Текст книги "Сторож сестре моей. Книга 1"
Автор книги: Ширли Лорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Они завтракали в элитном клубе «Ф-стрит», членом которого Чарльз стал только что, а Бенедикт – еще со времен президентства Трумэна.
– Кто бы ни занимал председательское кресло за отца, он должен принимать окончательное решение по всем вопросам. Даже страшно подумать, какая это ответственность. Мне до сих пор не понятно, как отец может спать по ночам, – сказал Чарльз. – Даже мне иногда не спится, когда я начинаю думать о том, сколько всего ложится на его плечи. Я даже мысли не допускаю, что когда-нибудь смогу заменить его. Я хочу сказать, посмотри на нас. Ты в состоянии представить, чтобы отец взял тайм-аут, чтобы отметить заключение столь незначительной сделки по поводу недвижимости, какую мы только что завершили? – Чарльз застенчиво посмотрел на Луизу. – Если честно, я не ожидал, что ты согласишься с моим предложением воспользоваться преимуществами моего нового статуса члена клуба «Ф-стрит» и побаловать себя ленчем на досуге.
– Мы это заслужили, Чарли. Мы никогда не завтракали вместе. Сегодня у нас праздник. – Он сидел напротив за столом, покрытым идеально накрахмаленной, белоснежной скатертью, и, глядя на него, Луиза спрашивала себя, осознает ли он вообще, что она – женщина. Неужели он думает о ней только как о жене своего отца или как о создательнице фирмы «Луиза Тауэрс»? Что он думает о ней, если вообще думает? Понимает ли он, что между ними разница всего в три года, семь месяцев и девять дней? В какой-то степени ей было стыдно, что она взяла на себя труд подсчитать их возрастную разницу до одного дня. Неужели он не видит, как она счастлива просто сидеть с ним вдвоем и есть практически безвкусные бараньи котлеты? Неужели он не замечает разницы между напряженной Луизой в Нью-Йорке и Луизой, расслабившейся здесь, в неофициальной обстановке?
Она вздохнула про себя. Наверное, нет, слава Богу.
Бенедикт должен был приехать сегодня во второй половине дня, так как они получили приглашение на обеденный прием в Белом доме в честь президента Франции. Их присутствие будет отмечено во всех колонках светской хроники. «В высшей степени преуспевающие (или элегантные, или изысканные) мистер и миссис Бенедикт Тауэрс», – напишут газеты, или нечто в этом духе. Какие бы эпитеты ни употреблялись, они непременно будут хвалебными, так как мистер и миссис Бенедикт Тауэрс стали одной из супружеских пар, которой больше всего восхищались и завидовали в Америке, пользовавшейся особым расположением при дворе Кеннеди; однако Луиза не задумывалась о том, что наденет к семи часам вечера, когда она должна быть при полном параде. Ее волновало, как она выглядит сейчас, с волосами, тщательно уложенными в сложный узел на затылке, стянутым изящным изумрудно-зеленым бантом в точности того же цвета, что воротник и манжеты безупречно белого льняного костюма.
Она постаралась сосредоточиться на том, что говорил Чарльз.
– Иногда ты чувствуешь, что ответственность тяготит тебя, Чарли? Ты именно это пытаешься мне сказать? Тебе кажется, что от тебя ждут слишком многого как от сына и наследника?
Он криво усмехнулся.
– Знаешь, Луиза, смешно, но я только что сообразил, что начал говорить с тобой так, как привык разговаривать только со Сьюзен. – Он поколебался немного, а затем быстро добавил: – Я не жалуюсь, ничего подобного. Сьюзи слишком озабочена своим будущим материнством, курсами, где объясняют, как правильно рожать, и прочей чепухой.
Какой-то миг Чарльз смотрел на нее так пристально, что Луиза начала нервничать и одновременно почувствовала волнение, словно этот взгляд что-то значил, свидетельствовал о возникновении чего-то особенного в их отношениях, но нет, его взгляд ничего не означал и не должен был ничего означать.
– Я сразу понял, почему отец хотел быть с тобой… почему он женился на тебе. Возможно, именно благодаря тебе у него хватает сил на все, что он делает. – Чарльз снова весело рассмеялся. – Благодаря тебе он остается молодым.
В свое время она была бы очень признательна за эти слова. А сейчас, сознавая, насколько непрочным стал ее брак, она почувствовала себя обманщицей, потерявшей рассудок обманщицей, которая стремится к недостижимому, к человеку моложе и добрее, а главное, более душевному, чем Бенедикт, к человеку, каким Бенедикт мог бы быть и, вероятно, был много лет назад, к человеку, каким оказался его сын Чарльз, так сильно похожий на отца внешне.
Луиза постаралась изобразить улыбку, которая, как она надеялась, была со значением, тогда как Чарльз просто и бесхитростно делился с ней своими чаяниями и сокровенными мыслями.
– Мне по-настоящему нравится работать с тобой, Луиза. Мне нравится, как ты думаешь. Знаю, ты любишь все, что связано с косметикой, и я тоже. Раньше я уже говорил тебе: работая только в этом отделении «Тауэрс», я чувствую себя абсолютно на месте. Полагаю, я неплохо разбираюсь в женщинах и понимаю их неуверенность в себе, когда речь идет об их внешности. Ты научила меня. Планирование, изучение потребительского спроса, производственные совещания – я с удовольствием занимаюсь всем этим. Не думаю, что отец поймет, насколько мне это нравится; вот почему я не говорю ему. А я не хочу, чтобы он перевел меня в другой отдел. Именно ты показала мне, где мне следует использовать свои способности.
Луиза почувствовала, что краснеет от удовольствия.
– Я просто счастлива слышать это, Чарли. Словно я… получила подарок, дивиденды.
– Дивиденды? – Он снова пытливо посмотрел на нее. – Ты должна все время получать дивиденды за то, что сделала и делаешь в области косметики. – Он неловко задвигался на стуле. – Надеюсь, ты не обижаешься из-за того, что не входишь в совет директоров компании. – Он замялся, потом торопливо добавил: – Конечно, моя мать тоже не была членом совета, однако она не принимала никакого участия в делах фирмы. Вероятно, ты не знаешь, но и моя бабушка – тоже. Отец много раз рассказывал мне, как много плодотворных идей она предложила, когда дед начал расширение «Тауэрс», превратив в нечто значительное – хотя, естественно, не в тех масштабах, как это сделал отец. Когда я вырос, то часто думал, что бабушку, должно быть, ужасно раздражало, что мужья пятерых сестер деда были приглашены в совет только потому, что удачно женились. Счастье еще, что у деда не было братьев!
Престарелый официант со старческой, нетвердой походкой, напоминавший, скорее, верного слугу семьи в английском загородном имении, подошел и торжественно спросил, не желают ли они заказать острый омлет, десерт, великолепный стильтон [25]25
Сорт жирного сыра.
[Закрыть], и добавил, широко улыбаясь:
– Или всего понемногу, сэр? Мистер Тауэрс, миссис Тауэрс?
Луиза почувствовала, что покраснела. Мистер и миссис Тауэрс. Она поспешно покачала головой:
– Только кофе, пожалуйста.
Чарльз заказал омлет, тосты с грибами, а на десерт – кусочек стильтона.
– Могу ли я порекомендовать вам превосходный марочный портвейн, мистер Тауэрс?
– Разумеется, можете.
Когда официант, отметив заказы, отошел, Чарльз и Луиза тихо рассмеялись, точно заговорщики.
– Превосходный марочный портвейн за завтраком? Кажется, мне начинает нравиться членство в этом клубе, – сказал Чарльз. – Словно я опять побывал в Лондоне. О чем мы говорили? Ах да, совет директоров! Наверное, ты знаешь, у отца в связи с этим постоянно проблемы с Норрисом. Мой дед учредил «Тауэрс» как семейную фирму, закрыв посторонним доступ в правление, но он едва ли мог представить, какой огромной станет компания в будущем. – Чарльз откинулся на спинку стула и принялся загибать пальцы, будто опасаясь что-то упустить. – Давай посмотрим: пятьдесят фабрик, не меньше, по всему миру, десять исследовательских центров, целая сеть, объединяющая тысячи коммивояжеров и специально обученных людей – знаешь, это те, кто обращается к врачам и в больницы и продает им медикаменты.
Луиза кивнула. Естественно, она знала все, о чем он ей рассказывал, но она не остановила его, дожидаясь, когда он перейдет к сути дела. Она уже догадалась, о чем пойдет речь.
– Откровенно говоря, мне кажется, что отцу следует подумать о том, чтобы в порядке исключения, как, например, в случае с Норрисом, вводить в состав правления посторонних. Когда я сам стал членом совета директоров в прошлом году, я заикнулся об этом, но мне чуть не оторвали голову, так что, вероятно, такого не произойдет, по крайней мере не… – Чарльз не закончил фразу. Смущенно помолчав, он продолжил: – Но ты – идеальное исключение; возможно, когда-нибудь правила изменят ради тебя – как для наиболее ценного для фирмы представителя семьи.
Луиза отметила, что он почувствовал себя неловко, наверное, сожалея, что вообще заговорил на эту тему. Неужели он проверяет ее? Доложит ли он об ее реакции своему отцу?
– Я имею в виду, что ты никогда не станешь раскачивать лодку, продавая акции, – честно продолжал Чарльз. – Ты ведь знаешь, они не могут быть проданы – у нас очень закрытая корпорация. Это возможно только, если проголосуют все члены правления. А отец никогда не сделает такой шаг.
Пора остановить его.
– Чарли, дорогой, я никогда не рассчитывала войти в совет директоров.
Она не кривила душой. Ей это просто не приходило в голову. Все ее надежды сводились к тому, чтобы Бенедикт не изменил первоначальное соглашение, которое они заключили, когда на Шестьдесят второй улице в Ист-сайд открылся первый «Институт Луизы Тауэрс». «Мы партнеры, пятьдесят на пятьдесят, – сказал он тогда. – Твой талант, любимая, мои деньги». В тот момент она не задумывалась, откуда шли деньги – из собственного кармана Бенедикта или из «Тауэрс фармасетикалз»; для нее это означало одно и то же. Она не задумывалась о многих вещах потому, что была невероятно неопытной и наивной.
Хотя Чарльзу она призналась бы в этом в последнюю очередь, но все чаще и чаще она лежала по ночам без сна, задаваясь вопросом, каково же истинное финансовое положение «Луизы Тауэрс» сейчас, когда фирма выросла почти так же феноменально быстро, как и «Тауэрс фармасетикалз» в свое время, после возвращения Бенедикта с войны.
Луиза знала, что за пределами семьи все друзья и знакомые считали, будто косметический бизнес в равной степени принадлежал как ей, так и Бенедикту, но она не контролировала финансовую сторону дела и даже не знала, какой статус имеет компания. Оставалась ли она по-прежнему независимой?
Она помнила, что вначале Бенедикт рассматривал «Институт Луизы Тауэрс» как ее игрушку, и тогда она не стала его разубеждать. Она горько упрекала себя за то, что ей потребовалось много времени, чтобы понять: раз продажа «Открытия» проходила через главный офис, а затем Дэвид Ример и позднее – Чарльз начали работать целиком и полностью на «Луизу Тауэрс», то, возможно, дочерняя фирма будет проглочена своим могущественным патроном. Она пока еще не знала, но однажды, в скором будущем, она твердо намерена узнать точно, в каком положении находится.
Как и следовало ожидать, ей было стыдно признаться, что она не получала настоящего жалованья, а имела только неограниченный счет на личные расходы и что до последнего времени она считала себя полностью вознагражденной за труды роскошными подарками ко дню рождения и на Рождество. Смешно, в какой восторг она приходила от одного факта, что у нее есть собственный счет в банке; ведомости посылались в офис Бенедикта, так что ей никогда не приходилось подсчитывать свой баланс. Если счета были на сумму ниже пяти тысяч долларов, Бенедикт просто звонил и говорил ей, что он «оприходовал их». Она не имела никакой независимости в подобной ситуации, но только сейчас Луиза это поняла.
– Что ж, я рад, если так.
Луиза вздрогнула, услышав одобрительное замечание Чарльза. Рад? Чему? Ах да, ее ответу на вопрос о совете директоров. Невольно она почувствовала себя обманутой. Независимо от того, что она испытывала к нему, нравился он ей или нет, но в этот миг она отчетливо осознала – в действительности Чарльз был истинным Тауэрсом. «Что ж, я рад, если так». Она сразу узнала в голосе Чарльза категорический тон Бенедикта, которым он как бы подводил итог дискуссии. Это свидетельствовало о том, что он больше не видит причины беспокоиться о ее чувствах по поводу членства в совете директоров. Она не была урожденной Тауэрс, так что он немедленно принял как должное, что она никогда не надеялась, что с ней станут считаться.
– Я к тому все это говорю, что не представляю, смогу ли когда-нибудь занять место отца и принять на себя всю полноту ответственности, – продолжал Чарльз, уплетая стильтон. – Руководить целой империей – просто не по мне, а «Тауэрс фармасетикалз» есть не что иное, как колоссальная империя, охватывающая множество регионов, которыми управляют компетентные директора, во многом гораздо компетентнее меня, и все смотрят на одного председателя в Нью-Йорке и ждут от него окончательных решений.
Так как Луиза молчала, он откинулся назад, возвел глаза к небу и улыбнулся.
– Будем надеяться и молиться, что Сьюзен получит то, чего хочет больше всего на свете, – сына. Она уверена, что у нее родится сын потому, что у нее низкий живот клином и ребенок непрерывно толкается, или есть еще какие-то безошибочные приметы.
Луиза улыбнулась в ответ.
– Ты имеешь в виду, что внука можно с рождения готовить к тому, что когда-нибудь он займет пост твоего отца в Нью-Йорке?
– Именно. Ни секунды не сомневаюсь, что моя сестра только об этом и думает. – Чарльз сочувственно дотронулся до руки Луизы. – Я не собираюсь снова заводить речь о совете директоров, однако должен предупредить, что Дэвида Римера как мужа Сьюзен скоро, наверное, введут в состав правления, но пусть тебя это не волнует. Римера будет всецело занимать основное направление работы «Тауэрс»: лекарства, нитраты животного происхождения и связующие элементы, пестициды и…
Чарльз, раскрасневшийся от портвейна, попытался вспомнить какое-нибудь еще вещество, производимое «Тауэрс», начинающееся на букву «п». Наконец его осенило, и он продолжал, сопроводив слова торжествующим жестом:
– Пестициды и пластиковая взрывчатка. Но ты и я сможем вместе прекрасно управлять доходной косметической фирмой «Луиза Тауэрс». Я был бы очень доволен этим, а ты?
Кристофер Дэвид Тауэрс Ример, весивший целых четыре с половиной килограмма, родился за две недели до выпуска «Арабских ночей», первых духов фирмы «Луиза Тауэрс», появление которых предварялось широкой рекламной кампанией.
Месяц спустя состоялся тщательно подготовленный прием по случаю крестин; Евгения Шеппард удостоилась «эксклюзивного интервью» от лица отдела информации «Тауэрс фармасетикалз» и потому, не будучи приглашенной на торжество, смогла подробно описать на страницах своей популярной газеты, что там происходило: «Новый чудодейственный эликсир фирмы «Луиза Тауэрс», в особых позолоченных филигранных флаконах с выгравированной на донышке датой крестин был преподнесен каждой из присутствовавших женщин вместе с куском крестинного торта».
Однако то, что приему в честь крестин суждено остаться в памяти еще и по другой причине, она не смогла написать, так как никто, в том числе и главные участники торжества, в то время не знал об этом.
Сьюзен, располневшая после родов – она слишком много ела во время беременности, – вся так и сияла, гордясь своим сыном, изящным жемчужным ожерельем на шее, подаренным отцом, и сознанием одержанной знаменательной победы над Луизой. Она устроила королевский прием, принимая поздравления от друзей, родственников и деловых партнеров семьи в гостином салоне апартаментов на Парк-авеню, где она выросла.
– Он очарова-ательный… агу, крошка, малыш, чу-удный ребенок…
– Можно подержать его, Сьюзен?
– На вашем месте я бы не стала. Он все время брыкается и мочит пеленки.
Восторженный визг, радостные крики, взрывы смеха и разговоры о детях становились все громче по мере того, как преданный Торп и взвод хорошо вышколенных официантов снова и снова наполняли бокалы шампанским. Когда младший Ример внес свою лепту в эту какофонию, разразившись воплями протеста, суровая няня скандинавского типа, выписанная из Англии незадолго до рождения младенца, забрала его с колен Сьюзен и обвела взглядом роскошный зал в поисках пути к отступлению.
– Где няня может перепеленать ребенка? – с вызовом спросил Дэвид Ример Луизу. Ей захотелось ударить его по худощавому, надменному лицу. Она не удостоила его ответом, а вместо этого подозвала Торпа.
– Пожалуйста, проводите няню в желтую комнату для гостей. Полагаю, она найдет там все необходимое.
У Луизы раскалывалась голова: от усилий сохранить приветливую улыбку радушной хозяйки и в равной степени от двух интервью с представителями влиятельной британской прессы, состоявшихся несколько ранее в тот же день, на которые Бенедикт вынудил ее согласиться; одно она дала американскому корреспонденту лондонской «Дейли телеграф», а затем, через час – редактору раздела для женщин «Лондон санди таймс».
Планировалось открытие первого «Института Луизы Тауэрс» в универсальном магазине, и не просто в каком-то магазине, а в самом известном в мире супермаркете, в лондонском «Хэрродс». Луизе пришлось узнать об этом от Дэвида Римера, которого, как выяснилось, Бенедикт посылал в Лондон для заключения договора.
Было совсем не трудно вести себя с журналистами так, как велел Бенедикт: «Держись спокойно, загадочно, как будто тебе одной известны все секреты, как сделать красивой кожу женщины и ее внешность». Было бы гораздо труднее, невозможно изображать волнение или энтузиазм по поводу проекта, о котором она почти ничего не знала. Ну, все. Так больше продолжаться не может.
Луиза оглядела гостиную, разыскивая Чарльза. Тот находился на Среднем Западе, когда она узнала ошеломительную новость о «Хэрродс», но он, конечно, должен был знать о цели поездки Римера. Почему он ничего ей не сказал? Объяснить это можно только тем, что отец приказал ему не говорить ей. Она хотела прямо его спросить, но Чарльз вернулся только накануне крестин, явно гордясь честью быть одним из крестных Кристофера.
Луиза не могла разглядеть пасынка в толпе. Потом она услышала позади себя его голос. Он стоял к ней спиной. Она не видела выражения его лица, когда Сьюзен говорила:
– Не может быть, чтобы ты никогда не встречался с Блайт. Она – знаменитая маленькая сестра Месси. Ну, не такая уж и маленькая. Я даже представить не могла, что из-за всех этих высоких подач можно вытянуться, как жердь…
Стройная пепельная блондинка добродушно улыбалась болтавшей без умолку Сьюзен. Чарльз с укором прервал ее как раз в тот момент, когда Луиза подошла к ним.
– Жердь! Опомнись, что ты говоришь, сестричка? Я уверен, что можно найти и более подходящее выражение. Разумеется, я много слышал о вас, Блайт, однако мне кажется, что почему-то до сих пор мы ни разу не встречались.
Луиза легко дотронулась до его руки. Он резко обернулся, и его лицо просияло.
– А вот и знаменитость нашей семьи, Луиза, жена моего отца, сама Луиза Тауэрс. Луиза, познакомься с надеждой Америки, будущей чемпионкой Уимблдона, мисс Блайт Робертсон.
Луиза опять покорно изобразила радушную улыбку, размышляя, как бы ей заполучить Чарльза в свое распоряжение на пару минут, чтобы расспросить о «Хэрродс». Она едва взглянула на девушку, которую ей представили. Для Луизы она была очередной типично американской девушкой. Казалось, гостиная ими переполнена: все выше среднего роста, покрытые легким загаром, с идеальными стрижками, ухоженными ногтями и ослепительно белыми зубами, пышущие здоровьем, пользовавшиеся всеми преимуществами в жизни, дышавшие наичистейшим воздухом, выросшие в полном благополучии. Луизе было больно смотреть, с каким сытым самодовольством они относились ко всему, чем обладали, в сравнении с душераздирающими письмами Наташи, полными благодарности за то немногое, что Луизе удавалось послать ей.
– Блайт, ты все еще тренируешься в теннисном центре Тича Теннанта в Ла-Хойе? – спросила еще одна блондинка из тех, кто окружал Сьюзен.
– О, конечно, приходится постоянно тренироваться.
– Я где-то читала, что этот Тич невероятно требователен. У вас, наверное, есть комендантский час или нечто подобное? И жуткая диета – ни мороженого, ни мартини?
Блайт отвечала по-прежнему добродушно:
– Что-то в этом духе, хотя все не так уж страшно.
– Вам следовало бы получше познакомиться друг с другом, – вмешалась Сьюзен, весьма многозначительно поглядев на Чарльза.
Блайт легкомысленно рассмеялась и уже собиралась отойти, когда Чарльз, к великому удивлению Луизы, торопливо сказал;
– С удовольствием. Как долго вы пробудете в Нью-Йорке, Блайт?
– Возможно, дольше, чем хотелось бы. – Луизе очень не понравился прохладный, равнодушный тон девушки. – Я растянула связки, так что в настоящий момент нахожусь под наблюдением врача. Через несколько дней мне снова на осмотр.
Луизе хотелось закричать: «Нет, хватит, нет!» – тогда как Чарльз рассмеялся и продолжал:
– Значит, мне повезло. Если вы свободны сегодня вечером, мы могли бы пообедать. Обещаю, мы будем беречь связки. Я слышал, в новом французском ресторанчике «Гренуй» довольно мило, несмотря на лягушачье название.
Сьюзен фыркнула.
– Блайт, соглашайся, пока мой брат не передумал. Он не так-то легко раздает подобные приглашения с тех пор, как начал работать на свою мачеху, которая самый настоящий эксплуататор. – В голосе Сьюзен отчетливо прозвучала злоба, когда она кивнула в сторону Луизы.
– Не верь ни одному ее слову, – беззаботно откликнулся Чарльз, – но, возможно, мы можем предложить отличное средство для ваших связок, мисс Робертсон. В конце концов, Элизабет Арден создала «Восьмичасовой крем» для укрепления сухожилий своих лошадок. А у нас есть кое-что получше. «Луиза Тауэрс» заботится о людях, а не о кобылах, верно, мэм?
Он подмигнул Луизе, и все засмеялись. Ее ужаснуло, что Чарльз решительно взял под руку Блайт и явно собирался увести ее подальше от компании, окружавшей Сьюзен. Обернувшись через плечо, он снова подмигнул Луизе, не замечая напряженного выражения ее лица, и сказал громко:
– Давайте поищем укромное местечко, Блайт, чтобы доктор Тауэрс из «Института Луизы Тауэрс» имела возможность выписать вам наилучший, чудодейственный лосьон и снадобье, которые непременно вас вылечат.
Луиза не знала, как пережила остаток дня. У нее в душе все перевернулось, ей стало плохо, когда она увидела сначала, как Чарльз и Блайт сидят на кушетке у окна, поглощенные оживленной беседой, а вскоре после того они выскользнули из апартаментов. Она твердила себе, что это ерунда, что это ничего не значит. А потом, это необходимо для его здоровья. Он слишком много работал. Слава Богу, девушка была копией сотен других, с которыми он, наверное, встречался, приятельниц и соседок Сьюзен по комнате в колледже, двойников Сьюзен, которым он, вероятно, назначал свидания, а может, и спал с ними в течение многих лет. Они все одинаковы, и эта не исключение…
В конце концов, какое ей дело? Почему же ей так невыносимо больно видеть, как Чарльз наслаждается обществом девушки, которая моложе ее по меньшей мере на десять лет? Не потому ли, что Бенедикт все время подчеркивал, что сама она уже не первой молодости? Однажды Александра сказала ей, что Бенедикт делал это, так как сам боялся, что она будет с каждым годом больше и больше осознавать, насколько велика у них разница в возрасте. Не потому ли она ревновала, что у нее никогда не было беззаботной юности, а ей тоже хотелось ходить на танцы, обедать с молодыми людьми, назначать свидания? Или в основе ее ревности лежала иная, более серьезная, безумная причина? Она не знала.
За две недели до торжественного открытия «Института Луизы Тауэрс» у «Хэрродс» в Лондоне Бенедикт вместе с Чарльзом улетел в Вашингтон на новом самолете компании «Гольфстрим», чтобы присутствовать на церемонии в Белом доме. Президент Кеннеди пригласил их на прием в честь Френсис Келси. Ученой даме, работавшей в Комиссии по контролю за качеством продуктов питания и медикаментов, должны были вручить почетную медаль за то, что «Вашингтон пост» называла «мужеством и преданностью интересам общества, которые она продемонстрировала, отказавшись разрешить распространение вредоносного лекарства. И тем предотвратила рождение в США тысяч и тысяч младенцев с врожденной патологией вследствие применения талидомида».
– Мы здесь, точно белые вороны, па, – взволнованно прошептал Чарльз, когда они дожидались появления президента. – Я не заметил никого от конкурирующих фирм, никого от фирм «Эли Лилли», или «Физер», или «Скибб», и, честно говоря, меня это не удивляет. Больше того, я поражен, что вообще пригласили кого-то, кто представляет фармацевтическую промышленность, хоть у нас и незапятнанная репутация.
– Верно, Чарли, мы здесь потому, что мы – друзья дома, но это совсем не значит, будто наше производство не пострадает из-за скандала с фалидомидом.
Среди приглашенных находилась и Одри Уолсон, которая, как Бенедикт знал, не сделает попытки подойти и поздороваться. Она смотрелась необыкновенно эффектно в темно-синем костюме элегантного покроя, подчеркивавшем ее плоский зад, который Бенедикт успел изучить очень хорошо. Он предполагал, что костюм оплачен чеком, который он дал ей в последний раз. Это был единственный способ для нее выглядеть хотя бы относительно прилично, учитывая смехотворное жалованье, которое ей платили в Комиссии по контролю за качеством продуктов питания и медикаментов. К лацкану пиджака была приколота маленькая бриллиантовая сова, которую он подарил ей в прошлом году, вознаграждая за долгие, протяжные звуки, которые она издавала, приближаясь к оргазму. «Как сова, черт подери, – заметил он, услышав это в первый раз. – В чем дело? Что ты ухаешь?» Она ответила, что ничего не может с собой поделать. «У меня перехватывает дыхание потому, что сначала очень больно, а потом, когда я… когда я кончаю, ну, наверное, я начинаю дышать таким образом». Его это позабавило, и ее упругая попка по-прежнему возбуждала его, так как ему редко удавалось выкроить время, чтобы побывать там.
Он ловил момент, когда она незаметно посмотрит в его сторону, не сомневаясь, что долго ждать не придется, и как бы невзначай, без улыбки, выразил ей свое одобрение через весь зал. Он был уверен, она надеется, что он заглянет к ней сегодня попозже. Он знал, что ее трусики станут влажными. И она постарается сдержать неровное дыхание. Она провела языком по губам, медленным движением руки прикоснулась к брошке. Недвусмысленное приглашение, но он еще пока не решил. Он отвел взгляд. Нет нужды больше смотреть на нее. Он знал, что она будет ждать его в своей квартире, если потом у него появится настроение заняться сексом.
Церемония была краткой, но блестяще проведена красивым президентом, который, по мнению Бенедикта, выглядел гораздо моложе и спокойнее, чем обычно, несмотря на то, что обострение кризиса в связи с присутствием русских на Кубе, должно быть, легло тяжким грузом на его плечи.
– Нельзя спускать с вас глаз, ребята, – добродушно сказал Бенедикту президент, когда обходил гостей, обмениваясь с ними приветствиями. – Бог послал нам Френсис Келси, чтобы она позаботилась об этой стране, но необходимо принять какие-нибудь меры для защиты потребителей, чтобы обеспечить абсолютную уверенность в том, что нам не придется в дальнейшем полагаться на блестящие способности одного человека. Ведь это просто смешно. Мы должны принять закон о правах потребителей, чтобы вы, ребята, не вводили в заблуждение покупателей, выписывая им рецепт на лекарство, чтобы содержимое упаковки всегда отвечало назначению и без всякого обмана. Вы согласны, юный Чарльз?
Так как Чарльз, смутившись, забормотал что-то невнятное, Бенедикт ответил за него:
– Господин президент, сэр, я согласен, что потребителям необходима всесторонняя защита, какая только возможна, но я был бы Счастлив, если бы вы позволили как-нибудь объяснить вам, сэр, какие в точности испытания мы проводим прежде, чем хотя бы представить заявку на новое лекарство в Комиссию по контролю за качеством… – Но внимание президента уже обратилось в ином направлении.
Позже, когда они покидали Белый дом, Бенедикт заметил сенатора Кефовера, также присутствовавшего на церемонии, который как раз садился в свою машину.
– Вон наш камень преткновения, сынок. После этой печальной истории, учитывая вред, который скандал с фалидомидом нанес репутации нашей индустрии, Кефовер в скором времени сумеет протолкнуть законопроект о регулировании выпуска новых лекарств с той же легкостью, с какой нож проходит сквозь масло. И это только начало. Одному Богу известно, что еще он придумает, чтобы испортить нам жизнь, и Конгресс пойдет на поводу у этого человека.
Бенедикт взглянул на часы. До обеда было еще далеко. Не навестить ли ему маленькую сову с плоской, но крепкой попкой? Несмотря на то что президент, обращаясь к нему, говорил шутливо и добродушно, Бенедикт почувствовал тревогу и напряжение, а это значило, что у него, вероятно, даже не возникнет эрекции. Только Луиза… Он оборвал ход своих мыслей, как научился делать уже давно.
– Какие у тебя планы, Чарли? У меня назначена здесь, в Вашингтоне, пара встреч, но мы можем встретиться и наскоро пообедать в клубе «Ф-стрит» перед полетом обратно в Нью-Йорк. Помимо прочего надо поговорить об открытии в «Хэрродс» и обсудить, как идет продажа «Арабских ночей».
Пока они дожидались машины, Бенедикт обратил внимание на унылый вид Чарльза. Такого выражения лица он не видел у сына довольно давно – по сути, с тех пор как он приступил к работе в отделении «Луиза Тауэрс». В прежние времена, как раз после смерти Хани, когда Чарльз только вернулся в Нью-Йорк и начал делать карьеру в основном, фармацевтическом подразделении, Бенедикт видел это выражение на лице сына каждый день.
– Что стряслось, Чарли? – Тон его стал резким. Он ничего не мог с этим поделать. Его голос всегда звучал резко, когда он беспокоился о своих детях, а сейчас именно так и было.
Их машина была третьей по счету в длинной веренице автомобилей, тянувшейся к главному порталу.
– Ничего, папа. Впрочем, да, я действительно хотел с тобой поговорить кое о чем. Но беда в том, что сегодня у меня нет времени на обед.
– У тебя свидание в Нью-Йорке?
– Да, сэр.
– Ну и не переживай так. Это хорошая новость. Что еще у тебя на уме? – Они сели в машину. – Куда тебя отвезти? Наверное, в Национальный аэропорт? У тебя заказан билет?
– Да, папа, но у меня еще осталась куча времени. Когда у тебя назначена первая встреча?
Черт с ней. Бенедикт отказался от мысли навестить Одри. Как-нибудь в другой раз. Не потрудившись объяснить Чарльзу, почему он передумал задерживаться в Вашингтоне, Бенедикт сказал шоферу:
