Текст книги "Убежище"
Автор книги: Шломо Вульф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Начальник, однако, о моем неестественном сионизме, к счастью, и не заикнулся. Когда я вошла, он встал для меня из своего кресла, обошел вокруг стола, пожал руку, уселся напротив – за столом для подчиненных.
"Тут вас все так хвалят, Татьяна Алексеевна, – начал он. – что хоть начальником сектора назначай. Но я вас вызвал по поводу вашего изобретения, этого вашего устройства для укрепления прочного корпуса регулируемым противодавлением, что мы испытали на старой лодке. Идея заинтересовала профессора Анатакольского из головного института. Вы ведь знакомы?" "Я консультировалась у него по курсовому проекту." "А, подсос пограничного слоя? Это в перспективе, далекое будущее. А то, что вы предложили у нас -реальность сегодняшнего дня. И очень актуально в противостоянии с империалистическими флотами. Антокольский вас запомнил и очень тепло о вас отзывается. Так что я вас командирую с 26 августа в Ленинград. Доложите там наши разработки и попробуете сделать наше ЦКБ хотя бы соисполнителем проекта. По крайней мере, для изделий по нашему изобретению в Комсомольске, где тоже заинтересовались. Если вам удастся убедить министерство через НИИ, то нам могут поручить разработку, в которой вы примете самое активное участие. Пока же там считают, что нам это и не по профилю, и не по силам. Так что, как говорится, вам и карты в руки..." "Спасибо... Я, знаете, прямо одурела от радости. Я так скучаю по родному городу." "Вот и поезжайте... Да, а ту глупую историю с митингом забудьте. Я за вас поручился перед Первым секретарем крайкома. Я ему вас показал с трибуны на первомайской демонстрации. Какая, говорит, из такой Ярославны сионистка! Все кончено. Ну, оформляйте командировку и счастливого пути!"
***
Какая она маленькая, моя бедная мама! Стоит среди встречающих самолет и хуже всех одета. Учила, учила свою еднственную дочку, а та ей и помочь-то материально не может, даром что инженер, да еще на Дальнем Востоке. Никто из знакомых не верит. У всех мнение, что у нас деньги выдают на вес, по полкило в одни руки в месяц... Когда я предлагаю маме поехать домой на такси, она пугается: "Ты что, Танюшка, так сдерут!.." "Так ведь счетчик..." "Да кто их там контролирует! Скажет два рубля, и заплатишь как миленький, такие деньги..."
Дождались автобуса до метро, а от Балтийской – совсем рядом. Вот я и дома, сто лет бы его не видеть... родительский этот дом, начало начал. Нашли мне надежный причал! Те же гнусные рожи на кухне, только что не вызвериваются, не игнорируют, а здороваются. Маленькие такие, самый высокий мне по плечо. Такая популяция выжила в лихие годы некогда славной красивыми людьми России.
Только и сердиться на них как-то грех. Жалкие граждане великого города, северной столицы сверхдержавы. Один костюм и одна пара туфель на главу семьи, ни тебе холодильников, ни стиральных машин. Телевизор один на всю квартиру и тот с линзой.
Маргарита Леопольдовна, по словам ее официального оппонента Савелия Кузьмича, оказалась живучей, как клоп из фронтовой землянки. Пережила разруху, нэп, социализм, блокаду, гибель кота. Такая, пожалуй, и коммунизм переживет. Меня она встретила довольно радушно. Я же ей тогда, после трагической гибели Персика, как только она выписалась из больницы, котенка подарила. Она его, оказывается, с тех пор вообще на кухню, к этим бандитам, не выпускала ни разу. Но меня тотчас пригласила в свою темную вонючую до полного безобразия комнату и гордо показала огромного, жирного от безделия Марсика. Тот мне что-то промурлыкал, когда я его погладила по вздрогнувшей от незнакомой руки спине, спрыгнул на пол, потягиваясь во все стороны. Такой, пожалуй, в кузьмичевую кастрюлю и не влез бы.
Мама мною ужасно гордится. И что я ее на голову выше, что инженер, что вот мне сто пятьдесят рублей, представляете, только в один конец государство заплатило за самолет, чтобы я лично профессоров тут уму-разуму учила. И, главное, что я ей ежемесячно по двадцать рублей перевожу.
Я же в этой затхлой атмосфере долго пробыть не смогла. Попила с мамой чаю и вышла на свою гнусную Дровяную улицу, стараясь скорее с нее свернуть на приличные проспекты. И вообще что-то ну никакой ностальгии и там у меня не было, и тут не проявилось. Город как город. Столько тут всякого было...
***
Ноги сами понесли меня к Технологическому, а оттуда на метро до Чернышевской. А там и Суворовский, а на нем, как серый мрачный ледокол -нужный институт. Тот же унылый вестибюль с телефонными кабинками, тот же вахтер с теми же зелеными пограничными петлицами. Надменный, как все это здание, весь этот родной город. В убежище лучше... Я сдаю в гардероб свой плащ, показываю дежурному мои документы. Тот куда-то звонит. "Зайдите в третью кабину, будете говорить с Александром Дмитриевичем Антокольским."
Профессор был по-профессорски вежлив, но времени у него для меня сегодня, в пятницу, нет. Он предлагает мне на выбор либо прогулять сегодня, а в понедельник с новыми силами с утра к нему, либо изложить сначала суть нашего проекта его референту. Терять времени не хочется. Я соглашаюсь на референта. "Сейчас он к вам спустится, Татьяна Алексеевна. Простите, но у нас сегодня такой переполох, что в отделении даже негде вас принять. Не обижайтесь, ради Бога. Я даже адмиралов иногда вынужден принимать в вестибюле. Моего референта зовут Феликс Ильич Дашковский."
Вот так!.. А я-то думала, что буду избегать, или, напротив, унизительно искать случайной встречи. А тут вот он, собственной персоной стучит каблуками по столичному паркету, в черном костюме, крахмальной рубашке, галстук развевается из-под небрежно расстегнутого пиджака. Референт, ишь ты! Адмиралов принимает в сенях... Человеком стал мой Фелька-барбос, как его неизменно звал Водолазов. Интересно, ему сказали, какая его, Ильича, тут Алексеевна ждет? Быстро же мы с ним до отчеств дослужились... И-интересно-о что это сейчас будет...
Наяву Феликс совсем не романтичен и не демоничен. Парень как парень. Похудел, подурнел. Какой-то стертый что ли. Да нет, ему и в голову не пришло, что это я его жду. Как только узнал издали, тормознул всеми двумя таким резвыми копытами, конечно, потрогал левое ухо правой рукой и наоборот, чтоб не было иллюзий, кто это ко мне спешит. Потом даже сделал неуловимое движение – побежать в обратном направлении. Я уже наблюдала его манипуляции с любопытством.
Вот он взял себя в руки. Долго о чем-то говорит с вахтером. Тот горячо возражает. Феликс лезет в нагрудный карман и что-то показывает вахтеру. Дядька ухмыляется, вертит, я уже поняла, авторучку с раздевающейся красоткой. Наконец, дает Феликсу ключи. Он спускается ко мне по ступеням и широкого улыбается. Господи, да я же за одну эту его улыбку умереть на месте готова!..
"Танечка... А я думал, ну и совпадение, такое имя отчество. А это действительно моя Тайка..." "Ну уж и твоя," – я небрежно подаю ему руку. В огромном зеркале вижу нас обоих. Какая была бы пара, Боже мой! И какое счастье, что я к поездке заказала у старого еврея на Океанском проспекте этот костюм. Я в нем просто как кинозвезда. Да еще такая похвальная сдержанность, высокая прическа, нездешний ровный морской загар, подчеркивающий сверкающие от волнения синевой глаза. Ну-ка, подумай, не продешевил ли? Ведь мы с тобой на равных по карьере, если я не выше. Как-никак, авторский проект от имени крупнейшего завода и ЦКБ при нем представляю. Ожидал ли?
Не ожидал. Растерян. Нашу встречу небось тоже представлял иначе. Что я его выслеживаю, а он снисходительно меня уговаривает смириться. А я безутешно рыдаю, а он меня снисходительно утешает. Бар-р-босина...
Вахтерская в нашем распоряжении. Мы садимся на продавленный и засаленный дежурный диван, рядом чайник, немытые стаканы в подстаканниках, как в поезде, на котором мы ехали когда-то в Севатополь. "Как в купе, помнишь, Тайка, – тихо говорит он, осторожно беря меня за руку. – Ты меня вообще-то вспоминала?" Еще бы! Знал бы он, чего мне стоила эта разлука! "Тебя? – я оглядываю его с головы до ног. – Конечно, Ильич. Ведь немало было чего вспомнить. А ты?" "И я тебя все время вспоминаю, Алексеевна, берет он мой тон, но рука, сжимаюшая мою кисть говорит совсем другим тоном. Да и моя рука такие ему токи выдает...
Наконец, наши глаза встречаются, и мы тотчас кидаемся друг к другу, задыхаясь от оглушающего поцелуя. Когда он откидывается на спинку диванчика, я его не узнаю. Таким жалким я его никогда даже не представляла. – Что мы наделали, – шепчет он. – Господи, что я наделал!.."
Я же вообще не могу придти в себя, наклонилась к своей модерной юбке и содрогаюсь от рыданий. "Я всегда любила только тебя, – говорю я те слова, что мне запретил врач после того приступа в мужской день. – Только тебя! Ты один для меня на всем белом свете..." "И я!.. – кидается он на колени передо мной на заплеванный пол. – Я, без пяти минут отец своего ребенка, люблю только тебя."
Я встаю, поднимаю его за локоть, усаживаю на прежнее место и открываю свой чемоданчик. "С ума сошла, – поражается он. – Я и думать не могу о делах!" "Дурак ты мой, – я достаю их бокового карманчика подаренную как-то Ариной заветную плоскую флягу, из другого – раскладные стаканчики. – За встречу, родной. За твою Тайку, за моего Феликса, на ком бы ты ни женился, и за кого бы я ни вышла." Коньяк обжигает все внутри, но приводит нас в себя.
"Так ты тоже... За кого же?" "Ты его не знаешь, – старательно вру я. -Достойный человек. Он все о нас с тобой знает." "Все?.." "Ну, я же не ты. Конечно, не все. Но знает." "Таня, скажи только одно. Он тоже еврей?" "Конечно. Куда мне от вас деться? Я теперь активная сионистка. Меня даже в КГБ допрашивали." Он вдруг смертельно бледнеет, выхватывает мою флягу и пьет прямо из горлышка.
"Феличка, – сжимаю я его руку. – Что ты себе вообразил! Ничего страшного. Поговорили, попугали и сразу же отпустили... Я же ничего и не успела сделать противозаконного. Выступила на митинге "Руки прочь от Каира" в защиту Израиля..."
"С ума ты сошла! Ничего себе – ничего противозаконного! Да здесь за такое!.. Даже не представляю... лагеря!.. Господи, нам-то с тобой какое дело до этого Израиля! У нас совсем другая Родина. Да гори он синим пламенем... это... прости, Таечка!.. Совершенно чуждая нам страна. Я недавно говорил с одним возвращенцем. Там и евреев-то нет, если не считать каких-то черномазых иудейского вероисповедания и ряженных – фанатиков с пейсами. Все вокруг тупые, наглые и агрессивные. Даже нам, чистокоровным советским евреям, там места нет, а уж к нашим нееврейским родственникам там вообще относятся чуть ли не как к жидам в Царской России." "Пропаганда?" "Нет, Тайка! Будь осторожна. Это у сионистов пропаганда, что нас там ждут. Мы нужны одной-двум организациям, наживающимся на алие..." "На чем?" "На эмиграции, которую они фальшиво называют репатриацией, восхождением из галута, на иврите – алией." "А галут это что?" "Тайка, ну какая же из тебя, к черням, сионистка! Элементарнейшей терминологии не знаешь. Галут – пребывание евреев на чужбине, даже если они, как мы, на этой "чужбине" родились в десятом поколении. Дашковские, да будет тебе изветсно, служили еще Ивану Грозному, есть упоминание в хрониках! А, по раскладу сионистов, тут, у себя на родине, мы в галуте, а там, в черте-кем для нас организованном гетто-Израиле, видите ли, дома. А на деле..." "То же самое мне говорил кагэбешник. Так кто же врет?" "Те больше наших." "А правда где?" "Для каждого своя. В меру воспитания и культуры. Та страна – для евреев-жлобов, гордящихся своей беспринципностью, подлостью, наглостью и торгашеством – качествами, за которые нас веками ненавидели все народы на земле. А эта – для евреев-подвижников, созидателей, снискавших нам всемирное уважение. Тебе же просто повезло, что твой демарш случился не в Ленинграде, где КГБ куда строже, что ты русская и что твой муж, скорее всего, пока не замешан нигде всерьез. Не слушай никого, Танюша, а то из-за совершенно чуждых для тебя ценностей так влипнешь, что наши с тобой фантазии..." "Феля, у меня нет никакого мужа." Он моргнул и стал меня целовать, как умел только он, сжав мои виски своими тонкими нежными пальцами и намеренно сгибая во все стороны мой нестандартный нос.
И тут раздался едва знакомый мне голос: "Егорыч, где Дашковский и девушка с Дальнего Востока?" "Антокольский," – шепнул Феликс, и мы замерли, прижавшись друг к другу. Оба растерзанные, заплаканные, на его лице помада, которую я стала лихорадочно стирать платком. Мой элегантный костюм перекошен, юбка вся в слезах и соплях.
Вот это номер при встрече представителя завода со светилой отраслевой науки! "Ушли, – старательно врал вахтер. – Он ее в кафе повел. Говорит, не здесь же беседовать о делах." "Глупости! О таких делах тем более нельзя говорить в кафе! И он это не хуже меня знает. Куда они пошли? В какое кафе?" "Ей-Богу не могу сказать точно, Сан-Дмич... Не сказали мне." "А кто у тебя в вахтерке?" "Н-никого... Строжайше..." "Тогда открой." "Так ведь там неубрано у нас..." "Ничего, я стерплю. Ага, так я и думал. Так вот кто эта Алексеевна! Выходите, Таня. Я вас отлично помню по вашей защите диплома. В вас так влюбилась вся госкомиссия, что и не слышала, что вы там докладывали. А я из-за вас получил только что нагоняй от Первого отдела, – Феликса он демонстративно игнорировал. – Я не сразу понял, что именно вы нам привезли, а тут нашлось кому и подсказать и стукнуть куда следует. Прошу прямо ко мне. Не беспокойтесь, там есть где привести себя в порядок. Вас же, Феликс Ильич, прошу вернуться в отделение и ждать моего вызова. Тоже причешитесь и умойтесь где-нибудь. Черт знает что... Я конечно и сам был и молод, и страстно влюблен, но не дождаться конца рабочего дня, общаться в такой антисанитарии... Прошу со мной, Таня."
"А как вы, Александр Дмитриевич, догадались? – спросила я, пока мы шли по широкой лестнице и по строгим коридорам "института только для белых", как выражался об этом НИИ Дима Водолазов. – Мы вполне могли уйти и в пирожковую." "Мир не без наблюдательных и благожелательных людей. Вы лучше скажите, как вы ухитрились скрыться во Владивосток, когда я вас рекомендовал к нам за вашу работу по пограничному слою? Вы что, там своей работой в ТИНРО кого-то заинтересовали?" "Даже и не пыталась. Я давно забыла о гидродинамике. Конструкция корпуса тоже очень интересно." "Да, и вы в ней более, чем преуспели. Но не логичнее ли этим же заниматься в лодочном бюро, чем в судоремонтном." "Никакое мы не судоремонтное, – обиделась я за родное ЦКБ. – Две недели назад уникальное судно спустили по нашему проекту. Кстати, по авторскому свидетельству нашего главного конструктора Иосифа Аро..." "Знаю я об этом проекте. Ваша идея гораздо интереснее. Прошу, – ввел он меня в приемную. – Мы займем кабинет Пал Иваныча, – сказал он респектабельной секретарше. – А вы займитесь нашей гостьей. Ее... машина на улице обрызгала."
Мадам с изумлением осмотрела мое опухшее от слез лицо, красные глаза, явно зацелованные губы, подозрительный след на шее, пожала плечами и провела в директорский блок с душем и туалетом.
Феликс вошел, когда я уже почти все рассказала. Я зря удивлялась, что мне не велели брать ничего, кроме бланков договора. Все чертежи и расчеты по лодочке были пересланы по линии Первых отделов. Сейчас местный начальник этого всесильного подразделения молча таращился не столько в бумаги, сколько на меня. Отставник, седой симпатичный дядька, в четыре ряда колодки орденов на сером пиджаке. Антокольский сжато и очень толково (надо же так быстро схватить суть!) передал своему референту содержание проекта. Феликс изумленно поглядывал на меня, словно рыбка вдруг голосом молвит человечьим и, к тому же, оказалась золотой.
"Так кто автор первоначальной идеи? – не выдержал он. – Ведь это революция в подводном судостроении!.." "Я вас вызвал, Феликс Ильич, – тихо и грозно сказал профессор, – прежде всего для того, чтобы вы знали, что единственным автором этой удивительной идеи является Смирнова Татьяна Алексеевна, а не... вы сами знаете, кто у нас охочь до мастерских переделок чужих заявок. Вы, как мне кажется, друзья с Таней..."
"Бывшие однокурсники," – бегло взглянул не меня Феликс. "И любовники, вдруг добавила я. – Если это тоже имеет значение для теории проектирования глубоководных лодок..." "И об этом наслышан, – спокойно сказал Сан-Дмич. -Более, чем мне это интересно. Достаточно было одному из моих молодых специалистов увидеть вас в нашем вестибюле, как уже полетели доносы с комментариями. Но я хочу вам все карты сразу выложить на стол, Таня." "Не надо. Я в курсе дела, что головные институты паразитируют на пионерных идеях из провинции, которые мы принуждены посылать вам на рецензию, прежде чем проектом займется владелец госбюджета – министерство, так?" "Увы. Дальше." "Дальше – вы это знаете, даже воров по имени отчеству, но не привлекаете, иначе захиреет ваше заведение, так?" "Ого! Вот это дальневосточный характер! Она всегда была такой, Феликс?" "Она стала еще лучше, – сиял мой любимый, не сводя с меня восхищенного взгляда, хотя я уже чувствовала, как вертится от всего этого спектакля мой проклятый нос. Пусть Феликсу это по-прежнему нравится, но Антокольскому-то каково! – Я думаю, что у нее информация касается не нашего ЦНИИ, а..." "Ценные научные идеи иногородних толкаем сами?" – процитировал профессор расшифровку названия института технологии судостроения, с которым вечно судились изобретатели с нашего завода и из ЦКБ. "Так вот, я вам лично гарантирую, – положил мне на руку свою невесомую сухую ладонь благородный патриарх с внешностю британского аристократа, – что ничего подобного ни здесь, ни в министерстве, ни при сотрудничестве с ЦНИИТС с вашим проектом не случится. Мы долго и тщетно искали выход в прочности, а тут такое изящное и оригинальное решение! Корабелка может гордиться такими выпускниками! Феликс Ильич, вы поняли? Все ваши недюженные способности – на охрану прав инженера Смирновой. Вас же, Татьяна Алексеевна я почту за честь видеть в числе моих аспирантов. Вы сколько работаете по распределению?" "Полтора года." "Отлично. Через полтора года прошу к нам. Специализация, тема – на ваш выбор. Скучаете небось по Ленинграду?" "Отнюдь. Но я очень польщена вашим предложением. И особенно формой, в которой оно сделано, хотя пока никакой научной карьеры не планирую и ничего вам насчет себя не обещаю. В Ленинграде же мне нравится меньше, чем во Владивостоке." "Вот в этом я позволю себе усомниться, – засиял профессор своей британской улыбкой. -Ленинград ничем не заменим!" "Как кому." "Ладно. Время пока работает на нашу с вами совместную работу. Вы свободны, молодые люди. В понедельник -обсуждение. А пока... покажите нашей гостье город, Феликс Ильич."
***
Первый человек, которого мы встретили в коридоре, была Элла Коганская. В зеркале, у которого она безусловно терпеливо ждала нашего выхода на эту сцену, я увидела нас троих. Я не очень представляла здесь четвертую – Дину Богун-Дашковскую – но среди присутствующих дам, если без ложной скромности...
Я вспомнила мои фантазии на лыжной прогулке в уссурийской тайге по поводу их союза. Пусть и не со мной, но хоть не с ней!..
Людоедка Эллочка фальшиво ахала, как я элегантно выгляжу, какая я загорелая, не в Крыму ли отдыхала? Что ты, отвечаю, у нас там свой Крым, на дому. Никуда и ездить не надо. Море у самого крыльца.
Она демонстративно прижималась к уже и не ее, и не моему Феликсу и таращила свои лживые круглые глаза у переносицы. Как дала бы в них вот так двумя пальцами!.. Вот было бы забот профессору и его референту...
Но не зря я у этих тварей хорошую школу прошла в Севастополе. Я ей еще и не так улыбалась и не такие еще комплименты отпускала, причем с таким откровенным подтекстом и с такими синими брызгами из глаз, что Феликс смотрел на меня почти со страхом, а эта дура таяла, словно я ее хвалю искренне. Женщина вообще в этом плане просто жаждет быть обманутой и чем наглее, тем ей приятнее... Элла до того расчувствовалась, что пригласила меня сегодня к ним на званный ужин. Естественно, не в мою честь, а ради как раз гостящих в Ленинграде родителей Феликса. "В тебя, Таня, Илья Арнольдович просто влюблен, – чирикала она. – Без конца меня расспрашивает, как там эта потрясающая блондинка, что он как-то отвозил в аэропорт..."
А что? Вот это идея! – даже зажмурилась я. – Будь я поумнее и поподлее, не упустила бы своего шанса. Пошла бы на этот ужин специально, чтобы охмурить отставного полковника. Это же так просто делается. Всего то и делов – "по рассеянности" блузку не застегнуть. А потом случайно наклониться над ним и плеснуть чем надо в глаза. Я сейчас в расцвете, в теле, формы сработали бы на убой, особенно, если такой загар еще и полоской белой кожи подчеркнуть.... Полковник тут же одуреет от неслыханной свежатинки с девчатинкой. А дальше и того проще. Я его отбиваю у, мягко говоря, недоброжелательной ко мне Казимировны, и вот этого холеного сынулю с его Диночкой лишаю кредита! Пусть живет на свои референтские сто десять в месяц. Внучке или там внуку, так и быть, отслюню тридцатку в месяц на конфеты. Софочке же мы с Арнольдычем от нашего дома с садом, естественно, грубо и веско откажем. И вообще нафиг нам дом в Севастополе! Что я там забыла? "Молодого" мужа я увожу в свое убежище. Там за стоимость севастопольского дома такой можно особняк купить на Седанке! И на яхту останется, колин бот обогнать с приветом. Вот всем сразу и отомщу. И всего-то что от меня требуется, так это во-время над ним наклониться на этом е.. пардон званном их ужине.
***
На улице моросило. Мы раскрыли зонты. Даже в костюме и плаще было зябко. Феликс долго не решался взять меня под руку. Не спрашивал, куда я его веду, не предлагал никакого маршрута. А, собственно, куда это я могла еще вести в "родном Ленинграде" любимого человека, кроме как в свою конуру среди еще четырех таких же комнат для семей граждан великого города в нашей квартире. Таких ленинградцев второго сорта две трети его населения в своих коммуналках и общагах.
Короче говоря, мы свернули на мою Дровяную и оказались в этом аду, который я, по мнению профессора Антокольского, должна считать любимым городом, а, по не менее уважаемому и очень императивному мнению такого интеллигентного до поры до времени Андрея Сергеевича – своей единственной и любимой Родиной. За эти вот вечно закупоренные годами из-за смрада с помойки двойные рамы я должна была при случае лечь моим прекрасным телом на подходящую, с точки зрения родной партии и не менее обожаемого правительства, амбразуру, чтобы Казимировна могла меня презирать уже посмертно...
Судя по всему, однако, не только она. Эйфории Феликса хватило только до нашего жуткого двора. Он, весь дрожа, обнимает меня, целует и отстраняется. "Прости меня, Таня, но туда я не пойду. Это выше моих сил! Думай обо мне что хочешь, но я никогда не смогу еще раз пересечь этот двор!.."
"А чего тут думать, Ильич, – беру я себя в руки. – Пообщались, вспомнили старую яркую любовь и будет с нас. Спасибо, что хоть проводил. Каждый может только то, что может. Тебе тут действительно не место." "Тебе тоже, Таня! – горячо заговорил он. – Забирай с собой свою маму и никогда не входи сюда!" "Какой же ты заботливый, любимый. Вот уж кому спасибо, так это тебе!.. А ты бы у нее спросил. Или хоть у меня, предлагала ли я моей единственной в этом мире родственнице такой вариант. Уж так работать как в своем гастрономe, она бы смогла и во Владивостоке. Ей уже лет пятнадцать не нужен ни Эрмитаж, ни Дворцовая набережная, ни вообще это ваше Петра творенье. Вот эта достоевщина, а не респектабельный Ленинград профессора Антокольского и референта Дашковского – и есть ее родина, с маленькой буквы. До свиданья, Ильич. До понедельника. Привет жене и всем приличным людям на званном ужине."
Теперь была моя очередь стучать каблуками по нашему проклятому двору, а его – смотреть на меня издали, пока я на захлопнула за собой дверь нашего подъезда с выцарапанным на ней лет десять назад коротким и емким словом...
Когда я выглянула сквозь грязные стекла, Феликса в проезде уже не было.
***
Мама тревожно и близоруко щурилась на меня, одеваясь у зеркала нашего шкафа – идти на свою постылую опасную для полуслепого человека работу. "Что-нибудь случилось, Танюшечка? – жалко спросила она. – Тебя обидели?" "Что ты, мама! Наоборот, пригласили в аспирантуру. Сам Антокольский меня принимал в директорском кабинете, представляешь?" "А что? Почему бы не принимать? Ты инженер, талант, красивая женщина... А плакала тогда чего? Я же всегда вижу. И носик твой для меня с детства барометр. И глазки совсем потемнели. Неужели Фельку твоего встретила?" "Встретила, мамочка. От него как от смерти не уйдешь!.." "И он тебя, конечно, снова предал?" "Он не может меня уже предать. Он женатый, скоро ребеночек родится. Проводил до самого нашего милого двора и..." "Зайти побрезговал!.. Не для нас с тобой такой парень, Таня! Он совсем другой, пойми..." "Ладно, мама, – сменила я тему. -К папе нельзя в эти дни, что я здесь?" "Можно, – расцвела она. – Как славно, деточка, что ты о нем спросила! Я все думаю, спросит – не спросит. И про себя решила – не спросит, так и не надо!.. В воскресенье ему дали со мной свидание." "С нами, мама! Я так рада!.."
***
Но до воскресенья еще надо было дожить с этой пятницы... Мама ушла во вторую смену. Я переоделась в домашнее, сделала уборку, вымыла окна у нас в комнате и на общей кухне под ворчание Тамары Леопольдовны. Но было светло и рано, а девать себя решительно некуда. Тем более, что опять на меня накатило...
Мой Феликс ушел от меня к своей жене. Я села на наш плюшевый диван и охватила голову руками. Все поплыло перед глазами.
"Сестренка, нет страшного на свете. Все рано или поздно решается в этом мире в ту или в другую сторону. Иди и забери его! Увези сюда к нам. Только он тебя, ей-Богу, не стоит..."
"Это подло с твоей стороны, Смирнова, и не по-комсомольски! Впрочем, я лично от тебя и не ожидала ничего другого. Иди же! Иди, если у тебя нет ни совести, ни самолюбия. Тебе же сказали, что он любит свою жену все сильнее, а после рождения ребенка вообще о тебе забудет. Иди, разрушай решившую стать счастливой семью, твори зло, потом раскаешься, но будет поздно. И он раскается и тебя же, стерва, водненавидит..."
"Танька, иди ты!.. Вот это номер... Даже не знаю, что вам и сказать, поросятам..."
"Так у тебя вообще мужика не будет в жизни! Плюнь, не сомневайся. Она тебя, а ты ее. Я именно так Коленьку моего и получила. Иди прямо туда, Таня, будь решительнее, за любимого мужика надо драться!"
"Я так в вас разочарован, Татьяна Алексеевна, прямо не нахожу слов... Ведь разбить семью может только очень безнравственный человек. Впрочем, это не мое стариковское дело. И на наши научные отношения ваше решение не повлияет. Удачи вам, Феликс Ильич, на новом месте..."
А ноги сами несут меня черт знает куда... Естественно, мне было не до того, чтобы кого-то там охмурять и отбивать. Мне просто надо было немедленно увидеть Феликса, все равно где и с кем...
***
"Девушка, вам нехорошо? Позвольте, как же можно сидеть на холодной лестнице? Нет-нет, никаких "я сама". Феликс! Спустись, пожалуйста, к нам. Что вы там все столпились? Тут какой-то девушке дурно стало в нашем подъезде... Надо помочь ей зайти к нам и вызвать скорую. Ну что ты стоишь, как истукан, сынок? Мне что ли ее поднимать с моим ишиасом? Что вы все на меня уставились?.. Господи! Так это и есть... Смирнова? Феликс!! Ты хоть скажи, Дина!"
"Это и есть Таня Смирнова, папа!.. Неужели ты ее забыл? Она же ночевала как-то у нас, ты же с нее глаз на сводил утром, даже мама приревновала. Теперь эта хищница пришла сюда за моим мужем! Элла мне все о ней рассказала. Господи! Да прогоните же ее отсюда хоть кто-нибудь с ее фальшивым обмороком! Я же врач, я проверила по состоянию зрачков. Это просто спектакль!"
"Перестаньте, наконец преследовать моего сына, дрянь! Неужели вам не ясно, что вы никогда, ни при каких ваших грязных уловках не войдете в мою семью! И перестаньте нам тут симулировать. Вас тут все знают и никто вам верит..."
"Подождите, Соня. А вдруг... Вам действительно плохо, Таня? Я совсем сошла с ума от этой ревнивицы... Да уйди же ты в квартиру, Диночка!" "Не уйду, мама, пока она не уйдет! Слышишь? Убирайся вон! Тварь, жалкое двуногое животное! Блудливая кошка!"
"Она не кошка, она – развратная сука!" "Элла, тебя тут нехватало!" "Семен Борисович, уж я-то ее лучше других знаю! Бездарная комедиантка!.."
"Что у вас тут происходит, а?" "Илья, ты пьян! Ну-ка марш обратно! Я кому сказала, а? Повторять не буду!.." "Отставить! Всем – смир-р-но! Кру-гом. Кто это тут сидит? Что?... Таня!.. А мы тут как раз только что... Ну-ка все вон отсюда во главе с моим ублюдком! Стоит, вытаращился. Вырастил я "мужчину"!"...
***
Меня поднимают сильные руки, прижимают мокрым холодным плащом к белой рубашке, за которой прямо пылает плотное тело отставного полковника. Он несет меня не вверх, на растерзание обиженных семей, а вниз, под порывы холодного ветра с моросящим дождем. "Такси! – оглушает меня прямо в ухо командирский бас. – В скорую..." "Арнольдыч, милый, не надо в скорую... Домой, пожалуйста... Только там мои таблетки... От других мне только хуже..." "Адрес, быстро, пока ты в сознании!.." "Дровяная восемь, квартира один, первый этаж."
"Ключ? Где у тебя ключ?" "Нет, не в сумочке... В кармане плаща... Нет во внутреннем кармане! Осторожнее..." "Господи, какая женщина! Где таблетки? Таня, не засыпай, пожалуйста..." "В чемоданчике... Там кармашек... В желтой коробочке, две сразу... Вода в графине... свежая, я сегодня меняла... Какая вкусная невская вода!.."
***
"Да не бойся ты! Тебе просто необходимо снять с себя мокрое. Иначе продрогнешь и протудишься. Которая постель твоя? Так, вот вижу и грелочку... А где чайник? Которая плита ваша?" "У окна... левые две комфорки."
"Ну, тебе легче? Чайку горяченького с медом, просто необходимо. Приподнемись-ка. Вот так. Не торопись, он горячий. Сейчас бы вам стопочку..." "Н-н-несовместимость..." "Понял. Потом помянем эту твою болезнь. Нет, ну какая же скотина этот Феля! Стоит! Его подругу поносят..." "Что вы, Илья Арнольдович... Он просто растерялся. Это я виновата, приперлась... А ведь я не просто пришла, меня Элла пригласила... И я хотела всем объявить, что больше на Феликса не претендую. Честное словно, никаких прочих намерений не было. А тут приступ. Уже год как не было... Простите меня и спасибо вам большое. Вы – человек..."
