Текст книги "Ангел тьмы"

Автор книги: Сидни Шелдон

Соавторы: Тилли Бэгшоу
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Глава 33

Дэвид Айшег нетерпеливо посмотрел на часы «Ричард Милле» стоимостью в полмиллиона долларов. Процесс оказался для него пыткой. Сидя в нескольких шагах от женщины, с которой, как он когда-то считал, ему суждено было провести остаток жизни, он был вынужден не только терпеть сокрушительную тяжесть свидетельств, но и давать показания о том, как его хитростью заманили в сети брака и заставили изменить завещание в пользу этой посланницы смерти.

За все это время Сара Джейн, как ее по-прежнему про себя называл Дэвид, ни разу не посмотрела ему в глаза. Ни разу не попыталась объясниться взглядом или жестом. Но теперь Дэвид по крайней мере услышит ее речь. Как ни стыдно ему было это признать, но в глубине души ему до сих пор хотелось, чтобы она начала говорить и доказала свою невиновность. Опровергла то, что он считал правдой. Прогнала этот кошмар и вернулась с ним домой. Конечно, умом он понимал, что это верный путь к безумию. Только тонкая линия отделяла его от бедного Мэтта Дейли, и Дэвид не имел ни малейшего намерения эту линию пересечь. И все равно перспектива вызова Софии в качестве главного свидетеля, чего ожидали все, внушала ему почти невыносимую тревогу.

– Защита вызывает Роуз Дарси.

Волна ужаса, охватившая Дэвида, сопровождалась разочарованным ропотом публики. Несколько недель все ожидали услышать, что скажет в свою защиту прекрасная женщина на скамье подсудимых, но вместо нее к свидетельскому месту приблизилась хрупкая сгорбленная старушка, которую вел под руку судебный пристав. Роуз опиралась на деревянную трость почти с себя ростом, но, несмотря на возраст и видимую немощь, излучала упрямую решимость. Ее серебряные волосы были стянуты в аккуратный пучок, а голубые глаза все еще ярко сверкали на морщинистом, потерявшем былую красоту лице.

Однако публика не была окончательно разочарована. Впервые с начала процесса Софию Баста, похоже, одолели эмоции. Сдавленно всхлипнув, она стиснула край стола.

– Миссис Дарси, можете ли вы подтвердить суду свое имя?

– Роуз Фрэнсис Дарси. – Ее голос оказался на удивление сильным и звонким. – И я не миссис, а мисс. Я не выходила замуж.

– Простите, миссДарси, вы знакомы с кем-то из ответчиков по этому делу?

– Да. С молодой леди. – Старушка взглянула на обвиняемую, и глаза ее наполнились слезами любви.

– Понимаю! – воскликнула Эллен Уоттс. – И когда вы впервые встретили Софию Баста?

– Я никогда не встречалась с Софией Баста.

Присяжные обменялись недоуменными взглядами. Эллен Уоттс тоже выглядела озадаченной. Повезло же обнаружить, что у первого свидетеля поехала крыша!

– Мисс Дарси, вы только сейчас сказали суду, что знаете ответчицу. Но теперь говорите, что никогда ее не встречали…

– Нет, я сказала не это, – сухо обронила старушка. – Я знала ее. – Она показала на скамью подсудимых. – С самого ее рождения. Я утверждаю, что никогда не встречала Софию Баста.

– Но, мисс Дарси…

– Это не София Баста, – потеряла наконец терпение старушка. – Софии Баста не существует!

Судье пришлось потратить немало времени на то, чтобы успокоить разбушевавшийся зал. Как только шум утих, мисс Дарси продолжала:

– Ее настоящее имя – Софи. Софи Смит. Не знаю, откуда взялся этот бред насчет фамилии Баста, но при рождении ей было дано другое имя.

– Вы сказали, что знаете Софию… Софи с рождения. Значит, знаете и ее мать? – спросила Эллен Уоттс.

– Нет, мэм. Я социальный работник. Мать бросила ее после рождения в гарлемском роддоме. Я в ту ночь работала в роддоме, так что увидела девочку, как только она появилась на свет. Малышка была такой стойкой! Первые три недели она перенесла героиновую ломку. Мать, должно быть, сидела на игле во время беременности. Девочке повезло выжить. Работники роддома и дали ей имя Софи. – Повернувшись, она взглянула на понурую женщину на скамье подсудимых. – И она всегда будет для меня Софи.

– Вы имели контакты с Софи после той ночи?

Роуз Дарси грустно улыбнулась.

– Не так много, как хотелось бы. Хотя я общалась с ней в детстве больше, чем кто-либо другой. Она была милой маленькой девочкой, очень любящей, очень чувствительной. Но с самого начала была нестабильна.

– Психологически нестабильна?

Уильям Бойс вскочил.

– Возражение. Защитник задает свидетелю наводящие вопросы.

– Возражение принимается. Поосторожнее, мисс Уоттс.

– Да, ваша честь. Мисс Дарси, в чем выражалась нестабильность ответчицы?

– Ее психиатры выскажут свое мнение. Но, судя по моим наблюдениям, она часто уходила в себя, почти не общалась со сверстниками, была склонна к фантазиям и самообману. Детская социальная служба считала ее проблемным ребенком. Ее постоянно переводили из одного детского дома в другой.

– Почему?

Мисс Дарси повернулась к бывшей подопечной и с искренней симпатией добавила:

– Потому что никто не смог с ней справиться. Никто ее не понимал.

– Кроме вас?

– Я бы так не сказала. Когда ей исполнилось тринадцать, она сказала своим опекунам, что больше не хочет меня видеть, и мы с тех пор не встречались. Я так и не поняла, в чем дело.

Теперь София плакала, не скрываясь. Все телевизионные камеры были направлены на ее прекрасное, залитое слезами лицо.

– Должно быть, вы тяжело перенесли ее отчуждение.

– Да, – просто ответила Роуз. – Я любила ее.

Дженет Хупер, следующий свидетель Эллен Уоттс, работала в «Бичес», доме, где София Баста жила в отрочестве. Массивная женщина с сутулыми плечами и огромными мешками под глазами, предполагавшими хроническую депрессию, заняла место свидетеля. Как скоро выяснилось, Дженет Хупер не питала и доли привязанности Роуз Дарси к подсудимой.

– Она была трудным подростком. Грубой. Отчужденной. Даже наглой по отношению ко мне и моим коллегам.

– Как всякий типичный подросток.

– Нет, – покачала головой Хупер, – не всякий. Она холодно и цинично использовала свою внешность. Когда она достигла зрелости, мальчики бегали за ней как привязанные, можете себе вообразить. И она их поощряла. Просто наслаждалась знаками внимания.

– Хотите сказать, она была неразборчива в связях? – нахмурилась Эллен Уоттс.

– Крайне.

Алвин Дюбре поморгал красными глазками, глядя в сторону Эллен и словно желая сказать: «Что же вы творите?» Вызывать свидетелей, изображающих подзащитную расчетливой шлюхой, – вряд ли лучший способ завоевать расположение присяжных. В конце концов чернить Софию – его работа.

Но Уотт, невзирая ни на что, продолжала:

– Понятно. И долго продолжалось такое поведение?

– Почти до шестнадцати лет. Пока она не сблизилась с Фрэнки. – Дженет повернулась к Манчини, ответившему ей уничтожающе-презрительным взглядом.

– Фрэнки Манчини изменил Софи Смит к лучшему?

Алвин ушам своим не верил. Эллен Уоттс выступает в его роли?

– Фрэнки Манчини полностью изменил Софи Смит. После встречи с ним она стала другим человеком. Полностью подпала под его власть.

В мозгу Дюбре зазвучали первые сигналы тревоги.

– Под его власть?

Хупер кивнула.

О Боже…

– Она была готова целовать землю, по которой ступал Фрэнки. Делала все, что он только не просил.

Эллен самодовольно улыбнулась Алвину.

– Можете привести примеры, миссис Хупер?

– Ну, для начала сменила имя. Именно Фрэнки затеял всю историю с Софией Баста. Убедил ее, что она марокканская принцесса или что-то в этом роде. Наплел всякого вздора. Убедил, что у нее есть сестра-близнец, но их разлучили при рождении. Создал для нее другое прошлое, абсолютно другую личность. Думаю, он прочитал эту историю в романе. Но Софи вела себя так, словно все это было на самом деле. Она попросту была не в своем уме.

– Протестую, ваша честь! – пробубнил Уильям Бойс. – Свидетель не эксперт и не имеет права комментировать умственную полноценность обвиняемой.

– Протест принят.

Судья Муньес пыжился, позируя перед камерами, откидывая назад крашеные черные волосы.

– К чему вы клоните, мисс Уоттс?

– Ваша честь, отношения между мистером Манчини и моей клиенткой – ключ ко всему делу. Я намереваюсь показать, что обращение мистера Манчини с моей клиенткой было циничным, расчетливым, и все началось еще в молодости. Что она такая же жертва мистера Манчини, как и люди, которых он убил. Давайте не забывать, что во время каждого преступления моя клиентка была изнасилована мистером Манчини.

– Протестую! – буквально взвыл Алвин Дюбре. – Ее заводили убийства! Секс был по взаимному согласию!

– С такими увечьями? – отпарировала Эллен. – Во всех полицейских отчетах сказано: «изнасилование».

– Полиция не знала, что она была соучастницей!

Наконец-то телевизионщики набрели на настоящий клад: защитники вцепились друг другу в глотки! После двух недель монотонных выступлений Бойса судья наконец-то получил впечатляющий процесс, которого, по его мнению, заслуживал, и целый балкон истекающих слюной папарацци в качестве зрителей! Завтра его имя будет на устах у всех и каждого!

– Продолжайте, мисс Уоттс, – великодушно разрешил он, – но надеюсь, среди свидетелей у вас найдутся психиатры. Присяжных не интересует мнение дилетантов.

Эллен Уоттс торжественно кивнула и, отпустив Дженет Хупер, вызвала следующего свидетеля.

– Защита вызывает доктора Джорджа Петридиса.

Доктор Петридис, красивый мужчина лет пятидесяти в костюме-тройке, с винтажными серебряными карманными часами, был заведующим психиатрическим отделением в бостонской больнице «Масс Дженерал». Он излучал властную силу, и Дюбре с Бойсом с тревогой заметили, с каким вниманием слушали его присяжные. Даже Фрэнки Манчини, казалось, заинтересовался словами известного врача. Во время его показаний, наверное, можно было бы услышать, как упадет булавка.

– Доктор Петридис, каковы ваши отношения с ответчиками на этом процессе? – спросила Уоттс.

– Я лечил обоих в конце восьмидесятых, когда они были подростками. Тогда я работал психологом Детской социальной службы штата Нью-Йорк, и моими пациентами почти исключительно были несовершеннолетние.

– Скажите, вы помнили этих пациентов до того, как на свет вышла правда об этих убийствах? Двадцать лет – долгий срок. Должно быть, с тех пор вы лечили сотни детей.

– Тысячи, – улыбнулся доктор. – Но я помню этих двоих. Я также веду подробные записи, так что смог оживить в памяти все, что записывал тогда.

– И что вы помните об ответчиках?

– Я помню симбиотические отношения полной зависимости друг от друга. Она была чудесным ребенком с кучей проблем и явным психотиком. После первой встречи я прописал риспердал, сильный антидепрессант, но она отказывалась принимать подобные лекарства, потому что мальчик этого не одобрял.

– Какую форму принял ее психоз?

– Она была фантазеркой. В лучшем случае обладала весьма зыбким мнением о себе, в худшем – вообще не сознавала себя как личность, то есть ее представления не имели никакого отношения к реальности. Я подозреваю, что все дело в матери-наркоманке. Вероятно, получаемый в утробе матери наркотик подействовал на нее таким образом. Во всяком случае, девочка походила на пустую скорлупу, форму, которую может наполнить чье-то чужое сознание. Думаю, мальчик создал ее в полном смысле этого слова.

Дэнни Магуайр вздрогнул.

У меня нет жизни…

– Изменение имени было, возможно, самым явным внешним показателем ее состояния. София – имя ее экзотического марокканского альтер эго, та же психотическая фантазия, почерпнутая из любовного романа, который дала ей в детстве одна из медсестер. Фрэнки заметил ее увлечение этой историей и потребность иметь прошлое, самоидентифицироваться. Он просто взял и смешал одно с другим.

Эллен, разыгрывая из себя адвоката дьявола, задала провокационный вопрос:

– Но способен ли семнадцатилетний мальчик на столь утонченное манипулирование?

– Как правило, нет. Но этот мальчик был, безусловно, способен. Острый ум, умелый манипулятор, удивительная приспосабливаемость. Поразительный индивид! – Доктор Петридис посмотрел на Манчини с видом зоолога, увидевшего прекрасный экземпляр какого-то необычного животного.

– Как по-вашему, был ли Фрэнки Манчини психотиком?

– Ни в коем случае.

– Вы прописывали какие-то антидепрессанты или психотропные лекарства Манчини в то время, как лечили его?

Доктор покачал головой:

– Нет такой таблетки, которая бы устранила проблемы Фрэнки. Мы пытались применить психотерапию, но он отказался. Сказал, что знает, что делает, и в отношении Софи, и в отношении всего остального. Он не желал меняться.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, доктор Петридис. Вы говорите о том, что Фрэнки Манчини был не сумасшедшим, а просто очень скверным человеком? И все, что он делал, делалось намеренно? Он знал, что это плохо, что это зло?

– «Плохо» и «зло» – термины из области морали, – нахмурился доктор Петридис. – Я психиатр, а не судья. Могу сказать только, что Фрэнки определенно не был сумасшедшим в смысле «безумным». Как большинство из нас, как Софи, он был продуктом своего детства.

– Он говорил с вами об этом?

– О да. Говорил.

Следующие четверть часа доктор Джордж Петридис рассказывал кошмарную историю детства Манчини. Во время его речи две женщины-присяжные разрыдались. Трое мужчин в переднем ряду внимательно слушали, ловя каждое слово доктора. Дэнни словно получил ответы на загадки, преследовавшие его много лет. С каждым словом причины убийств обретали все более безумный, извращенный смысл.

– Фрэнсис Лайл Манчини всегда был красивым ребенком. В раннем детстве у него были те же темные волосы, синие глаза, оливковая кожа и спортивное сложение, которые вы видите сейчас. Все то, что сделало его столь фатально привлекательным в более позднем возрасте. Но красота Фрэнки была его проклятием.

– Каким образом?

Доктор помедлил, прежде чем ответить. И объяснил, что первые восемь лет жизни Фрэнки были счастливыми. Но за несколько дней до его девятого дня рождения его отец, морской офицер, эгоистичный, жестокий бабник, чью внешность и страсть к риску, очевидно, унаследовал сын, бросил Люсию, мать Фрэнки, с тремя детьми и уплыл с молодой женщиной на Филиппины, где и поселился навсегда. Фрэнки обожал мать, но видел, что побег отца навсегда уничтожил ее самооценку. С тех пор она никогда уже не смеялась. И мальчик был вынужден наблюдать постепенный распад ее личности.

– Люсия Манчини вышла замуж второй раз за уже немолодого человека по имени Тони Реналто, – продолжал Петридис. – По словам Фрэнки, она надеялась, что тот обеспечит ее семью и поможет воспитывать детей.

– Так и случилось?

– Да, но какой ужасной ценой. – Доктор Петридис мрачно покачал головой.

Оказалось, мало того, что Реналто всячески унижал и оскорблял Люсию, он еще и постоянно насиловал Фрэнки. Когда тот пожаловался матери, она ему не поверила. Насилие прекратилось только когда четырнадцатилетний Фрэнки убил отчима, ударив его по голове настольной лампой.

– Во время наших встреч он рассказал, как сбежал с места преступления и больше никогда не видел родных. Год жил на улице, пока его не забрала полиция. С тех пор он находился в «Бичес», где встретил Софи.

– Вы сообщили об этом преступлении властям? – осведомилась Эллен Уоттс.

– Разумеется.

– И каковы были последствия?

– Никаких. Полиция для порядка допросила Фрэнки, но он все отрицал. Дело было закрыто двумя годами ранее. В отчетах было сказано, что Реналто стал жертвой взломщика.

«Как Эндрю Джейкс», – подумал Дэнни.

– Никто не хотел себе лишних проблем. Дело так и не открыли. Судя по всему, никто не пожалел о Реналто, и если не считать показаний Фрэнки, от которых тот отказался, свидетелей не было.

Фрэнки развалился на стуле и улыбнулся, словно человек, только что узнавший, что его финансовые вложения на падающем рынке удвоились.

– Вероятно, после этого Фрэнки перестал вам исповедаться? Как только узнал, что вы донесли на него полиции?

– Собственно говоря, нет. Наши еженедельные встречи продолжались. Он только проверял, чтобы я ничего не записывал на магнитофон.

По комнате прокатился веселый шум. До чего же легко оказалось подпасть под обаяние и красоту Манчини! Даже сидя на скамье подсудимых, он улыбался, позировал и казался никоим образом не связанным с преступлениями, которые привели его и Софию в зал суда.

– Фрэнки любил поговорить, – продолжал доктор Петридис. – Именно это свойство связывало его с Софи и со мной. Мы были благодарной аудиторией. Конечно, к тому времени ему исполнилось семнадцать, но вред был нанесен непоправимый. Он был гомосексуалистом, но почти совсем не имел сексуальных импульсов.

Доктор бросил бомбу так небрежно, словно имел в виду пристрастия Фрэнки в одежде или бейсболе. Председатель жюри от изумления разинул рот, как потрясенный персонаж комикса. Но Эллен Уоттс приготовилась к ответу психиатра.

– Это очень важно, доктор Петридис, – серьезно заметила она. – Как вам известно, в отчетах полиции во всех четырех случаях речь идет о действиях сексуального характера. Насильственных действиях сексуального характера. Шансы на то, что образцы спермы, собранные с мест преступления, не принадлежат Фрэнки Манчини, равны одному к двум миллионам.

Петридис кивнул.

– Это вполне согласуется с тем, что я видел. В обычной жизни либидо Фрэнки было подавлено. То, что его заводит, – не мужчины и не женщины. Это власть над любым полом, потому что он вырос бесправным. В Манчини глубоко укоренилась ненависть к мужчинам, бросающим свои семьи, как сделал его биологический отец, и к старым богатым людям, вроде его отчима, в которых он видит насильников. Полагаю, это и есть мотивирующие факторы насилия и секса на месте преступления.

– Спасибо, доктор.

Эллен улыбнулась Алвину Дюбре.

– У меня больше нет вопросов.

К общему изумлению, с места поднялся Уильям Бойс. До сих пор он отказывался от перекрестного допроса, считая, что дело совершенно ясное и должно закончиться обвинительными приговорами. Но свидетельство Петридиса было таким убедительным, что он понял необходимость допроса свидетеля.

– Доктор Петридис, вы говорили, что мистер Манчини выказывал глубокую ненависть к мужчинам постарше.

– Совершенно верно.

– И все же вы не считаете его ненависть патологической?

– В обычном смысле слова – да. Но с клинической точки зрения – нет.

– Понимаю. И вы также описывали мисс Баста как «пустую скорлупу», сосуд, который Манчини мог заполнить собственным сознанием и мнениями.

– Именно.

– И все же, когда мисс Баста принимала эту ненависть как собственную, вы считаете это патологическим явлением?

– Да, но это совершенно иное.

– Поясните, доктор.

– В ее случае это было переносом. Она вела себя как кто-то другой, вместо кого-то другого.

– Но разве он не делал того же самого? Разве он, согласно вашим показаниям, не осуществлял фантазии униженного, морально искалеченного ребенка? Разве он не переносил свою ненависть к отцу и Тони Реналто на жертвы, которые убивал?

– Да, – нехотя согласился доктор. – Так и было, но этого недостаточно, чтобы оправдать его на основании психической неполноценности. Он знал, что делает.

– Я с вами согласен. Во время убийства он сознавал, что перед ним не его отец или отчим.

– Совершенно верно.

– И София Баста тоже это сознавала.

– Да, она должна была все понимать, но…

– Вопросов больше не имею.

Дэвид Айшег так и не мог заснуть в эту ночь и ворочался с боку на бок в своем номере в «Беверли Уилшир». Как и Мэтт Дейли в пустой комнате на первом этаже в доме своей сестры, которую Клер превратила в спальню, чтобы ему было легко въезжать и выезжать в кресле. Как и Дэнни Магуайр, лежавший без сна в мотеле в нескольких милях к востоку от здания суда.

Эллен Уоттс проделала прекрасную работу, изобразив свою клиентку жертвой, по крайней мере отчасти. Несмотря на попытки обвинителя ослабить впечатление от сочувственных показаний доктора Петридиса, она все же осталась психически неуравновешенной маленькой девочкой, запутавшейся в паутине ненависти, фантазий и насилия, сотканной подлым Манчини. Но только завтрашние показания решат судьбу женщины, которую каждый мужчина знал под другим именем и которую, несмотря ни на что, хотел спасти от наказания. В душе все они желали уберечь ее.

Завтра эта женщина будет сама говорить за себя. Ответит на вопрос, ставший для Дэвида Айшега, Мэтта Дейли и Дэнни Магуайра самым важным: «Кто ты?»

Глава 34

Телевизионщики выстроились вдоль Бертон-уэй до самого здания суда, словно освещали королевскую свадьбу. Сегодня Ангел Смерти должна была давать показания в судебном процессе, и в воздухе сгущалась атмосфера возбуждения и предвкушения. Люди словно ждали праздника: улыбались, шутили, устроили овацию, когда показался пуленепробиваемый «кадиллак» судьи Муньеса, и воплями и свистом проводили бронированные тюремные фургоны, в которых привезли обвиняемых. Фургоны миновали живой барьер из полицейских и исчезли в подземном гараже.

– Для них все это игра? – Мэтт Дейли в отчаянии смотрел в окно патрульной машины. Он и Дэнни каждое утро приезжали вместе. Машину любезно предоставлял старый друг Дэнни еще со времен службы в ЛАПД. – Разве они не понимают, что на кону стоят человеческие жизни? Неужели им все равно?

Дэнни хотелось ответить, что им скорее небезразличны не жизни двух убийц, а те четыре, которые были так жестоко отняты. Но он прикусил язык. Сегодняшний день обещал стать самым трудным для них, но хуже всех придется Мэтту. Если София – Лайза – обвинит себя, смертный приговор станет реальностью. Никто, даже Мэтт Дейли, не сможет тогда ее спасти.

Они вошли в зал суда, заняли свои места, не обращая внимания на любопытные взгляды зрителей на галерее. Айшег уже был в зале, и хотя индийцу трудно выглядеть бледным, сегодня ему это удалось. Он сидел, словно окаменев, как всегда безупречно одетый, в костюме от Освальда Боатенга и шелковом галстуке от Гуччи, но выглядел так, словно его вот-вот поставят к стенке.

– Вы в порядке? – шепнул Дэнни Магуайр.

Айшег коротко кивнул. Времени для дальнейших разговоров не оставалось. Пыжась, как толстый испанский павлин, судья Федерико Муньес шагнул в зал суда. Сегодня он откровенно нежился в лучах короткой славы при виде вставшей с мест публики, что говорило о значимости его прибытия. Сказать по правде, сегодня утром всем было искренне наплевать как на Судью Ужас, так и на вступительную речь Эллен Уоттс. Некоторый интерес вызвало только деловитое заявление Алвина Дюбре о том, что его клиент Фрэнки Манчини отказался давать показания: ясный признак того, что адвокат будет добиваться признания ограниченной невменяемости.

Но даже маневры защиты не привлекли особого внимания тех, кто собрался сегодня в комнате 306. Только когда было произнесено имя Софии Баста и стройная женщина, сидевшая за столом ответчиков, встала и в сопровождении пристава прошла на место свидетеля, чтобы принести присягу, зал ожил.

– Ваше полное имя, пожалуйста.

– София Мириам Баста Манчини.

Голос ее не был ни сильным, ни дрожащим, скорее низким и мелодичным, создававшим ауру мира и покоя. Дэвид, Дэнни и Мэтт вспомнили этот голос и одновременно вздрогнули.

– Мисс Баста, – мягко начала Эллен, – расскажите нам, как вы встретились с мистером Манчини. Охарактеризуйте свои с ним отношения.

– Мне было четырнадцать лет. Я жила в Нью-Йорке, в детском доме в Куинсе, а Фрэнки перевели туда из другого дома.

– И вы стали друзьями.

– Больше, чем друзьями. Я любила его.

Все взгляды были направлены на Манчини. Люди хотели увидеть его реакцию на такое заявление. Но лицо Манчини оставалось таким же царственно-бесстрастным, как всегда.

– В самом начале он был другим, – продолжала София. – Красивым, умным и обаятельным. И обращался со мной совсем иначе.

– Как же?

– Он разговаривал со мной. Слушал. И уважал меня. Никогда не пытался ко мне коснуться.

– В сексуальном смысле?

София кивнула.

– Другие мальчики и воспитатели… все они брали меня силой.

Мэтт Дейли с такой силой прикусил нижнюю губу, что из ранки потекла кровь.

– Но не Фрэнки. Он был другим и не подпускал их ко мне.

Эллен Уоттс помедлила, чтобы смысл сказанного лучше дошел до присяжных, особенно женщин.

– Хотите сказать, что подвергались насилию в этом детском доме?

София кивнула и понурилась.

– Тогда я не понимала, что это было. Думала… что так и должно быть… но Фрэнки заставил меня смотреть на вещи по-другому. Он твердил, что я прекрасна, что я особенная, не такая, как все. У меня была книга о марокканской принцессе. Мы читали ее вместе. Он сказал, что принцесса была моей бабушкой, что каким-то образом он это выяснил. Оказалось, что он многое знал о моем прошлом. Знал, что случилось с моими матерью и сестрой. Видите ли, у меня была сестра-близнец, но нас разлучили в раннем детстве.

По мере того как она говорила, с ее лицом происходило что-то странное. Глаза заволокло дымкой, взгляд потерял всякое выражение. Она словно находилась под гипнозом.

– Остальные не верили, что я происхожу из знатной семьи. Завидовали. Но Фрэнки все понимал. Он знал. И любил меня.

– София, – очень мягко вмешалась Эллен, – но теперь вы понимаете, что это неправда? И история о принцессе не имеет к вам никакого отношения? А письмо от адвоката, сообщавшее о вашей сестре Элле, придумано вами и Фрэнки, верно?

Лицо Софии на какой-то момент исказилось. И тут же, словно очнувшись от транса, она тихо сказала:

– Да. Теперь я знаю. Это все ненастоящее.

– Но в то время вы считали это правдой. Именно тогда официально сменили свое имя на София Баста, верно? Баста – фамилия марокканской семьи из романа.

– Позже мне объяснили. Да, думаю, что так.

Она выглядела сбитой с толку и очень одинокой. Мэтт не мог этого вынести. Даже Дэнни с трудом верил, что можно изобразить психическое расстройство с такой достоверностью.

– Итак, когда вы стали Софией, как стали развиваться ваши с Фрэнки отношения? Когда они стали физическими?

– Только после свадьбы. И даже тогда мы редко… он не слишком этого хотел.

– Не хотел иметь половые сношения?

– Да.

– Вы подозревали, что он может быть гомосексуалистом?

– Нет, никогда. Он любил меня и даже был страстным… в другом отношении. Вы должны понять. У меня не было жизни. Только та, которую дал Фрэнки. Он спас меня, и я ни о чем не расспрашивала. Приняла все, как есть.

– Значит, вы поженились и переехали в Калифорнию.

– Да! Фрэнки такой умный и способный! Он мог найти любую работу, делать все на свете. Но ему предложили место в лос-анджелесской юридической фирме, и поэтому мы приехали туда. Для нас началась новая жизнь, поэтому он выбрал новые имена. Он стал Лайлом, я – Анджелой. Мы были очень счастливы… сначала.

– И под именем Анджелы вы встретили Эндрю Джейкса?

София ломала руки, словно меся невидимый ком теста.

– Да. Анджела познакомилась с Эндрю. Все устроил Лайл.

Она с такой естественностью трансформировалась в другого человека, что присутствующие ничего вначале не заметили. Но когда обнажились глубины ее шизофрении, по залу пронеслись испуганные возгласы.

– Бедняжка Анджела. Она не хотела выходить за Эндрю. Не хотела подпускать его к себе… он был так стар! – Софию передернуло. – Ее тошнило каждый раз, когда он до нее дотрагивался.

– Ее? – задала Эллен вопрос, который был у всех на языке. – Хотите сказать, вас, София?

– Нет! Это была Анджела! Я говорила вам об Анджеле, помните? Пожалуйста, не путайте меня. Так трудно вспоминать. – Она прижала пальцы к вискам. – Анджела не хотела выходить за Эндрю Джейкса. Она была такой прелестной девушкой. Но Фрэнки ее заставил. Сказал, нужно наказать Эндрю за то, что он сделал, и Анджела была создана, чтобы его наказать. Выхода не было.

– И что такого сделал Эндрю? – продолжала Эллен. – Почему его следовало наказать? Он был плохим человеком?

– Эндрю? Плохим? Только не с Анджелой. Нет. Он был довольно милым. Заботливым… В конце она даже полюбила его. По-своему. Но он что-то сделал, как и другие. Бросил семью. Детей. И потому должен был умереть.

В это мгновение перед глазами Дэнни прошла вся его жизнь.

Неужели все было так просто? Такая незамысловатая связь между убийствами? Жертвы всего-навсего бросили детей, как когда-то отец бросил Фрэнки?

– Поэтому они вседолжны были умереть. Эндрю, Пирс, Дидье, Майлз. Из-за детей. Дети должны быть отомщены.

В зале стояла мертвая тишина. Эллен задала следующий вопрос:

– Кто убил Эндрю Джейкса, София? Анджела или Фрэнки? Или они оба это сделали?

– Фрэнки. Это был Фрэнки, – ответила София без колебаний и разразилась рыданиями.

– Ложь! – вскочил Манчини. – Все это бред, дерьмовый спектакль! Это онавыбрала Джейкса первой жертвой! Она, не я!

Судья Муньес строго призвал его к порядку, а судебные приставы быстро усмирили Фрэнки и заставили сесть.

Но София все еще говорила, как в трансе, не в силах остановиться.

– Он перерезал горло Эндрю. Такой ужас! Кровь была повсюду… никогда не видела столько крови! Потом он изнасиловал бедную Анджелу… она умоляла его остановиться, но он ее не слушал. Не остановился. Он делал ей больно! Потом… связал их и ушел.

– А где были вы, пока все это происходило? Помните?

– Конечно, – удивленно ответила София. – Я была там же, где всегда. Наблюдала.

Эллен Уоттс допрашивала клиентку еще час, прежде чем судья Муньес объявил двухчасовой перерыв. Официально – для того, чтобы позволить другим адвокатам подготовиться к перекрестному допросу. На деле же большой перерыв должен был дать журналистам время прокомментировать и домыслить ситуацию, что, в свою очередь, гарантировало новостям место на первых полосах всех газет Восточного побережья.

Второй час показаний Софии прошел в том же драматическом ключе, что и первый. Были периоды просветления, когда женщина полностью сознавала, кто она такая, где находится и почему отвечает на вопросы. В эти минуты она казалась спокойной, умной, красноречивой и явно раскаивалась в содеянном. Но когда ее просили вспомнить о преступлениях, она неизбежно соскальзывала в ад расщепления личности, становясь кем-то другим: Анджелой, Трейси, Ириной, Лайзой или Сарой Джейн, словно все они были реальными женщинами, ее знакомыми и подругами. Она явно отделяла пережитое ими от событий своей жизни. В ее помрачненном рассудке любовь Трейси к Пирсу и Лайзы к Майлзу была искренней. Любовь и скорбь, которую испытывали вдовы, были настоящими. Подготовка всех преступлений развивалась по одному и тому же сценарию. Фрэнки устраивал знакомство, планировал убийство, которое сам же и осуществлял, одержимый желанием «отмщения». Это он «создавал» всех жен, своих сообщниц. А потом насиловал их на глазах у бедной Софии.

Оставался один вопрос: было ли ее очевидное безумие притворным, на чем громко настаивал Манчини, разыгрываемым для того, чтобы послать его на смерть, пока она будет доживать остаток дней в закрытой психиатрической лечебнице, или это чистая правда?