Текст книги "Сага о Вигдис и Вига-Льоте. Серебряный молот. Тигры моря: Введение в викингологию"

Автор книги: Сигрид Унсет

Соавторы: Наталия Будур,Вера Хенриксен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Крест над отверстием в потолке отбрасывал тень не только на стену, но и на меня самого.

Когда я настолько поправился, что мог вставать, я увидел, что отец Эдмунд был священником в маленькой деревенской церкви и что помещение, в котором я лежал, было комнатой в маленьком домике, находившемся рядом с этой церковью. Я пробыл у него всю зиму, помогал ему, как мог, в его многочисленных заботах, привыкнув к исполненным ненависти взглядам местных жителей. Однажды я вышел из дому один и был основательно потрепан оравой мальчишек, так что впоследствии я держался поближе к церкви.

Впоследствии я понял, что вытерпел отец Эдмунд ради меня в ту зиму.

В один из весенних дней он сказал мне, что в этой местности опять появились викинги.

– Ты можешь, если хочешь, отправиться к своим, – сказал он.

И на глазах его появились слезы, когда я сказал ему, что вернусь домой только священником, чтобы нести людям заповеди Господа.

Так что теперь ты знаешь, Турир, как я из викинга стал священником.

– Неужели у тебя никогда не возникало желания снять с себя крест и снова взять в руки меч? – прищурив глаза, спросил Турир. – Неужели тебе никогда не хотелось приложить руку к отродью Локи, подвергавшему тебя, раненого, пыткам в Англии?

– Я никогда не смогу сполна отблагодарить Господа за его милость, – сказал священник. – За то, что он не дал мне умереть в моих грехах. Я грешен и сейчас, еще не до конца освободив свой ум от ненависти и жажды мести; каждый день я молю Господа о прощении. Но я тешу себя надеждой на то, что, с Божьей помощью, никогда больше не возьму в руки меч.

– Ты сделан совсем не из того теста, что Тангбранд, священник Олава Трюгвассона, – сказал Турир. – Помнишь, Эльвир, скольких он самолично распорядился убить?

– Их было немало, – ответил Эльвир. – Но его свирепость мало помогла ему в крещении Исландии.

– В Дублине я взял на борт одного исландца, – сказал Турир. – Ты можешь расспросить его об этом. Хотя он обычно рассказывает о своих походах в Винланд с сыновьями Эрика…

Ярл Свейн вытаращил глаза.

– У тебя есть человек, который был в Винланде, и ты не говоришь мне об этом! – воскликнул он.

– Не думаю, что можно всерьез воспринимать его рассказы, – ответил Турир. – Послушать его, так они до сих пор сидели бы в Винланде с целым полчищем рабов-эскимосов, если бы только Лейв Эрикссон не слушался добрых советов Хьяртана! «И я сказал Лейву Счастливому, – говорит обычно он, – тебе следовало слушать меня, Лейв!»

– Давай все же послушаем, что он скажет, – предложил ярл. – Добрый смех никому не повредит.

Но Хьяртана не удалось нигде найти, и они так ничего и не узнали о Винланде.

Разговор вернулся к тому, чтобы объединить местных хёвдингов, эта тема была близка и ярлу, и Эльвиру.

– Ты мог бы нам помочь, Турир, заключив договор с Эриком, моим братом, и Эрлингом из Сэлы, – сказал ярл. – Эрлинг могущественный человек, с таким полезно быть в дружбе, что же касается Эрика, то я не одобряю его похождений; думаю, Эрик и сам понимает, что многим рискует, ничего особенного не получая взамен. Ты, Турир, знаешь людей из Хордаланда. Ты сам говорил, что был в походе этим летом вместе с Аскелем Олмодссоном, и я знаю, что Сигурд, твой брат, является шурином Эрлинга Скьялгссона.

– Я могу попробовать, – сказал Турир, – но ничего не обещаю. Ведь Эрлинг также является шурином и Олава Трюгвассона. И у него нет причин любить ярлов Ладе.

Перед тем как расстаться, Турир присягнул на верность ярлу. И ярл Свейн был доволен таким поворотом дела.

После того как ярл уехал домой и все разошлись, Турир остался во дворе.

Он стоял и смотрел на облака, закрывающие луну; ему не терпелось отправиться на север. Глядя на дома, отливавшие серебром в лунном свете, он думал о Сигрид, обретшей свой дом в Эгга.

Все эти дни она была так приветлива с ним; Эльвир тоже был сердечен и гостеприимен. Но все же теперь Эльвир нравился ему меньше, чем год назад. В нем появилось какое-то дразнящее превосходство, и Сигрид смотрела на него как на самого Одина!

И, думая о данной ярлу клятве верности, он решил, что попался в ловушку. Он не собирался нарушать клятву верности, будь то ярл Ладе или кто-то другой. Он всегда был самим собой, выше всего ставя родовые связи. Но на этот раз он дал себя завлечь…

* * *

В ту зиму Торберг Строгала построил корабль для Эльвира.

Торберг приехал задолго до Рождества посмотреть, поставлены ли стапеля для кнарра Турира; было решено, что он будет строить корабль для Эльвира, пока не приедет Турир. Но дни проходили, приближался месяц мясоеда[39]39
  С середины февраля до середины марта.


[Закрыть], а Турир все не появлялся.

Это был не маленький корабль, о котором первоначально думал Эльвир. Это было длинное судно, которым можно было гордиться, отправляясь в гости или участвуя, в случае необходимости, в морском сражении.

Торберг Строгала был выдержанным парнем, дававшим распоряжения, не повышая голоса. Но уважение к этому молчаливому человеку было настолько велико, что даже самые крикливые работники замолкали, когда он был поблизости. Он не раз давал Эльвиру понять, что тот слишком самонадеян по части строительства кораблей. И в конце концов сказал, что либо Эльвир оставит его в покое, либо пусть ищет себе другого мастера.

Эльвиру пришлось смириться, хотя ему это и было не по вкусу. Зато Торберг спокойно занялся делом. Он знал, что Эльвир будет доволен, увидев готовый корабль.

Однажды Эльвир взял с собой Сигрид, когда уже делали обшивку корабля. Доски прикреплялись к шпангоутам, щели и стыки забивались конским волосом и заливались смолой.

Торберг отошел в сторону, пока они осматривали корабль, и внимательно посмотрел на Сигрид, стоящую на берегу, в длинном платье, в развевающейся на ветру косынке. И когда она спросила его что-то о кораблестроении, он ответил ей с несвойственной ему живостью.

Обшивка делается старинным способом, пояснил он, шпангоуты вставляются в заранее проделанные в борту отверстия, а потом прочно закрепляются древесными корнями, что делает корабль более податливым в плавании.

Он сказал, что те, кто делают обшивку, называются подмастерьями. Он сказал, как называют и других работников, рассказал о многом другом. Сигрид казалось просто невероятным, что один-единственный человек руководит всем этим. Ведь здесь не только приходилось продумывать конструкцию, но и заранее вырубать топором каждую деталь, чтобы все части подходили друг другу.

За один день Эльвир узнал о кораблестроении больше, чем за все предыдущие месяцы.

– Ты соображаешь не только в кораблестроении, – подчеркнуто сухо сказал он под конец.

Торберг усмехнулся. Но в глазах Эльвира появился такой недвусмысленный блеск, что после этого он больше не разговаривал с Сигрид.

Сигрид покраснела и отвернулась. Она снова была беременна и радовалась этому, хотя и не подавала виду; но взгляд Торберга не понравился ей.

Только после дня весеннего равноденствия была, наконец, получена весть о том, что показался корабль Турира.

Эльвир был в кузнице, наблюдая там за работой, и как раз собирался пойти переодеться. И едва он вышел во двор, как увидел Турира и его людей, поднимающихся от пристани.

Сигрид вскрикнула, увидев Турира, и схватилась за руку Эльвира.

Турир шел, пошатываясь. Глаза его налились кровью, лицо было бледно-серым, одежда грязной и обтрепанной. Его трудно было узнать.

– Турир! – воскликнула она, подходя к нему и хватая его за руку. – Турир, что случилось?

Но он даже не обратил на нее внимания.

– Пойдем, – сказал Эльвир, и они втроем, сопровождаемые людьми из Бьяркея, направились в зал; с ними пошел Гутторм и кое-кто из жителей Эгга. Но когда девушки принесли мед, Эльвир покачал головой и сделал им знак рукой, чтобы они ушли; рабы, собиравшиеся принести столы, тоже ушли.

Но Турир заметил это.

– Ты не предложишь мне ничего выпить, Эльвир? – хриплым голосом спросил он.

– Давно ли ты был трезв? – тихо ответил Эльвир.

– Какое тебе дело? Дай мне чего-нибудь, чтобы утолить жажду!

– Не дам. Если тебе что и нужно, так это сходить в баню, а потом выспаться, а то от тебя даже издали несет перегаром.

– Ты хочешь сказать, что ты, мой шурин, отказываешься дать мне глоток меда?

– Турир…

– Тебе хорошо живется с моей сестрой, я это понял, и ты этого не станешь отрицать. Но дать мне глоток меда, мне, прибывшему издалека, ты не хочешь!

– Дай ему что-нибудь выпить, Эльвир! – сказала Сигрид, которой было невмоготу слушать это.

– Я знаю, ты всегда была приветлива со мной, Сигрид, – сказал Турир. – Прикажи своим девушкам принести мед!

– Нет, Сигрид, – сказал Эльвир. – Если ты это сделаешь, завтра с ним будет то же самое.

– Сигрид дочь Турира из Бьяркея! Не позволяй этому человеку, которому жалко глотка меда для твоего брата, учить тебя, что тебе следует говорить служанкам!

Сигрид не ответила, а Эльвир положил руку на плечо Турира.

– Я не знаю, что с тобой случилось, – сказал он, – и мне хочется помочь тебе.

– Дай мне чего-нибудь выпить, – снова сказал Турир, не глядя на Эльвира, уставившись в пространство перед собой.

– Нет.

– Черт бы тебя побрал! – глаза Турира стали дикими. Он вскочил и остановился перед Эльвиром, держа в руке меч. – Дай мне выпить или…

Не успела Сигрид опомниться, как Эльвир проворно вскочил из-за стола и тоже обнажил меч.

– Ты пьян, – сказал он Туриру. – Уймись, ради Сигрид, а то случится беда!

Но Турир его не слышал, его меч сверкнул в воздухе, но Эльвир отскочил. Сигрид зажмурилась, вздрогнув от звона скрещенных мечей.

Но ей пришлось посмотреть на них; она не сводила глаз с топчущихся по полу фигур, наклоняющихся вперед и глядящих друг на друга с кровожадностью диких зверей, со звоном скрещивая мечи.

Турир был не таким проворным, как обычно, он нетвердо стоял на ногах. Но он сражался всерьез и даже в таком состоянии был опасным противником, в то время как Эльвир преследовал лишь одну цель: выбить меч из рук брата Сигрид.

Мужчины встали вокруг и подбадривали криками дерущихся. И Сигрид услышала, как их крики прерывает ее собственный голос, высокий и пронзительный:

– Останови их, Гутторм!

Гутторм пробрался к ней вдоль стены.

– Никто не в силах остановить поединок, пока он сам не закончится, – сказал он. – Уходи отсюда, Сигрид!

– Турир не понимает, что делает! – воскликнула она. – Это безумие, Гутторм, останови их!

– Уходи, Сигрид, – повторил Гутторм.

– Нет!

Он схватил ее за руку и хотел увести силой, но отпустил, услышав крики мужчин. Турир нанес Эльвиру удар слева; кровь пропитала тунику и стекала по бедру. Сигрид не сводила глаз с мужа.

– Уходи отсюда, Сигрид! – повторил он, словно эхо, слова Гутторма, не сводя с Турира глаз.

Его интонация, знакомое ей дрожание голоса, весь его облик говорил о том, что Эльвир был в ярости. Она задрожала, выпрямившись. Она знала: теперь муж ждет только того, чтобы она ушла, а потом уж всерьез набросится на ее брата.

А Турир в своем отупении, грязный, с всклокоченными волосами и бородой, отчаянно дрался, не понимая, что делает. Стоит ей только выйти за дверь, и он окажется прижатым к стене, израненный и обезоруженный, может быть, даже будет убит…

Мечи снова зазвенели, оба оказались прямо перед ней. И внезапно она метнулась к ним, протиснулась между клинками. Эльвир опустил меч, мужчины отпрянули к стене. А Турир попытался изменить силу и направление удара, не выпуская из рук меча. И она почувствовала жгучую боль в руке и плече.

– Сигрид, дура! – крикнул, побелев, Эльвир. И тут же замер на месте, взглянув на Турира. – Уходите, – сказал он собравшимся. И они ушли, не оглядываясь назад.

Турир сидел на полу рядом с Сигрид, согнувшись и закрыв лицо руками.

– Сестричка… – повторял он снова и снова, качаясь взад-вперед. Эльвир разорвал сорочку Сигрид, вниз от плеча, чтобы посмотреть, глубока ли рана.

– Рана не опасна, – со знанием дела произнес он, чувствуя облегчение. – Если содержать ее в чистоте, все пройдет.

– А ты-то сам как? – спросила она.

– Об этом не стоит даже говорить, – ответил он.

Сигрид чувствовала слабость, боль в плече не унималась. Но она была рада, что никто серьезно не пострадал.

«Ребенок…» – подумала она. Но тут же ощутила изнутри толчок – все было в порядке.

А Турир…

Боль в плече была ничтожной в сравнении с той болью, которую вызывал в ее душе его вид. Она прижала его к себе и стала баюкать как ребенка.

– Что случилось, Турир? – прошептала она. – Что-нибудь с Раннвейг?

– Она умерла, – всхлипнул он. – Умерла, родив нашего мальчика.

– Когда? – спросила Сигрид.

– Накануне дня середины зимы.

– А мальчик? – сквозь слезы произнесла Сигрид.

– Он жив.

– Где же он?

– Ты думаешь, я хочу иметь дело с мальчишкой, убившим Раннвейг? – воскликнул он. – Кровь… повсюду кровь… Она умерла у меня на руках. Бедная Раннвейг… – Он снова согнулся пополам.

– Турир! – сказал Эльвир, склонившись над ним. – Ты в состоянии встать и отправиться в постель?

– Я как-никак мужчина… – ответил Турир.

Все еще дрожа, он поднялся на ноги. Увидев кровь на тунике Эльвира, он спросил:

– Ты сильно ранен?

– Всего одна царапина. Мне не видно, что там такое…

– Давай, я посмотрю! – сказала Сигрид. Она попыталась разорвать пропитанную кровью одежду, и Эльвир помог ей. Рана была неглубокой: это был просто длинный порез.

Турир встал. Опершись на деревянный столб, он смотрел на рану Эльвира. Взгляд его был неподвижен; и Сигрид не знала, видит ли он что-то или просто смотрит в пространство.

– Ну и шурин у тебя, – сипло произнес он.

Пришла весна. Проталины на склонах покрылись цветами, на деревьях набухли почки и начали выбрасывать светло-зеленую, пахучую листву. И до позднего вечера звучал голос малиновки, чистый, как флейта, переливчатый, словно вода в весеннем ручье.

По небу бежали облака, подгоняемые крепким ветром, качающим деревья, пригибающим к земле кусты. И людям нравилась такая погода.

Однажды, отправившись, как она это частенько делала, на один из курганов с чашей пива для усопших, Сигрид застала там Финна Харальдссона, сидящего и смотрящего в сторону Стейнкьера. Турир и на этот раз взял с собой Финна – и тот ходил, как побитая собака, после выходки Турира в зале. Его преданность Туриру была несомненной, и он был одним из немногих, на кого Турир обращал внимание.

– Кто лежит в этом кургане? – спросил он, когда Сигрид поставила чашу на землю.

– Эти курганы, что над домами, довольно старые, – сказала Сигрид, – в этом кургане должен лежать один из предков Эльвира, которого звали Тронд и который жил до прихода Харальда Прекрасноволосого… – Она замолчала, потом продолжала: – Ты так тяжело переживаешь смерть Раннвейг…

– Для Турира это еще тяжелее, – ответил он. – Когда мы вернулись осенью домой, они были неразлучны.

– Твой отец был рад тому, что Раннвейг вышла замуж?

– Рад? – в голосе его прозвучало презрение. – Он был рассержен тем, что ему пришлось вернуть Туриру все, что тот дал ему. Он даже не пригласил их в гости, старый хрыч.

– В этом нет ничего удивительного, потому что она была любовницей Турира и ждала от него ребенка.

– Они не придавали этому никакого значения. Ты был видела их лица, когда он нес ее на руках на свой корабль!

Сигрид хотела уйти, но Финн остановил ее.

– Вы не должны осуждать Турира, – сказал он. – Он столько пережил в эту зиму. Я видел все собственными глазами, находясь в Бьяркее.

Сигрид внимательно посмотрела на него.

– Ты единственный сын в доме, – сказала она. – Разве родители не нуждаются в тебе?

– Отец всегда делал из меня дурака, – ответил Финн, – говорил, что я корчу из себя знатного, занимаясь военными играми и постоянно тренируясь. И после того, как Раннвейг вышла замуж, стало еще хуже. Я постоянно слышал о том, что смогу выдвинуться лишь благодаря родству с Туриром Собакой. Поэтому я и уплыл в Бьяркей на лодке, а потом перебрался сюда.

– Турир пьянствовал всю зиму? – спросила Сигрид.

– Он не был трезв с того дня, как это произошло, – ответил Финн. – Каждый вечер я укладывал его в постель.

– Ты очень добр, Финн, – сказала Сигрид и вдруг спросила: – На кого похож мальчик?

– Трудно сказать. Мне кажется, все новорожденные одинаково безобразны.

Сигрид усмехнулась.

– Не забудь, что это пиво для Тронда, а не для тебя! – предупредила она его и ушла.

Она медленно шла к дому, сорвав по дороге веточку с распускающимися, клейкими листочками. Она думала о ребенке, которого вынашивала, и ей не верилось, в каком отчаянии она была ровно год назад. На этот раз при одной только мысли о том, что это ребенок Эльвира, шаги ее становились легче, а сопутствующие беременности неудобства превращались в радость. И, чувствуя шевеленье ребенка, этой новой жизни, порожденной их взаимной любовью, она теряла голову от счастья и от сознания того, что это Эльвир живет в ней.

Проталины на склоне холма казались ей глазами ребенка. Пробивающаяся из-под снега трава напоминала ей о зародившейся в ней самой жизни, и она впервые заметила, как прекрасна нежная, мягкая, распускающаяся на деревьях листва, такая же ранимая в своей мягкости, как дитя в ее чреве.

Она чувствовала нежность ко всему, что жило и росло. И это еще больше привязывало ее к маленькому Грьетгарду, компенсируя тот холод и ту ненависть, которые она испытывала к нему прежде.

У него уже прорезался первый зуб; по этому случаю[40]40
  Когда у ребенка в древней Скандинавии прорезался первый зуб, ему делали «зубной подарок», как правило, это был раб или домашнее животное.


[Закрыть] Эльвир подарил ему мальчика, которого прошлой осенью родила одна из рабынь. Сигрид радовалась появлению зуба: так ее сын был надежнее защищен от колдовства.

Грьетгард был крепышом, знавшим, что ему нужно. Он уже умел стоять на широко расставленных ногах, мог приходить в ярость, колотя при этом кулачками и крича до посинения.

– Он унаследовал вспыльчивость от нас обоих, – сказал однажды Эльвир. – Мы должны одергивать его, иначе из него вырастет берсерк! Правда, Сигрид! – с дразнящим смехом произнес он, встретив ее раздраженный взгляд. – Ты можешь не показывать мне свой гнев. Все и без этого знают, что тебя раздразнить легче, чем лемминга!

Всю эту зиму Сигрид и Эльвир, гордые и несговорчивые, устраивали перебранки. Но Сигрид научилась понимать мужа. Она знала, что, когда его глаза сужаются, а голос становится неправдоподобно спокойным, самое лучшее – уступить. И она злилась оттого, что вынуждена была сдаться, будучи уверенной в своей правоте. Хотя в глубине души она чувствовала, что он прав.

Он целиком и полностью владел ею, и она подчинялась ему. И ему даже в голову не приходило, что может быть иначе. И она понимала, почему это должно было быть так: ведь если бы она подчинила его своей воле, тогда бы их любовь, их самые счастливые мгновения оказались бы ложью.

И не то, чтобы он никогда не уступал ей. Если ей удавалось не разъярить его в разговоре, он всегда соглашался с ней, а нередко даже подчинялся. Но она знала, что он уступает ей не из-за слабости.

Иногда какой-то пустяк заставлял его переходить от ярости к смеху, от меланхолии к озорству. В конце концов она научилась распознавать его настроения, научилась оставлять его в покое, когда он переживал свои черные дни. И она научилась также расслабляться вместе с ним в его шаловливой веселости.

И она не хотела, чтобы он был иным.

Остановившись, она глубоко вдохнула в себя весенний воздух, прежде чем войти в дом.

Рука у Сигрид была на перевязи с тех пор, как ее ранили, и она привыкла обходиться одной рукой. Перевязывая рану, Эльвир сказал, что рука должна оставаться в покое. Ее злило, что он воспринимал как должное то, что она терпела перевязку без всякого оханья; ей казалось, что он должен был похвалить ее за терпеливость. И однажды, когда он менял повязку, она дала ему понять, что не мешало бы быть повнимательнее.

– Ты опозоришь себя, если будешь вести себя по-другому, – сказал он.

– К женщине нельзя предъявлять те же требования, что и к мужчине, – укоризненно произнесла она.

– Я предъявляю к тебе посильные требования, – возразил Эльвир. – И если ты станешь вопить от такой раны, как эта, тогда мне придется обращаться с тобой так, как я обращаюсь в походе с юнцами, если те кричат, когда их ранят.

– И как же ты обращаешься с ними?

– Я даю им оплеуху! – ответил Эльвир, продолжая спокойно разматывать повязку.

– Я не юнец, – с гневом произнесла Сигрид. – Тебе пора бы знать об этом!

Эльвир засмеялся.

– Да, – сказал он. – Я рад этому. И мне вовсе не хочется, чтобы ты становилась валькирией. Но я знаю, какая у тебя сила. И я не уважал бы тебя, если бы не ждал от тебя еще большего терпения! – Осмотрев рану, он добавил: – Рана затянулась, но, я думаю, рука должна побыть в покое еще несколько дней.

– Ты разговаривал в последнее время с Туриром? – спросила она.

Эльвир смазал рану мазью из лекарственных растений, обмотал лыком из вяза и сделал новую повязку.

– Он не очень-то разговорчив в последнее время, – ответил он. – Но вчера он пытался разобраться в том, что произошло в день его приезда. И попросил прощения за свою выходку.

* * *

После случая в зале Турир не показывался почти двое суток. Сигрид посылала ему еду; он мало ел, зато так изнывал от жажды, что она в конце концов приказала одному из рабов отнести ему бочонок воды и черпак. На следующий день она истопила для него баню и приготовила чистую одежду. И самочувствие его стало намного лучше, когда он вышел к ужину.

Он все еще был бледен, запавшие глаза все еще были налиты кровью. Но он был опрятен и трезв и ел так, словно никогда до этого не видел еды. И те немногие слова, которые он произнес, были осмысленными.

Сигрид пришлось рассказать Торе, что произошло, но она не очень-то распространялась о состоянии брата.

С Торой она теперь подружилась. Не то, чтобы их связывали горячие чувства, но обоюдное уважение было налицо. И то, что Сигрид была посвящена в ее тайну, позволило Торе в конце концов быть с ней более откровенной, чем с кем бы то ни было.

И Сигрид признавала – даже если ей и не хватало великодушия сказать об этом вслух, – что Тора была права, считая, что она вела себя неосторожно, вынашивая Грьетгарда. Узнав, через что прошла Тора, она стала понимать, почему свекровь снимает с нее всю вину.

Ее удивляло, с каким трудом люди приходят на помощь друг другу, замыкаясь в скорлупе своих собственных трудностей…

И вот теперь ее брату было плохо, и она не знала, чем помочь ему. Мысль об этом возникала у нее всякий раз, когда она видела его окаменевшее, измученное лицо.

Она думала, что если бы он понял это, он стал бы жить ради своего сына. Ведь и сама она чувствовала, что даже если бы с Эльвиром у нее никогда не наладились бы отношения, маленький Грьетгард все же наполнил бы содержанием ее жизнь.

Турир сидел на скамейке у стены, когда она выходила из старого дома. Он встал и пошел ей навстречу. Он ждал ее.

– У тебя есть время поговорить со мной, Сигрид? – спросил он. Она попросила его подождать, пока она сходит в дом, и потом они направились по тропинке, огибающей холм. Пройдя мимо поросшего лесом склона, мимо дома, где жили работники, они поднялись на холм, где находились дозорные и лес был вырублен настолько, что открывался вид на фьорд.

Чуть пониже лежали свежесрубленные бревна, и они сели на одно из них. В просвете между деревьев перед ними открывался вид на Иннерей. Пахло смолой, и издали доносился стук топоров лесорубов.

Пока они поднимались на холм, он молчал, держа ее за руку и помогая пройти в трудных местах. И когда они сели, он тоже некоторое время молчал.

– Как твое плечо? – наконец спросил он.

– Эльвир только что сказал, что рана затянулась, – ответила Сигрид. – Так что все в порядке.

Турир смотрел в землю. Потом поднял щепку и принялся строгать ее ножом.

– В тот день я вел себя по-скотски, – сказал он. – И я представляю себе, чем бы это закончилось, если бы ты не стала между нами. Я должен благодарить тебя за то, что ты рисковала жизнью, спасая мою шкуру. Но я не знаю, стоит ли мне благодарить тебя…

– Тебя тянет в Валгаллу?

– Да, Раннвейг ждет меня.

Сигрид медлила с ответом, ей нужно было подумать. Наконец она сказала:

– Ты думаешь, твоя встреча с Раннвейг была бы там радостной после того, как ты отказался от ее сына?

Уронив щепку, Турир уставился на нее.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Раннвейг пожертвовала своей жизнью, чтобы дать тебе сына, Турир. А ты даже ни разу не взглянул на него!

– Если бы ты видела, как она страдала из-за этого мальчишки… – в отчаянии произнес Турир. – Она рожала его более двух суток, она совсем выбилась из сил. И она шептала мне, что если я буду держать ее, у нее это получится. Но когда мальчик родился, случилась беда. Она просто истекла кровью…

Дальше он не смог продолжать.

Сигрид взяла его за руку и некоторое время сидела так, считая, что ему нужно придти в себя.

– Я даже не подозревала, что ты боишься вида крови, – сказала она.

Он вздохнул и выпрямился.

– То, что я видел раньше, не имеет к этому никакого отношения, – возразил он.

– В самом деле, – ответила она, – вы, мужчины, ищете славной смерти в бою; вам мало умереть от какой-нибудь болезни, вам нужно умереть за что-то, умереть мужественной смертью. Мы, женщины, тоже сражаемся, если можно так выразиться.

Судя по выражению его лица, он не очень-то понимал, о чем она говорит, но во взгляде его что-то проснулось.

– Ты полагаешь, что Раннвейг пала в женском сражении? – спросил он.

Она кивнула.

– Мужчина уезжает из дома, – сказала она. – Ему нужно бороться, чтобы доказать всем и самому себе, что он мужчина. Для женщины же, хочет она того или нет, это испытание наступает, когда она рожает своего первого ребенка; после этого она знает себе цену. И если она при этом встречает смерть – и встречает храбро, – то она умирает так же геройски, как и воин на поле брани. Разве ты не понимаешь, что ради того, чтобы принести в мир новую жизнь, стоит страдать и жертвовать свою жизнь?

– Думаю, понимаю, – медленно произнес Турир. – И ты полагаешь, что если я не хочу признавать нашего сына, значит, я предаю Раннвейг?

Сигрид снова кивнула, и они некоторое время сидели молча.

– Я не осмелился взглянуть на него с того самого дня, когда он родился, – признался Турир. – Я дал ему имя, а потом отправил его на воспитание к Бьёрну в Омд.

– Ты отправил новорожденного на лодке через фьорд, в зимнее время! – Сигрид была потрясена.

– Он добрался туда благополучно, – сказал Турир.

– Спасибо Норнам! – сказала она. – Как ты назвал его?

– Сигурд, – ответил он, – в честь деда. И, возможно, в честь тебя.

– Если ты думал обо мне, давая ему имя, – сказала она, – ты должен позволить мне заступиться за него!

Он резко повернулся к ней; взгляд его был преисполнен горечи.

– Тебе легко говорить, – сказал он, – ты не имеешь понятия о том, что такое скорбь, не знаешь, что значит искать себе смерть!

Сигрид ответила не сразу. Указав рукой на фьорд, она сказала:

– Видишь там, внизу, фьорд Стейнкьер? Я лежала бы сейчас на его дне, если бы не Гутторм Харальдссон, вытащивший меня на берег.

– Не могла бы ты рассказать мне, почему? – спросил он. – В одной из песен говорится, что это утешение слушать о чужих несчастьях..

Начав рассказывать, Сигрид сама удивилась, как трудно ей было говорить о первых месяцах жизни в Эгга. Рассказывая, она не смотрела на Турира, и когда он всадил свой нож в бревно, она съежилась от страха.

– Вот, значит, как повел себя Эльвир, хотя я ясно дал ему понять, что ты для меня много значишь, – сказал он. – Если бы я знал об этом, я бы не стал просить у него прощения за то, что обнажил меч!

– Но… – Сигрид была напугана вспышкой его ярости. – Теперь все это в прошлом. И если я смогла простить Эльвира, ты тоже сможешь.

– Если бы я приехал сюда прошлой весной… – угрожающим тоном произнес он. – Знаешь, почему я не приехал? Я думал, что буду лишним!

– И хорошо, что так оно и было, – торопливо ответила Сигрид. – Но самое главное, о чем я хотела сказать тебе, это то, что Грьетгард дал мне смысл жизни.

– У женщин все иначе… – сказал он.

– Возможно.

Некоторое время они сидели молча, потом он сказал:

– Нет, я не хочу и не могу нянчиться в Бьяркее с грудным младенцем! И я не думаю, что Раннвейг ждет это от меня. Но я согласен, что изменю ей и мальчику, если стану добровольно искать смерть. – Он пожал руку Сигрид. – Спасибо тебе, что ты спасла меня. Но я не могу понять, что заставило тебя рисковать жизнью ради меня, учитывая, как я себя вел!

– Не стоит придавать значения тому, что говорит и делает человек, когда он пьян, – улыбнулась Сигрид, беря его за руку. – Я была бы плохой сестрой, если бы так легко забыла обо всем, что ты для меня сделал. И если я смогла любить тебя, узнав о том, чем ты занимаешься в чужих странах, то смогу вытерпеть и это… – она кивнула на раненую руку.

Но у Турира ее слова не вызвали улыбки.

– Что ты знаешь о моих поездках в чужие страны? – спросил он.

– Я была бы рада услышать, что ты покончил с походами викингов..

– Что ты знаешь об этом? – повторил он.

– Я знаю, чем вы занимаетесь там, все вы, знаю о ваших предательствах и скотстве, об убийствах женщин и детей. А когда вы возвращаетесь домой, вы рассказываете только о своих подвигах. Вы хвастаетесь своим геройством в честной борьбе…

– Это Эльвир рассказал тебе об этом?

Она кивнула.

– Он действительно не прихватил с собой ничего ценного! Но у тебя более толстая кожа, чем я думал, раз ты можешь говорить об этом спокойно.

– Жизнь вовсе не прекрасна, – медленно произнесла она. – И либо нужно закрыть глаза и заткнуть уши, отказываясь знать о том, что происходит вокруг, либо научиться принимать жизнь такой, как она есть…

Турир удивленно взглянул на нее. И, собравшись с мыслями, произнес:

– Кое с чем мне придется смириться. И я мало что выиграю, напиваясь до бесчувствия…

Он встал.

– Сигрид, – сказал он, помогая ей подняться, – ты должна пообещать мне вот что: если Эльвир снова изменит тебе или посмеет поднять на тебя руку, ты дашь мне об этом знать! И если тебе когда-нибудь потребуется помощь, я приеду так скоро, как смогу…

И уже подходя к усадьбе, он спросил:

– Что-нибудь слышно о Хьяртане Торкельссоне?

Хьяртан исчез в то утро, когда Турир в прошлый раз приехал с севера.

– Он забрел по ошибке в Хеггвин, – сказала Сигрид. – Накачался пивом, словно бочонок перед Рождеством, и заснул у стены амбара. Утром его обнаружил один из рабов, и Колбейн отослал его обратно в Эгга.

– Кто такой Колбейн?

– Хозяин Хеггвина, брат Гутторма Харальдссона.

– Я не знал, что Гутторм родом из соседней усадьбы.

– Гутторм и Эльвир росли вместе; еще будучи мальчишками, они смешали кровь.

– Теперь мне многое становится ясным, – сказал Турир. – Но что ты думаешь по поводу рассказов Хьяртана о Винланде?

– Эскимосы плодятся как полевки, – ответила Сигрид. – С каждым его рассказом их становится все больше и больше – тех, которых убил Хьяртан.