Текст книги "Упрямица"
Автор книги: Ширл Хенке
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
12
Пока гости отдыхали перед обедом, Ник заглянул в конюшню проверить вместе с Хиларио состояние их лошадей. Длинный переход измотал животных. Шесть мулов, навьюченных поклажей, выглядели гораздо свежее. Прояви путешественники благоразумие, они бы приобрели поменьше верховых лошадей и побольше мулов для переходов по пустынной местности.
Впрочем, будь они еще более благоразумны, то остались бы в Техасе, а не ринулись бы в погоню за зыбкой мечтой, очарованные безответственной болтовней министра Маури. Горько, что эти люди поверили обещаниям Максимилиана и его прихлебателя. С точки зрения Ника, то, что они обрекли женщин и детей на столкновение с жестокой реальностью, да еще в разгар гражданской войны, после того, как уже пережили не менее страшную войну у себя, было проявлением преступного безрассудства.
– Что скажешь, Хиларио?
Старый вакеро откинул рваную тряпку, прикрывавшую вместо попоны жеребца, принадлежащего полковнику.
– Сразу видно, что коня заездили и плохо кормили. Всем лошадям требуется несколько дней отдыха и хорошая еда, если надо, чтобы они добрались до Мехико. Мулы еще как-то дотянут, а лошади – вряд ли.
Фортунато не без издевки произнес:
– Не думаю, что мистер Флетчер согласится гарцевать на муле. В любом случае мы не так богаты, чтобы снабдить их лошадьми.
– Вы можете поменять им мулов на лошадей. Этот парень, – Хиларио погладил полковничьего жеребца, – отъестся и залоснится за несколько недель.
Глаза старого вакеро с хитрецой обратились на хозяина.
– А ты не очень-то сочувствуешь бедным странникам! – заметил Николас.
– А вы верите, что император наделит их землей? За чей счет он так расщедрился? – задал встречный вопрос вакеро.
– Черт подери, конечно, нет! Им еще дьявольски повезет, если они доберутся целыми хотя бы до Дуранго и никто не зарежет их по дороге.
– Вы, кажется, ставите под сомнение мои способности как проводника? – произнес Эмори Джонс за спиной Фортунато.
«Черт возьми, как он здесь появился?»
Но Хиларио – и это бросилось в глаза Нику – совсем не удивился присутствию в конюшне американца.
– Один раз вы уже умудрились сбиться с наезженной дороги, – не удержался и съязвил Ник. Его раздражало странное сходство этого неприметного человечка с кем-то ему давно знакомым.
– Вас интересует, не встречались ли мы ранее, – Джонс, казалось, читал его мысли. – Нам не доводилось беседовать в прошлом, но я знаю, кто вы.
Последние его слова произвели такой же эффект, как тяжелый камень, упавший в тихий пруд. Однако Хиларио с равнодушным видом отвернулся и занялся работой, как будто заранее знал, о чем состоится разговор между хозяином и янки.
Ник пережил нелегкую минуту, но все же быстро оправился от удара:
– Все преимущества на вашей стороне, мистер Джонс… если вам угодно, чтоб вас так называли. Может быть, продолжим беседу в более уединенном месте?
Приглашение Ника выглядело далеко не любезным, но американец добродушно кивнул и направился к выходу из конюшни.
Очутившись на открытом пространстве, мистер Джонс окинул цепким взглядом окрестности и заговорил первым:
– Я понимаю ваше намерение держать это в секрете, но Хиларио давно знает, что вы – не Лусеро Альварадо.
В темных глазах Ника вспыхнул недобрый огонек.
– Так кто же я, черт возьми?
– Николас Форчун, американец, наемный солдат родом из Нового Орлеана, где дон Ансельмо Альварадо в молодости часто предавался плотским утехам. В результате вы и появились на свет, так сказать, побочный продукт его весьма интенсивной деятельности.
Мистер Джонс отбросил разом свой прежний южный акцент и заговорил как истый янки.
– А вы кто?
– Простой американский парень. Ваш соотечественник. – Собеседник Ника представился: – Мое имя Барт Маккуин. Я из Сент-Луиса.
– И вы не сторонник Конфедерации?
– Я работаю на военное министерство Соединенных Штатов. Иммигрантский обоз – идеальная возможность навестить вас приватно.
– Как вы узнали, кто я?
– По роду моих занятий я обязан держать в поле зрения людей вашей профессии, – откровенно признался Маккуин и продолжил, сменив тему: – Вам, несомненно, известно, что наше правительство не намерено больше терпеть французское присутствие в Мексике.
– Я слышал в Эрмосильо разговоры о том, что американцы выдвинули на границу целую армию, но меня это не касается. Ваше правительство никогда не пользовалось моими услугами.
Маккуин иронически усмехнулся:
– Раньше, но не теперь. Наша армия уже стоит на северном берегу Рио-Гранде. Президент Хуарес скоро покинет Эль-Пасо и направится на юг, вслед за армией Эскобедо. На президента уже было совершено несколько покушений, а без Хуареса республика не проживет и дня. Его потеря будет ударом по Соединенным Штатам.
– Мне наплевать на Соединенные Штаты. Как владельцу Гран-Сангре мне безразлично, кто будет сидеть во дворце – Максимилиан или Хуарес.
– Вы пробудете владельцем Гран-Сангре лишь столько времени, сколько я отведу вам. И пока вы будете выполнять то, что я скажу вам. Вот так, Фортунато! – Теперь от слов американца веяло могильным холодом.
– Я олицетворяю здесь закон. С вами может произойти несчастный случай в пустыне. Такое в Соноре не редкость. Бандиты, хищники… мало ли кто. – Ник демонстративно развел руками.
– Президент Джонс пришлет другого на мое место. – Его слова никак не подействовали на Маккуина. – К тому же меня не так легко прикончить.
Он кивнул на дальний конец кораля, откуда Грегорио Санчес молча наблюдал за разговором хозяина с «гостем».
– Сколько моих людей у вас на жалованьи? – с каменным лицом поинтересовался Ник.
– Ни одного. Они все убежденные хуаристы.
– Но я – нет.
– Тогда почему вы помогли лейтенанту Монтойа уйти от преследования? Или простили двум пеонам зарезанного бычка? Для человека вашего положения вы проявили странную мягкосердечность. Может быть, сказывается влияние вашей прекрасной супруги Мерседес?
Гнев Фортунато сменился искренним удивлением:
– Как вы могли так заблуждаться? Моя жена – ярая католичка и предана Святой церкви. Он презирает безбожных республиканцев почти так же, как и ее свекровь.
– Ваша жена! Вы уже привыкли думать о ней как о своей жене. Как поступит столь набожная сеньора, если узнает, что мужчина, с которым она делит ложе, незаконнорожденный сводный брат ее настоящего супруга?
Ник отреагировал мгновенно, повинуясь слепому инстинкту. Он схватил Маккуина за шиворот, поднял на воздух и с силой прижал его к бревенчатой ограде кораля.
– Твое счастье, что я не вооружен, а то бы ты уже валялся с перерезанным горлом. Впрочем, мне случалось убивать и голыми руками.
Маккуин даже не моргнул.
– Ты думаешь, что сломаешь мне хребет, прежде чем я нажму на курок? – произнес он так невозмутимо, будто речь шла о погоде на завтра.
Фортунато ощутил, как дуло маленького револьвера уперлось ему в грудь там, где билось сердце. Он медленно отпустил американца.
– Я знаю, что ты не выстрелишь, потому что я тебе нужен. Но будь благоразумен и не вмешивай в наши дела Мерседес.
Маккуин отступил на шаг и спрятал револьвер под сюртуком.
– Согласен. Что ж, мне кажется, в остальном я своего добился.
– Да, добился, дьявол тебя возьми! Выкладывай, что тебе от меня нужно. Я слушаю.
Фортунато скрестил руки на груди и принял невозмутимый вид.
– Гасиендадо в Соноре и Чиуауа верны императору, – начал Маккуин.
– Я бы не назвал это верностью, – перебил его Ник. – Они будут поддерживать любого, кто признает их феодальные привилегии.
– Да, это так, но существует небольшая группа фанатиков, которые знают, что французы собираются уйти из Мексики и бросить их на растерзание республиканцам. И им не удастся подкупить такого человека, как Хуарес.
– Следовательно, они хотят, чтобы он был мертв, – мрачно заключил Фортунато.
В этом был смысл. С уходом Хуареса они могли бы найти подходящую личность, чтобы заполнить политический вакуум, а может быть, даже отделить северные штаты от остальной территории республики.
– Как вижу, ты уже сам догадался. Как один из крупнейших землевладельцев в штате, ты можешь проникнуть в их замкнутый кружок и добыть для нас важную информацию об их планах, особенно о подготовке покушения на президента.
– А как я это сделаю? Я был солдатом, а не шпионом.
– Ты был наемным солдатом, – поправил его Маккуин.
– Я выбирал, кому служить.
– Да, в редких случаях ты проявлял удивительную разборчивость. Например, в Гаване. – Маккуин заметил, что его намек понят, и продолжил: – Ты получишь, несомненно, приглашение на бал, который дон Варгас дает в честь прусского принца из окружения Максимилиана.
– Варгас участвует в заговоре против Хуареса? – Ник был изумлен. Он слышал, что старый приятель его отца склонен отсиживаться в глуши, предаваясь разврату и чревоугодию, а никак не заниматься политическими интригами.
– Варгас – формальный глава заговорщиков, – пояснил Маккуин. – За ним кто-то стоит… кто-то достаточно проницательный, чтобы понять, какую большую роль играет Хуарес в мексиканской драме.
– И ты хочешь, чтобы я выяснил, кто этот тайный вождь?
Маккуин вел разговор о шпионских делах так же бесстрастно, как будто речь шла о закупке скота.
– Заговорщики наверняка будут разрабатывать план нападения на Хуареса, решать, где выгоднее всего нанести удар. В горах возле Эль-Пасо президенту возможно обеспечить надежную охрану, но далее к югу, на пути в столицу, это сделать будет труднее.
– Ты надеешься, что Варгас доложит мне о своих планах? – с иронией спросил Ник.
– Разумеется, не надеюсь, но благородный дон Лусеро вхож в такие места, куда моим информаторам дорога заказана. Мне надо знать, где и когда они нападут. Ты получишь инструкции, как передать полученные сведения. Порфирио Эскандидо – мой агент в Соноре. Если что-то случится с ним, Хиларио и Грегорио знают, как выйти на связь с местными хуаристами.
– Я понял, что Хиларио вычислил уже давно, что я не Лусеро, но я не думал, что он еще к тому же разведчик Хуареса.
– Внешность может быть обманчива. Я уверен, что из вас получится превосходный агент, дон Лусеро.
– Я не люблю, когда меня шантажируют. Как только попытка покушения провалится, я прекращу всякую связь с вами. Я не желаю работать ни на вас, ни на ваше правительство.
– Вы работаете на Хуареса. Не думаю, что этот ваш труд останется без вознаграждения. Он победит в этой войне.
– А это значит, что вы и ваше правительство оседлаете Мексику!
Фортунато, не прощаясь, повернулся и зашагал прочь.
«Ты вжился в роль гасиендадо. Не ожидал я подобного от гринго», – про себя отметил Маккуин. Убедившись, что его пребывание в корале осталось незамеченным, он возвратился в дом.
Но все же их встреча не ускользнула от посторонних глаз. Инносенсия отряхнула солому, набившуюся ей в волосы, и расправила смятые юбки. После приятного времяпрепровождения в компании одного из новых вакеро она, расставшись с ним, уснула. Разбудили ее голоса. Двое мужчин разговаривали по-английски. Один из них был дон Лусеро. Она осторожно подкралась к чердачному окошку, откуда могла подслушивать.
Знание Инносенсией иностранного языка было, разумеется, очень скудным, но она прожила пару лет у тетки в Гуаймасе, где североамериканские и английские золотоискатели делали привал перед броском в Калифорнию. Запаса слов, приобретенного там, ей хватило, чтобы понять смысл разговора.
Неудивительно, что прежний любовник не пустил ее в свою кровать. Этот человек не кто иной, как нищий ублюдок, гринго, занявший место Лусеро и одурачивший всех. К тому же он еще служит хуаристам.
Дождавшись, когда Хиларио и Гомес разошлись, Инносенсия поспешила из конюшни обратно на кухню, размышляя на ходу, как лучше использовать добытые ею опасные сведения.
13
Войдя на кухню, Мерседес застала там, вопреки ожиданиям, только одну Ангелину, подающую на стол свежеиспеченный хлеб.
– Где Розалия?
– Думаю, еще занимается с падре Сальвадором.
– Это непорядок, – твердо заявила Мерседес. – Я позову ее к столу и объясню падре, что ритуал в доме должен соблюдаться.
Но священник, встреченный ею на лестнице, сказал, что отпустил девочку с урока в положенное время.
Мерседес, помня, что Розалия любит играть в цветнике, разбитом во внутреннем дворике, устремилась туда. Она действительно нашла девочку, почти скрытую растениями, которые были гораздо выше ее роста. Малышка сотрясалась от рыданий, когда она заключила ее в свои объятия.
– Кто обидел тебя?
– Она правда мать моего папы? – захлебываясь слезами, спросила девочка.
– Ты спрашиваешь о донье Софии? Да, конечно, это его мать. Ты встретилась с ней?
– Я случайно заглянула в ее комнату… Я хотела только спросить…
– Что? – встрепенулась Мерседес.
– Что она и вправду моя бабушка. Моя мама умерла, но у меня есть теперь папа и… ты мне кажешься моей мамой… Скажи, ведь это так?
Как объяснить девочке, чтобы раньше времени не ранить ее сердце, положение незаконнорожденного ребенка в доме хозяина? И каковы ее отношения с Розалией?
Все, что было связано со старой сеньорой, пугало и саму Мерседес. Она решила один раз и окончательно повесить засов на эту комнату мрака.
– Никогда не входи к ней. Ее уста источают ложь.
Девочка заплакала:
– Как может сеньора лгать? Она показалась мне святой… Но ей было так одиноко в темной комнате… Я пожалела ее…
Мерседес крепко прижала к себе малышку, как будто на них обоих внезапно надвинулась грозовая туча. И ведь действительно ядовитый язык злобной старухи может разить, подобно молнии.
От нее исходили невидимые, но пугающие флюиды. Лусеро после последнего разговора с матерью вернулся вне себя и заперся в кабинете, чтобы накачаться допьяна бренди. Это было так не похоже на нового Лусеро, которого Мерседес старалась или, вернее, уже успела полюбить.
Усадив Розалию за стол, где Ангелина выставила свои кушанья, Мерседес, словно разъяренная хищная птица, взлетела по крутой лестнице к покоям доньи Софии.
Там все было по-прежнему. Старуха сидела у окна, обложенная подушками. На то, что невестка ворвалась к ней, даже не постучавшись, старая донья не обратила внимания.
– Я хочу побеседовать с вами, донья София! – сказала Мерседес и без приглашения уселась рядом со старухой на жесткий стул с прямой спинкой.
Такое поведение невестки несколько рассердило старуху. Ее мертвенно-бледные щеки окрасились румянцем.
– Ко мне не входят без стука и не затевают разговоры без моего согласия.
Для нее появление Мерседес было явной помехой мрачным ее размышлениям.
– Я, конечно, виновата, сеньора, простите за мою несдержанность. И я пришла извиниться за пятилетнюю несмышленую Розалию, которая осмелилась нарушить ваш покой. Ей, глупенькой, так хотелось увидеть вас.
– Зачем ты возишься с ней? Она не твой ребенок, – процедила сквозь зубы донья София.
– Но она дочь моего супруга… и ваша внучка.
– Мало ли куда раскидывали свое семя мужчины из рода Альварадо. Позаботься о своем лоне, чтобы оно дало нам наследника. Иначе придется обращаться к Святой церкви с прошением о признании вашего брака недействительным.
Мерседес вскочила, выпрямилась во весь рост.
Она – здоровая и молодая – возвышалась над больной старухой и обрушивала на нее грозные признания:
– Ни одно слово, произнесенное вами, донья София, ни один злобный донос не прервет наши отношения с Лусеро. С тех пор, как он вернулся с войны, мы муж и жена. Он не покинет меня, даже если я бесплодна.
Донья София прошамкала в ответ:
– Бесплодные супруги не раз появлялись в семье Альварадо. И всегда церковь утверждала развод, потому что Господь не одобряет подобные браки.
– Но мой муж сейчас следует по пути Господнему. Он признал свое дитя, рожденное вне брака, он любит меня, свою законную жену.
– О какой любви ты говоришь! – попыталась возвысить голос донья София, но задохнулась и продолжала хриплым шепотом: – Все мужчины рода Альварадо – развратники, насмехающиеся над священными узами брака, которыми нас, женщин, связала церковь. Если ты желаешь остаться хозяйкой Гран-Сангре, которой стала благодаря трудам своим в его отсутствие, так роди ему сына. Моли об этом Господа, несчастная жена…
Донья София прикрыла веки, давая знать, что разговор с невесткой закончен.
Мерседес ушла из покоев старухи с тяжелым ощущением. Правда была высказана ей в лицо, и отрицать это было невозможно.
Жуткое чувство одиночества в наступающих тревожных сумерках охватило ее. Она отправилась на конюшню, жестом отпустила слугу, предлагавшего ей помощь, оседлала лошадь и выехала за пределы поместья к ближайшим холмам.
Местность и ей, и лошади была знакома, дорога наезжена. Буффон выразил желание сопровождать ее и с лаем носился по кустам, вспугивая притаившихся там на ночь птиц.
Но вдруг заливистый лай пса стал истеричным, лошадь встала на дыбы, и Мерседес сначала услышала тихое, но злобное рычание, а потом ощутила на себе взгляд мертвенных глаз притаившейся в засаде пумы.
Мерседес схватилась за ружье, притороченное к седлу, но бешеный рывок перепуганной лошади скинул ее на землю. Удар о камни причинил ей страшную боль, в глазах помутилось. Она осталась безоружной, лошадь ускакала, а красивый закат сменился перед глазами темной завесой.
Мерседес перевернулась, встала на колени. К ней постепенно вернулось зрение, но сразу же она похолодела от ужаса. Только Буффон, захлебывающийся лаем, отделял ее от готового к прыжку могучего зверя.
Мерседес услышала металлический лязг. Ружье упало с седла лошади, в испуге метнувшейся в сторону. Это давало ей хоть какую-то надежду, но до оружия надо было еще дотянуться.
Пользуясь отчаянной защитой верной собаки, Мерседес медленно поднялась и шагнула к упавшему на камни ружью. Хищная пустынная кошка позволила ей поднять оружие, потому что в это время сражалась с защитником Мерседес.
Она впилась в горло Буффона, и оба животных слились в один клубок, борясь за свою жизнь.
Выстрел Мерседес мог поразить и Буффона, и его врага. Она тщетно пыталась прицелиться в гибкую хищницу, впившуюся когтями и распластавшуюся на теле собаки.
Животные катались по земле, грозно рыча и нанося друг другу раны. Жуткой этой схватке, казалось, не было конца. Несколько раз Мерседес вскидывала ружье и тотчас же отказывалась с отчаянием от попытки выстрелить. Шкура собаки все больше покрывалась ранами, верный Буффон истекал кровью, а Мерседес не могла спасти его.
Вдруг сильная мужская рука перехватила ствол неуверенно вздрагивающего в ее руках французского ружья.
– И не пытайся стрелять! – процедил сквозь зубы ее муж.
Он выхватил из ножен кинжал, уже не раз обагренный кровью.
– Не надо, Лусеро!
– Так ты убьешь собаку. Этим все и кончится, – хладнокровно объяснил мужчина. – Отвернись и не смотри. Ради Бога, слушайся меня.
В закатном луче сверкнуло широкое лезвие ножа.
Пума уже успела царапнуть по брюху собаки, и этот мощный удар вызвал новое обильное кровотечение. В мозгу Буффона еще гнездилась ярость и желание загрызть противника, но сил для этого оставалось все меньше.
Пес продолжал сражаться, но дикая кошка взгромоздилась на него, и когти ее готовы были разорвать на части трепещущее под ней живое тело.
Николас вонзил нож в хребет хищника, чуть пониже бешено извивающейся, узкой, подобно змеиной, головы. Он знал, куда нанести смертельный удар. Сквозь визг и рычание животных до слуха Мерседес донесся зловещий хруст костей.
Пума сразу обмякла, еще слабо трепыхаясь и бессильно скаля зубы, а потом свалилась, бездыханная, на обагренные кровью камни.
В горле у Мерседес застрял крик. Она не чувствовала под собой ног от перенесенного ужаса.
Николас застыл на месте с окровавленным ножом в руке над поверженным противником.
– Лусеро! Слава Господу, ты жив!
– Впервые я слышу от тебя приятные слова. До этого ты меня проклинала и желала, чтоб я сгинул на войне.
Она не стала отвечать ему.
Мерседес огляделась, увидела, что его конь и ее лошадь мирно выискивают траву поодаль среди камней, что кровь, покрывающая его тело, не от полученных им ран, а от убитой хищницы, и тогда она обняла его голову, притянула к себе, желая поцеловать его со всей искренностью.
Какой жаркий был этот поцелуй! Их губы пересохли от зноя, но, когда его язык ласково коснулся ее языка, появилось ощущение сладостной прохлады.
Отдышавшись после поцелуев, они заговорили.
– Ты безумец… – сказала она.
– Почему? – спросил он.
– Ты бросился на пуму лишь с одним ножом. Такого не позволил бы себе ни один вакеро.
– Ты льстишь мне.
– Ты так храбр… Разве мог какой-нибудь другой мужчина решиться на такое?
– Ты была в опасности. И твой пес…
– Спасибо тебе за Буффона.
Этот простой обмен короткими фразами на поле кровавой битвы значил для Мерседес больше, чем ночь любви в супружеской постели, оскверненной прежними потаскухами.
Наступил момент, когда она ощутила истинную любовь к мужчине, назначенному ей супругом при венчании в храме. Но неужели какая-то ошибка произошла там, под святыми сводами? Или ей так показалось? Разве Господь мог ошибиться?
Хриплый голос Хиларио вернул ее к действительности:
– Нет хуже приметы, если пумы разгуливают по поместью. Нам всем надо вооружиться.
Старый вакеро произнес это спокойно. Он ласкал прильнувшего к его ноге окровавленного Буффона и, казалось бы, равнодушно осматривал поле битвы, но в его глазах мелькнул огонек тревоги.
– Вы уверены, патрон, что проклятая кошка не задела вас?
– Пустяки.
– Ее когти словно зубы ядовитой змеи и опасны для человека.
Опытный взгляд Хиларио уже видел, что бледность разлилась по лицу хозяина.
– Мы отнесем вас в дом.
– Я могу ехать верхом, – возразил Ник.
Он направился к лошади, но тут же ноги его подогнулись, и Николас очутился на земле.
Хиларио издал протяжный клич, и не прошло и нескольких минут, как группа верховых вакеро появилась из-за гребня холма.
Ник был уже без сознания.
Слуги понесли на руках тело хозяина и истекающую кровью собаку в дом, в спасительную прохладу.
Ангелина и Розалия встречали мрачную процессию на пороге кухни. Девочка выскочила на солнцепек, но кухарка удержала ее, вернула обратно в тень, утерла рукавом слезы, струившиеся по крохотному личику.
– Скажи – папа не умер? И Буффон тоже? – спрашивала Розалия.
– Господь этого не допустит, если ты сейчас отправишься наверх в свою комнату и хорошенько помолишься за их спасение.
Предложение старой кухарки подействовало на девочку. Она покорно отправилась выполнять его.
Мерседес послала верхового за лекарем в Сан-Рамос, а потом распорядилась, чтобы подготовили горячую воду как можно в большем количестве и чистые тряпки на бинты.
Пума несла в себе столбняк, и его проникновение в кровь нельзя было допустить. Она нашла рану на теле мужа, нанесенную когтями умирающего хищника, промыла ее и перевязала.
– Не волнуйся… Такая тварь меня не убьет! – произнес Николас, придя в сознание.
– Ты был безумен, когда полез с ножом на пуму! – воскликнула Мерседес.
– Я спасал тебя и твоего возлюбленного Буффона…
Услышав свою кличку, пес, лежащий неподалеку, вдруг слегка ожил и махнул хвостом.
– Два раненых воина! – решила ободрить их улыбкой Мерседес. – Во всяком случае, ты заслужил его благодарность. Но какой ценой! – не удержалась от горестного вздоха Мерседес.
– Я получал в прошлом и более опасные раны и все-таки выжил.
– Ты храбришься и хвастаешься, Лусеро.
– Нет, я говорю правду.
– Тебе ведь очень больно…
– Нет, но мне холодно…
Мерседес легла рядом с ним.
Она не знала, насколько горячо ее тело, но надеялась, что может отдать ему хоть немного своего тепла.
Утро она встретила, сидя в глубоком кресле, которое распорядилась поставить возле их супружеской постели. От дремоты ее пробудил стон. Лусеро метался по кровати и бредил. Мерседес коснулась ладонью его лба и замерла в испуге.
У него начался жар.
Старый слуга Бальтазар приносил по ее приказу ведра ледяной воды из колодца. Она пропитывала прохладной влагой простыни и окутывали ими пылающее от огня тело мужа, которое так было ей желанно, хотя Мерседес не хотела даже себе признаваться в этом.
Он произносил в бреду какие-то бессвязные фразы, отдавал команды, вспоминал женщину по имени Лотти… Но чаще всего он называл ее имя.
Он звал Мерседес. Он требовал, чтобы она была рядом. Он обещал ей блаженство в будущем, но тут силы отказывали ему, и он замолкал.
Мерседес понимала, что бред хозяина не предназначен для ушей прислуги, и тут же удалила и кухарку Ангелину, и старого Бальтазара. Они молча подчинились, ни словом не обмолвившись, что им показались странными выкрики больного господина на незнакомом языке.
Мерседес терялась в догадках – кто такая Лотти? Может быть, это его спутница в боевых походах?
Ночь выдалась тревожной, но к утру Николасу стало еще хуже.
Бальтазар, так решительно удаленный хозяйкой из господской спальни, осмелился постучаться в дверь.
– Вас нельзя оставлять с ним наедине, сеньора. Он заразился бешенством и может ненароком ранить вас.
– Я не уйду никуда отсюда, – твердо заявила Мерседес. – Если вы любите своего хозяина и желаете ему выздоровления, носите без устали воду из колодца, и горячка его пройдет.
По указанию Мерседес Николасу связали руки, чтобы он не смог в бреду потревожить свою рану.
И вновь Мерседес осталась с мужем наедине.
Она была полна тревоги, жалости, нежности, но и страха, находясь рядом с человеком, который вдруг показался ей оборотнем. Разве мог Лусеро за годы, проведенные на войне, настолько хорошо освоить английский и французский языки, чтобы в бреду разговаривать на них? Не стала ли она послушной игрушкой в руках неизвестного пришельца?
Некоторые странные детали его поведения вдруг всплыли в ее памяти, складываясь в общую картину. Он любил есть хлеб с медом по утрам за завтраком, а Лусеро не имел такой привычки. Он часто заходил в библиотеку покойного дона Ансельмо, брал книги с полок, она часто замечала оставленный им открытый томик, а Лусеро относился к печатному слову с презрением. Он терпеливо выстаивал мессу в домашней церкви в противоположность Лусеро, а его руки… Он одинаково легко управлялся правой и левой рукой…
Лусеро, ушедший из дома на войну четыре года тому назад, запомнился всем наглым бездельником, а вернулся тружеником… Он стал истинным отцом для Розалии… А о том, как вел себя в супружеской постели…
Мерседес не хотела сейчас думать об этом, но мысли ее постоянно возвращались к их интимным отношениям помимо ее воли. Он как будто искупал вину перед униженной когда-то и оскорбленной женщиной. Он так старался загладить прошлые грехи, а может быть, он искренне полюбил ее? Неужели она никогда не знала истинного Лусеро Альварадо, или судьба распорядилась с ней жестоко, положив ей в постель оборотня!
– Нет! Этого не может быть! – невольно вырвалось у Мерседес.
Она молила Господа, чтобы он оказался ее законным, венчанным в церкви супругом. Иначе как ей жить дальше в таком страшном грехе?
Мерседес смотрела на его могучее, но сейчас беспомощное, израненное, пылающее жаром тело. Она уже успела изучить его за многие ночи, проведенные вместе, все его шрамы, оставшиеся от старых ран, и даже узнать, при всей своей непоколебимой сдержанности, места, прикосновение к которым доставляло ему наслаждение… и ей тоже.
И вот сейчас безжалостная судьба, нелепый случай могли оборвать тонкую нить… лишить Мерседес разгадки тайны или вообще надежды на будущее.
Что она могла сделать?
Только неустанно смачивать ледяной подземной водой буквально сгорающие от смертельного жара повязки, молиться и смачивать губы умирающего мужа целебным напитком.
