Текст книги "В тот день…"

Автор книги: Симона Вилар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

В этом была вся Мирина. Ей пленять и привлекать взоры было слаще всего. А Озара она уже не боялась. Не докажет он ничего. Ведун, видишь ли!..

В итоге Озар ушел от нее раздосадованный. Думал, напугает красавицу, она и поддастся. А она вон как повернула. Но про Бивоя ему вызнать все же следует.

Внизу в истобке трудолюбивая Любуша протирала мебель. Других девок не было видно. На вопрос Озара девушка ответила, что Загорка в город ушла по поручению хозяйки, а Будьку Яра отправила на речку рубахи выполоскать. С прошлого вечера они отмокали в корыте с золой, пенились, и теперь их надо было чистой водой промыть. При этом Любуша вздохнула: в такой-то погожий день ей тоже хотелось куда-нибудь пойти из усадьбы, да только Яра наказала работать.

День и в самом деле был дивно хорош. После дождей солнце сияло, как умытое, даже от бревен частокола усадьбы веяло свежестью. Но тешить душу в закрытой усадьбе – это не то, сейчас бы пойти на склоны киевские и на простор над Днепром поглядеть, на зеленые дали заречные. Потому-то все разошлись кто куда – и девки-чернавки, и Тихон забежал куда-то, а Радко еще с утра по поручению хозяйки Мирины отправился. Лещ тоже ушел во град, отчитываться о состоянии городни над обрывом у их двора. Даже огромный Медведко, новоявленный конюх, повел лошадей к водопою. Тихо в усадьбе. Озар подумал, что и сам бы прошелся, прогулялся в такой ясный денек. Ему, по сути, не возбранялось, да только не стоит по Киеву зря шастать, когда сам Добрыня ему тут дело поручил. Но Озар сейчас в тупике, все не сообразит, с какого конца за ниточку потянуть, чтобы клубок размотался, дав возможность разобраться в этом деле. Так, догадки лишь одни. Ну разве что в том, что хозяина Жуяга убил, волхв не сомневался. Но как объяснить, что Жуягу погубили, чтобы не указал на того, кто нанял его? Тут надо было еще раз обмозговать все да определить, к кому ближе всего плешивый холоп в усадьбе был. И чем больше думал об этом Озар, тем грустнее ему становилось.

Он вышел на гульбище теремное, стоял, опершись на перила, да вспоминал прошлую ночь. С Ярой стоило бы переговорить, расспросить, где так поздно шастала. Но отчего-то медлил. Да и смущало бывалого мужа Озара, что эта светловолосая вековуха его так волнует. Вот он сейчас с красавицей Мириной разговаривал – и ничего, не дрогнуло сердце ретивое. А при Яре как будто во рту пересыхало, в груди тесно становилось. Озар признался себе, что Яра ему нравится. Есть такие бабы, какие с юности ничего собой не представляют, но с возрастом словно соком наливаются. Вот и эта древлянка, видать, из таких – строгая, отстраненная, но собой как будто выточенная из белой дорогой кости, ее потрогать хочется. А заодно вызнать, что утаивает вековуха. Она вроде и делилась с ним, чем считала нужным, вон сказала, что Моисея не было на положенном месте в ночь, когда убили Жуягу, и про то, что Тихон кого-то видел. Недавно опять спрашивала у волхва про это, интересовалась, все ли Озар выяснил, может, стоит еще парнишку расспросить. Однако Озар решил больше на рыжего мальца не напирать. Так и ответил ключнице, мол, не стоит Тихона донимать, тот рано или поздно сам не утерпит, чтобы с другими дворовыми не поделиться тем, чему свидетелем был. И будет лучше понаблюдать, как другие на его слова реагировать станут.

А Озар еще вспомнил, что вековуха была особо дружна с Жуягой, именно у нее тот заступничества искал. Кроме того, не стоило ему забывать, что ключница принесла им со Златигой узвар с маковой настойкой, как верно указал дружинник. Однако понять, какой может быть резон ключнице замышлять зло на своего благодетеля Дольму, он так и не смог.

По двору от порыва ветра заклубилась пыль, где-то закудахтали куры, важный гусь прошел по двору. Без воды ему плохо, потому и злющий такой. Вон Озар даже с Лохмачом поладил, а гусь этот уже не единожды волхва щипал. Но Голица его все никак не пустит в дело, бережет для чего-то. И, вспомнив кухарку, Озар решил, что стоит переговорить с ней. Не про гуся, разумеется. О том, что Мирина поведала о Бивое.

Сам Бивой сейчас возле баньки колол дрова. Был он без рубахи, при движениях мышцы так и бугрились. Само тело белое, причем покрыто веснушками. Рыжий, значит. Как варяг. А еще Озар увидел шрамы и отметины от недавних побоев на его теле. Поговаривали, что Бивой отменный кулачный боец, и похоже на то, что недавно он знатно с кем-то бился, да только, скорее всего, ему самому досталось. Но, судя по всему, он уже оклемался. Вон как лихо размахивает топором.

Голица привычно возилась под навесом у летней печи. Сидела на колоде, чистила овощи.

– Ты, как я погляжу, вся в трудах, хозяюшка, – сказал Озар, подсев на соседний обрубок бревна.

Обычно он начинал разговор с приятного, чтобы расположить к себе людей. Вот и сейчас принялся расхваливать стряпню Голицы, говорил, что столь вкусных кушаний, как она готовила, давно не пробовал. При этом добродушно улыбался поварихе, однако она лишь искоса поглядывала на него, не прерывая своего занятия.

– После полудня дам вам перекусить ягодницей[92]92
  Толченные в молоке ягоды.


[Закрыть] и пока будет с вас. На ужин похлебку гороховую на прикопченных ребрышках подам. – И повернулась: – Ну что еще спросить хотел, ведун?

– Про сына твоего хочу поговорить.

Голица, в руке которой был зажат нож, утерла тыльной стороной запястья вспотевший под повойником лоб, но при этом посмотрела не на волхва, а в сторону терема.

– Никак с вдовицей нашей разговаривал, если о Бивое спрашиваешь?

– Да, от нее пришел.

Озар не спешил дальше вести разговор, ждал, когда кухарка сама заведется. И она не сдержалась:

– Что ж, разговаривала сегодня я с Мириной про Бивоя. Женить его подумываю.

«Ну, ну, говори еще», – ожидал Озар, не сводя с Голицы дружелюбного взора. Однако она вдруг рассердилась, бросила нож в корзину и стала вытирать руки передником с такой силой, словно кого-то измять хотела.

– Мой сын достойных кровей. И хоть сами мы с Лещом оба холопского звания, однако уже крещеные и, значит, как обещал ранее Дольма, свободными стали.

– Тогда при чем тут Мирина? Вы можете невесту сыну подбирать, не сильно с ней его будущее обговаривая.

Сказал то Озар и пожалел – заметил, как Голица успокоилась, перевела дыхание. Снова за нож взялась и склонилась над корзиной, давая понять, что разговаривать больше не намерена. А ведь сперва будто ожидала чего-то. Ну ладно, Озар ее направит.

– Правда ли, что твой муж родня Колояровичам? Значит, такому, как Бивой, на простой холопке необязательно жениться. Думаешь Яру за него сосватать или еще кого присмотрела?

– Яру тут все сватают, – буркнула кухарка, не прекращая своего занятия. – Тот же Вышебор. Ну и зачем тогда моему сыну гневить злобного калеку, забрав то, что старший из братьев себе присмотрел?

– Но Вышебору же отказано. Так говорю?

– Ну, это как поглядеть. Дольма от задуманного редко отказывался. Однако Яра… Она ведь страсть какая упрямая.

– И эта упрямая смогла даже хозяину отпор оказать, когда за брата ее посватал, – продолжил Озар, едва кухарка умолкла. – Она же древлянка, а эти могут за себя постоять. Или уйти восвояси. Справилась бы тогда Мирина с таким хозяйством?

– Захотела бы – справилась, – только и ответила Голица. – А я госпоже всегда помочь рада. И… И… все мы рады помочь ей!

При этом посмотрела с вызовом. Озар согласно покивал, принимая пояснения. А о чем думал, поди догадайся… Голица пристально смотрела ему вслед, когда уходил.

Озар прошелся по двору. Скучно ему было. Решил было подняться на заборол, осмотреть окрестности, но в это время стали слышны звуки била со стороны Княжеской горы – и волхв передумал. Понял, что у князя сейчас молебен начнется, а Озару не хотелось об этом думать. Лучше он подумает о небесном своде, где в облаках таится светлый Ирий, или будет думать о ветрах, носящихся на просторе, – северном Сиверке, ласковом южном Витриле, неспокойном подателе ясных солнечных порывов Стриге. Все они внуки божественного Стрибога, которые всегда над Русью веяли, всегда были своими.

Подняв голову, волхв заметил откинутые ставни на окошке Вышебора, представил его неподвижно застывшим в кресле и даже пожалел калеку: каково бывшему дружиннику, мир повидавшему, теперь все время сиднем сидеть… Вот и Моисей его сегодня оставил, ушел в город. Сменил хазарин свое почетное звание охранника на служение калеке, согласился таскать его увечное тело, обмывать и быть на побегушках. Озар не сомневался, что Моисей и в город отправился по наказу Вышебора, сам он от такого хозяина сварливого гулять бы не пошел по своей воле. Охранять же подворье теперь будет всякий из своих, в ком сила есть. Тот же Медведко огромный или Лещ, которого сила еще не оставила. Волхв вспомнил Леща в его колпаке линялом: надо же, рожа, как у простого селянина полянского[93]93
  Полянский, т. е. полянин: поляне, славянское племя, обитавшее по Днепру в районе Киева.


[Закрыть], а в нем, оказывается, благородная варяжская кровь течет! Через него и Бивою она передалась. Переговорить, что ли, с Бивоем? Озар уже несколько раз пробовал пообщаться с этим немногословным парнем, но всякий раз почему-то беседа у них не клеилась. Да и не было Бивоя в тот день в Почайне. А мог бы он подговорить Жуягу? Челядинцы уверяли, что эти двое приятельствовали. Но зачем смерть купца Бивою? Раньше Озару думалось, что Бивой мог опасаться, что Дольма за отказ от крещения его со двора прогонит, но если, как оказалось, Бивой родня Колояровичам, то родного человека позорно прогнать. Так что пусть Бивой, который сейчас топором машет, продолжает свое дело делать. Надо же для баньки дрова приготовить. А в баньку-то самому Озару страсть как хотелось! Он так и сказал об этом Златиге, который лениво сидел у ворот, вырезая ложку из мягкой липы. На дружелюбные слова подсевшего волхва, что и им неплохо бы в баньке попариться, только хмыкнул.

– Мы сюда не затем прибыли, волхв, чтобы тело парить да бока наедать. Торчим тут… который день. Или ты о своих собратьях по вере забыл, что в подземелье томятся? Нам надо было уже все вызнать да Добрыне доложить. А мы… Тьфу! – в сердцах сплюнул дружинник.

Но Озар лишь отметил, что Златига сказал «нам надо вызнать». Значит, уже сладилось у них. Хотя какой прок от того Озару, если Златига, пусть и старался помогать, все же человек Добрыни. Ну и ладно. И Озар стал разглядывать замысловатую витую резьбу воротных столбов. Красиво смотрятся, но если надумать забраться снаружи во двор, по таким выпуклым завиткам это даже удобнее. Когда сказал об этом Златиге, тот лишь хмыкнул. Ясно, что душа дружинника не здесь, а там, где его беременная женка обитает. Вот бы и пошел к ней, предложил Златиге Озар. И даже подтолкнул плечом, мол, иди, иди. Все равно сегодня банный день, когда ничего им вызнать не удастся.

И Златига, сразу позабыв о службе, ушел. Озар остался сидеть у ворот, размышлял о всяком. Даже подремывать на солнышке начал, но вмиг очнулся, заметив, как купчиха Мирина, накрывшись легкой накидкой, сошла с крыльца и направилась за терем к гудевшей баньке.

Не во всяком дворе в Киеве была своя баня. Люди тут давно привыкли париться в срубных баньках, поставленных вдоль рек и ручьев, – благо их немало как по Киеву, так и в окрестностях было. Но двор купца Дольмы считался богатым, тут полагалось иметь свою собственную. К тому же воды на хозяйстве сейчас много, учитывая прошлые грозы и полные бочки с водой под водосливами с крыш, какие тут потоками назывались, – с них в дождливую погоду вода стекала в подставленные емкости. Сама же баня, ладно срубленная, с хорошей каменкой, располагалась чуть в стороне от других усадебных построек. Париться в нее сперва шли хозяева и ближние челядинцы, поскольку сухой пар сохранялся лишь до мытья. Вот первыми и отправились в баню Мирина с ключницей Ярой и властной кухаркой Голицей. Причем Голица, как заметил Озар, по старинному обычаю взяла с собой немного топленого масла в горшочке – угостить банника[94]94
  Банник – один из домовых духов, обитавших в бане. Его побаивались и задабривали, чтобы не ошпарил в парной, чтобы не угореть.


[Закрыть]. Озару это понравилось. Крещеные они тут или некрещеные, а обидеть банника опасаются. А то еще ошпарит или кипятком обдаст. С банником шутки плохи. Вот и задабривают маслицем, чтут обычай.

После женщин парились челядинцы-мужчины. Бивой даже Озару кивнул, мол, идем. К ним и Радко присоединился, явившийся как раз вовремя, а там и Лещ вошел. Голые и мокрые, они расселись на полках, лупили себя вениками, а в шайках шумела нагретая раскаленными камнями вода. Лещ подсуетился квасу принести, но сперва плеснул напиток на каменку – и сразу пошел приятный злаковый запах.

Радко был весел, доволен собой, рассказывал, как управился в городе с делами. Пару раз спрашивал о Тихоне. Лещ сказал, что не видел парня с утра, наверное, убег со двора еще утречком, как порой за ним водилось. Радко начал расспрашивать, кто из них последним видел Тихона, но осекся, заметив внимательный взгляд Озара.

– Что, и о родиче вызнать не могу? – спросил резко.

– Так вроде ты с ним на сеновале ночевал, – хлеща себя веником, невозмутимо отозвался Озар.

– Все-то ты знаешь, доглядник. А того не ведаешь, что ночью мы немного поболтали с парнишкой, а потом он к себе подался.

Озар промолчал. Сказал, что, видно, уснул он, вот и не заметил, когда Тихон через сени в терем прошел. Выходит, что долго они вчера с Радко болтали. «О чем, спрашивается?» – подумал, обливая себя из кадки, и пошел одеваться.

На дворе заметил, как вернувшийся хазарин Моисей уже вытащил кресло с Вышебором, покатил увечного к бане. Яра стояла на гульбище, вытирая светлые волосы, и показалась она Озару озабоченной. На вопрос Озара ответила:

– Не дело это, что Тихона до сих пор нет. Мы еще вчера обговаривали, что баня сегодня будет, мальчишка знал об этом. К тому же этому рожденному у моря корсунянину страсть как нравиться мыться в парной. И вот же, по сию пору не явился. Да и Будька куда-то запропастилась. Вон Загорка уже вернулась, прошла к хозяйке. Как раз вовремя. Сейчас чернавок мыться отправлю. А если Тихон не придет, то все пропустит. Ну что за мальчишка неугомонный!

Озару бы задуматься над ее словами, но он только смотрел на ее длинные светлые волосы. Еще не заплетенные, как положено вековухе, распущенные по плечам, они напоминали расчесанную льняную пряжу, пронизанную лунным светом. Красиво.

Яра почувствовала его взгляд, смутилась и поспешила уйти в дом.

Тихона все не было. А Будька явилась, когда все уже попарились. Да не просто явилась, а с бедой: ее поймали люди купчихи Хована и опозорили страшно – обрезали косу. Хуже этого для девки и быть ничего не может – теперь по всему околотку слух пойдет, что гулящая. Ох и наказала же ее за назойливое заигрывание с Хованом купчиха Семания! Но людям со двора Колояровичей тоже позор – их дворовую девку обидели. И началось: выскочили все, похватали ломы, даже Моисей, оставив Вышебора, тоже за плеть взялся, вышел вместе со всеми поквитаться с дворовыми Хована.

Вот когда Озар пожалел, что отпустил Златигу, – княжий человек вмиг мог бы предотвратить уличную свару. А так пришлось Озару вмешаться, расталкивать и обозленных Колояровых людей, и выбежавшую разбираться с ними дворню Хована. Хорошо, что он умел влиять на людей, сказалась волховская выучка, и, когда гаркнул на них зычно да пошел на толпу, раскинув руки, собравшиеся и расступились. Но народу-то с соседних дворов набежало немало, кто-то кричал, что сейчас стражу градскую позовут, а кто-то вопил, что Будька давно осраму заслужила, вот пусть теперь и таится по закутам, опозоренная. Едва снова не завелись все, опять Озару пришлось метать громы и молнии, разбрасывать разъярившихся людей, даже проклятием угрожать, чтобы угомонились. Наконец верховые из княжеской дружины появились, потеснили толпу.

«Ну и зачем мне все это надо! – думал Озар, опустившись на завалинку во дворе. – Сами бы разобрались».

Но чувствовал, что челядь ему благодарна за вмешательство, их все же меньше было, чем хованской дворни, могли бы и накостылять людям с Колоярова дворища. И ради кого? Ради непутевой чернавки. Пожалуй, теперь многие это понимали. Потому и рады были, что без бойни обошлось. Довольная Голица даже квасу волхву поднесла, впервые смотрела по-доброму. А Яра уже отправила Бивоя и Любушу, чтобы подобрали разбросанное меж дворами белье, какое Будька обронила, когда ее по возвращении встретили люди Хована. Грязное, затоптанное оно было. Опять полоскать придется.

А потом еще долго шумели и обсуждали случившееся дворовые, возбужденный Лохмач рвался на цепи, лаял, еще пуще внося сумятицу. Однако постепенно все стали успокаиваться, цыкнули на пса. Сами же собрались у крыльца и на гульбище, судачили. Даже Вышебор не спешил, чтобы его наверх оттаскивали, сидел в своем кресле, как на троне, грозил кому-то кулаком, насылая проклятия. А потом с важным видом советовал Мирине сходить к старосте, который за порядком на Хоревице следит, да пожаловаться на самоуправство хованских. Пусть виру выплатят за то, что девку с их двора опозорили. Что с того, что Будька Ховану глазки строила? А по кустам он ее не валял. Ну, если видоки не найдутся да не подтвердят клятвенно.

Это многим показалось разумным, правда, предложили вызнать, насколько далеко у Будьки с Хованом зашло. Озар сказал, что это сейчас только сама девка прояснить может.

– Как говорится, девичий стыд – до порога. А переступила и забыла.

Вот и вытащили чернавку, опухшую от плача, кутающуюся в плат, стали расспрашивать. Она лишь выла – и не поймешь, что отвечает сквозь рыдания. Мирина ей оплеуху отвесила, требуя успокоиться. И тогда Будька достала крестик и стала целовать его, доказывая, что, кроме объятий и кратких ласк, ничего у нее с купцом-меховщиком не было. Блюла она себя. Понятное дело, купца-то она приманивала, но повалить себя не позволила. Надеялась истомить мужика, пока он, разохотившись, в свой дом не введет ее невестой. Наивно это, но все же девка оказалась и не такая дура, раз поиграть с собой меховщику не позволила. И опять все говорили, что немалую виру с Хована и его дворни возьмут за позор чернавки.

Пока все толпились и обсуждали, сквозь толпу собравшихся пробрался Лещ – лица на нем не было, белый как мел, глаза вытаращенные. На него не сразу и внимание обратили, а он смотрел на всех, топтался, потом голосить начал, рухнул на колени, волосы рвал на голове.

– Да что ж такое с тобой творится! – прикрикнула на него Яра. – И без тебя тошно, а тут… – И уже тише добавила: – Сказывай, что случилось.

Лещ говорил прерывисто, всхлипывая. И страшное сообщил. Дескать, пока они тут судили да рядили, он, памятуя, что завтра придет вымышленник городню проверять, решил сходить на заборол да осмотреть все, чтобы отчитаться. А как глянул сверху на обрыв…

– Он там, внизу, – всхлипывал Лещ. – Я не сразу и заметил. Смотрю, на березке, проросшей сквозь склон, висит. В ветвях зацепился. Ох, Тихон, Тихон, такой ведь ловкий всегда был, лазил ну чисто кошка цепкая. А тут… Сорвался наш парень, убился…

Все затихли, переглядывались, даже Будька рыдать перестала. А потом так и кинулись на заборол стены за хозяйским двором.

Крутой обрыв уходил вниз до самых урочищ. Сверху склон почти расчищен, но где-то с середины горы начиналась давно не срезаемая поросль. Именно там виднелось перекинутое через ветки деревца тело мальчишки. Голова и руки вниз висят, причем голова странно вывернута, туловище перевалилось через ствол, ноги неподвижно вытянуты. Береза, на какой болтался Тихон, была искривленная, но ветвистая, по всему ее изгибу тянутся густые ветви, скрывая снизу тело паренька. Да и сверху заметишь, только если склонишься над парапетом заборола.

Первой заголосила Голица, потом и Загорка взвыла, Любуша и Будька – за ней. Мирина вцепилась в края головного покрывала, глаза округлились, взгляд растерянный, бегает с одного из собравшихся на другого. Мужчины тоже переглядывались, смотрели то друг на друга, то на тело внизу.

– Достать его надо, – произнес наконец Озар. – Сверху лезть придется, снизу навряд ли кто вскарабкается. Высоко. Отсюда все же ближе.

– Бивой, принеси веревку, – приказала Яра.

Когда Бивой вернулся, Озар спросил:

– Кто из вас самый ловкий, чтобы спуститься?

– Я полезу, – сразу вызвался Радко.

– Нет, ты погодь, – остановил его Озар. И так предплечье сжал, что парень даже поморщился.

– А ну, пусти!

– Нельзя его подпускать к телу, – обратился ко всем Озар. – Мало ли чего… Еще и сбросит вниз, чтобы мы ничего не вызнали.

Сам же горящего взора с парня не сводил, дышал бурно.

– Ты ведь говорил, что ушел от тебя ночью Тихон. А не врешь ли? Я следил. Как вы отправились к сеновалу, заметил, но сколько ни ожидал потом, парнишка так и не вернулся в терем.

Настала тишина. Теперь все смотрели на Радко, кто-то тихо ахнул. А он сам сначала побледнел, а потом вдруг румянцем гневным залился.

– Ах ты, змей подколодный! Намекаешь, что это я Тихона сбросил?

Миг – и кинулся на Озара в ярости.

И ведь был Радко не новичок в кулачных боях, часто и умело дрался, а тут сразу промахнулся – крупный Озар легко уклонился и вмиг подставил подножку, а когда парень упал, насел сверху, заломил ему руки, скрутил.

– Тише, тише. Не бейся, как угорь. Мне еще с тобой поговорить нужно.

И, посмотрев на опешивших челядинцев, даже прикрикнул:

– Ну что? Кто тело Тихона доставать будет? Или городскую стражу покликать? Они, небось, еще далеко с Хоревицы не отъехали. А этого соколика я сам в клети запру. Разговор у нас будет.

Никто не вмешался. Только оставшийся на гульбище Вышебор стал возмущаться, когда увидел, как волхв потащил его брата к сараям, запер в одном из них.

– Что это ты, пес шелудивый, вытворяешь? – кричал Вышебор. – Люди добрые, да что же это делается на белом свете? А Тихон как? Живой ли? Ко мне все! Доложить приказываю!

Он еще долго шумел, но даже хазарин Моисей к нему не поспешил. Все были слишком поражены как случившимся, так и подозрением на Радко. Вот и слушали Озара. А он, никого больше не вопрошая, проверил веревку на прочность и приказал Лещу и Моисею, чтобы удерживали его, когда начнет спускаться. Здоровый мужик был Озар, но спускался умело, ловко.

– Ишь как перебирается, – даже восхитился Лещ. Но, поглядев на хазарина, который вместе с ним натягивал веревку, неожиданно шепнул: – А может, пусть сорвется? Вот не удержали мы веревку, а он и того – вниз. Зачем нам доглядник этот? Чужой он в доме.

– Он-то чужой, а ты дурень, – негромко отозвался Моисей. – Если со служителем беда случится, Добрыня уже не будет к родне Дольмы так милостив. Всех потащат к палачам. И уж там, когда клещами рвать начнут, кто из нас чего только не напоет. Я знаю, как княжьи каты работать умеют.

Лещ притих. Втаскивал вместе с хазарином наверх волхва, Бивой к ним присоединился, помогал, он же первый и принял из рук Озара застывшее, оставшееся согнутым тело Тихона.

Яра в первый миг и смотреть на мальчика не могла. Отвернулась. И при этом заметила, как люди внизу, в урочищах ремесленных, смотрят наверх. Да и на горе Детинке напротив какие-то девки столпились, наблюдают, пальцами указывают. Плохо это. Слух по всему Киеву теперь пойдет, что опять несчастье в усадьбе Колояровичей, что беда за бедой среди христианской родни убиенного купца. Шила-то в мешке не утаишь…

Похоже, и Озар об этом подумал. Сказал собравшимся:

– Как бы все ни складывалось, будете говорить, что случайно парень сорвался. Мол, лазил по заданию Леща, да и сковырнулся вниз.

– Да я-то тут при чем! – сразу возмутился Лещ. И к Мирине: – Матушка хозяйка, да что это на меня наговаривают?

Но Мирина молчала. Сжала руки на груди и смотрела, как волхв склонился над застывшим телом мальчишки. Яра вдруг сказала:

– Тихон часто лазил за заборолом над обрывом. Все это знали. Но чтобы ночью… такого не бывало. Может, и помогли ему убиться. И сделал это тот, кого он видел в ночь, когда Жуягу порешили. А он видел. Сам мне говорил об этом.

– Он видел кого-то? – ахнула Мирина. – И ты и словом никому не обмолвилась, молчунья глупая?

Яра вздохнула:

– Я волхву говорила.

Озар почувствовал на себе взгляды собравшихся, но продолжал ощупывать тело мальчика, неспешно закрыл застывшие глаза Тихона. И только после этого сказал:

– Да, Тихон кого-то видел. Но кого – не рассмотрел. И все же кто-то явно опасался мальчишку, боялся, что тот на него мне укажет.

Все притихли, кто-то тяжело вздохнул. Озар же продолжал оглядывать тело.

– Долго он там провисел, всю ночь, это уж точно. Дождь несколько раз в потемках начинался, но за день одежда на Тихоне высохла под солнцем и ветром. Но не везде… – Он перевернул тело мальчика. – Вот тут, где за березу зацепился, еще влажно. Прикрытая коченеющим телом ткань высохнуть не успела. Значит, всю ночь провисел. Да и утром… Ответь-ка мне, Яра, ведь ты с утра к Тихону заходила?

– Зашла лишь на миг. Его не было, но я не встревожилась. Такое уже бывало, что постреленок наш… – Она сглотнула ком в горле и продолжила: – Бывало, что он еще засветло убегал. То поглядеть, как рыбу ловят на реке, то на раннюю службу в церковь на Подоле отправлялся. Вот и на этот раз подумала, что ничего дивного в том, что парнишка ушел с утра, нет. И не искала его. Зачем? Скотину мы оставили на пастбищах, и мне не нужно было давать задание Тихону. Я лишь позже, когда он к трапезе не явился, немного озаботилась. Но ведь он мог попросту с окрестной ребятней заиграться.

Она еще что-то говорила, когда Моисей, присев у тела мальчика, обратился к волхву:

– А чего голова у него в сторону повернута?

Озар тоже обратил на это внимание. Казалось, будто мертвый Тихон смотрит себе за плечо.

– Это ты верно приметил, хазарин, – сказал волхв. – Доводилось ли тебе такое уже ранее видеть? Ну, допустим, когда купчиха Збудислава с лестницы в тереме свалилась?

Моисей поперхнулся, издав какой-то звук горлом, словно заблеял. И задышал бурно:

– Не я… Не я… Мне лишь когда приказывают. – И уже более внятно произнес: – Я ночью в горнице Вышебора был, не выходил никуда. Спросите его!

– А когда Тихон падал с кручи, не мог сам так своротить? – подала голос Мирина. – Говорили же ему, не лазь, опасно.

Лещ вдруг заплакал:

– Вы говорили, а я то и дело просил его. И Тихон всегда справлялся, помогал. Ловок был, сноровист. Еще вчера днем помогал мне, вон ведун может подтвердить. Однако в потемках я такого бы не допустил – упаси небо! Да и я сам… Слышите, я вчера ночевал вместе со всеми в истобке. Любой это подтвердить может!

В стороне от терема время от времени слышались крики Вышебора. Он звал Моисея, и тот, будто опомнившись, поспешил на его зов.

Яра негромко произнесла:

– Может, старшего Колояровича расспросить? Его окна как раз на заборол выходят.

– Расспрошу, – сказал Озар, поднявшись над телом мальчика. – Но сперва переговорю с Радомилом. Он последний уводил Тихона. И больше мальчишку живым никто не видел.

Тут вперед выступила Мирина:

– Думай, что говоришь, ведун ты никчемный! Пусть Радко и сорвиголова, но на лихое дело не пойдет!

И как это сказала! Прямо горела вся от возмущения.

Озар посмотрел на купчиху, брови его удивленно выгнулись. В самом взоре насмешка лукавая. И Мирина отступила, укутавшись в покрывало.

– Все правильно госпожа говорит, – пошла на волхва Голица. – Ты чего это тут приказываешь? Радко наш, не позволим обижать!

А за ней и Лещ кулаком погрозил, а Бивой стал рукава закатывать. Медведко, стоявший в стороне, нахмурился. Мастеровой Стоян выглядел растерянным, но больше следил за своими и тоже был готов броситься, если что. Да, не ко времени Озар отпустил Златигу. Не хватало еще, чтобы драку над телом Тихона учинили. Он-то справится, научен, но ему еще тут какое-то время жить, так что ни к чему свои умения показывать.

– Вы о мертвом позаботились бы, – произнес ровным голосом. – У вас горе, а вы только на рожон лезть и горазды.

И кивнул удовлетворенно, когда они отступили.

– С Радко я сейчас переговорю, а там видно будет. И если решу, что нет на нем явной вины, то, может, и выпущу. Но повторю: с ним я последний раз Тихона видел. Или думаете, что парнишка сам среди ночи на стену полез?

И прошел мимо, когда они расступились.

Радко покорно сидел в сарае. Больше не шумел, потерянным каким-то выглядел, смиренным. На пришедшего Озара даже не посмотрел. И лишь через время произнес:

– Я любил Тихона. И зла бы ему никогда не сделал.

– Ты говорил, что и Дольму любил. А нет твоего брата. Убили. Что-то гибнут один за другим те, кто тебе по сердцу.

Радко еще ниже склонил голову, и через миг волхв понял, что парень плачет.

Он сел рядом, прислонился к бревенчатой стене, вдохнул запах сухого сена и росного хмельника, доносившийся из соседней клети. Сеновал почти рядом, там полюбил ночевать Радко. Это понять можно – и не храпит рядом никто, и мягко, удобно. Вот так он вчера и прошел туда, обнимая за плечи Тихона. А потом паренька никто больше не видел.

Но спросил Озар о другом:

– Ты куда вчера уходил, даже не убоявшись грозы?

Радко перестал плакать, повернулся.

– Это мое дело.

– Теперь нет. Я видел, с кем ты говорил перед уходом. С Тихоном. И его же увел с собой, когда вернулся. Так что у вас за дела были?

Радко молчал.

И тут Озар выложил обвинения.

– Ты что-то скрываешь, Радомил Колояров сын. Давно за тобой наблюдаю. Гнетет тебя что-то, вот и бесишься. Ну понятно, наследства лишили. Но ведь Мирина не выгнала тебя со двора. Ей сейчас это не с руки – мало ли какая молва пойдет о вдовице, если своих родичей начнет за порог гнать. И то, что ты бесишься от злобы, тоже понятно. Может, знаешь что-либо? Такое, о чем мне стоит Добрыне доложить? Добрыня поверит, он хорошо о тебе отзывался.

Молчание. Всхлипывать Радко перестал, сидел напряженный, неподвижный. Ясно, что делиться не станет.

Озар решил ему помочь, сказал:

– Дольма на твои своевольства смотрел сквозь пальцы, даже баловал, много чего позволял. Но главное – никуда тебя от себя отпускать не хотел. Вроде и к делу не поставил, однако и в люди не отправил. Неразумно это, как мне думалось изначально. А потом вдруг понял – бережет он тебя. Ни в дружину не позволяет уйти, где ты можешь сгинуть, ни в плавание опасное. Нужен ты был ему. Видимо, решил для себя, что однажды свое дело тебе передаст. Не Тихону же, который не родной ему.

– Как это не родной? – встрепенулся Радко.

Озар не хотел вдаваться в подробности, вот и сказал о другом:

– Если бы ты с женкой Дольмы не сошелся, то рано или поздно сам бы понял, что брат в тебе наследника видел. Ты же подло с ним поступил. Хотя понимаю – непросто устоять против такой манкой и сладкой, как Мирина-краса. А она тебя соблазнила, когда поняла, что так лучше будет для нее, но потом сразу в сторону, дабы никто не догадался. Еще и мужу жаловалась, дескать, ты проходу ей не даешь. Вот это тебя и обозлило. Потому так и отреагировал, когда узнал, что она непраздна. Понял, использовала тебя красавица, чтобы внакладе не остаться. И дитя у нее, и ты побоку.