Текст книги "Сага о Вигдис и Вига-Льоте. Серебряный молот. Тигры моря: Введение в викингологию"
Автор книги: Сигрид Унсет
Соавторы: Наталия Будур,Вера Хенриксен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
Финн не поверил своим ушам. Немного придя в себя, он сказал:
– Я предпочитаю уехать на год…
– Финн! – заплакала Ингерид, не обращая внимания на то, что в поварне толпились люди. – Ты не можешь покинуть меня!
– Если я уеду на год, – сказал Финн, – я смогу, возможно, доказать твоему отцу, что умею не только соблазнять девушек. Может быть, я разбогатею, а это лучше, чем идти к тебе с пустыми руками. Разве ты не можешь подождать меня, Ингерид?
– Нет, – заплакала она, – нет, я не могу ждать, Финн! Подумай о том, что ты можешь и не вернуться назад, что с тобой может что-то случиться!
Она прижалась к нему.
– Если ты любишь меня, – всхлипывала она, – то не будь таким гордым и останься на год е Гьевране ради меня!
– Не надо плакать, – сказал он, – я не могу этого выносить! Никому из нас не будет легче, если ты будешь плакать…
– Ты можешь встать, Финн, – сказал Блотульф.
И когда Финн встал, Ингерид снова положила отцу голову на колени. Он взял дочь за подбородок и стал смотреть на ее заплаканное лицо.
– Твой нареченный показал себя более толковым, чем казался мне вначале, – сказал он. – Ты можешь им гордиться, и, мне кажется, ты могла бы и подождать его.
Но Ингерид покачала головой и внезапно повернулась к Финну.
– Вот уж не думал, что наступит день – и тем более, так скоро, – когда я объединюсь с тобой против Ингерид, – сказал Блотульф. – Но завтра утром ты приедешь в Гьевран вместе с Эльвиром и Туриром, раз уж все так получилось. Мы договоримся о вире и о свадьбе.
Вставая со скамьи, он пожал Финну руку.
– Я пришел к мысли, что у меня мог бы быть зять хуже, чем ты, – сказал он.
И он вышел вместе с Эльвиром и своими людьми, сделав знак Ингерид, чтобы та шла за ним. Финн тоже пошел с ними.
Они остановились у стены дома, ожидая, когда выведут лошадей.
Финн положил левую руку на ее длинные каштановые волосы и повернул ее к себе, так что его лицо оказалось напротив ее лица.
– Не надо! – сказала она. – Люди смотрят на нас!
– Теперь я твой жених, – сказал Финн, – и я имею право прикасаться к тебе.
– Ты и так прикасался, – ответила она.
– Я не знал, что ты можешь быть такой упрямой! – сказал он. – Но со временем я привыкну к этому…
– Не сердись, – печально произнесла она, – я вела себя так только потому, что люблю тебя и не допускаю даже мысли о расставании.
– Я и не думал сердиться на тебя, – ответил он, улыбаясь. – Мы уладим это дело.
Финн и Эльвир стояли и смотрели, как они уезжают со двора, Блотульф и сидящая впереди него на коне Ингерид.
Повернувшись к Эльвиру, Финн сказал:
– Спасибо за твой совет!
– Если хоть кто-нибудь узнает, что я причастен к этому, – сказал Эльвир, – я постараюсь сделать так, чтобы тебе пришлось кое в чем раскаяться.
* * *
– Страх один, как быстро она родила! – покачав головой, сказала Гюда из Гьеврана. – Я вышла из дома среди ночи, я так торопилась, но все-таки опоздала!
Она сидела в поварне в Эгга и болтала с Торой.
– Да, – сказала Тора, – все обошлось. Наверное, ей помогло то, что Эльвир был рядом.
Вошло несколько женщин; все заговорили о родах, и Эльвир, который тоже был на поварне, отправился в дом.
Там теперь было пусто. Он огляделся по сторонам: щиты и оружие на стенах, закопченный потолок, высокое резное сидение. В этом старинном зале Сигрид родила ему двух сыновей, разница между ними была чуть больше года. Он был рад тому, что присутствовал при родах, был горд за нее.
Теперь у него два сына. И однажды кто-нибудь из них сядет на его резное сидение. Этот прочный, высокий стул стоял, по старинному обычаю, у короткой стены зала, сын наследовал его от отца; поколение за поколением, все восседали на этом месте. Ему самому было восемнадцать зим, когда он стал перед почетным сидением и поклялся совершить великие подвиги, прежде, чем взойти на него.
Это были заносчивые юношеские клятвы умереть смертью героя, отправиться в дальние странствия, биться в сражениях. И он сдержал свои обещания; он уехал в чужие страны и сражался там до тех пор, пока ему не приелась борьба и подвиги. Потом он вернулся в свою усадьбу, где у него появилась новая цель: улучшить законы.
Теперь же, стоя в этом старинном зале, он впервые почувствовал привязанность к своей усадьбе, к дому и к земле. Раньше право владения было для него чем-то бесспорным, и он не сомневался в том, что ему надо жениться и иметь сыновей. Но только теперь он почувствовал, что обрел свое место в цепочке поколений; ему отводилось в этой цепочке лишь короткое время, и он должен был использовать его для продления рода.
Он сидел на своем почетном сидении, подперев рукой подбородок, когда вошел Турир.
– Я искал тебя, – сказал он, усаживаясь рядом. – Я слышал, что ты назвал мальчика в честь моего отца. Я пришел поблагодарить тебя за это.
– Ты можешь поблагодарить за это и себя, – сказал Эльвир. – Если я и назвал его в честь твоего отца, то это потому, что ты сам назван в честь него.
– Так захотела Сигрид?
– Так захотели мы оба, – ответил Эльвир. – Хочешь взглянуть на мальчика?
– Сигрид уже проснулась?
– Скорее всего, ведь уже время завтракать.
Сигрид кормила ребенка грудью, когда вошел Турир. На всякий случай они договорились с кормилицей, но Сигрид решила сначала попробовать сама.
Турир в нерешительности остановился в дверях, и когда она кивнула, что он может войти, подошел и сел на табурет рядом с ее постелью.
Мальчик уже устал сосать и отпустил грудь, и Турир сидел и смотрел на него, пока Сигрид приводила себя в порядок. Потом она взяла мальчика и протянула его Туриру.
– Познакомься со своим тезкой, – сказала она и сделал знак служанкам, чтобы те ушли.
Туриру было трудно отказать ей: он взял мальчика и подержал его, хотя ему и казалось, что руки его такие неловкие, будто сделаны из дерева.
– Смотри не на меня! – засмеялась Сигрид. – Смотри на мальчика! Разве ты не видишь, что он похож на тебя?
И Турир невольно бросил взгляд на маленькое личико.
Внезапно у него перехватило дыханье, и он тут же вернул ребенка матери. Он с такой силой сжал кулаки, что Сигрид увидела, как напряглись под одеждой мускулы его рук.
– Ты думаешь, я не понимаю, чего ты хочешь? Единственное, чего ты желаешь, так это чтобы я забрал домой сына!
– Ты ошибаешься, если думаешь, что именно по этой причине мы назвали мальчика твоим именем.
Турир вдруг почувствовал усталость.
– Он так похож на моего собственного сына, что я не могу смотреть на него, – признался он.
– Твой сын сейчас вдвое старше него, – сказала Сигрид. – Он теперь умеет сидеть и поворачиваться во все стороны, и он наверняка узнает тех, кто за ним ухаживает.
– Но не меня, ты хочешь сказать… – невольно вырвалось у него.
Дверь открылась, вошел Эльвир. Он направился прямо к постели и сел возле Сигрид. Потом положил голову на подушку и прижался щекой к личику ребенка, обняв рукой жену. И в его взгляде она прочла все то, что он не мог выразить в словах.
Турир встал и хотел уйти, но Эльвир остановил его.
– Мне нужно кое о чем поговорить с тобой, – сказал он.
– Если ты тоже собираешься уговаривать меня вернуть Сигурда в Бьяркей, то напрасно.
Эльвир и в самом деле собирался сказать ему об этом, но быстро понял, что толку от этого не будет.
– Мне хочется сказать тебе совсем о другом, – сказал он. – Я еще не отблагодарил тебя за доверие, которое ты оказал мне, отдав за меня Сигрид. Я думал, что ты преувеличиваешь, говоря, как много она для тебя значит. Но теперь я это понял.
– Тебе понадобилось время, чтобы усвоить это, – сухо ответил Турир.
Эльвир бросил на него молниеносный взгляд.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты знаешь, что я имею в виду. Если бы я приехал в Эгга прошлой весной, в живых остался бы только один из нас. И тогда я был трезв.
– По какому это закону мужчина не может иметь наложницу?
Турир не ответил, и Эльвир продолжал:
– Давай не будем подвергать испытанию нашу дружбу из-за дела, давно решенного между мной и Сигрид!
– Счет дружбы не портит, – ответил Турир. – Я же просил тебя быть приветливым с Сигрид. Какой дружбы ты ждешь от меня, если тебе плевать на мои слова?
– Ты плохо смотрел по сторонам, когда первый раз приехал в Эгга, и не заметил, что в доме у меня живет наложница, – сказал Эльвир, с угрозой посмотрев на него.
– Не было никакой необходимости заставлять Сигрид страдать из-за этого!
Оба встали, вызывающе глядя друг на друга.
Сигрид так резко приподнялась, что потревожила ребенка, и он заплакал.
– Тебе не следует так кричать, Турир, если ты, зная о Кхадийе, отправил меня на юг, не предупредив об этом! – сказала она.
– Я думал, что так будет лучше для тебя.
– И в прошлом году ты ни разу не приезжал сюда!
– Видя ваши отношения до того, как вы уехали из Бьяркея, я даже представить себе не мог, что все обернется так плохо.
– Я вижу, вы оба совершили несправедливость по отношению ко мне, – в гневе произнесла Сигрид. – И, мне кажется, ради меня вы должны остаться друзьями.
Оба они посмотрели друг на друга; было ясно, что никому из них не нравится, когда ему выговаривают, как провинившемуся мальчишке. И Эльвир натянуто хохотнул.
– Может быть, Сигрид и права, – сказал он, протягивая Туриру руку.
Но Турир помедлил, прежде чем взять ее, так что его рукопожатие получилось неискренним. И сразу после этого он вышел.
– Тебе не следовало рассказывать ему о Кхадийе, – раздраженно произнес Эльвир, когда дверь закрылась.
– Я думала, что рассказ о моих трудностях поможет ему пережить свои, – ответила она.
– Хороша помощь, разжигать вражду между свояками! И впредь не впутывай Турира в наши дела. Двуличие – это неверность.
Эльвир хотел уйти, но остановился, увидев печальное лицо Сигрид.
– Я был несправедлив к тебе, – с сожалением произнес он. – Я забыл о том, что ты сделала для меня этой ночью!
Он посмотрел на ребенка и улыбнулся. И прежде чем уйти, нагнулся и поцеловал ее в волосы.
Летом в Гьевране была свадьба. Хотя замужество дочери и не было поводом для большого торжества, Блотульф собрал всех друзей и родственников.
Финн не чувствовал себя особенно уютно под перекрестным огнем взглядов его новых родичей. Но Блотульф горой стоял за своего зятя; и когда один из сыновей Олвисхауга обругал его, он строго сказал, что любое оскорбление Финна он будет расценивать как оскорбление себя самого.
Но у самих новобрачных не все шло гладко. И однажды, вернувшись из Гьеврана, Эльвир озабоченно произнес:
– Если Ингерид думает, что может надеть на Финна узду и понукать его, то боюсь, ее ожидает малоприятный сюрприз.
Сигрид удивленно взглянула на него.
– Мне казалось, что Ингерид такая покладистая, – сказала она.
– Да, – язвительно ответил Эльвир, – это было заметно уже тогда, когда она ослушалась отца и удрала в лес с Финном! Ингерид может ввести кого-то в заблуждение, но только не меня. На вид она нежна, как гусенок, и плачет по каждому поводу. Но она умеет также врать и хитрить, к тому же у нее железная воля… Все эти годы она водила Блотульфа за нос. И ты сама убедишься в том, что она не побрезгует ничем, чтобы добиться своего.
– Финна не так-то легко провести, – сказала Сигрид.
– Поживем – увидим. Он ведь еще мальчишка, он любит эту девушку и хочет ей во всем угодить…
Эльвир озабоченно покачал головой.
– Посмотрим, как у них все сложится, – сказал он. – Но настанет день, когда терпение Финна лопнет, и этот день выльется в настоящее сражение, о котором долго будут помнить в Гьевране!
Турир собрался уезжать. И когда ветер подул с востока, из Стейнкьера потянуло запахом смолы: там смолили его корабль.
Корабль Эльвира давно уже был спущен на воду. Эльвир назвал его «Козлом», потому что голова дракона казалась бородатой. Но таким кораблем мог бы гордиться любой хёвдинг.
И все-таки корабль Турира больше обращал на себя внимание. Линии его были более смелыми, фальшборта выше, гордо возвышались форштевни: это был настоящий морской корабль. И в то же время корабль этот был легким и изящным, от него невозможно было оторвать взгляд. Турир назвал его «Чайкой».
Сигрид с горечью думала о том, что Турир должен уехать обратно в Бьяркей. Они стали так близки друг другу этой весной и летом. Разница в возрасте, зиявшая между ними, словно пропасть, уже не имела никакого значения. И то, что они пережили в своей жизни, позволяло им теперь относиться друг к другу с таким пониманием, какого раньше между ними не было.
Был момент, когда она сердилась на него, узнав, что ему было известно о существовании Кхадийи. Но потом она все же решила, что в основе своей он лучше большинства тех мужчин, кто выдает на сторону замуж своих дочерей и сестер. И когда он однажды пришел к ней и сказал, что если уж она так хочет, он возьмет маленького Сигурда обратно в Бьяркей, она окончательно растаяла.
Но ее мучило то, что отношения между ее братом и Эльвиром стали прохладными. Не то, чтобы они были враждебно настроены друг к другу, и никто из них не переходил дорогу другому, но сердечности в их отношениях не было. И Сигрид чувствовала, что в этом есть и ее вина. Она не раз вспоминала слова Эльвира о двуличии. Но ей и в голову не приходило связывать это с той любовью, которую она испытывала к ним обоим. И она изо всех сил старалась угодить и тому, и другому.
В конце концов она совсем измучилась, все чаще думая о Бьяркее.
В Эгга был ее дом. Но у нее было странное, мрачное предчувствие того, что она никогда больше – никогда! – не поедет на север, в Халогаланд.
И в светлые летние вечера она думала о солнце, не заходящем на севере за край горизонта; о тихом фьорде, отливающем золотом в лучах солнца, висящего над водой, о далеких островах, кажущихся повисшими между небом и землей…
Она тосковала по морю.
И когда бывала гроза, она вскакивала в полусне, думая, что она в Бьяркее и что молния ударяет в скалистые уступы берега.
Шум моря… Рокот прибоя и плеск волн, крики птиц, шорох гальки на берегу и на прибрежной косе; ощущение моря… соленые брызги на лице, соль на коже, тепло озаренного солнцем скалистого склона, запах водорослей, рыбы, морской воды… Иногда такие воспоминания вызывали у нее приступы меланхолии.
Это была не смутная, отчаянная тоска, знакомая ей по прошлому году. Эта тоска напоминала грусть потери, и она не могла отделаться от нее ни усилием. воли, ни усилиями разума.
Она не хотела говорить об этом Эльвиру, боясь, что он подумает, будто она не прижилась в Эгга. Ведь она знала, что это не так, и в мыслях у нее был разброд.
И поскольку приближалось время прощания с Туриром, настроение ее колебалось от меланхолии до деловитого беспокойства. Эльвир заметил это и однажды вечером сказал ей:
– Ты бродишь, словно старый викинг, тоскующий по морю. Тебе хочется в Бьяркей?
Он говорил тихо, чтобы не разбудить ребенка.
– Да, – ответила она.
Но ей не нравилось, что он понял, что с ней происходит.
– Ты не должна мучиться и скрывать это от меня…
– Я боялась обидеть тебя, сказав, что меня тянет в Бьяркей.
– Почему это должно обидеть меня? Ты не поверишь, но я сам время от времени тоскую по южным странам и прочим местам, где когда-то бывал. Так бывает всегда, Сигрид. Находясь на чужбине, ты тоскуешь по дому, а вернувшись домой, тоскуешь по чужим местам. В Трондхейме ты тоскуешь по Бьяркею, но если бы ты была там, ты бы тосковала по здешним местам. Ты должна радоваться, что это так. Твоя жизнь была бы намного беднее, если бы ты ни о чем не тосковала. Но каждый должен сам решать для себя, где его дом, по-настоящему пустить корни можно только в одном месте. Я знаю, что здесь мне теперь хорошо, в чужой стране я вряд ли был бы удовлетворен. И твой дом здесь, в Эгга, у меня. Но нельзя препятствовать тому, что Бьяркей навсегда останется в твоих мыслях. Помнишь, что ты рассказывала мне в нашу первую ночь? И то, что с тобой происходит, и плохо, и хорошо одновременно, – и так во всем. Что же касается тоски, то в ней есть и боль, и радость.
Сигрид ничего не ответила; подойдя к нему, она положила руки ему на плечи. Он притянул ее к себе, и они стояли так некоторое время, не говоря ни слова.
Торберг Строгала был готов к отъезду: на следующее утро он отправлялся на юг. Большую часть дня он провел на причале, где «Чайка» тоже была готова к отплытию, И теперь, вечером, они сидели с Туриром на скамье перед домом.
Залаяла дворовая собака, и во дворе появился священник Энунд. Он подошел и сел рядом с ними. И разговор пошел, естественно, сначала о кораблях. Энунд еще не был на борту «Чайки», и когда Турир спросил, не хочет ли он осмотреть корабль, тот с радостью согласился, и они втроем пошли на причал.
Спускаясь к берегу, они продолжали разговор о кораблях, и Энунд сказал, что этот корабль хвалят так, как до этого не хвалили ни одно торговое судно.
И Турир выразил надежду, что Торберг не раскаивается в том, что использовал свои форштевни.
– Нет, не раскаиваюсь, – ответил Торберг. – Но вчера, когда я был на борту «Чайки», мне привиделся мой дух-хранитель. И это навело меня на мысль о том, что мне недолго осталось жить.
Корабль стоял на косе, и к ним подошел Эльвир, который был в это время на пристани.
Двое людей Турира перенесли на борт свои сундуки и теперь сидели на них.
– Не следует поддаваться предсказаниям, – сказал Турир. – И к тому же неизвестно, был ли это в самом деле твой дух-хранитель. Как он выглядел?
– Это была женщина, – ответил Торберг, – и она была вооружена.
– Это и должна была быть баба, раз это твой дух-хранитель! – с усмешкой произнес Эльвир.
Торберг нахмурил брови, явно считая, что Эльвиру следовало бы попридержать язык, тем более, в присутствии священника. Священник Энунд, видимо, тоже так считал, потому что отвернулся, услышав слова Эльвира. Но Эльвир не собирался так легко отступать, все еще чувствуя неприязнь к Торбергу за его внимание к Сигрид.
– Ты ведь христианин, – сказал он. – Разве ты не ходишь на исповедь?
Энунд тут же повернулся к нему.
– Это новость для меня, что ты христианин, Торберг, – сказал он. Торберг опустил глаза, лихорадочный румянец покрыл его щеки.
– Я был крещен во времена Олава Трюгвассона, – сказал он.
– Многие из тех, кто был тогда крещен, вернулись к язычеству, – сказал Энунд.
– Я не вернулся к старым богам, – ответил Торберг. – Время от времени я хожу на мессу и на исповедь…
– Ты даже не приоткрыл дверь церкви в Стейнкьере, – сказал священник.
– Ты не похож на того священника, к которому я привык, – сказал Торберг. – Не думаю, что ты с такой легкостью отпустил бы мне грехи, как это делал он.
– Неужели? – стоя в пол-оборота к нему, спросил священник.
– Он женат, и у него есть также дети от любовниц, и он не так глуп, чтобы не понимать, что грешит…
– Все мы грешны, Торберг, – сказал Энунд, – и один только Бог может судить нас. Мы же, священники, благодаря своей учености и молитвам, можем измерить глубину покаяния, а затем отпустить грехи. И для нас является утешением знание о том, что благодаря нашим деяниям во имя Господа и согласно Его заветам, Он в своей милости снисходит к нашим просьбам. Но, я думаю, ты мало выигрываешь оттого, что ищешь себе священника, поддающегося тому же греху, что и ты, и поэтому впадающего в соблазн прощения. Тебе не будет лучше, если ты перестанешь посещать церковь. И если дело обстоит действительно так, как ты думаешь, и ты вскоре предстанешь перед судом Всевышнего, теперь самое время навести порядок в своих делах.
– Я вижу, ты из тех, кто желает поучать меня, – сказал Торберг.
– Я не стану выполнять свой долг, если меня перестанут слушать, – ответил Энунд. – Но не думай, что поучать тебя доставляет мне радость.
– Значит, ты христианин, Торберг, – задумчиво произнес Турир. – Возможно, ты сможешь объяснить мне, что хорошего в этом учении…
– Спрашивай не у меня, спроси лучше Энунда.
– Что говорит об этом Энунд, я и так знаю. Я с большей охотой выслушаю кого-нибудь другого.
Торберг снова опустил глаза.
– Я не имею права высказываться об этом, потому что живу не по заповедям… – сказал он.
– Ты слышал, Энунд, – сказал Эльвир. – Я же говорил тебе, что ни один нормальный человек не может жить в христианстве.
Энунд уже не в первый раз слышал это; он слышал это уже столько раз, что потерял счет. Но сейчас терпение его лопнуло.
– С тобой, Эльвир, дело обстоит так, – сказал он, – что ты слишком самонадеян, чтобы следовать учению, требующему от тебя смирения и жертвенности. Ты устанавливаешь свои собственные правила. И самое лучшее для тебя правило – это то, которое Эльвир Грьетгардссон из Эгга может выполнить без усилий.
На этот раз Эльвир не нашел, что ответить. Он сидел молча, прислонясь к борту и глядя на море.
Солнце уже садилось. Поверхность воды напоминала золотистый ковер с мелкими темно-голубыми разводами.
Наконец он повернулся к Энунду и с признательностью посмотрел на него.
– Стрела попала в цель, – сказал он. – Но я еще не совсем уверен в том, что христианство является ответом на вопрос.
– Я не раз думал о тебе и о твоих трудностях, – сказал Энунд, проводивший бессонные ночи перед алтарем в своей маленькой церкви и молясь за свою несговорчивую паству. – И я пришел к выводу, что ты обманываешь самого себя, говоря, что не веришь в христианство.
Эльвир изумленно взглянул на него.
– Это что-то новое, – сказал он. – Продолжай!
– Твоя сомнительная гордость мешает тебе, – сказал священник. – Ты мог бы в нужде преклонить колени перед Господом. Но даже и в христианстве ты захочешь быть лучше остальных. Ты не сможешь довольствоваться тем, что ты обычный, грешный человек, даже если ты и станешь христианином; тебе нужна, по меньшей мере, слава святого. И даже когда ты поймешь, что не годишься в святые, твоя гордыня не позволит тебе склонить голову в покаянии. Вместо этого ты начинаешь искать ошибку в самом христианстве и отворачиваешься от всего христианского, потому что чувствуешь, что сам ошибаешься, хотя и не допускаешь даже мысли об этом. И когда ты принимаешься искать грехи у тех, кто пытается жить по заповедям Христа, ты делаешь это потому, что чувствуешь, что их падение оправдывает твое неприятие этого учения. Ты, Эльвир, так резко настроен против христианства потому, что веришь в него против своей воли. И сколько бы ты ни убеждал себя и других в противном, я вижу, что в душе твоей нет мира. Ты все время говоришь о своих сомнениях и трудностях, и я не могу за тебя распутывать все это. Но я знаю – и я надеюсь, что ты тоже знаешь это, – стоит только тебе преодолеть свою гордыню и смириться перед Богом и людьми, как Господь одарит тебя миром… – Голос священника зазвучал еще более проникновенно: – Почему ты сопротивляешься, Эльвир? Ведь я знаю, что ты веришь в силу любви и в божественную любовь, воплощенную в облике Христа! Я прошу тебя, во имя Того, кто умер за тебя, отбрось эту упрямую гордыню и ищи мир и благодать там, где, как ты знаешь, их можно найти…
Глаза Эльвира загорелись.
– Заткнись! – крикнул он, но тут же взял себя в руки и опять прислонился к борту: – Я рожден не для того, чтобы быть чьим-то рабом. Ты не понимаешь, Энунд, что я не смогу стать рабом, даже если захочу.
– Если бы ты только попытался, – сказал Энунд, – ты бы понял, что человек обретает истинную свободу только тогда, когда подчиняет свою волю Богу.
– Что же это за свобода? – перебил его Турир.
– Свобода от того рабства, в которое каждый человек попадает, благодаря своему честолюбию, жадности и гордыне; свобода от скорби, даваемая сознанием того, что воля Божья – это для нас самое лучшее, что может быть, даже если Он ведет нас через несчастья.
– Ты думаешь, что если бы я верил в твоего Бога, я бы верил в то, что он с любовью отнял у меня Раннвейг?
– Если он отнял у тебя твою жену, – сказал священник, – он хотел тем самым приблизить тебя к себе…
– Если бы он захотел приблизить меня к себе, – с горечью произнес Турир, – он бы доказал это другим, более добрым, способом, а не так, как он это сделал. Ты много говорил о любви, добре и благодати. Но жизнь совсем не такая, во всяком случае, та жизнь, которую я видел. Жизнь – это собачья драка, в которой надо быть сильнее других, чтобы тебя не разорвали на куски. Ты говоришь, что твой Бог может отнять у меня самое дорогое в жизни и при этом ждать от меня покорности, любви и добра! Убирайся к троллям со своим Богом!
– Ты все еще полагаешься на свою удачу, Турир?
– А почему бы и нет? Я еще не до конца обобран, у меня еще есть сын. И я скажу тебе: если надо, я могу еще кусаться и царапаться, так что когда придет его время, он отправится на битву во всеоружии!
– Если ты веришь в богов, то ты наверняка считаешь, что это они отняли у тебя твою жену…
– Если мои боги подставили мне подножку, я отплачу им тем же; и они не ждут от меня, что я буду отвечать на зло покорностью и смирением. И если твой Бог существует и чего-то хочет от меня, пусть он даст мне ощутимые доказательства этого.
– Святой Фома тоже просил доказательств, – тихо произнес священник. – И Иисус не отверг его, он дал ему требуемое доказательство. Если ты в самом деле нуждаешься в этом, Турир, ты получишь это доказательство, когда это будет угодно Господу.
Торберг, сидевший до этого и слушавший, вдруг задрожал, как продрогшая собака.
– Не нужно так серьезно принимать все это, – сказал он. – От закоренелого грешника требуется не так уж много, чтобы перед ним распахнулись врата рая; насколько я понимаю, достаточно окреститься, время от времени слушать мессу, каяться, исповедоваться, причащаться… И даже если кому-то и приходится некоторое время гореть в огне, он рано или поздно проходит через эти узкие врата. Безгрешных людей нет, даже сам привратник, насколько мне известно, был грешен…
– Да, – сказал Энунд. – Бог проявил свою милость и власть, сделав святым человека, предавшего Его сына. И ты тоже, как ты сам сказал, попадешь на небо, идя туда своей кривой дорогой и ведя, насколько мне известно, опасную и рискованную игру. Но когда ты попадешь в очистительный огонь, ты поймешь, как постыдно ты предал своего Бога, и с горечью раскаешься в этом.
– Энунд, – сказал Эльвир, – я думаю, ты достаточно наговорился за этот вечер. Что ты скажешь по поводу примирительного бочонка пива?
Все засмеялись. Разговор перешел в болтовню, и все сошли с корабля на землю.
