Текст книги "Упрямица"
Автор книги: Ширл Хенке
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)
А ведь именно ему предстоит уложить в постель Мерседес. Судя по первой после долгой разлуки встрече, она превратилась в твердый орешек. Неизвестно, что на уме у этой кошечки, отрастившей длинные и острые коготки.
Она способна отказать супругу в близости, и вся дворня, вся прислуга и вся Северная Мексика будут хохотать над мужем, который слишком долго странствовал. Ни священник, ни свекровь не могут приказать ей.
Ему будет противиться не прежняя робкая девственница, а зрелая сильная женщина, прошедшая за годы войны множество испытаний и, наверное, уже познавшая мужчин.
Он представил себе ее обнаженное тело, округлые линии бедер, красивые сильные ноги и упругую грудь, и эти мысли возбудили его.
Скольких женщин он познал за прошедшие годы – и продажных шлюх, слетающихся, как ночные бабочки, на огни походных костров, алчных до солдатских денег, и высокородных аристократок, которым нравилось его сильное тело, покрытое боевыми шрамами и рубцами. Одни из них были истинные красавицы, другие простушки – так себе, а некоторые и вовсе уродливы. Он брал их всех без разбору, стремясь близостью с женщиной заглушить, как и рисовой водкой, и французским вином, запах проливаемой им каждодневно крови, но воспоминания обо всех этих женщинах остались в прошлом – все кошки были серы и неразличимы в сумерках памяти. Но Мерседес совсем иная…
Или нет? Не намекнула ли донья София, что молодая хозяйка Гран-Сангре не хранила верность покинувшему ее супругу? Нет, этого не могло случиться. Просто ехидная старуха решила впрыснуть в сердце сына каплю яда, отравить то вино, что он выпьет сегодня, празднуя встречу с Мерседес. И все же сомнение острыми шипами кольнуло сердце. Не поиздевалась ли над ним судьба? Ведь для судьбы это привычное дело.
Он зажмурил глаза, откинул голову, упершись затылком в край ванны, и представил себе, как пройдет его первая вечерняя трапеза с Мерседес.
А пока супруг нежился в теплой воде, смывая с себя многодневный пот и приставшую к коже пыль, Мерседес была занята размышлениями о том, что приготовить ему на ужин.
Кухонные проблемы в последние дни стали самыми трудными. Быков давно забрали на нужды враждующих армий, молочных коров резать не хотелось – это было бы истинное смертоубийство для всех детишек, рожденных в поместье, а с уходом Инносенсии Ангелина осталась одна на кухне, и от ее кулинарной изобретательности и быстроты действий зависели и желудки, и сама жизнь всех обитателей Гран-Сангре.
Молодая хозяйка однажды спустилась поутру в кухню, чтобы помочь приготовить завтрак для челяди, отправляющейся на полевые работы, и так осталась там, превратившись в постоянную подручную пожилой поварихи.
Сейчас она отмыла от соли чудом сохранившийся кусок свиной вырезки и начала нарезать овощи для гарнира. Она истратила последние капли арманьяка, сохранившиеся на дне бутыли, чтобы замариновать мясо, предназначенное дону Лусеро.
Какая честь для нее, что супруг соизволил вернуться в свое поместье! Как ей хотелось, чтобы он сгинул навсегда на полях сражений. До нее доходили слухи о подвигах бригад контргерильи. Рассказывали, что они сдирают кожу с мертвых республиканцев и шьют из нее себе жилеты. Для Лусеро это было как раз самое подходящее занятие. Он еще в детстве, как однажды поведала Мерседес свекровь, обожал потрошить и обдирать пойманных кошек.
Почему же смерть пощадила его? Ведь он мог погибнуть от пули, ножа или от змеиного укуса и тем избавить от себя Мерседес. Но он почему-то выжил. «Неужели я желала ему смерти? До чего же он довел меня! Да простит меня Господь за подобные мысли».
Она прикрыла веки, и тут же перед ее мысленным взором возникло красивое, мужественное лицо Лусеро. Мерседес тряхнула головой, отгоняя наваждение, и занялась резкой овощей. Ее нежные руки научились ловко управляться с массивным и острым кухонным ножом. Она привыкла экономить движения, потому что ей приходилось часто готовить еду для дюжины работников. Когда в стране идет война, то научишься чему угодно.
Колледж Сан-Себастьяно для благородных девиц в Мехико не дал ей таких знаний. Там обучали игре на фортепьяно, танцам и хорошим манерам за столом. В колледж принимали только дочерей «гачупино» – чистокровных испанцев.
Мерседес прибыла в Гран-Сангре семнадцати лет от роду, невинная, как утреннее облачко, с приданым в полмиллиона песо, чтобы стать хозяйкой богатейшей в стране гасиенды, хотя та и была расположена в малоосвоенных прериях северного штата Сонора.
Гражданская война еще не докатилась до этих мест и не коснулась семьи Альварадо, пока единственный сын и наследник старого дона Ансельмо не вздумал оседлать коня и отправиться защищать иностранного правителя Мексики, не проведя даже недели с юной супругой.
Мерседес благодарила Бога и всех небесных ангелов за то, что они уберегли ее от дона Лусеро, который стал ей ненавистен еще до свадьбы. Уже после отъезда супруга французское войско вторглось в Эрмосильо, отдельные его отряды в поисках продовольствия для армии, а заодно и грабежа стали навещать все окрестные гасиенды. Вот тогда наступили по-настоящему плохие времена.
Она вслух выругалась, что, конечно, не пристало высокородной донье, откинула рукой мешающие ей волосы и тыльной стороной ладони отерла пот, обильно выступивший на лбу. Ей самой требовалось принять ванну, она вся пропахла потом и устала. Перед ужином ей придется вымыть волосы последними каплями французского шампуня, оставшимися на дне флакона. Слава Богу, что она научилась изготовлять мыло. Разве мог ее учитель химии в колледже предугадать, какую пользу Мерседес Себастьян извлечет из его рассказов о щелочи, солях и животном жире?
Многое она познала и на практике. Ей нравилось что-то все время изобретать, придумывать. Изготовление мыла – это только один из ее полезных навыков.
Пока война не перекрыла все дороги, ее опекун присылал из Мехико в поместье сундуки с ее нарядами. Поэтому все шкафы в ее покоях были заполнены. Платья выглядели как новые, ведь она их практически не надевала, но были уже тесны для нее – у прежней хрупкой девочки увеличилась грудь и расширились бедра. Она их не перешивала, не распарывала, у нее не было на это ни желания, ни времени. Но теперь Мерседес должна была появиться перед супругом за ужином в соответствующей одежде.
Она выбрала платье изумрудно-зеленого цвета, хотя подумала, что вырез будет слишком откровенно обнажать грудь. Впрочем, чего ей опасаться? Она уже не школьница и знает, как оградить себя от поползновений Лусеро. И знает, что скажет ему, когда он предложит ей разделить с ним постель.
«Я оспариваю законность нашего брака, дон Лусеро, потому что вы не исполнили своих супружеских обязанностей в положенное время… Будь ты проклят, дон Лусеро! Зачем ты опять появился в моей жизни?»
Неужели он польстится на ее красоту? Мерседес знала, что она красива, и научилась пользоваться своей внешностью, кружа головы офицерам императорской армии, и тем оберегать последние остатки былого достояния. Она умела вовремя ускользнуть от этих распаленных мужчин, но удастся ли ей ускользнуть от законного супруга, который имеет на нее все права?
Представив себе, как он заключит ее в свои железные объятия, она вздрогнула.
– Остановитесь! Вы уже нашинковали овощей на целый полк! – прервала ее размышления Ангелина. – Ванна для вас готова. Лосаро нагрел воду и натаскал в вашу спальню. Идите, я все закончу сама, а вы приготовьтесь к встрече с мужем.
– Не думаю, что ему доставит удовольствие мое общество, – сказала Мерседес.
Ангелина сочувственно посмотрела на нее. Уж очень сурово обошлась жизнь с молодой хозяйкой. Такая добрая госпожа, как дона Мерседес, этого не заслужила.
– Может быть, за эти годы его характер исправился? Может, вам будет хорошо вместе?
Смуглое, цвета шоколада, лицо Ангелины покрылось морщинками возле глаз и рта, когда она лукаво улыбнулась.
Мерседес ответила ей испанской поговоркой:
– Вода останется водой, сколько ни лей в нее вина. Есть люди, которых ничем не исправишь. И дон Лусеро именно такой.
Мерседес гордо вздернула подбородок и направилась в свои покои.
– Пусть Лупе достанет мое зеленое платье.
Ей хотелось показаться перед Ангелиной невозмутимой и распорядительной хозяйкой. Она тщательно прятала от нее свою робость перед супругом.
2
Он вошел в просторную обеденную залу, и взгляд его сразу же уперся в громадных размеров стол, залитый живым золотистым светом множества свечей. Лишь два прибора были выставлены на массивной дубовой столешнице двадцати футов длиной. Один для хозяина во главе стола, другой для супруги сбоку, по правую руку от мужа, а не напротив, как полагалось по этикету, что было весьма разумно, иначе им пришлось бы напрягать голос, чтобы поддерживать разговор.
Он сделал круг по комнате, полюбовался через большие окна прекрасным зрелищем внутреннего сада с фонтаном. Мощные балки из темного полированного дуба пересекали потолок, c которого свисала в самом центре тяжелая люстра, но свечи в ней не горели. Впрочем, в люстре оставались только короткие огарки, и, несомненно, они догорели бы еще до конца трапезы. При внимательном рассмотрении обнаружилось, что свежие свечи в серебряных подсвечниках, расставленных на столе, изготовлены из сала в домашних условиях. Это не были дорогостоящие привозные свечи, какие принято было зажигать в главной обеденной зале. Скатерть, белоснежная и отглаженная, заметно обветшала, и золотые столовые приборы с гербом Альварадо подозрительно отсутствовали. Вместо них был выставлен старый столовый набор из серебра.
Мерседес стояла в проеме двери, наблюдая за тем, как Лусеро изучает окружающую его обстановку. Как пугающе выглядят так близко поставленные, почти рядом, два стула и два прибора. В этом был намек на нежелательную для нее интимность. Вероятно, ей следовало бы приказать Лупе поместить ее прибор в противоположном торце стола. Но, впрочем… «Почему я должна трусить?» – мысленно обругала она себя.
Если муж внимательно осматривал чуть ли не каждый предмет в столовой, она в свою очередь пристально наблюдала за мужем. Он выглядел чересчур торжественно в этой обстановке, где многое свидетельствовало об упадке. На нем был элегантный костюм из черного сукна с серебряным кантом на узких брюках, обтягивающих длинные мускулистые ноги. Короткий сюртук едва не трещал по швам на могучих плечах. Их ширина еще больше подчеркивалась серебристо-серым поясом, туго стягивающим стройную талию. Такого же темного цвета, как сюртук, были его волчьи глаза, которые, как она опасалась, могли пронизать ее насквозь. Он двигался с присущей ему грацией, такой же властный и самоуверенный, каким был всегда.
И все же в чем-то он изменился. Мерседес не могла точно определить эту разницу и не в состоянии была найти подходящее слово. Что-то произошло с ним за годы, когда их жизнь текла по раздельным руслам. Или это только ей так показалось? Может, она просто выдавала желаемое за действительность, готовясь с трепетом высказать ему свои условия.
Он провел пальцами по густым темным волосам, убрал упавшую на лоб прядь. Этот жест запомнился ей еще с их первой встречи. Затем он плавно развернулся на месте и уперся взглядом ей в лицо. Черные глаза как бы сомкнулись с ее золотисто-карими.
– Как долго ты собираешься разглядывать меня, дорогая, прежде чем наберешься духу заявить о своем появлении?
С улыбкой, больше похожей на издевательскую ухмылку, он приблизился к ней, не торопясь, словно хищная пума, подкрадывающаяся к своей добыче. Его взгляд несколько раз пробежал по ее фигуре сверху вниз и обратно – от прически и до кончиков туфель, – и сам он вдруг ощутил внезапный жар в теле. «Боже, как она хороша!»
Золотые локоны были уложены в высокую прическу, и каждый удерживался на положенном месте черепаховым гребнем. Изящные изумрудные подвески на крохотных мочках ушей вздрагивали и поблескивали при каждом движении ее головы. Крупный изумруд на золотой цепочке спускался в ложбинку на груди. У него пересохло в горле от мысли, что этот лучистый камень касается нежной плоти. Темно-зеленое шелковое платье ниспадало мягкими волнами вокруг невероятно тонкой талии, а наверху ласково, как ладони любовника, слегка приподнимало округлости груди. Солнце поцеловало ее кожу там, где она не прикрывалась одеждой. Граница загара проходила достаточно низко – почти под ключицами открытого выреза платья.
Как он желал сорвать с нее этот шелк и рассмотреть, в каких еще местах ее тело носит следы загара!
– Зеленое тебе к лицу! – нарушил он тишину. – Для большинства женщин этот цвет невыгоден.
– Я не принадлежу к этому большинству! – откликнулась она как можно более равнодушно.
Мгновение Мерседес колебалась, как поступить – остаться на месте или попятиться от него, и решила смело шагнуть ему навстречу и объясниться.
– Мне не требуется собираться с духом, чтобы встретиться с тобой, Лусеро. Я лишь предпочла хорошенько разглядеть тебя, пока ты не догадался о моем присутствии.
Он усмехнулся, взял Мерседес за руку и в знак приветствия чуть сжал ее тонкие пальцы.
– А почему ты думаешь, что я не заметил, как ты вошла? Я выжил на войне только потому, что научился чувствовать спиной приближение врага – в любом месте и в любое время, даже во сне. Кроме того, тебя выдал запах твоих духов.
– А я, значит, твой враг, Лусеро? – Она с достоинством выдержала его прямой, весьма циничный взгляд, и он отпустил ее пальцы.
– Ты? Не знаю. Перед моим отъездом я дал тебе достаточно поводов для того, чтобы с отвращением относиться ко мне… Но, возможно, я смогу как-то изменить твое мнение о себе.
Она ощутила прикосновение его пальцев к обнаженной коже плеча. Его рука не скользнула к выпуклости груди, а прошлась по шее, надавила на подбородок, заставив Мерседес поднять голову.
Она уже успела забыть, какого высокого роста ее супруг. Ее макушка была на уровне его плеч. Находясь на таком близком расстоянии, он заполнял собой все пространство перед нею. Его мужской запах – явственный, резкий, – аромат мыла, исходящий от свежевыбритого лица, смешивался с запахом дорого табака и щекотал ей ноздри.
– Раньше ты не курил, – сказала она и тут же захотела прикусить свой язык в наказание за необдуманное замечание, прозвучавшее слишком интимно, что совсем не входило в ее намерения.
Его дыхание обожгло ей щеки, когда он расхохотался. Смех его был хриплым и недобрым, в нем ощущалось какое-то затаенное коварство.
– Это лишь один из многих новых пороков, которыми я обзавелся за время своего отсутствия. Боюсь, что тебе скоро предстоит узнать, насколько я переменился. К худшему или лучшему – тебе судить.
Мерседес не отстранилась от него, чтобы не выказать своего испуга после такого многозначительного заявления, а лишь потянулась рукой к звонку, вызывающему прислугу.
– Буффон уже заметил в тебе… некоторые перемены. Прежде он ненавидел тебя.
– Тогда мы оба были щенками. – Он задержал ее руку в своей. – Если я б смог так же легко одолеть твою ненависть, как проделал это с ним!
Мерседес всеми силами пыталась одолеть дрожь, охватившую ее. Он снова завладел ее рукой. Чересчур зловещим был его натиск, и энергия, которую он излучал, была слишком велика, чтобы она могла успешно противостоять ей. Она с усилием освободила руку из его цепкой хватки, заметив при этом, как тонко и бледно ее запястье по сравнению с рукой Лусеро – могучей и смуглой от загара.
– Ты вроде бы начал за мной ухаживать, супруг? Предупреждаю, обольстить меня будет нелегко. Я уже не тот щеночек, что рад махать хвостом при каждой ласке хозяина.
Она была сердита на себя, и вспыхнувший гнев помогал ей бросать эти слова в его наглое лицо. Его мерзкая улыбка стала еще шире.
– Конечно, щенки превращаются в кобелей и сучек, но их любовные игры не освящены браком, а ты – моя законная жена. Мне не нужно, чтобы ты виляла хвостом, но я с радостью почесал бы тебя за ушком.
– Единственное, что не изменилось в твоем характере за годы войны, – это твой цинизм и грубость.
– А ты не тосковала по мужской грубости?
– Нет. Я сама научилась быть грубой, настойчивой и самоуверенной. Война отточила мой разум, мой язык…
– …и коготки? – добавил он. – Ты познала науку выживания там, где, казалось, выжить нельзя. И я тоже. Нам пришлось пройти через одни и те же круги ада.
– Может быть, твой «ад» несравним с моим. Я могу рассказать тебе о том, как велась война здесь, на Севере. Французы удерживали Эрмосильо, но и носа не смели высунуть из крепости, не то что защитить окрестные гасиенды. Мы были оставлены на милость хуаристским бандитам, или, что не лучше, вашей контргерилье. – Она не в силах была иронически улыбнуться, говоря об этом, как намеревалась. В ее голосе прозвучала искренняя боль.
– Я знаю, как опустошили Юг императорские наемники, но надеялся, что на Севере не повторится эта резня и Гран-Сангре устоит. И когда вернулся, то увидел… – он помедлил, а потом произнес: —…что мои надежды оправдались.
– За это надо благодарить не тебя и тем более не твоего папашу. Прошу, покончим с беседой на эту тему и разопьем последнюю бутылку французского вина, что чудом сохранилась в погребе когда-то богатейшего поместья.
Тут, словно по волшебству, в зале появилась Ангелина с высоко поднятым подносом, на котором красовалась эта заветная бутылка кларета и два хрустальных бокала.
В наступившей внезапно тишине она разместила вино и бокалы, как положено, на столике в углу и удалилась в молчании после благодарственного кивка Мерседес.
Лусеро взялся за бутылку:
– Разреши мне, донья, наполнить твой бокал.
Разливая вино по бокалам, он произнес:
– У моего родителя был отличный вкус, а красное вино вообще было его любимым.
– У твоего родителя в последние годы не было денег, чтобы удовлетворять свои изысканные вкусы. Поэтому он пил все, что придется.
У нее с языка чуть не сорвалась горестная жалоба, но было бы бесполезно обращать ее к дону Лусеро, ожидая от него сочувствия. При воспоминании о пережитых бедах, которые одна за другой обрушивались на нее, Мерседес даже ощутила горечь во рту.
Он поднял бокал в безмолвном приветствии, не отводя от жены взгляда темных алчных глаз.
– Пострадал не только наш знаменитый винный погреб, как я понял. Испарилось не только вино, но и кое-что другое… Хиларио успел мне поплакаться… Что случилось с нашей золотой посудой?
– Она была продана, чтобы заплатить земельный налог. За посуду я получила хорошую цену на ярмарке в Эрмосильо прошлой весной.
– Однако, как я вижу, ты сохранила изумруды. А как обстоит дело с другими фамильными драгоценностями Альварадо?
– Я была вынуждена расстаться с самыми крупными камнями в счет долга твоего отца игорному дому в Соноре. И еще были затраты на лекарства и покупку племенного быка для стада. Прежнего закололи и зажарили хуаристы.
Мерседес для храбрости отхлебнула порядочный глоток вина.
Как бы ободряя жену, Лусеро заметил:
– Папа был всегда расточителен, даже в лучшие времена.
– Лучшие времена давно в прошлом.
Он осушил бокал и наполнил его снова.
– Я это знаю, поверь мне. Знаю очень хорошо.
Мрачность, с которой он произнес эту фразу, озадачила Мерседес, но она не желала разбираться в его чувствах. Она сразу же пошла в наступление:
– Ты такой же, как и он.
– Ничего подобного! – резко возразил Лусеро, и в зрачках его темных глаз вспыхнули раскаленные угольки. – По крайней мере сейчас, – добавил он уже гораздо мягче, умеряя гнев. – Сейчас я не такой… Война заставляет мужчину взглянуть по-другому на свое прошлое и стать иным, если… ему удается выжить на войне.
– Тебе это удалось!
– Недаром боевые товарищи прозвали меня Фортунато – Удачливый.
Второй бокал тут же последовал вслед за первым.
– Не попросить ли Ангелину подать горячее прежде, чем ты расправишься с бутылкой? – спросила Мерседес.
– Мудрое решение, – согласился он с улыбкой.
Ангелина была тут как тут и мгновенно внесла тяжелый серебряный поднос, заполненный толстыми ломтями жареной свинины и обильным овощным гарниром, сдобренным пикантными специями и источающим кружащий голову аппетитный аромат. Девчонка Лупе следовала за ней с блюдом, полным свежеиспеченных лепешек.
Пока прислуга возилась за сервировочным столиком, Лусеро взял Мерседес под руку и подвел к обеденному столу.
– Позволь поухаживать за тобой… – Он отодвинул тяжелый стул, усадил ее поудобнее и с дьявольской грацией склонился над нею. – Твоя кожа, как и прежде, благоухает лавандой, – шепнул он, и его теплое дыхание коснулось ее обнаженного плеча.
– Ты ошибаешься, Лусеро, это не лавандовая вода из Франции, а настой местных трав. Я их вырастила в саду, высушила и настояла. Это единственные духи, которые мне по средствам.
«Зачем я так откровенна с ним? И почему так нервничаю?» – подумала она.
– Вполне возможно, что война приносит не только беды, но и учит кое-чему полезному. И, надеюсь, фортуна скоро улыбнется нам.
Он занял свое место во главе стола и подал знак Ангелине обслужить его.
– Сомневаюсь, что фортуне будет дело до нас, пока длится эта бойня, а ей не видно конца, – произнесла Мерседес, отломив себе кусочек лепешки. Она знала, что все оставшиеся лепешки пойдут на праздничный ужин прислуге.
– Раз я теперь дома, то займусь домашними делами, – заявил Лусеро. – Я договорюсь с комендантом французского гарнизона в Эрмосильо, чтобы он обеспечил охрану поместья.
– Не делай этого! Французы только навлекут на нас ненависть бандитов, обитающих в горах, а когда солдаты уйдут, нам придется платить двойную цену за покровительство чужестранцев.
– Ты стала очень расчетливой, Мерседес.
– Мне пришлось научиться этому, оставшись одной…
– Ты теперь не одна! – произнес он громко, чтобы его слова слышали служанки, наполняющие их тарелки.
– Что ж, я готова принять от тебя помощь, хотя мало рассчитываю на нее.
Слова жены заставили его поперхнуться первым же куском жаркого, отправленным в рот. До чего возросла ее гордость за эти годы, и чем, интересно знать, она так гордится?
– Моя мать, а затем отец Сальвадор напомнили о моем супружеском долге. Я готов его исполнить немедленно. Как ты на это смотришь, дорогая?
Нежное, искусно приготовленное мясо теперь у нее застряло в горле. Она с трудом проглотила этот кусочек. Трапеза с супругом оказалась тяжелым испытанием.
– Мне не надо напоминать о моем долге. Я посвятила свою жизнь Гран-Сангре, работая наравне с пеонами, торгуясь с перекупщиками и давая взятки правительственным чиновникам. Я делала все, что положено делать мужчине. Я даже однажды поставила к стенке французского полковника…
– И расстреляла? – Его брови в изумлении вскинулись вверх.
– Обстоятельства заставили меня изучить, как пользоваться двустволкой Ле-Фуше твоего папаши. Не так уж трудно из отличного ружья поразить цель.
– Но надо иметь мужество… – он, не скрывая любопытства, перегнулся к ней и уставился Мерседес в лицо, – …убить!
Последнее слово повисло в тишине.
– Я его пощадила.
– Пощадишь ли ты меня, если я потребую того, что хочет мужчина от женщины? Или направишь дуло ружья в мою грудь?
Он сжал ее руку в своей. Она не противилась.
– Твои ручки такие маленькие и нежные – руки настоящей госпожи. Поэтому они и могут сделать из любого мужчины раба. Ты знаешь, на что способны твои ручки, Мерседес? Ответь мне…
Она молчала, а он, вместо того чтобы заняться остывающей едой, начал рассматривать ее руки.
Не было на них длинных заостренных ноготков, кожа на пальцах и ладонях была жестче, чем подобало женщине ее происхождения и положения. Все, что за годы его отсутствия обрушилось на поместье Гран-Сангре, оставило след на этих нежных руках.
Изучение, которому Лусеро подверг ее руки, смутило Мерседес. Она не могла скрыть от него биение участившегося пульса.
– Я уже говорила тебе, что мне пришлось работать вместе с пеонами, – объяснила она, как бы извиняясь за недопустимый для благородной сеньоры загар на коже. – В поместье остались работники, кому уже больше шестидесяти или зеленые юнцы. А крепкие мужчины или ушли в горы к хуаристам, или их расстреляли французы.
– Как тебе повезло, Мерседес, что я не старик и не зеленый юнец, а полный сил и желания мужчина…
– Мне не нужен мужчина в постели… Поместье нуждается в хозяине.
– Одно не исключает другого. Я хочу, чтобы гасиенда стала моим настоящим домом.
– Ты не заслуживаешь этого и не достоин именоваться хозяином Гран-Сангре.
– Я наследник и имею все права на гасиенду.
– Право на нее ты потерял, как и твой расточительный родитель, оставив меня, больную мать и пеонов на милость бандитов-хуаристов.
– Французы пришли сюда не без моего участия! – усмехнулся Лусеро.
– Не знаю, насколько ты помог им в победоносном нашествии, но при французах нам не стало лучше.
– Как бы я желал пообещать тебе, что скоро наш дом станет полной чашей.
– Бесполезно мне что-либо обещать. В чудеса я не верю, хотя хотела бы. Надеюсь, что одно чудо все же свершится.
– Догадываюсь, о каком чуде ты говоришь – чтобы я растаял, как дым, скрылся с глаз долой.
– Я уже сказала, что не верю в чудеса, – ледяным тоном отозвалась Мерседес, и это заставило его наконец отпустить ее руку.
Он откинул голову, добродушно рассмеявшись:
– Но для чего же я проскакал тысячу миль, откликнувшись на призыв своей осиротевшей семьи? На зов крови, в конце концов!
Он вдруг отбросил напускную веселость, как надоевшую ему маску, и мгновенно стал серьезным.
– Мой отец прекрасно понимал, что не исполнил долга перед семьей. Я не собираюсь идти по его стопам.
«Вот твой шанс! Воспользуйся им!» – подумала Мерседес.
– Мы должны обсудить, что означает слово «обязанности». У меня было много времени в твое отсутствие поразмышлять об узах брака, которыми мы связали себя по недоразумению.
В его глазах загорелся огонек. Ему стало интересно.
– При чем здесь наш брак?
– На самом деле нет никакого брака.
– В какой-то степени ты права, – великодушно согласился он. – Я был в отсутствии, выполняя свой долг перед императором и страной. Но сейчас я вернулся и готов… завершить дело, расплатившись с… иными долгами.
Он заметил, как запульсировала жилка на ее шее. Ее щеки мгновенно покраснели. Румянец смущения был ясно виден даже на тронутой загаром коже.
– Мы с тобой совершенно чужие люди. Ты не можешь въехать на боевом коне в мою жизнь после долгих лет разлуки и рассчитывать на то, что я встречу тебя с распростертыми объятиями и приглашу в свою постель. Я тебя не знаю. И никогда не знала…
Она еще больше покраснела.
– Нашу первую брачную ночь ты провел в постели любовницы. Неужели я должна быть тебе благодарна за это? И за короткое время нашего супружества я так и не поняла, кто ты – мой муж или насильник…
– В библейском смысле этого выражения – «да», – прервал он ее. – Но сейчас я намерен исправить ошибку. Кстати, – тут он лукаво улыбнулся, – как поживает Инносенсия? Скажи, раз уж ты про нее вспомнила.
Мерседес выпрямилась, словно струна, натянутая в арбалете. Ее лопатки уперлись в прямую спинку стула. Вся гордость испанских предков, унаследованная ею по отцовской линии, и моральные устои, переданные ей матерью-англичанкой, отразились на ее лице, которое моментально стало похоже на высеченную из камня маску.
– Инносенсия прибудет из гасиенды Варгаса завтра утром и очень обрадуется твоему возвращению.
– Но тебе моя встреча с ней не доставит удовольствия, не так ли? – Он нарочно не оставлял эту тему в беседе. Ему было любопытно, к какому финалу придет их разговор.
– Она желает спать с тобой, а я – нет. Вот главное различие между нею и мной, на взгляд тупого, самоуверенного мужчины…
– Каким я тебе кажусь, – подхватил он ее мысль. – Меня часто упрекали за излишнюю самоуверенность, но за тупость – никогда. Твои желания, Мерседес, или мои – все равно их не надо принимать в расчет. Ты – моя жена, а не Инносенсия. Твоя обязанность – принять супруга в постели и обеспечить поместью Гран-Сангре законного наследника.
Он откинулся на спинку стула, наблюдая не без некоторого ехидства, как явственно забился ее пульс, как потоки крови понеслись по артериям, скрытым под тонкой кожей.
Лусеро протянул руки и потрогал сначала ее волосы, настолько насыщенные электричеством, что, казалось, могут притянуть молнию, а потом и горячие от смущенного румянца щеки.
– Я не думаю, что зачать наследника будет так трудно. Для меня это будет приятной работой, как и для тебя. Я в этом уверен.
Она смочила пересохшие губы вином, но не смогла проглотить больше ни глотка. Если б он не находился от нее так близко, она могла бы еще как-то собраться с мыслями, найти достойный ответ.
«Будь он проклят! Я встречалась с ордой вооруженных наемников, но никогда не была так беспомощна».
Все эти мужчины, жаждущие обладать ее телом, были совсем чужие и не имели на нее никаких прав. Но он – ее супруг, и на его стороне закон. Если она не убедит его мирно отказаться от своих притязаний, то должна будет или покориться, или воевать.
«Надо быть рассудительной и не слишком дразнить его», – решила Мерседес.
– Я понимаю свое чувство долга так, как понимала его моя мать.
– В этом и вся загвоздка! У мексиканцев иные понятия о супружеских обязанностях.
Это его замечание разъярило ее, зажгло огонь в зрачках.
– Моя мать, выйдя замуж за дипломата, покинула родной дом и свою страну, чтобы следовать за супругом в Испанию, а затем в Мексику. Для нее семейный долг был превыше всего. – Мерседес перевела дыхание. Она торопилась высказаться, пока в ней еще сохранилось мужество и она еще не поддалась его дьявольскому обаянию. – Ее пример и уроки монахинь в монастыре святой Терезы запечатлелись в моей душе. И я прекрасно усвоила, в чем заключается мой долг. В твое отсутствие, дон Лусеро, я его исполняла, и, как ты скоро убедишься сам, очень хорошо. И дом, и все поместье легли на мои плечи, и каждый из полумиллиона акров твоей земли не остался без ухода.
– Что ж! Для одинокой женщины это занятие послужило развлечением. – Он еще раз коснулся ее волос и отодвинулся. Искушение было слишком велико. Он не должен преждевременно раскалять себя докрасна.
Мерседес резко поднялась из-за стола и прошла к буфету, где служанка поместила графин с ледяной водой и бутыль бренди. Она наполнила два бокала крепчайшим местным самогоном, бросила туда по кусочку льда и вернулась к столу. Ей казалось, что руки ее не дрожат, но позвякивание льда в бокалах доказывало обратное. Она протянула один бокал супругу и чокнулась с ним.
– Боюсь, что я показалась тебе безрассудно смелой, дон Лусеро, а на самом деле я трусиха и пугалась любого пришельца, а их было немало за эти годы…
Она проследила, как он в несколько глотков выпил крепкий напиток, и продолжила:
