Текст книги "Конан и мрачный серый бог (ЛП)"

Автор книги: Шон Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Покрасневший и с красными глазами, Вулсо всё еще держал большими пальцами трахею Конана, хотя он дрожал в агонии. Несколько мгновений спустя, дикие конвульсии встряхнули тело шемита, кровавая пена закипела на губах и закапала с бороды. Его глаза закрылись, и он резко безжизненный упал вперед. Но яд свёл судорогой мускулы Вулсо. Жесткие пальцы все еще сжимали шею Конана в упорной силе смерти.

Киммериец попытался переместиться, собирая каждую каплю живучести, которая все же теплилась в его теле. Он смог только выпустить из руки голову гадюки. Конан смутно почувствовал множество приближающихся лошадей. Неужели так скоро появились другие ассири? Его это его уже не заботило. Серый туман затенил взор, и нечувствительность охватила его свинцовые члены. Даже его порванная икра прекратила пульсировать.

Прежде, чем рухнуть в темноту, Конану удалось мрачно улыбнуться. Его противник прошел первым через ворота Ада.

4. Магия смерти

Странный караван спокойно продвигался через янтарный сумрак, который свидетельствовал о приближении ночи в северной Стигийской пустыне. Богатый оттенок неба был единственной красивой вещью в пустынных дюнах, которые простирались от Гор Taйан на северо-восточной границы Стигии до Харахту, проклятому древнему городу Бога ястреба. Нормальные люди избегали этой области пустыни, поскольку между Стигией и Шемом неслись самые темные потоки большой реки Стикс. В других землях реки давали жизнь, но на протяжении широкого, черного Стикса господствовала смерть. Животные, слишком омерзительные, чтобы их назвать, плавали ниже в темных потоках; безумие и смерть господствовали в ее водянистой глади. Обитающие вдоль ее отмелей мерзкие и жадные крокодилы, достаточно большие, чтобы заглотить целого человека, змеи всех размеров, чьи укусы приносили лихорадку и болезнь, и любой вид рептилий, скользящих или ползающих, шакалы и отвратительные птицы скрывались поблизости, охотясь на слабых, больных. Все они несли смерть.

Все же караван неторопливо перемещался вдоль страшной реки в южном краю по стигийской стороне, как будто безразличный к опасностям ядовитой реки.

Двенадцать высоких лошадей шествовали двумя колоннами по шесть, украшенные шафранным золотом и попонам из тяжелых, с золотым обрезом тканей. Они двигались в унисон, хотя не было ни наездников, ни поводий, ни уздечек. Их вожжи тянулись к большому экипажу: шириной размером с четвёрку лошадей и высотой, достаточной для человека стоящего вертикально. Выпирали его черные деревянные стороны, украшенные сложными символами, изогнутыми в форме, мало чем отличающейся от саркофага. Карета медленно катилась на черных деревянных колесах, которые оставляли глубокий след в песке.

Позади этой необычной повозки шли тридцать девять вооружённых мужчин, равноудалено располагаемых в трех колоннах по тринадцать. Жар заката окрашивал в красный цвет их заметные имеющиеся пластины из полированной брони. Лучи освещали сложные узоры, и гравюры на их больших шлемах, наплечниках, нагрудниках, и щитах, совпадавших с символами на черной карете.

Их мечи были типично двуручными, но каждый легко нес это огромное оружие острием, поднятым вверх. Выше них одиннадцать лучников стояли на карете с массивными арбалетами, заряженными и поднятыми кверху. Броня и шлем стрелков из арбалета были созданы из такого же полированного металла, как и у пеших воинов. Обычная кавалькада, снабженная и экипированная таким образом, погибла бы в течение дня в неприветливой стране пустыни, но этот караван продвигался вперед в течение семи дней без остановки. Любой, заметивший эту процессию, закрыл бы глаза и моргнул прежде, чем посмотрел снова. Мудрый человек тогда покачал бы своей головой и отбыл бы торопливо, считая увиденное уловкой уменьшающегося сумрака или причудливого миража.

Человек обладающей больше храбростью, чем благоразумием, если бы наблюдал слишком долго, увидел бы то, что взорвало бы душу и изводило кошмарами до дня смерти.

Если посмотреть ниже безвкусного убранства лошади, то будет видно, что они не имели плоти. Как и лучники, они были скелетами, лишенными кожи, мускулов, сухожилий и всех органов. Все же их кости перемещались в отвратительной пародии на жизнь, бросая этим вызов природе. Медленный, методический марш эскорта также противоречил всему существующему порядку и законам. Ниже шлемов не было лиц живых воинов, только тощие черепа, с темными глазницами. Символы на карете и броне были известным далеко на западе семьсот лет назад. В давно минувшие эры они украшали дворцы, гобелены, и другие атрибуты богов-королей Аментета. Последний король той злой империи, Думахк, пал в жестоком сражении с воинами Кхуфа столетия назад. Свирепые воины Кхуфа – все верные последователи Митры – спустились со своего гористого царства подобно опустошительной лавине, пересекающей самую южную границу Шема и сметающей людей Думахка. Защитники Аментета яростно боролись. Долгой и горькой была религиозная война. Но Думахк и его люди проиграли. Теперь только пыль и ящерицы населяли рассеянные камни разрушенных городов Аментета, и вопли пустынного ветра были единственными звуками, отзывавшимися эхом в пределах крошащихся руин.

Но дочь Думахка пережила опустошение, бежав на восток к Небтху, забрав очень многие свитки из обширного хранилища знаний Аментета. Она передавала их сыновьям, они своим сыновьям. Все же многие из потомков Думахка немного заботились о прошлом и разошлись по другим городам, забывая своё наследие.

Свитки стали обузой и были отданы на попечение священников Сета в большой храм Небтху.

Но не все повернулись спиной к наследию. И хотя прошли столетия, начиная с падения Думахка, все еще жил один потомок, кто мечтал о возвращении древней славы Аментета. Его называли Тевек Тул, последний хранитель веры Думахка. Он лежал теперь в глубине своего черного экипажа, беспокойно шевелясь в полудремоте. В мечтах Тевек созерцал процветающий Аментет в его самые великолепные дни, когда кровь вытекала с жертвенных алтарей его городов красными реками, и боги-короли обладали неограниченной властью. Тевек сначала получил много знаний об Аментете, только изучая иллюстрации в этих крошащихся свитках, но любопытство заставило его узнавать, как понять руны, сопровождающие рисунки. Жрецы Небтху передали основные знания рун Тевеку, когда ему было всего лишь шесть лет; они были впечатлены его рано развившимся схватыванием иероглифов. Teвек проглатывал письмена как голодный человек на банкете. В течение двух лет его навыки превзошли знания жрецов.

Поскольку он дремал тревожно, ум Тевека возвращался назад ко дням его юности, прежде, чем он обнаружил Дощечки Эпитара – ключи к власти, которая побудила его предпринять попытку восстановления империи Аментета. В те дни, он не знал не Дощечек из глины, только свитки, составляющие самое богатое сокровище его предков.

Он часто посещал катакомбы, где хранились те древние свитки Аментета, жадно прочитывая их. В течение многих лет он оставался под землёй, погружая себя в истории его предков. Заплесневелые могилы Небтху и сырые склепы стали его домом, и он начал ненавидеть ощущение солнца на коже.

Единственный свет, который он мог перенести, был светом его тусклой масляной лампы. Он избегал контакта с людьми, поскольку они мешали его чтению. Жрецы снабжали его пищей и водой, но даже они избегали его. Родственники отвернулись от него, но его это не заботило. Он считал их предателями, недостойными наследовать престол Думахка.

Наконец он, добыв последние свитки, выбрался из подземелий Небтху. Они были самыми трудными для просмотра, как будто преднамеренно затененные их составителями. Даже жена Думахка не читала их – они лежали среди других с неповрежденными восковыми печатями. Их содержание участило пульс Тевека.

Они указывали, что Думахк, сомневаясь относительно победы над Кхуфа, скрыл дощечки из глины, содержащие волшебное знание Аментета. Первые свитки уклонялись от раскрытия и содержания секретных приёмов колдовства. Они фактически были ничем, кроме информации о давно минувших событиях.

Нет, более ценные знания были припрятаны про запас в побежденной столице Думахка, скрытые в самых глубоких могилах ниже рушащегося храма. Teвек, после изучения карт и нечетких указаний на свитках, оставил своё прибежище в Небтху и предпринял поездку в руины, Он путешествовал ночью и скрывал себя от солнца днем. Физические усилия в походе изнуряли его. Teвек был приучен к длинным интервалам между приемами пищи; он постился в течение многих дней в Небтху, теряя счет времени, при изучении особо занимательного свитка.

И хотя он был на пределе, он унаследовал железную выносливость его предков. Мало людей пережили бы лишения, вынесенные Teвеком при поисках дощечек из глины. Teвек вошел в руины Аментета юношей с черными волосами и гладкой кожей, а вернулся, столь же увядшим и сморщенным как старик, но с несколькими прядями темных волос, остающихся в его длинной белой гриве. Его не заботило, что молодость потеряна навсегда. Если бы он не раскопал тайные дощечки в руинах, он никогда не достиг бы сил, которыми обладал сейчас.

Шевелясь, Teвек призывал внутренне зрение. Его глаза оставались закрытыми, поскольку он передал своё зрение в полые гнезда его оживших шагающих скелетов, один за другим. Открылась четкая картинка: только покрытые пожелтевшей листвой пальмы, чахлые кусты и верблюжьи колючки населяли область. На горизонте он увидел стены Харакха.

Внутреннее зрение было одним из многих подарков, даруемых только тем, кто достиг мастерства темного знаний Тевека – некромантии. Стигийские жрецы, так же как волшебники разнообразных земель, обладали некоторыми знаниями этого самого темного волшебного учения, но Teвек считал их шарлатанами, неосведомленными об истинной некромантии. Великие Провидцы горы Иймша и самые могущественные волшебники Стигии никогда не владели бы даже частицей той силы, которой обладал Teвек, поскольку он запомнил много дощечек Эпифара сборки тайных заклинаний, которые охватили столетия от падения Пифона до повышения Ахерона. После их усвоения его безошибочной памятью, он разрушил все, но три из них сохранил так, чтобы никто другой не смог извлечь выгоду из их мощного содержания.

В своём эбеновой карете Teвек улыбнулся. Даже самозваный принц стигийских колдунов, которого он собирался призвать, никогда не был посвящен в потерянные знания, зафиксированные множеством давно умерших архимагов. Нет, великий Toт-Амон увидел своими, подобными змею, глазами только три дощечки. Эти три Тевек не разбил до мельчайших камешков, поскольку они содержали летопись, скопированную со Старинных рукописей Эйбона – работы, чьё происхождение было глубоко похоронено в обширном кладбище времени. Работы, которые принц волшебников искал в течение многих десятилетий.

Тевек однажды встретил Toт-Амона в годы проведённые в Небтху, и встреча запомнилась надолго. Сама эманация зла проникала в самый воздух от Toт-Амона, простое присутствие которого запугало надменных священников Небтху. Сам Тевек чувствовал холодный огонь пристального взгляда Toт-Амона, поскольку стигийский чернокнижник расспрашивал всех в Небтху о древнем томе, который искал.

Toт-Амон полагал, что одна старинная рукопись среди одиннадцати Эйбона содержала ключ к крушению проклятого бога Митры и торжеству Сета. Тевек прочитал стихи Эйбона дважды, немногое почерпнув из них. Написанные в незначительной поэтической манере, письмена упоминали нечто о создании и разрушении идолов с определенными ссылками трудно распознаваемых изображений давно ушедших времён. В действительности поддельная рукопись накопила незаслуженную славу. Toт-Амон был явно введен в заблуждение, напрасно тратя время и усилия в поисках тех ничего не стоящих писем. Падение Митры понравилось бы Тевеку, но Toт-Амон желал также отречения и отвращения верующих от этого бога, вынудив их поклясться в верности и служении Сету.

Тевек желал им мучительной агонизирующей смерти, мстя за убийство его предков. Ради этого Тевек с удовольствием бы отдал дощечки Toт-Амону. Он убил стервятника и оживил, отсылая его посыльным к стигийскому чародею. Перенося свиток пергамента, птица улетела пять дней назад, чтобы известить о прибытии Тевека.

Завтра, сам Тевек достигнет Оазиса Каджар, где сильный, но глупый Toт– Амон размешивал в своих кувшинах пузырящиеся волшебное зелье.

Потребность искать помощь, особенно от этого напыщенного волшебника, весьма раздражала Тевека. Но владычество над мертвыми не делало само по себе подданных, даже из жителей одного города. И именно против живущих, готовилась месть Тевека… против культа Митры – отбросов и пены наводнивших Кхуфа. Слишком долго потомки убийц короля Думахка оставались безнаказанными за их разрушение некогда могущественного Аментета.

Тевек желал видеть, что правосудие свершилось. До последнего мужчины, женщины, и ребенка из Кхуфа – все бы пострадали и умерли.

5. Темница отчаяния

Слишком знакомый сильный запах ударил в ноздри Конана, когда он очнулся. Большинство разнообразных темниц, в которых был заключен киммериец, было заплесневелыми, грязными ямами, воняющими смертью.

Вздыхая, варвар поднял свою голову от твердого каменного пола и поклялся совершать преступления только в тех королевствах, которые достаточно цивилизованны, чтобы построить наземные тюрьмы и чистить их, по крайней мере, каждые несколько лет.

Отдаленный стон отозвался эхом в темноте, сопровождаемой отчаянным криком, который заглушал писк и стремительное движение крыс. Конан сбросил огромного таракана с волос и раздавил его на полу. Раздраженный, он безуспешно попытался дотянуться до сильно болящей икры. Тяжелые цепи звенели от наручников, связывающих его запястья, лодыжки, и шею. Цепи замедляли, ограничивали возможную свободу движений, и были закреплены одиночно к стенам или полу. Он мог свободно дотянуться и передвигаться вокруг запачканных копотью стен камеры. Однако его раненая икра не выдерживала, когда он пытался встать на эту ногу. Колено Конана просто отказалось согнуться, вынуждая его прыгать на ноге как шут в балагане.

Его пальцы натолкнулись на толстые железные брусья на двух стенах и камни на других двух стенах камеры. Крики уменьшались, уступая отчаянным рыданиям. Мягкое, но предварительное шипение предшествовало каждому крику.

Тот звук, сопровождаемый слабой, противной, вонью жарящейся плотью, указывал на движения, осуществляемые мучителем в камере пыток.

– Достаточно получил, собака? – пролаял резкий голос.

Единственным ответом был громкий, тяжелый, хриплый и низкий стон.

– У нас заговоришь, рано или поздно, глупец! Лучше скорее, тогда будешь изувечен только наполовину. Теперь скажи, где спрятана диадема Ее Величества, или клянусь Сетом, я пихну это железо в твой другой глаз! – Пожалуйста… нет. Она носила это не… нет! Митра, милосердие! Конан вздрогнул от громкого шипения, доносящегося из черноты и порыва гнева, закипающего в его крови, поскольку бедный узник кричал как проклятая душа в Аду. Хотя он не знал несчастного, киммериец был раздражён его трусостью. Злорадные хихиканья мучителя не потушили пожар его гнева, и он сжимал свои кулаки в бессильной ярости. Крики резко оборвались. Бедняга или упал в обморок или умер – последнее, возможно, было более милосердно.

Конан не тратил впустую время, задаваясь вопросом, почему ассири просто не убили его. Без сомнения сам он поступил бы так, значит, его тоже будут мучить, а по завершению убьют. Все же он был сильно ранен, но не мертв. Сырая, пропитанная кровью повязка охватывала его раздутую ногу. Для его похитителей он был более ценен живым, чем мертвым, и это давало ему преимущество.

Тяжелая дверь хлопнула, и донеслись приближающиеся шаги. Тусклый, качающийся факел показал длинный коридор камер, с Конаном в конце. У державшего факел были уродливое лицо и туловище, более волосатое, чем у яка.

Эти особенности, и его длинные руки, предполагали более близкое родство к обезьяне, чем к шемитам. Конечно, можно утверждать, что было немного различия между любым шемитом и обезьяной. Пальцы этого отталкивающего скота сжимали густые волосы человека, который был или мертв или без сознания.

Проблеск в пустых глазницах и залитом запекшейся кровью лице, показал ужасную ручную работу мучителя. Таща обмякшего человека с окровавленными волосами подобный обезьяне шемит, остановился на полпути вниз коридора и бросил свою жертву в открытую камеру. Он хлопнул тяжелой дверью и задвинул его железный брус на место. Лязг засова стих, и темнота снова затенила мрачную темницу. Конан почти уловил звук шепота из камеры напротив его, через коридор.

– Кром! – пробормотал он, расстраиваясь, что не увидит и не услышит этого заключенного, и не сможет его поддержать.

– Холодный бог ледяной Киммерии и ты, киммериец, в Шеме? – в хриплом голосе женщины проступали нотки удивления, неуместные в подобной обстановке. Хотя она говорила на шемитском, акцент был иностранным, наиболее вероятно, заморийским.

– Да, я – Конан. Где ты родились и как твое имя? – Я – Кайланна… из Заморы, – добавила она со вздохом.

Брови Конана удивленно поднялись. Кайланна – член королевской династии Заморы, насколько он знал это по своим путешествиям в том королевстве. Она была прекрасной добычей для этих чернобородых шакалов! Но они были безумны, бросив ее в эту гнилую яму. Он непроизвольно ухмыльнулся: «Более редкий узник, чем киммериец, в Шеме заморийская принцесса, попавший в ассирийскую темницу!» – Мой отец – Тиридатес – направил меня в Шем с эскортом из ста мужчин, – объяснила она. – Слухи о союзе между Шемом и Kофом достигли его ушей; он боится, что эти королевства объединят и нападут на него. Я должна была выйти замуж за принца в Шушане и укрепить союз между Заморой и Шемом. Но эти шемитские бандиты подстерегали нас у подножия Огненных Гор.

– Простая сотня охранников? – уточнил Конан недоверчиво. – Тиридатес когда-либо был пьяным глупцом…, и старость оставила его с остроумием деревенского идиота! Кайланна не ответила.

– Кром, девочка, – варвар ворчал застенчиво. – Я не хотел оскорбить. Так или иначе, моя сотня воинов выстояла бы против простых бандитов. Захватившие Вас, ассири, – элитные войска. Без сомнения некоторая местная знать в этих землях стремится предотвратить союз Заморы с Шемом. Мелкие дворяне наводняют эту землю, как мухи навоз. Целая группа их должна была одержать победу в сражении, как мужчины, и уладить вопрос раз и навсегда. Только трусливая свинья похитит девочку и передаст ее в этот слизистый лабиринт.

– Он не мог выделить много солдат, – ответила она с негодованием. – Отец уже переместил большую часть нашей семьи из дворца в Шадизаре в Аренжун, боясь, что убийцы могли напасть на его дочерей. Дворяне Kофа сделают что– нибудь, чтобы предотвратить королевский брак между семьями Шема и Заморы.

Многих мужчин он послал как гарнизон, чтобы защитить семью. И от угрозы из Kофа непосредственно.

– Неважно, – прервал Конан, политика утомила его быстрее, чем самое трудное физическое действие. В Киммерии лучшим политическим деятелем было остро обрамленное лезвие. – Человек, которого они замучили здесь был из Вашего эскорта? – Капитан Тусалос, – ее голос казался напряженным, как будто она подавляла слезы. – Когда шемиты напали, он разделил натрое эскорт и рассеял нас в различных направлениях. Другие… – дрожащий голос умолк, – Другие… – Убиты, без сомнения, – быстро догадался он. – До сих пор, я никогда не слышал о взятии ассири заключенных. Но мы не их первые гости здесь, тем не менее. Они мучили Вас все же? Его прямой вопрос, казалось, застал ее врасплох; подавленный шепот донесся после долгой тишины.

– Все же? Они замучают меня – принцессу? – Возможно, нет, если они потребовали выкуп от Тиридатеса.

– Зачем беспокоить меня, обременяя дополнительными заботами! – Ее голос повысился до октавы. – Верно, что все говорят о твоей расе. Вы – жестокие дикари, варвары с сердцами столь же холодными как холмы, на которых вы живете! Ты унижаешь моего отца и говоришь со мной, как будто я – обычный деревенский бродяга. Это тебя они должны замучить. Убивать мужланов как ты достойных гнить в темницах! Конан опешил, озадаченный ее ядовитой вспышкой. Он был прям с нею, но не в его натуре было склоняться и оправдываться перед каждым мужчиной и женщиной, имевших титул. Уважения добивались, оно не давалось. Однако он посчитал, что его манера была слишком черства. Месяцы пиратства в компании матерых морских волков отразились на нем. Несмотря на королевское происхождение, Кайланна была всего лишь напуганной девочкой, пойманной в ловушку насилием и обманом. Кроме того, воспитание Конана привило ему грубый кодекс чести, который не терпел плохого обращения с невинными, особенно женщинами. Не раздумывая более, Конан торжественно произнёс.

– Я клянусь Кромом, богом моего народа, вытащу Вас из этого места. Ад ждет меня, если я потерплю неудачу.

– Благородные слова одиночки, не основанные ни на чём, – усмехнулась Кайланна. – Я думаю, что ты произносил их сто раз и не соблюдал никогда.

Конан воздерживался от язвительного опровержения. Это только усилило и подтвердило бы ее низкое мнение относительно него. Только дела изменили бы это. Он проводил бы ее в Аренжун в случае необходимости, потратив время по пути назад. Рулвио и парни ждали бы в течение нескольких недель. Кром, они прождали бы в течение многих месяцев, если бы задержка в пути затянулась бы надолго! Конан опустился на пол, чтобы дать отдых здоровой ноге и восстановить силы поврежденной. Расслабившись, он оценил сложившуюся ситуацию. Карта! Что, если эти трижды проклятые ассири забрали её? Они не взяли его жилет, по крайней мере. Его цепи ограничили его движения, но он мог управлять своими пальцами, добравшись до одежды… туда! Шов не был нарушен. Во всей вероятности карта все еще отдыхала между внешними и внутренними кожами.

Конан немного успокоился, всё-таки он молодец, что запечатал свернутый пергамент в жилете, не в кармане.

Из зала внизу донёсся скрежет, потом стук шагов по камню. Отвратительный мучитель вернулся. Он топал к концу коридора и установил свой факел в крепление на стену, непосредственно между камерами Конана и Кайланны.

Киммериец смотрел с тоской на пару ключей, которые висели на кольце широкого пояса тюремщика.

Дурно пахнущий злодей проигнорировал Конана и отпер дверь камеры Кайланны. Когда он приблизился к ней, пульс Конана бешено застучал. Даже в колеблющемся свете факела он понял, почему принц Шушана будет желать дочери Тиридатеса. Ее белокурые локоны обвивали безупречное белое лицо с розовыми губами. Наполненные нефритовым огнем ее глаза могли очаровать сердце человека. Тонкая, прозрачная туника подчеркивала ее изумительное тело, закрепляясь за ее полные груди. Ее длинные, красивые ноги, голые от середины бедра вниз, немного дрожали из-за подходящего шемита. Ассири не сковали ее, в отличие от Конана.

Волосатый дьявол сорвал с нее тунику и стал глазеть на обнаженную фигуру. Конан кипел в беспомощной ярости, поскольку намерение свиньи стало ясным.

– Грязный пёс! – кричал он голосом ревущего в ярости льва. – Коснись её, и я оторву твои члены своими руками и скормлю это крысам! Отвратительная голова повернулась на приземистой, мясистой шее, уставившись на Конана.

– Хe! – тюремщик хихикал. – Пустые угрозы от человека который почти мертвец! Петля ждет тебя в Киросе этой ночью, собака. Ho! Мы получили награду, заманив тебя в ловушку! Я буду пировать как господин завтра, в то время как ты повиснешь на веревке. Теперь будь спокоен и наблюдай, как реально удовлетворит мужчину женщина прежде, чем мы обменяем ее на золото Тиридатеса.

Кайланна закричала и метнулась назад. Тюремщик прикрепил факел к стене напротив, неуклюже возясь со своим поясом.

Конан напрягался в своих цепях с яростью более горячей, чем лава текущая по его венам. Стальные цепи сопротивлялись железным мускулам; кровь текла из– под наручников киммерийца, поскольку он напрягал и сгибал свои руки в усилии, которому, возможно, не соответствовали даже троим нормальным мужчинам. Но соревнование было безнадежно. Цепи, были сделаны настолько крепко, что только молот и долото могли сломать их.

– Конан! – донёсся просительный крик из камеры Кайланны, сопровождаемой звоном металла на камне.

Киммериец смотрел ошеломленно на кольцо ключей, которые оказались на расстоянии нескольких дюймов от его ног. Он не стал тратить впустую время, обдумывая, как Кайланна схватила их, пока тюремщик бросил ее на пол, развернувшись и ворча бессвязно. Конан возился со своими наручниками, выбрав сначала неправильный ключ, затем освобождая себя от стальных оков в ловком безумном движения. Шемит бросился в коридор, поскольку Конан просунул свою руку через решетку своей двери камеры и поворачивал ключ в замке. Он вынудил свое больное колено согнуться, хромая как калека-нищий и проклиная боль, которая вспыхивала от его икры. Обеими руками он толкнул открытую дверь, отбрасывая её на лицо тюремщика. Угрюмый шемит без промедления оттолкнул решетку назад, закрывая Конана в камеру. Конан ударил своим плечом, открывая дверь снова. В его руке болтались цепи, утяжеленные толстыми железными наручниками. Он проскальзывал в дверь, когда кулак тюремщика ударил его в живот. Удар сбил бы более слабого человека с ног, но живот Конана был из стальных мускул. Он отчаянно вскрикнул и пробил череп мучителя сильным ударом тяжелых цепей. Кровь и мозги разлетелись по коридору. Конан захватил факел от стены и окликнул Кайланну прежде, чем дергающийся труп упал на пол. Она предпринимала поспешное усилие прикрыть себя ее раскромсавшими предметами одежды, когда гримасы и судороги сотрясали мертвого шемита.

Конан склонился к телу в поисках кинжала или другого оружия, не обращая внимания на темно-красный поток льющийся из головы. Тюремщик не носил оружия.

– Несите это, – сказал он, вручая факел Кайланне. – Этот шум, конечно, привлечёт больше этих ассирийских собак. Следуйте за мной, не мешкая.

– Да, господин! – она нервничала. – Я освобожу капитана Тусалоса и найду других, в то время как ты посторожишь.

Она выхватила у него ключи. Ее сарказм был потрачен впустую на Конана, который отметил только что она, кажется, полностью пришла в себя от столкновения с грубым шемитом. Девочка была или жесткой, или надменной, или, возможно, одновременно обладала этими качествами. Поддерживая раненную ногу, Конан спешил к единственному выходу, закрытому деревянной дверью, укрепленной железными стяжками. Девочка заглядывала в каждую камеру, но вошла только в ту, где содержалась жертва мучителя.

– Вставайте, Тусалос! – безумный шепот Кайланна отозвался эхом из тени. – Капитан? Ах, Белл – нет! С рыданием Кайланна появился из тени.

– Мертв, – подтвердила она, опуская глаза.

Конан кивнул.

– Как я опасался, – сказал он с таким большим участие, на какое был способен. – Несомненно, мы присоединимся к нему в Аду, если дальше задержим свое спасение. Мы должны теперь быть далеко! Он забрал ключи и подобрал один к дверному замку. За ней находилась узкая лестница, ведущая в плохо освещенный коридор. Кайланна ухватилась за предложенную руку Конана, вызвав его слабую усмешку пока они спускались.

Когда они достигли основания, ничто не ожидало их, кроме одинокого мерцающего факела на стене коридора. Они прошли мимо камеры, переполненной инструментами пытки, и зловонной ямой и комнатой, возможно, занимаемой тюремщиком. Кучи обугленных обглоданных крысами костей лежали рядом с грязным соломенным матрацем; нос Конана задергался от сильного запаха, оскверняющего воздух.

Ключ приоткрыл другую окованную железом дверь, оказавшуюся выходом из темницы. Конан открыл её и рассматривал округу за ней с некоторым удивлением. Дверь открылась к огражденному частоколу. Тюрьма оказалась не подземельем, а наземной невысокой каменной коробкой без окон, которая, вероятно, служила фундаментом для других построек ассири. Несколько деревянных зданий поднимались над грязной землёй. Когда его глаза приспособились к свету того, что было или рассветом или сумраком, Конан не увидел следа их ассирийских похитителей.

Желая использовать эту удачу, но продолжая соблюдать меры предосторожности, Конан повернулся к Кайланне и приложил свой палец к губам.

Тогда он указал на самый близкий забор и пополз к нему. Кайланна оставила факел и последовала за ним.

Кроме бесчисленных следов копыт лошадей в грязи и случайных отпечатков от ассирийских сапог, тихое место не показывало признаков жилья. Он остановился, услышав звук из одного из маленьких деревянных зданий, затем стихший. Это было фырканье беспокойной лошади. Они двинулись на звук и вошли в постройку. Кайланна следовала немного позади, ее маленькая рука была все еще в массивном кулаке киммерийца. Теперь было очевидно, что звук доносился из конюшни. Знакомый, острый запах исходил от куч соломы и корыто воды стояло у одной из стен конюшни. Четыре лошади – три из них полностью навьюченные – нервно переминались при приближении Конана и Кайланны.

Конан нахмурился, эти неожиданные блага пробуждали его подозрения. Что– то внезапно случилось, ведь ассири никогда не оставят свою лагерную стоянку неохраняемой. Он рассуждал, что отсутствие ассири могло бы означать опасность внезапного нападение на Кайланну; он сомневался, что другие разбойники одобрят убийство тюремщика и похищение столь драгоценного сокровища. Но раненные или спящие мужчины могли отдыхать в других зданиях, и киммериец чувствовал, что неблагоразумно будет задерживаться. Ничем не вооруженный, кроме его необычного оружия из цепей и наручников, у него была бы худшая позиция, если бы проклятые ассири возвратились. Было лучше убежать из этих укреплений прежде, чем источник удачи иссякнет.

– Мы едем на восток, – прошептал он.

Хотя ландшафт испытывал недостаток в любых ориентирах, которые он мог опознать, солнце стало все более и более видимым на горизонте. Его инстинкты должны были помочь установить направление. Животные переминались и отбрыкивались от них, но в искусстве верховой езды Конан был великолепен.

Кайланна следила за лошадьми насторожено, хотя она сидела в седле и держала узды как опытный наездник. Конан отметил, что каждая из лошадей, за которыми точно ухаживают, несла седельные сумки, веревку и бурдюки с водой. У ассири была похвальная склонность к готовности.

Не оборачиваясь, странная пара выскочила из ворот, которые Конан закрыл за ними. Он сэкономил время, чтобы рассмотреть эту богатую лугами местность, отмечая, что строения находилось в долине, окруженной крутыми, с редко растущими деревьями, холмами. Никакой путь не проходил через луга; лукавые ассири выбирали различные маршруты доступа, чтобы избежать выслеживания.