга было остановился, смотрел, но волхв отвернулся. Видел, что на гульбище за столом уже горят огоньки в плошках, бабы суетятся, выставляя все к вечерней трапезе.
В тот вечер за столом все сидели притихшие. Мирина во главе стола блистала серьгами-подвесками, Вышебор сопел, разрывая руками пироги с рублеными яйцами и зеленью. Попробовал было высказаться, что опять ни вина, ни меда хозяйка не велела ставить, но его никто не поддержал, и он, поворчав немного, успокоился.
А еще Озар заметил, как местные бабы то и дело поглядывают на Радко. Парень ел молча, но пищу вкушал красиво, словно на пиру у князя сидел. Ножку куриную обгладывал аккуратно, с ложки варево ел спокойно, не чавкая, чашу с квасом пригубливал с самого края, глотал тихонечко. Собой был мрачен, ни на кого не смотрел, но была в нем некая беспокойная прелесть, некое потаенное удальство. Да и собой вон как хорош. А Мирина и не глянет в его сторону. Зато Яра, проходя мимо, погладила его по волосам ласково, как младшего брата, да и Будька, вроде как о другом мечтающая, все же порой смотрела на парня блестящими глазами. И Любуша то и дело в его сторону поглядывает, даже некрасивая Загорка нет-нет да и бросит на Радомила быстрый восхищенный взгляд. Вон и две грубые скотницы с дальнего конца стола посматривают на него, о чем-то шепчутся. А как взглянул мимоходом парень на них, так и расцвели обе улыбками. А тот ничего, даже подмигнул им лукаво.
Но от стола Радко ушел первым. Сказал, что на сеновале отдыхать будет, душно ему, дескать, в доме. А там и другие разошлись.
Будька долго вытирала столешницу пучком соломы. В ответ на слова Озара о том, что, как выяснилось, ее от парней Хована Лещ оттаскивал в воде, пробурчала, что, дескать, больно нужна ей была его помощь, сыча старого. Но, по сути, подтвердила правоту челядинца. И Озар, погрузившись в размышления, опять начал сдвигать резные фигурки при свете горящего на носике глиняной лампы огонька.
Гроза ходила кругами – то в стороне Берестова громыхнет, то за Днепр удалится. Ветер стих, душно было, хоть рубаху выжимай. И хозяйственная Яра позаботилась о почивавших в сенях постояльцах, самолично принеся им кувшин прохладного узвара.
– Вот малиновый с мятными травами вам принесла. Если пожелаете.
Поставив кувшин, она на какое-то время задержалась.
– Сказать что-то хочешь? – спросил Озар.
Златига еще возился на своей лавке, перекладывая ножи и иное оружие в мешке-чехле из кожи, но тут даже притих, уставившись на вековуху.
– Спросить хотела… ну да завтра уже. Доброй ночи вам.
– И тебе, голубка, – улыбнулся ей Озар.
Златига отложил свой мешок, потянулся. Потом сказал, глядя вслед ушедшей ключнице:
– Мне она нравится. Хорошая девка, ловкая, ненавязчивая, но при этом заботливая. И собой неплоха. И как на такую никто не позарился?
– Ее себе Вышебор присмотрел, а потому, видать, и гнали от двора иных женихов. Да и Дольме она в хозяйстве первая помощница.
– Вышебор? Этот рак клешнявый? Да кто за такого пойдет? Он же увечный!
Озар улыбнулся в полумраке. Чем-то старший Колоярович и впрямь напоминал рака – и короткой мощной шеей, из которой торчала пучеглазая крепкая голова, и широкими плечами, и сильными ручищами.
– Как я понял, с ключницей ты тоже еще не говорил, – молвил через время Златига. – Да и почему это ты все челядь расспрашивал, а ни к кому из самой семьи не подступился еще?
– А завтра и подступлюсь, когда каждому из них будет что сказать.
Озар привстал, взял с лавки у стены кувшин и, взболтнув содержимое, сделал несколько больших глотков. Хорошо!
– На, служивый, испей. Славный у них узвар. Травами и ягодами сладкими отдает.
Кувшин был довольно большой – не поскупилась на угощение ключница. И Златига долго и с удовольствием пил, потом даже крякнул, вытирая усы.
– Эко у них тут все… ну чисто для княжеского пира. Привкус, правда, странноватый, но мне понравился.
Озар не ответил, улегся на овчины, ворочался какое-то время, потом стал ровно посапывать. Златига еще слышал, как взлаял пару раз Лохмач во дворе, как собаки окрестные отозвались на его лай. Потом можно было различить ровный звук застучавших по кровле капель, а там и вообще густо зашумело. Дружинник улыбнулся этому звуку: сладко спать под проливной дождь, – и духота уже не так донимает. И все. Сон глубокий накрыл его словно мягким темным одеялом.
Глава 6
Ключница Яра пробудилась со вторыми петухами – звезды были еще яркими. Надо же… Звезды. А ведь почти всю ночь дождь поливал, грохот громовой то и дело раздавался. От его раскатов Яра несколько раз просыпалась, ворочалась, гадая, не пойти ли проверить, что и как на дворище. И это при том, что знала, как все добротно в хозяйстве, да и сладко было в мягкой постели, учитывая, как умаялась за прошедший день.
Вот и осталась отдыхать. Кто побеспокоит? Ведь это такое счастье – спать в своем собственном отдельном покое, на собственной кровати. Древлянка Ярозима уже почти четыре года жила в Киеве, а все не переставала наслаждаться такой роскошью.
Раньше у себя в селище лесном она спала на полатях вместе с состарившимися тетками, сопливыми мальцами, одинокими вдовицами. В родовых избах только семейные пары имеют право на отдельную лежанку. Когда Яра приехала в Киев, она сперва тоже спала вместе с остальными челядинцами в общей истобке. Понятно, что и теперь, когда настанут холода, ей опять придется ночевать в общем отапливаемом помещении, однако по теплой поре хозяйской ключнице полагалось отдельное помещение на верхнем ярусе терема. Здесь у нее и своя лежанка была, и свой ларь с личными пожитками. Тот, кто никогда не был бесправным, не поймет, каково это – наслаждаться одиночеством и иметь свой угол. Да и положение ключницы в доме давало некоторую свободу, право принимать решения. И Яра была довольна тем, как сложилась ее жизнь в Киеве. Можно было благодарить Мирину, что из-за ее нерадивости по хозяйству у служанки из древлянской глухомани появилась возможность возвыситься. Впрочем, Яра знала, что Мирина не сильно повлияла на то, что она стала во главе хозяйства. А вот Дольма… Купец умел ценить и награждать толковых слуг, если на то была его воля. И пусть по натуре Дольма был непрост и никто не ведал, каковы будут его дальнейшие указания или прихоти, все же не Яре осуждать хозяина… которого уже отпели, предав земле.
Сладко потянувшись, Яра поднялась с мягкого ложа, огладила растрепавшиеся за ночь волосы. Вчера она так устала, что даже не переплеталась. Придется неприбранной день начинать, а покрыть голову ей как вековухе не полагалось. И она попросту заправила за уши выбившиеся пряди, запахнулась в юбку-поневу и как была босая пошла заниматься делами.
В простых домах именно хозяйке принято разжигать печь, но от такой, как Мирина, подобного не дождешься. Вот ключница Яра за этим и должна была проследить. Она спустилась в истобку, потрясла за плечо верную Голицу, шепнула, что пора. А пока Голица ворочалась да кряхтела, жалуясь на ноющие на непогоду косточки, Яра уже растолкала девок-чернавок Любушу и Будьку. Это только горничная Загорка может пока отсыпаться у порога одрины[73]73
Одрина – спальня; от слова «одр» – ложе.
[Закрыть] госпожи. Мирина обычно любит поспать подольше, и ее верной прислужнице тоже позволяется побыть под покровом Дремы[74]74
Дрема – по языческим поверьям, дух сна, успокаивающий всех в доме.
[Закрыть]. Да и не только ей. Мужики обычно встают после женщин, а присланные Добрыней постояльцы вообще сладко спят в пропахших сухими травами темных сенях. Яра отметила, что обычно громко храпевший дружинник Златига сейчас лежит тихо, как мышь. Что касается волхва, то он всегда спал беззвучно. Если не разглядеть на лавке под волоковым окошком очертания его тела под овчинами, можно подумать, что Озар вообще унесся куда-то в своих чародейских волхованиях.
После ночного ливня с грозой двор блестел в предутренних сумерках потеками луж между дубовых плах. Яра, когда брала ведра для дойки под крыльцом, даже поскользнулась босой ногой. Надо бы вернуться, обуться в лапти, что ли… Но уже пошла.
Из будки выбрался пес Лохмач, потянулся, упираясь на передние лапы и зевая так сладко, что становилось ясно – выспался четвероногий сторож. Но Яра-то знала, что Лохмач боится раскатов грома, вот и забился в будку. Наверное, там и отсыпался, а сейчас подбежал к ключнице, стал тыкаться ей в колени лобастой головой. Сам размером с теленка, а играет порой, как непутевый щенок. Это когда чужие появляются, пес грозен и рвется с цепи, а своих всех знает. Или понимает, кто из новых может тут ночевать как свой. Вон Лещ рассказывал, что к волхву Озару Лохмач сразу пошел, зато на его спутника Златигу то и дело рычит грозно. Не понравился сторожевому псу дружинник киевский.
От сарая, где стояли хозяйские коровы, веяло теплым душистым запахом. Все четыре гладкие пеструхи повернули головы, когда у порога появилась Яра. Ключница держала в зубах зажженную лучину, руки были заняты ведрами. Отставив их, воткнула лучину в железный поставец, и та горела, пока она доила ближайшую из коров. Вскоре и первая из скотниц пришла, пожелала доброго дня и, взяв ведерко, подсела к следующей пеструхе. Яре по ее положению можно было утреннюю дойку вообще на скотниц переложить, Мирина уже не раз это советовала, но ключнице нравилось начинать день под журчание душистой струи, чтобы потом испить теплого парного молока. Когда еще за стол сядут, а сделать с утра ей надо немало.
Рядом терлась о колени полосатая дворовая кошка. Но не шумела, ожидая, пока Яра не поднялась из-под коровы. Вот тут и начала сразу голосить истошно, требуя угощения. Ну, как обычно, Яру это веселило, она смеялась, слушая, как кошка громко мурчит, получив свою долю молока. А смеялась она вообще редко. Не из смешливых была.
Под навесом летней кухни Голица уже проверяла ставленную на ночь квашню. Летняя печь за теремом, большая, сложенная из полевых камней и обмазанная красной глиной, была куда удобнее, чем зимняя каменка в доме. Да и вокруг печи площадка была выложена гладкими камнями, а сверху еще присыпана белым речным песком – по дождливой поре всегда тут будет чисто, грязь не заведется.
Яра не могла сама растапливать печь: считалось, что без головного убора женщина не имеет права этим заниматься. А потому именно Голица, спрятав пряди под полотняный повойник, била огнивом о кресало, раздувала подожженный пучок соломы. И по старинке нашептывала огню-сварожичу древние наговоры. Яра держалась в стороне, ничего не говорила, только подумала: «Мы ведь уже все тут христиане, мы под защитой другого Бога и, как поговаривают, более сильного. И доброго. Ну если он так добр, то не станет гневаться на пожилую кухарку, которая бормочет по привычке добрые слова разгоравшимся язычкам пламени».
Они с поварихой обсудили, что сегодня будут готовить, и Яра отправилась будить остальных. Сперва следует растолкать Бивоя и отправить на рынок за свежей рыбой, а Лещу надо утреннее питье принести – старый слуга совсем пересыхает ртом после сна. Стоян-мастер уже сам вышел, но за дело еще не брался – с утра он всегда вялый. И пока Яра не обойдет постройки и не кликнет его, указав, что надо кое-что подправить, он имеет право сидеть на приступке у стены с таким осоловелым видом. Яре и в самом деле имело смысл пройтись и оглядеть все после такой ночи: не протекла ли где соломенная кровля на сараях и клетях, не залило ли где за порог водой. Но прежде всего она решила подняться в свою горницу и привести себя в порядок: негоже хозяйской ключнице разгуливать по двору босой и растрепанной, как какая-то чернавка.
По углам терема и сараев стояли наполненные до краев дождевой водой долбленые лохани. Воды было много, значит, меньше придется таскать для хозяйских нужд из протекавшей под Хоревицей речки Глубочицы. Яра остановилась возле стоявшей ближе к крыльцу лохани, стала ковшом поливать воду на ноги, смывая грязь и солому, прежде чем подняться в дом. Минуя сени, даже не взглянула на спавших постояльцев. Эти не ее забота, а вот сонного Бивоя следует все же поторопить. Сейчас, поутру, у пришедших на торг рыбаков можно взять самый свежий улов. И хотя Бивой просто ворчал что-то сонно, Яра повторять приказ не стала. Пусть только попробует не исполнить ее повеление. Раньше за такую нерадивость Моисей мог и плеткой поторопить, но у Яры свои методы наказания – может просто оставить парня без трапезы, и даже его мать-кухарка не посмеет перечить в том ключнице.
Чернавка Любуша уже снимала ставни с окон, проверяла, не натекло ли за ночь, а шустрая Будька выносила ночные горшки, сморщив при этом свой хорошенький носик. Старина Лещ поднялся со своей лежанки под стеной, сделал глоток узвара и как был босой прошел к иконе. Смотрел, не зная, что и сказать намалеванному на ней Иисусу. Ключница тоже не знала, надо бы Тихона покликать – мальчишка все молитвы знал, – но Яре сейчас перво-наперво нужно было будить паренька, чтобы тот погнал коров на вольные выгоны.
Поднимаясь по лестнице к верхней повалуше[75]75
Повалуша – неотапливаемое помещение над горницами, чердак. В повалуше могли ночевать в теплое время года.
[Закрыть], где ночевал мальчик, Яра прошла мимо дверей горницы Вышебора, отметив при этом, что на лавке возле входа нет Моисея, – овчина брошена на лавку, но самого хазарина нет. Она особо не задумалась, где он расположился на ночь. Она вообще недолюбливала Моисея и сторонилась его. Имелись причины.
В повалуше под самой крышей было темно, ставни закрыты от дождя. Правда, не на щеколду, а потому открылись легко. Яра распахнула их и при нежном свете раннего утра принялась будить Тихона. А то уже слышны рожки пастухов, собирающих скот для выгона за градские пределы, где начинались превосходные луга. Еще Яра отметила, что Тихон спит, сжавшись в клубочек, натянув на себя с головой пестрое тканое покрывало, – видать, ночью озяб от сырости.
Яре рассказывали, как Тихон, эта птичка из града у теплого моря, первое время по приезде постоянно мерз. Он и сейчас любит тепло и, будто ящерица, вечно где-нибудь на солнцепеке устраивается, однако до холодов, пока позволяла погода, предпочитает спать в неотапливаемой повалуше. Здесь же он хранил свой нехитрый скарб – под стеной в корзине были сложены его игрушки, всякие деревянные волчки, резные лошадки, лукошко с какими-то глиняными свистульками.
Ключница потрясла мальчика за плечо, окликнула ласково. Он вскинулся, таращился на нее сонно, потом заулыбался.
– Это ты, Яра?
– А кого ты ждал? Пора тебе за дело браться, постреленок. Хотя и вижу – сладко спал.
– Заснул только под утро, – буркнул Тихон, свешивая худые ноги с лежанки. – Ночью так грохотало… Страшно мне было. Я в окно выглянул… Всякое мерещилось.
– Что мерещилось? – мягко спросила ключница. Но в глазах интерес. – Так что же показалось тебе, Тишка мой?
– Не знаю. Вроде по двору кто-то ходил под дождем.
– А, это… Ну да мало ли кому понадобилось. А теперь давай-ка собираться. Погонишь пеструх наших, пока пастух далеко не ушел.
Потом она направилась в свою маленькую уютную горницу. Привела себя в порядок, обула чеботы из рыжей кожи, поверх светлой рубахи натянула синее платье без рукавов, а на него еще и вышитую по краям узорами завеску[76]76
Завеска – большой передник (бывает с рукавами или без).
[Закрыть] надела. Потом подпоясалась: пояс был ее самым главным украшением – из хорошо выделанной кожи, с блестящими металлическими бляшками. Вообще-то вековухам не полагалось украшать себя, как уже невостребованным бабам. Но Яра не могла отказать себе в удовольствии хоть так придать нарядность своей одежде. А еще к поясу подвешивалась связка ключей – знак положения ключницы в доме.
С волосами пришлось повозиться – расчесывать, переплетать, укладывать сзади узлом. Когда Яра вновь спустилась вниз, все уже были заняты делом, и ей пришлось поспешить, чтобы открыть лари хозяйские, достать соль, припасы, сбегать к Голице и в кладовые, учитывая при этом все, что выдала: заспу[77]77
Заспа – овсяная крупа.
[Закрыть], клубни репы, морковку, луковицы. Вскоре появился и хазарин Моисей, спустился сверху по лестнице, на Яру даже не посмотрел. И то хорошо.
Уже совсем развиднелось, во двор выпустили кур, Лещ посадил на цепь Лохмача, и пес с важным видом наблюдал за оживлением вокруг. Со стороны конюшни донеслось тревожное ржание, ворота во двор были открыты еще с того мига, как Тихон погнал коров.
На лестнице мыла ступени крыльца Любуша. Старательная девушка, Яра знала, что на нее можно положиться, и, проходя мимо, похлопала ласково по плечу. А та просто засияла улыбкой. Собой этакая серая мышка, но улыбка у нее хорошая, добрая.
Будька вынесла выбивать дорожки, ревниво глянула, заметив, как ключница приласкала Любушу.
– А постояльцы все дрыхнут, – сказала она, кивнув в сторону сеней, чтобы привлечь к себе внимание хозяйки.
Но Яре не до постояльцев. А вот Будьке дала задание – вымести двор от самых ворот до крыльца, потом и работу по дому начинать: пыль протереть, покрывала скатать и убрать в лари, начать чистить светильники и бронзовую посуду. И не так, как в прошлый раз, когда копоть застарелая осталась. Яра сама за этим проследит.
Будьке не понравилось, что хозяйка упрекнула ее в нерадивости. Вон Любушу, как кошку, приласкала, а ей только наказы. Но не поспоришь же. И она прошла мимо Любуши, нарочно толкнув ту. Однако Любуша только усмехнулась, показав в спину Будьки язык. Было между девушками-чернавками некое соперничество за расположение ключницы. Говорят, Яра сама некогда была тут чернавкой, но потом купец Дольма возвысил ее за старание. И кто знает, если Любуша будет такой же усердной, то и ее однажды…
Но сейчас она лишь посторонилась, когда Яра в своем тканого сукна синем платье с блестящей опояской сошла с крыльца, направляясь к службам. Любуша же вновь за ступени принялась. Терла их с щелоком и песком, смывала водой. Замечательно, когда воды столько, полные бадейки везде. А так обычно таскай в коромысле, таскай. Хорошо, если силача Бивоя снарядят привезти воды или еще кого из холопов с хозяйского двора. Сила холопов самая дешевая, вот их и гоняли с горы к реке и обратно. Правда, в последнее время в самом граде появились сноровистые люди, какие подвозили к богатым дворам на возвышенностях целые возы с кувшинами и кадушками, а то и бочками, полными воды. Выменивали на соль, муку, продукты, кто чем заплатит. Летом этим многие подрабатывали, когда съестного на мену достаточно. Но в хозяйстве Дольмы подобное считалось расточительством. Тут своих скорее отправляли.
Любуша протерла ветошью последнюю ступеньку и выпрямилась, потирая поясницу. Покосилась в сторону риги, где на сеновале спал Радко. Если пойти к нему сейчас… Как-то он притянул ее к себе, еще сонный был. Любуше это очень понравилось, хотя после того как Радко от сна очнулся, он сразу прогнал ее. Ну что тут поделаешь, к нему вон первые градские красавицы ластятся… Что ему какая-то чернавка податливая. Хотя Любуша и не прочь ощутить, каково это – полюбиться с таким-то пригожим молодцем.
Тут Любуша вновь увидела ключницу, и та показалась ей какой-то странной. Вышла из конюшни, стоит посреди двора, руки как-то странно сжимает, словно мнет что-то в ладонях. И долго стоит, Любуша уже прошла мимо с бадейкой грязной воды, но потом оставила ношу, вернулась.
– Вам что-то нужно, госпожа хорошая?
Яра посмотрела на нее, будто не узнавая. Потом заморгала.
– Ты это… Пойди разбуди Озара-волхва. Скажи, пусть на конюшню придет.
Сама же вернулась к проему конюшни, стояла, словно не решаясь войти. Видела, как из стойла, где топтался и взволнованно фыркал вороной Буран, натекла темная гуща крови, скопилась лужицей. От дверей еще видна откинутая на соломенную подстилку рука – мозолистая, небольшая и сильная. Рукав тоже в крови. А подойти и снова глянуть… Яра еще ранее увидела, что это Жуяга раскинулся, голова вся в месиво, да и копыта Бурана в крови.
Она отступила, закрыла за собой двери. Ну и где эта Любуша ходит?
Чернавка неспешно сошла с крылечка, пересекла двор. По пути развела руками:
– Звала я его, будила, окликала. Не просыпается. И охранник его дрыхнет.
– Так растолкала бы их.
– Да как я посмею!
Яра пошла сама. Действительно, спят, да еще как крепко. Ей долго пришлось их трясти, окликать. Сзади появилась и остановилась, наблюдая, горничная Мирины Загорка.
– Что тут у вас?
У нее в руках была бадейка с водой для омовения хозяйки. Яра взяла ее у служанки и решительно вылила на лежавшего ближе к ней Златигу. Тот с рыком дернулся, встал, мотал головой и таращился.
– Ты чего это вытворяешь, девка?
Остатки воды Яра бесцеремонно хлюпнула на голову волхва. Тот поднимался тяжело, моргал, щурился со сна.
– А ну, пойдем со мной, – властно приказала ему Яра. – Дело есть.
Он и пошел. Зевал широко, не торопился. Даже когда увидел распростертое у ног жеребца тело Жуяги, только смотрел какое-то время. Отвернулся и ушел.
Яра видела, как он несколько раз опускал голову в воду, налитую в колоду у конюшни, потом откинулся – брызги так и полетели с длинных мокрых волос.
– Что-то мне не можется сегодня, – произнес через время.
– Ты хоть узрел, на что указывала? – дернула волхва за рукав Яра.
Он закряхтел и снова направился в конюшню. Смотрел какое-то время. Потом молвил:
– Ну, вижу. Гроза ведь была. Похоже, что ваш коняга взбесился от грохота и затоптал холопа.
– Может, и так, – отозвалась Яра. Понимала, что сейчас и другие соберутся, узнают новость. Потому и добавила быстро: – Да только Жуяга не такой увалень, чтобы Буран мог его затоптать. Ладил он всегда с живностью, послушной она у него была, ласковой. Был у него дар управлять всем ржущим, мычащим, блеющим. А тут…
– Да что тут? – вдруг рассердился Озар. – Думаешь, живность домашняя никогда лихого не сделает? Это же не люди. А тут так грохотало… наверное.
– Что значит твое «наверное»? – спросила Яра. – Или не слышал ничего?
Озар повернулся, рассматривал ее внимательно. Глаза его… Вроде и светлые, но порой как темный твердый кремень становились.
– Что было в узваре, каким ты нас поила? – вдруг спросил ключницу. – Уж слишком крепко и глубоко мы спали.
Яра просто смотрела. Потом ее бледные щеки еще белее стали.
– В чем меня подозреваешь, кудесник?
Он не ответил, так как рядом оказался Златига. Лицо помятое, волосы как попало торчат. А ведь всегда следил за собой, гребень у пояса носил, рубаху шнуровал до последней петельки. Сейчас же растрепанный, сонный, мокрый после того, как Яра его облила. Но завидел окровавленного Жуягу – и взор стал острее. Присел возле него, присвистнул тихо.
– Ну вот. Я-то думал, что этому перепуганному холопу от нас не отвертеться, странный он был, дерганый. Как будто о чем-то знал и боялся. Надавить на него посильнее надо было, он бы и раскололся. А теперь… Кто же его так? Неужто конь? Или еще кто, – добавил негромко дружинник.
Яра чувствовала, что Озар по-прежнему не сводит с нее взгляда, но и сама посмотрела на него с вызовом.
– Твой страж, волхв, правильно понял. Все заметили, что Жуяга словно сам не свой стал, когда вы пришли на наш двор.
– А до нашего появления?
– Раньше он хорошим слугой был. И за Вышебором мог приглядывать, и с лошадьми хорошо управлялся. Порой и Дольму сопровождал в поездках. Жуяга ведь местный, отменно знал всю округу. Да и вообще, к нему с любым поручением можно было обратиться – никогда не откажет. Но как вы появились… Напугало Жуягу что-то. И вот теперь с ним приключилась беда.
Озар больше не спрашивал. Смотрел вглубь конюшни, на топтавшихся за перегородкой лошадей, на высокого красавца Бурана, сейчас забившегося в угол, подальше от распростертого тела Жуяги. Волхв пошел к нему, и Буран вскинул голову, фыркнул. Даже когда Озар стал его оглаживать и что-то нашептывать, конь не сразу успокоился.
Но все же притих. Тогда Озар накинул на него недоуздок, вывел.
– Пусть лошадей отведут к реке на водопой. Мне тут осмотреться надо.
Весть о том, что Жуягу во время грозы потоптал Буран, быстро облетела подворье. Люди собрались близ конюшни, заглядывали внутрь. Яре пришлось повысить голос, приказав, чтобы шли заниматься делами. Только Моисей помедлил. Но и он, отходя, молвил:
– С чего это вороной потоптал холопа? Обычно Жуяга с живностью умелым был, да и хорошо знал повадки лошадей. Они порой беседовали с Вышебором о скакунах, тот ведь некогда лихим конником был.
Озар, сидя на корточках возле Жуяги, слышал эти слова. Златига был рядом, и они многозначительно переглянулись.
– Видишь, ведун, – кивнул в сторону двора дружинник, – люди удивлены случившимся. А тебе есть что сказать? Ты ведь все примечаешь и верно толкуешь.
Озар не отвечал. Он осторожно приподнял разбитую голову Жуяги, стал осматривать. Конь-то его сильно потоптал, бился, видать, напуганный грозой. Но тут на волхва упала тень дружинника от дверей, и он раздраженно сказал:
– Отойди, не загораживай свет, Златига.
Тот не ушел, воскликнул пораженно:
– Да погоди ты! Разве сам не видишь?
– Вижу, – спокойно отозвался волхв, поворачивая голову мертвого так, чтобы стало лучше видно.
Кажется, среди темного кровавого месива не сразу можно было заметить то, что не укрылось от воина Златиги, не раз видевшего такое после боя и имевшего верный глаз. Да и Озару внимания не занимать. Потому и повернул к свету так, чтобы можно было увидеть среди проломленных копытами коня ран глубокую вмятину. Рана уже не кровоточила, сгустки крови в ней собрались липким комом. Но когда волхв осторожно промыл ее водой, стало заметно, что она наиболее глубока. Как раз на темени, над полуприкрытыми, застывшими глазами Жуяги.
– Что скажешь, служивый? – спросил Озар. – На что это похоже?
Златига смотрел, потом тряс головой, будто так ему лучше соображалось.
– Скажу, что рана эта отличается от этой и этой, – указал он на пару проломов на затылке и виске мертвого. – И если бы Жуяга умер на поле брани, я бы сказал, что кистенем или булавой шипастой голову ему проломили. Сильный удар был, мастерский, глубокий. От него он и испустил дух. Ну а конь… Думаю, конь бился ночью, мог и еще потоптать мертвого. Лошади обычно на тело не наступают, но если напуганы сильно… Гроза ведь была.
– А ты слышал эту грозу, служивый? – задумчиво спросил Озар. – Я вот спал как убитый. С вечера-то я различал громовой зов Перуна Громовержца, да и с утра видно, как славно заливало двор. Но чтобы ночью что-то потревожило меня во время сновидений – не припомню.
Златига молчал какое-то время, потом оглянулся в проем дверей конюшни. Было видно, что дворня собралась, бабы начали тихо голосить, но Яра что-то им негромко говорила, принуждая разойтись. Даже когда сонный, растрепанный Радко появился и, узнав новость, хотел пройти к конюшне, ключница удержала его.
