Текст книги "В тот день…"
Автор книги: Симона Вилар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
Волхв помедлил немного, но потом вскинулся, посмотрел прямо в глаза Добрыне.
– Да, беру небо в свидетели, именно так я и сказал ей. Я не юнец какой, чтобы своего чувства к понравившейся бабе стыдиться. И признаю, что мила мне Яра была. Однако в тот миг я еще про Мирину не ведал. А вот когда сидел недавно над мертвой Мириной в одрине, я вспомнил, как Яра отговорила всех будить вдову… И понял, что, кроме нее самой, да еще пьяного калеки Вышебора, никого больше на верхних поверхах терема не было. Кто на ключницу подумает? Она же, если Мирины не станет… Яре ведь нравился Радко, сама мне в том призналась. К тому же был у нее еще повод от госпожи избавиться: кто, кроме вдовы Дольмы, посмеет признанной всеми хозяйке Яре на дверь указать? На ней же тут все держалось. А там рано или поздно и Радомил мог бы ей достаться. Убийство же купчихи все на Вышебора спишут. Знают, что он душегуб. Одного не учла Яра. Что Вышебор не настолько хмельной был, чтобы к ней самой не пробраться.
– Погоди, погоди, – поднял руку Добрыня. – Ведь Яра не так уж сильна, чтобы такую женщину, как Мирина, крепкую, молодую, здоровую, вот так просто удавить, бесшумно.
– А ты у Моисея спроси, – кивнул в сторону хазарина Озар. – Мы вместе с ним тело осматривали.
Моисей невольно подобрался, почувствовав взгляды со всех сторон.
– Ну… там это… – начал он, подбирая слова. – Там просто. Руки у купчихи были наверх закинуты, можно подушку набросить и сесть сверху, чтобы не сильно трепыхалась и боролась. При этом удавку на еще сонную Мирину накинуть и душить. Баба… такая, как Яра, сможет, сил хватит. Пришлось мне как-то с ней побороться, когда Вышебор велел ее к себе втащить. Она сильная. Я не справился тогда.
Озар кивнул, подтверждая его слова, сказал, что тоже так все понял. Шагнул вперед, подняв к небу руку:
– Поверь, Добрыня, все сказанное мною правда! Пусть сам Велес могучий будет тому свидетель! А ты знаешь, как я предан нашей исконной вере. Я взывать к нашему божеству просто так не стал бы.
Добрыня поднялся, закинул за плечо парчовое корзно.
– Та-а-ак, – протянул он, будто переводя дыхание. И к Яре: – А ты что скажешь, Яра-древлянка?
Она даже не повернулась, не взглянула. Стояла и молчала. Если бы светлые пряди волос чуть не шевелились на ветру, то казалось бы, что в ледяную статую превратилась. Все она слышала, ничему не перечила, но и ни в чем не призналась.
– Ты ведь крещеная, Яра, – тихо обратился к ней Добрыня. – Покайся, облегчи душу.
Но она продолжала молчать. Ни кровинки в лице, только губы плотно сжала. Ничего-то от такой не добьешься.
Добрыня отступил.
– Эй, стража! Уведите ее.
Все посторонились. Смотрели, как покорную, молчаливую ключницу уводят со двора. Слова никто вымолвить не мог.
Добрыня тоже пошел с гульбища, но уже на ступеньках крыльца оглянулся.
– Ты свободен, Озар. Можешь идти за всеми четырьмя ветрами, куда вздумаешь.
– А мои собратья? – кинулся к нему волхв. – Ты ведь слово дал!
– Дал слово – выполню. Можешь отправляться к ним и проследить, как выпускать служителей будут. Но учти, начнете снова народ мутить – я уже миловать не стану.
Сошел Добрыня еще на две ступеньки и опять оглянулся:
– А ты, Радомил Колоярович, не жуй сопли. Ты теперь во главе всего хозяйства купеческого будешь стоять, и дел у тебя невпроворот. Да и корабелы ваши скоро должны прибыть с торгов, не до горестей тебе будет, заботы иные отвлекут. И хоть поговаривают, что ты вертопрах, я знаю: Радко Колояров сын – толковый парень, со всем справится. Ну а Мирину… Я сам пришлю за ее телом. Похороним нашу красавицу несравненную по-христиански.
Глава 11
Когда стражи привели обвиняемую Яру на суд князю и она, молчаливая и словно окаменевшая, стояла перед восседавшими на высоком крыльце князем и княгиней, а Добрыня рассказывал, что она сотворила, головницу было решено повесить. Эту казнь стали применять в Киеве только с приходом варягов. Считалось, что простому люду не по чести умирать от каленого булата, как воинам. А вот удавление в петле и быстро, и поучительно, если при всем народе казнь свершить. Сами варяги называли казнь через повешение смертью, вытягивающей ноги: тело после смерти казнимого еще долго не вынимали из петли, и считалось, что ноги его от этого становятся длиннее. Во времена Ольги от подобной кары отказались, да и после Святослава князь Ярополк не приветствовал удушение в петле. Однако в данном случае прилюдную казнь для бабы-убийцы через повешение сочли вполне пригодной.
Однако не сразу пришли к такому решению. Обычно головников топили в Днепре: вывозили в лодке на середину реки, камень на шею и – бултых! – на самое дно, рыбам на кормежку. Однако в этот раз судили такую упорную, молчаливую и нераскаявшуюся злодейку, что изначально даже было предложено покарать ее старым, еще дедовским способом – разорвать лошадьми. Говорили, что и по заслугам убийце будет, и народ поглядит, потешится. Но тут сам Владимир, не так давно крещенный и помнивший заповедь «не убий», посоветовал попросту бросить ключницу Колояровичей навечно в поруб. Это была страшная кара: медленно истлевать в подземелье, в вечной тьме, пока смерть не смилостивится и не заберет за кромку. Или в ад огненный, как теперь говорили.
Но тут вмешался евнух Евстахий, пояснив, что даже в христианской Византии казнят преступников прилюдно, чтобы другим была наука, дабы страшились люди и не совершали подобного. Именно он предложил казнь через повешение. А так как византийские послы в кои-то веки были всем довольны, Владимир решил, что так тому и быть.
А пока Яру опустили в один из глубоких порубов, располагавшихся возле Лядских ворот[108]108
Лядские ворота – юго-восточные ворота, выходили приблизительно к современной площади Независимости, откуда начиналась дорога на Печерск.
[Закрыть]. Пусть посидит злая баба под землей пару дней, пока Владимир гостей византийских проводит с почестями, а там и казнят при скоплении людей. Место за Лядскими воротами было расчищенное, только несколько дубов росло на склонах. На одном из них, на возвышенности, и повесят головницу. Хорошее место, там как раз перекресток дорог – будут ходить люди, смотреть на нее, болтающуюся на суку, и призадумаются, стоит ли злодеяния совершать.
Владимир еще надеялся, что прошедшая крещение ключница Дольмы покается перед смертью, даже священника к ней направил. Но тот, возвратившись, только покачал головой: сидит и молчит. Кремень, а не баба, слова от нее не добьешься, не то что исповеди и раскаяния.
Для самой же Яры встреча с попом была еще одним наказанием. Он так мягко с ней говорил, так увещевал, так заботился о ее погубленной душе… Овечкой пропащей называл. Но она не желала верить ему и только злилась про себя. Иноземец, грек, чужак!.. И ей ему в чем-то признаваться? Не дождутся! Никто от нее ничего не дождется.
После ухода священника, оставшись одна, она впервые завыла. Сперва тихонько, потом громче, потом вообще на рык перешла. Каталась по усыпанному смятой соломой холодному дну поруба, бросалась на бревенчатые стены, царапала их, как взбесившаяся кошка, даже грызла, задыхаясь от отчаяния. И лишь потом, обессилев, перешла на обычный плач.
Никому нельзя доверять, никому! В этом была сила Ярозимы из древлянского селения. Всегда рассчитывать только на себя. И ведь получалось же у нее. А когда что-то получается, от этого и силы растут. И жить хочется. Одинокий волк силен, он на себя полагается, и все у него выходит. Ну а в стае на него и сильнейший может выйти. И, зная это, Яра считала себя волком-одиночкой. Но вот же… доверилась волхву, душу ему открыла. И вышла на более сильного противника. Теперь она в беде.
Еще когда она была маленькой и ее в селении дразнили кикиморой бледной, Яра замкнулась в себе и поняла, что она выше и сильнее того, что ей могут нанести извне. Отрешишься от всего – и познаешь собственную силу. Поэтому Яра лишь холодно смотрела на селян и как будто снисходительно подавала им свою охотничью добычу.
Потом ее отдали на капище по приказу волхвов. Но и там она, замкнутая и холодная, смогла все выдержать. Ибо в глубине была сильна и терпела все, зная самое главное – даже это еще не конец.
Когда ее как рабу отдали Мирине, счастливой любимице Доли, Яра понимала: она справится. При супруге соляного купца из Киева древлянка должна была стать низшей, а добилась, что ее над другими поставили. И Яра стала чувствовать себя полноправной там, где должна была жить лишь в услужении. Ей сам Дольма уже был не указ! Даже когда Мирина решила выгнать ее со двора, она знала, что справится.
А еще у Яры появился Озар. Она замечала его внимание, его расположение к себе и поняла – оценил ее ведун. А с таким, как он, ей ничего не страшно. Он же… Он… Он…
И она снова начала выть, бросаться на темные дубовые стенки поруба.
А потом поняла: такое горе, такое беснование и плач – тоже слабость.
Но как проявить силу, когда ты в подземном колодце, когда ждет страшная участь?
Силу надо черпать только в себе. Так что хватит чувствовать себя пойманной, думы-то ее свободны, как облака на небе. Вот она и размышляла, вспоминала, взвешивала и оценивала все вплоть до мелочей.
Долго вспоминала. Отвлеклась, когда ей дали поесть – спустили чугунок с печеной репой и кусок хлеба. Яра думала, что и кусочка не проглотит, однако съела все. Ей надо быть сильной. Для чего? Чтобы гордо выйти на белый свет, когда придет ее время? Или для того, чтобы вновь взбеситься от осознания, что поняла все?
В порубе подземном всегда темно. Только там, где наверху тяжелую крышку-ляду подпирают колышком, чуть пробивается свет. Но если ночь… А была ночь, когда Яра стала различать голоса возле поруба. Она встала, прислушалась. С удивлением узнала голос одного из говоривших. Златига.
– Не проси, – сказал кому-то дружинник. – Меня и так не сегодня завтра на степные рубежи отправят. Добрыня недоволен моей службой, вот и усылают. Хорошо еще, что пока задержали и велели головницу сторожить. Потом отправят. А ведь я здесь нужен – жене, маленькой дочери. А тут еще ты пристаешь. Нет, мне новых бед не надо. А вдруг ты порешишь бабу? Пусть она и злодейка, но, если сотворишь с ней что, меня уж точно не наградят.
Тот, кто отвечал, говорил слишком тихо. Но потом голос его стал громче:
– Возьми это, Златига. И позволь в поруб спуститься. Я только поговорить с ней хочу. А это серебро твоей Светланке пригодится, если ушлют тебя. Да и оружия у меня, видишь, нет с собой. Просто в глаза ей взглянуть хочу.
Яра узнала голос и почувствовала, что дрожит. Забилась в угол, сжалась.
Такой и увидел ее спустившийся по приставной лестнице Радко.
Был он в темной одежде, только на поясе бляхи поблескивали. В руке его потрескивал факел. Длинная волнистая прядь падала на сдвинутые к переносице брови, сам бледен, на щеках двухдневная щетина. И все же господином смотрелся. Новоявленный соляной купец Радомил Колояров сын.
А Яра, сжавшаяся, грязная, в той же рубахе и безрукавке, в каких ее уводили со двора, подол измят, рубаха порвана на плече, – ее немало пинали и рвали, когда грубо тащили сквозь толпу желавших дотянуться до убийцы киевлян. На щеке ссадина от брошенного кем-то камня, а волосы, обычно тщательно уложенные, сейчас спадали засаленными прядями вдоль скул. Щеки грязные, и на них видны дорожки от пролитых слез.
– Раньше я никогда не видел тебя плачущей, Ярозима, – произнес Радко, осветив ее факелом.
Она не отвечала, отворачивалась от яркого света и от его полного грусти взгляда. Грусти? Яра не ожидала. Она бы не удивилась, если бы в его глазах были презрение и ненависть. После такого-то обличения…
– Что ты в себе так долго хранила, Яра? – произнес Радко. – Ты ведь доброй такой была, заботливой. Мы тебя все любили. А оказывается… Мне трудно было поверить в обличение, но ты сама все слышала и не стала отпираться.
Яра закрыла глаза. Что она могла тогда? Все так складно с уст волхва слетало. Даже Добрыня его не прерывал. И ей самой казалось, что это она, находясь под мороком чародейским, совершила все, о чем говорилось.
Зачем же Радко пришел? Он ведь, как и все… И Яра только и смогла произнести:
– Велесом он перед всеми клялся! Все время только Велесом!
Радко чуть склонил голову набок:
– О ком говоришь?
У Яры не было надежды, что он поймет. И все же упрямо повторила:
– Он клялся Велесом! А ведь никогда ему не служил. Сам признавался – Перуну служил с юности, потом однажды Морене темной пришлось требы возносить. Но не долго, так как снова в перунники подался. На этой службе и возвысился в Киеве. А вот Велес ему никто. Не служил ему Озар! Но поклялся перед всеми, помянув именно этого бога. Который даже не был его покровителем!
– Зачем ты говоришь мне это? – холодно спросил Радко.
Она ответила с вызовом:
– Потому что Озар лгал всем вам.
Радко долго молчал. Яра поникла. Что еще она могла сказать, чтобы он услышал и задумался? Поймет ли?
Но Радко сообразил. Волхвы, пребывая на общем капище богов, каждый служил лишь своему небесному покровителю. Между ними было даже своеобразное соперничество, причем служители возвышали и возвеличивали лишь того бога, которому возносили требы. А Озар, после того, как указал на Яру, вдруг перед всеми поклялся Велесом торговым, божеством богатства и вдохновения. Хотя Радко помнил, что Озар был известным в Киеве перунником. А волхв обычно только к тому, кому служит, взывает и на него ссылается.
– Так… – выдохнул он.
Яра поглядывала на молодого Колояровича. Если сейчас начнет обличать ее, говорить злые слова, она ничего ему больше не скажет. Значит, не судьба.
Но Радко произнес другое:
– Мне не нравился волхв Озар. Хотя… был момент, когда он и мне вдруг по душе пришелся. Вот посмотрит порой так внимательно – и все поймет. Мудрым казался, сильным, настоящий ведун.
Яра негромко отозвалась:
– И мне тоже.
И продолжила с дрожью в голосе:
– Он все примечал и понимал. А главное – показалось, что он меня понял и оценил. Вот я и потянулась к нему. Как он смотрел… как целовал упоительно!.. С собой звал уйти в вольный свет. Откуда же мне было знать, что он и есть убийца!
Радко судорожно сглотнул. Скулы его напряглись.
– Что ты такое говоришь? Озар – убийца? Да его сам Добрыня к нам в дом привел! И в тот день в Почайне его и близко не было подле Дольмы. А ты… С чего же взяла, что кровь на нем?
Яра впервые вскинула голову, посмотрела с вызовом:
– Да вот было время поразмыслить, пока тут сидела.
– А раньше?
– Раньше я, как и все, точно под чары волхва попала. Верила ему… верила даже в тот миг, когда он меня перед всеми убийцей объявлял. Сама того не понимаю. Словно оглушенная я была. Зачаровал и подчинил меня Озар. А еще больше ранил больно… так больно, что и слова сказать не могла.
Радко неспешно вставил факел в кольцо на стене сруба. Присел на корточки.
– Рассказывай давай. До рассвета у нас есть время.
Яра даже не поверила сперва. Неужто выслушает? Это он, который и брата, и любимой лишился, причем, как все считали, по вине ключницы. Но вон же, смотрит, ждет. А как рассказать? Не была Яра мастерицей рассказывать. Но придется.
Она собралась с духом, обхватила колени, уставилась на мерцающий огонь факела. На самого Радко взглянуть не могла – опасалась, что на его таком внимательном сейчас лице вдруг отразится недоверие и он снова станет суровым и непримиримым.
– Я часто замечала, что Озар лжет по мелочам, вроде как оговорится по случайности, незначительно. Ну мало ли, думала я тогда. А когда он вернулся от Златиги и взобрался в терем по резным столбам гульбища, то заверил меня, что дом был на запоре. Забраться по опорам гульбища такому, как он, нетрудно было. Ты сам видел, какой Озар ловкий, когда он лазил за телом Тихона. Однако, как оказалось, той ночью, когда ты покинул усадьбу, сам терем не был на запоре. Обычно я засов опускаю, но тогда Творим поздно уходил от госпожи, а я к тому времени уже у себя была. Расстроилась я тогда сильно из-за злых слов Мирины, только это и волновало. Вот и не позаботилась о запорах. Ну а утром, когда мы вышли и увидели спящего тиуна в сенях, я сообразила, что дом так и остался не заперт. Позже спросила Озара– как же это? А он так беспечно отвечает, что, мол, расспроси кого из своих, кто открыл с утра дверь. И я, уже привыкнув ему доверять, перестала сомневаться. И только здесь, в порубе, вспоминая все, опять подумала об этом.
Еще припомнила, как волхв ранее уверял меня, что я сонное зелье им с Златигой подмешала в узвар. Это в то утро, когда после грозы Жуягу мертвым обнаружили. Но я-то знала, что ничего не добавляла. А вот Озар стоял на своем, да и Златига ему поддакивал. Я и решила, что кто-то и впрямь мог добавить в тот узвар маковый усыпляющий настой. А вот кто? Хотя мало ли, ведь узвар какое-то время просто охлаждался у печи под навесом и за ним особо никто не присматривал. Но по тому, как тяжело поднимались утром наши постояльцы, было видно, что опоили их. А если сам Озар это сделал незаметно? Волхвы разбираются в травяных настоях, а добавить украдкой, если он у него имелся, по сути проще простого.
– Это лишь твои слова против слов волхва, Яра, – заметил Радко.
– Это так. Тут вообще многое мне неясно. Но отчего-то, когда размышляла и все продумывала, меня особенно смущало вот что: почему в тот день крещения Бивой не пошел на обряд к Почайне?
– При чем тут Бивой?
Яра поникла, чувствуя его недоверие. Как объяснить то, что сама не совсем понимала?
И тут Радко сказал:
– Знаю я, почему Бивой отказался на обряд пойти. Побили его тогда какие-то лиходеи сильно. Как раз в вечер перед крещением киевлян это случилось. Встретили в темноте и избили так, что еле ходить мог. Ему Вышебора катить, а он кровью харкает. Однако признаться, что такого, как он, известного кулачного бойца излупили, Бивою было стыдно. Я сам его отпаивал и перевязывал на сеновале, когда он еле дополз до усадьбы нашей. И он просил меня никому о его позоре не рассказывать. Но утром идти на Почайну отказался. Его-то били умело: ни разу по роже не заехали, зато ребра все в кровоподтеках и синяках, колено еле сгибалось. Не мог он тащить Вышебора. Но и признаться стыдился. Вот и сказал Дольме, что не желает креститься. А я скрыл его секрет. Подумал, что если Дольма разлютится не на шутку, то поясню. Дольма же, хоть и грозился Бивоя выгнать, не сделал бы подобного. Да и спешили мы тогда. Сама ведь помнишь. Эй, Яра, да ты никак улыбаешься?
Она и впрямь улыбалась. Потом закрыла ладонями лицо, всхлипнула насколько раз. Но отняла руки – и вновь заулыбалась. Только глаза спокойными оставались.
– Спасибо тебе, Радомил. Теперь мне все ясно стало до последнего завитка этого узора сложного.
Радко слушал. С ее слов выходило, что кому-то было нужно, чтобы не Бивой шел с Вышебором за Дольмой во время обряда, а именно Жуяга. Бивоя специально избили, чтобы он не мог выполнить свое задание, поэтому везти Вышебора выпало Жуяге – плешивый и раньше при увечном Колояровиче состоял, вот Дольма и приказал ему катить старшего брата к Почайне. Так что Озар оказался прав в том, что именно Жуяга метал оружие в Дольму, когда этого никто не ожидал в толпе и среди ближников.
– Вспомни, Радко, – говорила Яра, – Жуяга некогда служил у перунников, и долго служил. Но его вроде как прогнали. Так он сам нам поведал. А на деле он с ними тайную связь поддерживал. Просто волхвам был нужен свой человек в доме известного на весь Киев христианина Дольмы, вот Жуяга и дождался своего часа. Подумай сам, разве не могло быть цели у волхвов, чтобы совершить нечто страшное и сорвать обряд крещения киевлян? И благодаря Жуяге они его и впрямь чуть не сорвали. Ты был там, все помнишь.
Радко задумчиво потер подбородок.
– Да, если бы народ испугался, если бы люди побежали и образовалась давка… Вряд ли бы потом снова удалось их уговорить на крещение. Другое странно: Добрыня сам потом к нам волхва Озара направил, чтобы тот провел дознание. Как же так вышло?
– Да уж не ведаю, как вышло. Может, чары волхвы наслали на воеводу, а может, случайно все сложилось.
– А может, и не совсем случайно, – откинул прядь со лба Радко. – Слышал я как-то, что некий волхв пару раз помогал при дворе князя, когда надо было дознание провести. И вроде он из перунников. Чем же не наш Озар? Он ведь в Киеве был не из последних ведунов. Наверно, потому Добрыня его и покликал.
Яра перевела дыхание. Для нее сейчас было главным, что Радко слушал ее и понимал. И она продолжила:
– Впервые я подумала, что волхвы могли желать смерти христианину Дольме, когда Мирина о том Добрыне говорила. Смотри сам, брат твой был известен в Киеве, на него многие равнялись, походить на него хотели. Для этого ему и предложили в тот день пойти во главе крестившихся к Почайне и людей увлечь. Нас всех повести и народу показать, что ничего странного в обряде крещения нет. И вдруг его убивают. Вспомни, тогда даже говорили, что старые боги Дольму покарали. Отчасти это так и было. Рукой Жуяги, но от старых богов смерть брату твоему пришла.
А теперь вспомни, как испугался Жуяга, когда Добрыня Озара к нам на двор привел. Он-то думал, что сослужил службу волхвам и его теперь наградят щедро. А тут один из главных перунников вдруг является, чтобы дознанием заниматься. Этого Жуяга не ожидал, вот и не сдержался. Он, видать, подумал, что теперь Озар выдаст его за ненадобностью. Дрожал, метался, ко мне то и дело подходил, просил защиты и все твердил, что пропал он теперь, что его назовет волхв головником. Я бы посмеялась над страхами плешивого, но жалко мне его стало. А ведь могла тогда подумать и сравнить: верный старой вере Жуяга, обучавшийся некогда у служителей, вдруг ни с того ни с сего опасается одного из них. Даже просил услать его куда подальше из усадьбы, чтобы беды с ним не стряслось.
Вот я за него и вступалась. Ведь я была должницей этого плешивого. Мы и так с ним дружны были, а еще в вечер Даждьбогова дня он меня прикрывал, когда к тебе убежала.
Тут она умолкла, отвела взор. Радко же смотрел на нее, потом спросил:
– Это правда, что я тебе настолько мил, что решила тогда… Я ведь тебя за Мирину принял. Она же то гнала меня, то вдруг на Даждьбога полюбовницей сладкой стала. Правда, потом умчалась с гуляний на белоногом Буране. Я и не знал, что ты так же хорошо, как Мирина, ездишь на нем. Я вообще мало что о тебе знал.
Яра откинула с лица волосы, и взгляд ее светлых глаз просиял.
– Я захотела хоть один раз себя счастливой почувствовать. А тогда можно было остаться неузнанной под личиной.
Радко смотрел на нее, потом отвел глаза, словно смутился.
– Ладно. Было это… и пусть. А вот Озару ты поведала об этом зря.
– Я ему вообще все рассказала. Он такой был… Всю душу хотелось ему раскрыть. Воистину чародей.
Ее слова почему-то разозлили Радко.
– А вот я ему душу никогда не раскрывал. Он знал, как с людьми говорить, но тут, – Радко прижал руку к груди, – вот тут у меня не было веры к нему. Ну да ладно, что об этом говорить. Так что думаешь, это Озар Жуягу убил? Из-за того, что тот столь странно держался, невольно привлекая к себе внимание. Но как докажешь?
Яра облизнула губы. Пить хотелось, несмотря на холодную сырость поруба. И сердце стучало. А ведь ей надо было успокоиться и толково все изложить.
– Помню, что тогда Жуяга все же переговорил с волхвом. И, как я заметила, страх его после их разговора как будто на убыль пошел. Он даже веселый к вечеру был. Ну, думаю, попустило нашего плешивого. А утром я его мертвым нашла. И сразу к Озару. Они же со Златигой спят как убитые, лишь мычат во сне, – пришлось облить их из кувшина. Но потом произошло нечто, на что я вроде как и обратила внимание, но значения не придала. Овчины постельные Озар на перилах гульбища развесил. Я еще подумала – с чего бы это? Ну, хозяйственный мужик, следит за порядком. И все же не так уж много воды я на них вылила, чтобы на просушку шкуры вешать! Теперь понимаю. Помнишь, Озар говорил, что тот, кого Тихон увидел ночью, шел накрытым? Хитер был волхв. Овчин в доме у нас много, а только его вымокла под ливнем. И до утра была влажной. Вот ему и надо было, чтобы этого никто не заметил. Сушиться вывесил якобы после того, как я их будила, поливая водой.
– Но тогда это не показалось тебе подозрительным?
Яра лишь покачала головой. Не до того было. Озар ее вопросами о сонном зелье донимал, вот и отвлеклась.
– Посуди сам, Радко, они все твердили, что я их опоила. Мне даже не по себе тогда сделалось. А потом, поразмыслив тут, вспомнила все и решила, что Озар сам добавил сонного зелья в узвар в кувшине. Ведь ему было нужно, чтобы Златига спал непробудным сном. Его он и опоил.
– А зелье где взял?
– Жуяга тогда уходил со двора за вениками для бани. Сама я его же и отправила. И долго он ходил. Я еще пожурила плешивого, но решила, что он просто желал от страшившего его волхва держаться подальше. Но теперь думаю, что он вполне мог за время отлучки побывать у кого-то из людей волхвов, те его успокоили и передали склянку с маковым отваром для Озара. Я при последовавшем затем разговоре Озара с Жуягой не была, но могли они как-то условиться, что Жуяга будет на конюшне ночью. Когда же в потемках Озар туда пошел, то он уже не говорить с плешивым намеревался, а избавиться от него, чтобы чего не вышло. Ну и чтобы концы в воду.
Радко задумчиво смотрел перед собой. Затем, резко откинув лезшие на глаза волосы, сказал:
– А ведь пес его наш не тронул. Вроде как должен был лай поднять, но не кинулся.
Яра усмехнулась невесело:
– Озар все продумал. Он и Лохмача нашего к себе постарался приручить. Лещ еще удивлялся: надо же, кудесник какой, едва не с первого вечера сторожа нашего четверолапого приманил, приласкал. Может, потому и приласкал, чтобы собака его признала ночью и шум не подняла.
Радко откинулся на стену бревенчатого поруба. Смотрел перед собой. Всего с десяток локтей было в этом земляном узилище, узком и холодном, так что они сидели с ключницей друг против друга, только факел потрескивал над ними, давая неровный свет.
– Если все верно говоришь, – начал Радко, – то Озару было нужно кого-то из наших сделать виновным. Ну, чтобы перед Добрыней отчитаться чин чинарем. И Жуяга, который таким дерганым был, вполне подходил, чтобы на него указать. На уже мертвого. Но ведуну надо было убедить Добрыню. А тот бы не поверил, если бы Озар стал доказывать, что какой-то холоп ни с того ни с сего вдруг решил доброго господина убить.
– Он так и говорил, что, дескать, Жуягу надоумили на то и подкупили. И мог это сделать кто-то из наших. Только так он мог от волхвов и их подельников отвести подозрение.
– Сдается мне, что на меня Озар хотел указать, – тихо молвил Радко. – Слишком он ко мне снисходительным часто был. Меньше других допрашивал. А потом, когда Тихона поднял наверх с обрыва, на меня и кинулся. Но Тишку-то ему убивать было зачем?
– Тихон видел его из окошка. Не признал… а может, что-то и подозревал. Как я сейчас жалею, что мальчишку не расспросила как следует! Тихон же волхва явно недолюбливал. Впрочем, он ко всем волхвам с неприязнью относился. А в тот вечер, когда я к тебе к истоку Кудрявца ходила…
Тут она умолкла. Радко тоже молчал. Обоим странно и тревожно было касаться этой темы. Но Яра все же продолжила:
– Я тогда и впрямь поздно вернулась. Опустила засов на воротах и ходила по двору как потерянная. Я сразу поняла, что не меня ты ожидал в указанном месте. И даже догадалась, кого покликал. Вот и была сама не своя. А Озар и впрямь мог увидеть, как я хожу во тьме. Может, тогда ему и пришла в голову мысль избавиться от Тихона, который наверняка не все ему поведал, когда он мальца расспрашивал. Ох, не знаю, Радко, не знаю. Да только злодеем в нашем доме был именно Озар. Которому я так верила…
И тут Яра не сдержалась, заплакала.
Радко вдруг сказал:
– Знаешь, почему я сюда пришел? Я же тебя давно знаю. И не верилось мне, что ты своих убивать начнешь. Особенно Тишку. Ты с ним всегда такая ласковая была. Ну и что с того, что по ошибке паренек тебя ко мне вызвал? Из-за такого не убивают. Озар говорил, что ты, дескать, опасалась, что Тихон мог тебя той ночью опознать. Никого иного не мог, а тебя вдруг узнал бы. Но это я позже подумал. А когда тебя уводили…
– Знаю, ты меня ненавидел люто. Вы все меня ненавидели. Я это чувствовала, и горько мне было. Столько лет прожили вместе, а тут чужому сразу поверили… А еще мне было стыдно. Даже сказать ничего не могла в свое оправдание, как будто придавило меня чем-то, дышать было тяжело. Такая уж, видать, я уродилась – от общего внимания теряюсь. Особенно от злого внимания.
– А тут еще Загорка Голицу отравила, – произнес через время Радко. – Но ее-то Озар легко расколол. Глупая девка Загорка. Зачем на такое решилась, когда ведун в доме? А Добрыня наверняка только бóльшим уважением к Озару проникся. Но как же Вышебор? Озар мог и на него указать.
– Я не хочу говорить про Вышебора, – тихо молвила Яра. – Той ночью Озар меня от него спас. И думалось мне, что он лучше всех на белом свете! Спаситель мой негаданный. Разве могла я решить, что потом он меня же…
Она опустила голову, вздохнула. Но через миг все же выпрямилась и продолжила:
– Озар меня уличал в том, что я Мирину в тот вечер не покликала, когда все сошлись в переходе перед горницами. На этом его основное обвинение держалось. Но я тогда зла была на нашу купчиху. Думала, что она может за Вышебора вступиться, а меня тут же велит гнать! Я же и впрямь за тебя тем вечером заступилась, да еще намекнула, что она обязана тебе своим положением. Это хоть ты не отрицаешь?
– Нет, – тихо молвил Радко. – Она и правда пришла ко мне на сеновал, когда Ярилу гуляли. Дольма тогда на службу христианскую уходил, всенощную стоял. Троицей этот день называется у христиан, празднуют они его, вот брат и отсутствовал, отправившись во храм. А я остался ночевать на сеновале. Я люблю спать на скошенном сене – оно так ароматно пахнет в эту пору. И вдруг… Мирина явилась. И такая она была… Я и помыслить не мог, что так это может быть с ней. На следующую ночь я опять ждал Мирину, и она пришла. И потом снова… Как Дольма задержится или уедет, она ко мне бегала. А кухарка Голица тогда следила, чтобы нам никто не помешал, не проследил. Только ей Мирина и доверяла. А после Дольма все больше дома оставался и наши свидания прекратились. Причем Мирина даже не смотрела на меня, словно забыла в единый миг то, что случилось на травах скошенных. Я же тогда, казалось, сам себя потерял от тоски по ней… Хотя зачем я тебе это рассказываю?
– И впрямь – зачем? Но мне это все равно.
Однако Радко уже не мог удержаться и продолжал:
– Я ведь думал, что полюбила меня краса Мирина. А я… Ну, она знала, как меня к ней тянуло. Она же… Она попользовалась мной и все. Я хотел все выяснить, хотя бы переговорить с ней, потому искал встреч, удерживал ее, но она тут же Дольме на меня стала жаловаться. Словно и не было у нас ничего…
