Текст книги "Убежище"
Автор книги: Шломо Вульф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Боится, вдруг поняла я. Знает, что я самбистка и – боится.
Собрав всю свою волю, я подавила свой страх, но, сделав вид, что слаба в коленках, выкарабкалась кое-как из лодки и пошла за ней к дому. Что-то в моем лице вдруг показалось ей подозрительным. Она лихорадочно сунула руку в сумочку, но было поздно – я уже летела на нее, поворачиваясь в воздухе на спину с опорой на руки, чтобы сделать "рычаг" – зацепить ее лодыжку одной ногой, а второй сильно толкнуть ту же ногу выше колена, используя инерцию горизонтального полета.
Зловещая блондинка с размаху села на тропинку, ошеломленно глядя на меня, сжимая в руке сумочку. Не теряя инициативы, я тут же навалилась на нее и стала молча выкручивать ей кисть. Она глухо зарычала басом и сдалась.
Теперь я победно стояла, держа в руках ее оружие, а она сидела на земле, жалко и заискивающе улыбаясь. Кровь стекала по моему бедру, и она решила, что сейчас ее будут "мочить" – ее же "пером". Конечно, резать ее я и не собиралась, хотя смазать по разномастной ухмылке так и тянуло. Но когда ее вытаращенные на меня выцветшие голубые глаза заполнились слезами, хлынувшими на пунцовые щеки, и она стала вытирать лицо тылом вывернутой ладони, шмыгая вертящимся носом, я так испугалась, как будто на меня снова нацелен нож в самое главное место.
Это плакала я! Постаревшая, потасканная и спившаяся Таня Смирнова в каком-то другом измерении и с иной биографией. Вот почему она мне сразу показалась знакомой – это лицо, глаза, даже улыбку я видела в зеркале каждое утро! Ужас отразился и на ее лице – очевидно, та же мысль одновременно пришла и ей в голову.
Перед ней стояла Ольга пятнадцатилетней давности, еще гладкотелая, густоволосая и стройная, со своими зубами и с наивными искорками в еще ярких голубых глазах, какие были и у нее самой – до прошедших страшных лет...
Я молча протянула ей сумочку с ножом, пошла к воде и стала промывать ранку. Порезала она меня неглубоко, чуть содрала кожу. Кровь уже не шла. Я вернулась к лодке и села на свое место. Она уже сидела на своем, все еще всхлипывая и утираясь рукавом своей вышитой украинской кофточки, а сумочка валялась на гальке под соседней лодкой.
"Оль, не бери в голову, – сказала я как можно мягче. – Я бы и без твоих угроз не осталась с Колей. Увы, я люблю другого. Совсем-совсем другого. Коля в сто раз лучше этого моего другого, но он не мой. Я это сразу почувствовала.. Теперь я понимаю, что и он ко мне полез только потому, что мы так странно похожи. Значит, он любит тебя. Мне ли не знать, каково женщине, когда любимый уходит к другой! Я исчезну из вашей жизни уже на следующей неделе. Прости меня, но я не знала, что у вас это так серьезно. Арина, конечно, упоминала о тебе, но мало ли где ночует холостой мужик..." "Холостой! – сотрясалась она в рыданиях, вертя носом. – Да мы с ним уже десять лет как муж и жена. У нас трое ребятишек, только они в Воронеже, у моих стариков. Тут им не климат. А как мы с ним любили друг друга, если б ты только знала... Да ты же знаешь, что это за мужик!.." "Знаю, Оля. Хороший парень, но для меня мой..." Господи... "МОЙ"?..
Тут я так разрыдалась и закашлялась, что она стала колотить меня кулаком по спине. Тотчас что-то грохнуло в доме, в окно из моей комнаты, ломая сирень, вылетел Коля в трусах и сбил несчастную свою жену с ног. Я только махала рукой, чтобы его успокоить. Из дома к нам бежала Арина с водой и моими таблетками. Втроем они привели меня в чувство и уложили в мою-нашу постель.
Потом мы все четверо пили чай в саду и откровенно обсуждали наши дела. Ольга расцвела, Арина – напротив. Я после приступа постарела, Ольга -помолодела. Коля тоже что-то, наконец, заметил и только повторял, глядя то на меня, то на Ольгу: "Надо же!.."
***
Мне уже давно предлагали нечто вроде общежития – съемную на троих однокомнатную квартирку в Моргородке, за счет завкома, но я все цеплялась за мой Мыс Бурный, где жила как дома. В среду я все подписала и переехала в настоящую квартиру – с ванной и электроплитой, чего у меня сроду не было. Девочки были новые незнакомые, мои ровесницы, довольно милые и тактичные, обе москвички, Вера и Варя, как нарочно, чтобы мне вечно их путать. Попали по распределению, как и я, но на завод.
Начиналась новая жизнь в старом убежище.
***
Впрочем, она скорее продолжалась. Коля позвонил мне на работу в пятницу после обеда и пригласил на бот – поехать на острова. Я тут же созвонилась с моими новыми сожительницами, пригласила Марика и Валю, наших единственных холостяков, и стала морально готовиться к возможным осложнениям с такой грозной Ольгой. Но ничего страшного не произошло. Супруги не отлипали друг от друга в ходовой рубке, пока мы травили анекдоты и хохотали на корме так и не ставшего моим бота с моим именем на борту.
Капитан высадил нас на острове Рейнеке, обещал забрать послезавтра вечером, газанул в чистое июльское небо и тут же свернул за мыс, оставив нас с палатками на изумрудном лугу у самого пролива между островами. Как только мы разбили палатки, парни отправились в крохотный поселок за как всегда забытыми какими-то продуктами. Мы же начали готовить ужин на костре. С острой приправой в виде голода на чистом воздухе это было божественно. Во всяком случае, мужчины нас старательно хвалили.
Как всегда здесь, на широте Сухуми, ночь настала почти мгновенно – вот кто-то повернул реостат и нет закатного солнца, только звезды над головой. Я поймала одного из таинственных светлячков – обычный черный жучок с пульсирующим полосатым брюшком. Как только я раскрыла ладонь, он едва слышно затрещал крылышками и полетел зигзагом, какими было пронизано все пространство над лесом. Такие же светящиеся, но совершенно неразличимые на ладони организмы были растворены и в черной воде, когда я, единственная из всех, рискнула поплыть с маской, изумляясь моим ярко светящимся под водой рукам. Все, что шевелилось, немедленно начинало излучать фосфорический зеленоватый свет.
А утро оказалось ясным, с просторным розовым торжественным рассветным небом над островом напротив и с отражением его леса в зеркале пролива. Мальчики уже собрали нам каждой по букету цветов. Уже пахло кофе и из умывальника лилась родниковая вода.
Естественно, сразу после завтрака все бросились купаться. Мои москвички вообще впервые видели море и удивлялись каждой мелочи. Я восхищала их моим нырянием с маской и трубкой. Впрочем, такого моря и я сроду не видела, во всяком случае, что касается подводного мира. В Крыму я пристрастилась к подводному туризму, но там был просто очень милый голубой с синим пейзаж ниже поверхности воды. А тут – просто калейдоскоп подводных цветов – от ярко желтого до ядовито-малинового, оранжевого и пурпурного. Там была морская трава, а тут – подводные леса. Я вылезла только когда окончательно закоченела. А девочки просто без конца окунались, заходя по пояс и возвращались на берег. Субтропическое солнце тут же сожгло их белые московские лица и плечи. Бледные москвички за одно утро стали ясноглазыми и яркогубыми.
Стояла влажная душистая тишина, нарушаемая только чивиканием птиц и дальней воркотней прибоя по ту сторону мыса. В проливе же, у наших палаток вода тихо плескалась, как в каком-нибудь Серебряном Бору в центре Москвы или у нас на Озерках.
После обеда я решила поробинзонить, чем я увлеклась, к раздражению вечно терявшего меня Феликса, в Крыму. Поднявшись по тропинке, я оказались на лугу, который кончался обрывом к необитаемому при какой погоде пляжу по другую сторону мыса – среди изумрудных волн там то обнажались, то исчезали в белой пене черные блестящие валуны.
Декорацией к этой сцене был берег открытого моря, который состоял из похожих на крепостные башни скал, то черных с фиолетовым отливом, то красных. Башни были одеты снизу в ярко-белые кружевные воротнички прибоя за ослепительно синей бескрайней мантией – до самого иссиня-черного в лучах солнца проведенного по нитке горизонта. Слева за мысом простирался архипелаг – от кокетливо кудрявых лесов на склонах ближайшего острова до розовато-голубых дальних берегов.
Не считая прибоя, здесь тоже была тишина, звенящий горячий душистый воздух над изумрудной травой с летающими над ней бабочками. Эта торжественная красота неизмеримо превосходила все, что я когда-либо ожидала в мечтах от своего убежища.
Цепляясь за отвесные скалы, я спустилась по крутой тропинке к увиденной с вершины лагуне, заслоненной на две трети огромной красной с белыми прожилками скалой. Тут я разделась, опустилась по пояс в гладкое каменное сидение в горячей воде лагуны, защищенной валунами от бушующего в каких-то десяти метрах от меня прибоя.
Уровень воды в лагуне меняется с высотой внешних волн – меня то приподнимает вода моем кресле, окутывая по шею, то оставляет под солнцем на обнажившемся камне. Иногда снаружи с шипением летят тучей холодные брызги, заставляя меня ежится и взвизгивать.
Когда сидеть надоело, я перешла в соседнюю лагуну, надела ласты и маску – весь мой наряд – и полетела в прозрачной как воздух воде, отражаясь снизу в зеркале ее поверхности. Мне часто снилось, что я летаю, но на над таким пейзажем. Такое и присниться не могло: желто-красное пламя водорослей, синеватые морские ежи и разноцветные звезды в голубых столбах солнечного подводного света. Вокруг величественно колыхались космы белой седой травы, среди которой шевелились коричневые тени огромных листьев.
Лагуна оказалась очень глубокой. Где-то внизу угадывались синие очертания камней. Насколько они далеко, можно было судить по крошечным куполам медуз над ними на фоне таких же полуметрового диаметра мерцающих бахромой голубых безобидных тварей, которых я безнаказано отодвигала с дороги руками. Я нырнула поглубже, но дно так и не приблизилось – тут метров десять! Зато я увидела себя всю в зеркале поверхности, перевернувшись на спину.
Интересно, кажусь я морским тварям чудовищем как мне акулы и осьминоги, или красавицей – гибким белым грациозным зверем, как нам дельфины?.. Снова меня начала бить дрожь. Пришлось вернуться к своему "креслу", но не могла согреться – перекупалась.
Я легла на горячую мягкую подушку водорослей на берегу, вытянула над лицом к слепящему солнцу растопыренные пальцы, принимая золотистый сухой душ. И тут меня обжожгло изнутри воспоминание: ведь сегодня ночью в моей палатке мне приснился Феликс. Врачи запретили мне о нем думать, если я хочу сохранить разум, а ему, как видно, нет. Взял и приснился.
***
Только я собралась отпугнуть чем-нибудь хорошим крамольное воспоминание, как услышал шум камнепада. Я вздрогнула и кинулась к своему купальнику, косясь на тропинку. Точно, кого-то несет сюда. Двое мужчин. Они меня давно видят, но тут остановились, тактично отвернулись, видя, что я лихорадочно одеваюсь. "Уже можно?" – раздался знакомый голос. "Можно", – не оборачиваясь отвечаю я, надеясь, что пройдут мимо, но они явно не спешат -остановились за моей спиной и шепчутся.
"Ну, что вам надо?" – решилась я спросить. "Природа не создала трех Венер, – звучит все тот же знакомый, но не Марка и не Вали голос. – Если одна из них стоит себе в Лувре, то вторая здесь. И звать ее Татьяна Смирнова." "Ты прав, Гена, – отвечает такой же знакомый второй голос. – Не узнать совершенство форм этой изумительной спины, увиденной хоть раз, может только ослепший. Причем Венере Милосской до Тани далеко. Ты здесь откуда, Тайка?"
Господи... Так называл меня только Феликс. Но это не его голос! Я вскакиваю и тотчас бросаюсь в объятья Гены и Валеры, друзей Феликса, тех самых, что травили меня вместе с его мамулей в Севастополе, а до и после того были просто милыми однокурсниками-ленинградцами. До боли знакомые холеные белые рыхлые лица! "Гена, Гена, – смеется Валера, видя что его друг не отпускает моей талии. – Прежде чем обнимать такую красивую девушку в таком легкомысленном наряде после долгой разлуки, следует выяснить нет ли за скалой законного ревнивца, способного проткнуть тебя острогой." "Ой, мам! -непритворно пугается рыжий Гена. – Таня, ты ведь нас ему не выдашь?" "Не выдам. Я свободна и вам ужасно рада. Просто не могу выразить как!.. Это кажется мне продолжением сегодняшнего сна." "А началом сна что казалось?" "Феликс, – неожиданно выдаю я бушующие чувства. И меня тут же начинает колотить дрожь. – Он мне сегодня снился..."
Они помрачнели. "Он был похож на мокрую курицу во дворце бракосочетаний, а невесту выносил почти брезгливо, – произнес профессиональный лицемер Валера. А Гена так же фальшиво добавил: – Конечно, ты ему подходила бы больше в этой роли." "Эллочка Коганская, конечно?" спросила я, криво улыбаясь. "Если бы! Совершенно со стороны. Ты ее не знаешь." "Красивая?" "Это на чей вкус." "Из наших?" "Мединститут." "Веселая? Остроумная?" "Н-не думаю... Впрочем, говорят, в своем деле дока. Готовится в ординатуру, занималась в разных там престижных кружках. Короче – способный врач," – нехотя заканчивает Гена, отводя в сторону свои лживые глаза. А Валера словно с осуждением добавляет: "Академически умна. Натаскана в области музыки и театра. Дитя нашего великого города. И мама у нее скрипач. Первая скрипка какого-то театра, кажется." "Толстая, рыхлая, – почему-то лихорадочно расспрашиваю я, надеясь услышать хоть что-то негативное о моей счастливой сопернице. – У нее белое лицо и черные кудряшки?.." "Нет-нет, ты имеешь в виду совсем не ту. Светлая шатенка с карими большими глазами. Довольно привлекательная фигура. Не твоя, конечно, это совершенно неповторимо, но вполне терпимые формы." "Феликс ее любит? Уважает, по крайней мере?.." "Боюсь, Таня, что он относится к ней все лучше и лучше. Тем более, что она ждет ребенка..."
Звон, нараставший в ушах, как зловещий признак приступа, стал стихать. Ладно, если он счастлив, а ты его любишь, сказала мне моя совесть, то чего тебе еще надо? "Бог с ними, пусть благоденствуют, – рассмеялась я. – Вы-то тут откуда? Не приехали же специально, чтобы меня развлекать этими подробностями!" "Мы тут в командировке от нашего НИИ... Выходной коллеги посоветовали провести на островах."
Они стали делиться впечатлениями о поездке, о Владивостоке, о нашем заводе. Вспомнили альма-матер и колхоз. Обычный треп бывших однокурсников. Я смеялась их шуткам, кивала, благосклонно принимала комплименты, вела себя вполне адекватно ситуации.
Итак... Ты переоценила свою особу, – трещал мне между тем внутренний голос. Февральское письмо было не криком отчаяния, а данью вежливости, прощальной милостынью. А ты-то, дура и психопатка, чуть с ума не сошла от жалости к бедному слабому Феликсу и к себе. А письмо-то просто какая-то плата за все, что между нами было.
"Хорошо, но ты-то тут откуда? – спохватился Валера. – Тоже в командировке?" Врет, сразу поняла я. Все-то он знает. Придуривается. Я кратко рассказала о себе. Они ахали, кивали, фальшиво пучили свои глаза. "Нравится?" – спросил Гена. "А разве тут может не понравиться?" "Да, красиво", – уже не скрывая равнодушия отозвался он, странно посмотрев на меня. "Купались уже?" "Что ты! Зашли по колено. Вода у вас ледяная." "А не хотите искупаться в лагуне? Тут вода теплее." "В другой раз." А Валера добавил: "В лагуне? Что ты! Все знают, что именно в таких теплых лагунах и водятся разные ваши спруты. Нет, мне еще жизнь не надоела."
Вот кто им уже точно надоел, так это я. Но они этого сами не скажут. Ведь такие элегантные, вежливые, утонченные, сдержанные, рассудительные, такие привычные!.. Но и мне неудобно было прервать беседу. Но тут, к общему облегчению, с обрыва донесся голос Вали: "Ого-го! Таня! Ты живая? Не утонула? Мы тебя всюду ищем! Поднимайся скорее, обед стынет. Кто это там с тобой? А то я всех наших позову!" "Это мои ленинградские друзья!" "Так веди их в наш лагерь. Покормим." "Пошли, мальчики?" "В другой раз, – повторил Гена, неприятно щерясь от блеска моря. – Рады были тебя повидать, Танечка." "Удачи тебе, – добавил Валера. – Как говорится, ни пуха ни пера в твоем далеке." "И вам того же..."
"...а у самой видел как глаза горят синим пламенем? – услышала я своим собачьим слухом фразу Гены, когда они стали удаляться. – Какая все-таки женщина, а?" "Да, Фелю можно понять. Но я бы с такой связываться не решился. Убьет в случае чего, не задумываясь..."
***
Ночная сцена в декорациях специфических наших дальневосточных субтропиков.
Как хорошо поется у костра! Никто этого не знает, кроме племени диких туристов. Сидишь себе на теплом бревне, глядя на лунную дорожку и выкладываешься как умеешь. Все равно тут любой голос и любая песня – лучше всех. Какая-то грустная песня про то, как мне мама, как мне мама целоваться не велит, звучала каким-то гимном в пронизанной запахами моря и цветов тишине. Мелодия так гремела, раскачивалась и парила, что у меня мурашки по спине бежали. Мы с девочками старательно и предельно жалобно пищали, что любовь кольцо, а у кольца начала нет и нет конца.
Увы, параллельно этой пасторали во мне кричало, между тем, другое. Итак, все приняли как должное мой разрыв с Феликсом и его женитьбу пусть не на Элле, но все-таки на другой. Облегченно одобряют его выбор не в мою пользу. Держатся своего круга, не допуская ни одного исключения. Конечно же, они и сейчас дружат с... семьей моего Феликса. Без меня в ней... Все остальное – традиционное лицемерие. И я хороша! Кто меня вообще просил говорить про сон и тем более вести все эти все обнажающие вопросы. Чтобы меня же им бить было удобнее...
"Таня, – тормошила меня захмелевшая и за один день загоревшая Варя. -Прочь грусть! Если не хочешь больше петь, надо пить, пока снова петь не захочется." "Я схожу за водой, – поднялась я, хватая ведро. – Я сегодня еще не носила." "Куда ты ночью? – лениво возразил Марк со своей подушки в виде обнаженных ляшек соблазнительной Веры, на которых он как-то ненавязчиво и уютно устроился к обоюдному согласию. – Я завтра сам принесу."
Позади попискивал наш приемник. Лунный свет отбрасывал на узкую тропинку черные тени. Родник журчал уже совсем близко, когда я подняла глаза и увидела темный силует человека сидящего на скале, словно вырезанный на фоне светлого лунного неба из черного картона. Я набрала воду, двинулась было в обратный путь по кромке прибоя, утопая в мягких водорослях, когда сзади раздался шорох. Я вздрогнула и оглянулась на силуэт. Страх тотчас пронизал меня сверху и застрял под ослабевшими коленками – человек вдруг показался мне раза в полтора больше нормального. Даже в бреду у меня не было таких видений. Во рту его, о, Боже! сверкнул красный огонь... Я решила, что это все мне снится – ущипнула себя за руку. Нет, так и сидит совершенно неподвижно. И огонь то ярче, то тускнее. Я попыталась позвать наших на помощь, но изо рта вырвался какой-то щенячий визг. Человек на скале вздрогнул, соскочил и пошел ко мне. Только теперь я поняла, что исполинский рост – просто игра света. Он просто сидел ближе, чем я предполагала. А красный огонь во рту – банальная сигаретка...
"Кто здесь? – раздался удивительно знакомый своей необычной густотой бас. – А ну, кончай придуриваться, в морду дам. Не прячься, я тебя уже вижу. Что?! Иди ты! Таня... А я-то думаю, чьи это глаза во тьме светятся... Ты-то тут откуда, поросенок?"
Вот сволочи эти мои дневные собеседники! Не сказать, что с ними любимец всей нашей группы Леша Горобец, единственный человек, которого все одинаково уважали. Он схватил меня и подбросил как ребенка, поймав огромными красными ручищами: "А я тебя три дня искал через горсправку, – грохотал его бас. -Пошел по одному адресу, а там на меня какой-то криминал вызверился. Я уж решил, что ты вернулась в Ленинград." "Мне, Леш, дали место в общежитии. Мы тут с ребятами из нашего ЦКБ в походе." "В твое ЦКБ меня, представляешь, не пустили. Сначала вроде их моя форма секретности устроила, но когда узнали, что я именно к тебе, то тут же куда-то позвонили и отказали. Что ты там такое страшное для врагов мира и социализма разрабатываешь, поросеночек? Как твои шкуры?" "Шкуры?.." Мои мысли были так заняты новостями о Феликсе, что я тут же подумала, что он шкурами называет... Нет, кто угодно, но не тактичный Лешка! "Как какие шкуры? – удивился он. – А твоя курсовая работа по годродинамике, что попала к самому Антокольсому! Китовая кожа для подводных лодок с подсосом пограничного слоя?" "А, гидродинамика!.. Я тут другое, представляешь, изобрела. Тоже для подводных лодок, но я даже тебе ничего не скажу. Меня тут как-то так пуганули, правда по другому случаю!.." "Иди ты! Я всегда говорил, что Смирнова – голова!" "Ты не хочешь к нашему костру?" "И пожрать дадите? А то я голодный..." "Пошли. Бери мое ведро. Фу, как ты меня напугал, пор-р-осенок!"
Через минуту он выскребывал из котелка остатки каши и обстоятельно отвечал на мои вопросы о ребятах, с которыми мои дневные собеседники не общались. Наконец, я решилась спросить его и о Феликсе. "А что этому поросенку сделается, вытер он платком губы. – Чуть ли не правая рука у Антокольского. Женился, перебрался к жене. Ты ведь знаешь?" "А ты знаешь, что я тут чуть не сошла с ума и не умерла от горя?.." "Знаю. От него, а он не знаю откуда. Так ведь и он тебя больше всех любит, поросенок." "Ну да! А жену? Как ее, кстати, зовут-то?" "Так это Дина Богун. Ты ее вроде бы тоже знаешь. Вечеринку у Генки помнишь? Ты с ней в шахматы играла, а потом вы ушли вместе." "Дина? Сестра Гены! А он мне сегодня ни слова об этом..." "Так это ж такой народ!.."
Так во-от это кто! Это серьезно. Это не жена не стена, такую не отодвинешь... Да, очень даже умная и обаятельная девуля, брови такие красивые, породистое тонкое лицо, глаза одалиски, кулинар знатный, все ее торт хвалили. На ней было светло-серое платье с короткими рукавами. Мы все белые, а она смуглая, сразу видно, что нерусская какая-то. До чего была, правда, милая девчонка с виноватой какой-то улыбкой. Ничего не пила, молчала, краснела до слез, когда танцевала. Куда мне до нее! Сплошное благородство в голосе и манерах. Вот это соперница, не какая-то Эллочка! Да, вот теперь я все вспомнила. Мы с ней действительно ушли вместе, так как Феликс опекал перепившего Гену. А тут как раз началась дикая буря с холодным ливнем, от которого наши плащи пропускали воду как решето. Она настояла, чтобы я зашла к ним переодеться и просушиться. Квартира – роскошь, после нашей-то с мамой четырнадцатиметровой комнаты на первом этаже с окнами на помойку во дворе-колодце. Не говоря уж о пяти соседских семьях, совершенно озверевших после десятилетний вынужденного общения на одной девятиметровой кухне. И это все я хотела дать аристократу-Феликсу? Не Динину сдержанную, элегантную, просто скользящую по комнатам маму, а мою истеричную затурканную несчастную мамулю в свекрови.
"Ну чего нос-то повесила, поросенок? – загремел Леша, обнимая меня за плечи и прижимая мою голову к своей широкой груди. – Все проходит. Ты в таком райском краю поселилась. Радуйся жизни!" Он все гладил и гладил меня по голове огромной ласковой лапой. Он растерялся от моих рыданий, этот белобрысый мощный добрый Леша, пока перед моими глазами мелькали видения прошлого года.
"Да чтоб я вашу соль больше в руки взял!... Чтоб вам, мадам, подавиться вашей солью, чтоб она вам на засолку пошла!" "Стыдно вам, Савелий Кузьмич..." "Мне стыдно? Я сорок лет в этой квартире, а вот где вы, мадам, отсиживались, пока мы в блокаду котлеты из трупов ели?"
"Диночка, белье для Танечки возьми в моем серванте. Вы нас простите, Таня, у нас так неубрано... Сами понимаете, столько забот, а у меня совершенно нет времени после репетиции. Вы чай с каким вареньем любите?" "С любым." "Так не бывает. Я вам для профилактики от простуды положу малиновое, хорошо?" "Я пойду наверное. А то мама беспокоится." "А вы ей позвоните, что вы у нас." "Так телефон нам отрезали в прошлом месяце." "Отрезали? Кто может отрезать частный телефон?" "Милиция. Мой сосед как-то с него вызвал одновременно и их, и пожарную, и скорую..." "Какой ужас!.. Что же с ним случилось?" "Ничего с ним не случилось. Для смеха, я думаю, как они друг с другом разбираться будут." "Какая глупость! Словно им делать нечего... А вас я просто не имею права отпустить, Танечка. Да и мосты уже развели. О, вот и Семен Борисович. Сеня, это Танечка, Диночки подруга."
"Не стесняйся, Таня, у нас вечно кто-то ночует. Папа – известный адвокат, кого только не приглашает. Его клиентам иногородним иногда просто некуда больше идти."
"Я вам советую с утра принять душ, Танечка. Или вы привыкли ванну?" "Спасибо. Я просто умываюсь по утрам над раковиной." "Но это же хуже, чем общая процедура!" "У нас нет ванны или душа. По субботам я хожу в баню. Вот и все..." "О, тысяча извинений! Я просто не подумала... Да, сколько еще людей у нас живут без элементарных удобств... А ведь такое строительство!"
"Танька, ты куда, идиотка опять девала мои бегуди?" "Да я и не трогала, мама. Я же ими не пользуюсь..." "Не пользуюсь! Вечно перекладывает куда-то мои вещи... И где это тебя черти носят по ночам?" "Я была не вечеринке, а потом дождь. Я ночевала у подруги." "Не ври. Я всех подруг обзвонила." "Эту ты не знаешь." "Не знаю. Потому, что это никакая не подруга. Вырастила потаскуху!.."
"Что тут у вас еще?" "Ужас, Танечка! Пока тебя вчера не было, Савелий Кузьмич сварил кота Маргариты Леопольдовны..." "Сварил?.. Персика?!" "Вот именно! Прямо в этой своей знаменитой фронтовой кастрюле. У него собрались друзья-однополчане отведать их традиционный суп Второго Белорусского, а проклятая Марго всыпала в его кастрюлю целую пачку соды. Он отнес в свою комнату первую тарелку, а потом вернулся, стал стучать к ней, а она, как обычно, молчит и посмеивается себе. Тут он видит на подоконнике несчастного Персика, сует его в свою кастрюлю, фашист, закрывет крышкой и ставит сверху все четыре утюга. Естественно, Маргарита Леопольдовна тут же вбегает на кухню – крик был ужасный – и падает в обморок. Сейчас она в реанимации... Ну вот, еще смеешься, бездушная ты девочка!" "Лариса Максимовна, так ведь, с одной стороны это же всего лишь кот, а с другой, эта Леопольдовна вечно..." "Для тебя Персик всего лишь кот, а для нее – единственное близкое ей живое существо на всем свете..."
*** *** ***
Год спустя был спуск нашего "изделия". У корабелов это профессиональный праздник, что бывает то раз в пять лет, то пять раз в году. Это вам не День работников печати! Все приоделись, все волнуются, словно хоть раз такое было, чтобы спуск прошел плохо. Многие здесь с шести утра. Я тоже принарядилась. Как-никак самое заметное на любом корабле сооружение – кожух дымовой трубы – проектировала я лично. Всю начерталку вспомнила. А это не что-то, это как нос на лице. Какой кожух, такой и корабль. Погода опять гнусная – туман, морось, сильный южный ветер. Люди сидят на стапелях второго в серии "изделия", на лесах ледокола в сухом доке, просто на пирсе. Наконец сирена, потом тишина, звон разбитой бутылки шампанского, и огромный красный корпус "изделия", которое, казалось, установлено здесь, как здание, на века, вдруг сдвигается с места. Я не впервые на спуске, но всегда поражаюсь, как такое гигантское здание рискуют просто пустить двигаться, ведь уже не остановишь никакой силой!.. Вообще что-то в спуске есть от стихийного бедствия.
Все кричат "ура", в бухте возникает волна, плавно уходящая к другому берегу. На этой волне прыгают спешащие к новорожденному гиганту буксиры, берут его в свои умелые руки и толкают к достроечной набережной. Все. Далее это уже забота ТОФа. Мы свое дело сделали! Последнее, что там от нашего ЦКБ – гордость Вали и всего отдела – автоматический подъем флага на безлюдном пока судне. Все поздравляют главного конструктора, а измученный Ось-Ароныч только вытирает платком потную лысину и счастливо улыбается золотыми зубами под горбатым своим семитским носом.
Меня не поздравляет никто, а потому я становлюсь себе в очередь за тошнотиками – жаренными пирожками с китовым мясом, – беру кулек и иду себе в отдел. Тут кто-то осторожно берет меня под руку. Сам герой торжества Иосиф Аронович.
"Я все искал случая спросить вас, Танечка, – тихо говорит он. – У вас после того митинга были серьезные неприятности с КГБ?" "Да нет... Так, попугали немного и все. А вы как? Вас, я слышала, тоже таскали?" "Меня не просто таскали. Я же все-таки еврей, а потому в совсем ином положении, чем вы. Так что сегодня я в качестве главного работаю последний день. Этот объект, как головное судно серии, мне довести еще дали, а новую работу поручили уже другому." "Но вы ж ничего такого не сказали!.. Это я во всем виновата... Вот дура-то!" "Ты умничка, Танечка. Ты светлая личность. Решиться на такое в наше время – надо иметь врожденное благородство и мужество. Я уверен, что мы с тобой еще все это вспомним где-то к концу века, уже в Израиле." "Вот и в КГБ уверены, что я там буду. С чего это? Я русская, мне и на родине не дует." "Они там все хорошие психологи, Таня. Ты внешне очень русская, но душа у тебя еврейская. Ты безусловно выйдешь замуж за еврея, а русским женам евреев и их детям дорога в Израиль распахнута настежь!.. Вы там самые желанные гражданки, как решившие в наших условиях разделить нашу непростую судьбу. Для еврея, если это не патологический идиот или карьерист, быть на стороне Израиля естественно, а вот русскому пересилить вековое подозрение к нашей нации и стать на нашу сторону, тем более, как ты, рискуя не просто карьерой, а свободой или самой жизнью -подвиг! Я тобой горжусь, Татьяна. И все честные люди в нашем коллективе тобою гордятся. Мне многие об этом говорили. Выходи за еврея и будь с нами."
"Я бы рада, – неожиданно заплакала я. – Только он предпочел мне еврейку, Иосиф Аронович. А... у вас жена кто?" "Тоже еврейка." "Вот видите!" "Евреев в стране миллионы. Этот предпочел другую, а другой разглядит именно вас. Я вам от души этого желаю. Такие как вы нужны Израилю." "Так вы сионист?" "Я всегда считал себя коммунистом-интернационалистом. Но на этом митинге ты открыла нам всем глаза. Да, с того дня я – сионист. Так я им и сказал. Поэтому я больше не главный конструктор. Зато – честен с самим собой..." "Я думаю, что нам небезопасно вот так идти и беседовать при всех." "Вы правы, – оглянулся он. – Но я рад, что высказал вам свое восхищение. Свою вам благодарность. Будьте счастливы, Таня..."
***
Неужели кто-то тотчас успел стукнуть? Только я зашла в отдел, как Гаврилыч поспешил к моему столу: "Т-тебя к начальнику бюро, Т-таня..." Но почему к начальнику, а не в комитет комсомола, из которого меня так и не выгнали, не в партком, не к ставшему таким родным Андрею Сергеевичу, наконец?
