Текст книги "Упрямица"
Автор книги: Ширл Хенке
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
14
Сначала Ник чувствовал, что он тонет, уходит куда-то на дно, в мерзкую тину. Потом забрезжил свет, вода куда-то ушла, и восхитительный аромат лаванды ударил ему в ноздри.
Это был запах жизни… а еще и любви.
Прекрасная женщина с золотыми волосами склонилась над ним, и взгляд ее был ласков. Как не хватало ему ласки всегда, всю жизнь, и как он мечтал о ней…
Мерседес сразу ощутила, что горячечные судороги больше не терзают его. Теперь, наоборот, его тряс озноб, и она укрыла его теплым одеялом.
Две ночи она провела рядом с ним, наблюдая, как он боролся с подступавшей к нему смертью, и не могла не восхититься его мужеством и жизнелюбием. Даже когда он был полностью бессилен, словно только что рожденный на свет ребенок, он все же обладал железной волей.
Ее пальцы коснулись следов былых его ран, обрисовали контуры красивого мужественного лица. Во сне он выглядел моложе и мягче.
Она решилась на кощунство и принялась ласкать его. Рука ее пропутешествовала по полосе темных волос на широкой груди, добралась до плоского живота, а потом достигла границы, обычно прикрываемой одеждой.
Мерседес тут же отдернула руку, но было поздно. Она ощутила желание заниматься с ним тем, чему он учил ее многие месяцы.
– Незачем притворяться, – тихо произнес он, внезапно очнувшись и выпрямившись на постели, совершенно голый, так что каждая клеточка его тела была открыта ее взгляду. – Не останавливайся, любимая… Твои прикосновения похожи на целительный бальзам…
Но она остановилась, прихватила простыню, чтобы прикрыть грудь, так вызывающе и соблазнительно устремленную ему прямо в лицо.
– Я думала, ты спишь, – пробормотала она якобы в свое оправдание, но ее рука уже ласкала его волосы, влажные от недавнего горячечного пота.
Ник понимал, насколько она смущена и растерянна. Но нельзя было отпустить ее от себя в таком состоянии. Он завладел ее запястьем.
– Пожалуйста, не уходи… – Его хрипловатый голос источал нежность.
Но он слишком переоценил свои силы. Его сознание вдруг замутилось, он оглядел потускневшим вдруг взором повязки на своем теле.
– Чертова кошка оказалась на самом деле ядовитой… Как может маленькая рана причинить вред такому большому мужчине?
Он еще шутил, вновь впадая в бред.
Мерседес восприняла его слова серьезно. Она снова пропитала его повязку снадобьем от столбняка.
– Что ты льешь на меня? Разве это спасет мою душу?
Она посмотрела на него. Ее осунувшееся от бессонницы, измученное беспокойством лицо озарилось мягкой улыбкой. Улыбнулся и он.
– Мне так кажется, что ты спасла меня от смерти, Мерседес.
Мерседес опустила глаза, как скромная монахиня.
– Не прячься от меня, Мерседес. Мы уже узнали друг о друге достаточно, чтобы не быть чужими.
Он вгляделся в ее глаза и ощутил в них ночной холод африканской пустыни, который когда-то испугал его в молодости. Этот странный перепад от жары к ледяной безжалостности.
– Что-то изменилось между нами? – прошептал он. – Я не ошибаюсь?
«Ты тот человек, за которого я вышла замуж четыре года назад?» Ее мозг грыз этот вопрос, а боль от него не могло облегчить никакое снадобье Ангелины.
Мерседес заговорила:
– Когда я увидела, что ты на грани между жизнью и смертью, я поняла, что не смогу жить без тебя. Но я узнала, когда ты был в бреду…
«Неужели она узнала всю правду о нашем роковом пари?» – холодея от ужаса, подумал Ник.
– Я узнала многое о войне… Ты звал меня и просил, чтобы я, любимая тобой женщина, была рядом…
– Я много наговорил бессмыслицы, пока бредил? – испытующе спросил он, опасаясь, что выдал себя, когда потерял над собой контроль.
– Только об ужасах войны… и называл себя разными именами.
Она умолчала о том, что он бредил на двух языках, словно он был рожден не здесь, а где-то далеко.
Как будто немного успокоившись, Ник произнес:
– Ты так хороша, Мерседес.
– Я не мылась два дня. Я не причесана и отвратительно пахну. Я не соответствую званию хозяйки Гран-Сангре.
– Ты достойна одного главного звания – моей супруги, – заявил он.
«О Боже! Так ли это на самом деле?» – выдохнула она, вслух или в мыслях – она не знала.
– Ты лучшая супруга, какую мог бы пожелать себе любой мужчина, – продолжил он твердо.
Эти его торжественные слова словно ставили печать на их отношениях. Могла ли она противиться и возражать, когда сургуч на печати еще не затвердел?
Выздоровление Ника началось с того, что он съел большой кусок зажаренного мяса, принесенный ему Ангелиной прохладным утром.
Потом в его комнату вбежала Розалия:
– Папа! Я так скучала по тебе!
Он позволил девочке взобраться на кровать и заключить свою шею в кольцо ее крохотных ручонок.
– А как чувствует себя Буффон? – поинтересовался Ник.
– Он немножко хромает. Ты спас ему жизнь, папа.
– А он спас жизнь нашей Мерседес. Он настоящий герой.
Розалия стала серьезной:
– Я бы хотела, чтобы она была моей мамой. И чтобы вы никогда не умирали.
Она прижалась личиком к его груди, и необъяснимая благодать охватила Ника. Словно он, как путник, шествующий по пустыне, пришел к вожделенному источнику.
Мерседес наблюдала за этой сценой со стороны. Она пришла, чтобы сменить повязку мужу. Нежные объятия этих двух дорогих ей людей тронули ее до слез, и Мерседес стоило больших усилий изобразить на лице улыбку.
За несколько последующих дней он оправился совсем, но зато его стало тревожить отчуждение Мерседес. Если раньше она мстила ему за грубость и измены Лусеро, то теперь, подозревая, что отдалась самозванцу, она, вероятно, пришла в отчаяние. Если это так, то как он должен поступить? Скрывать обман по-прежнему или признаться ей во всем?
Он догадывался, что она кое-что узнала о нем из его горячечного бреда. Вряд ли ему бы удалось надолго сохранить тайну своей истинной личности и подменять собой Лусеро.
Николас рассчитывал, что если она заимеет от него ребенка, то уже не решится вслух заговорить об обмане. Так было раньше… до того, как он ее встретил и… полюбил.
Глупейшей ситуации нельзя было и вообразить – он влюбился в жену своего сводного брата. Но он уже понял и твердо уверился в том, что как за летней жарой придут неминуемо осенние дожди, так и он никогда и ни за что не покинет эту женщину. Пока жизнь теплится в его теле, он будет любить Мерседес. Пусть она не ответит ему взаимностью – он был готов принять ее холодность. Слишком глубокие шрамы оставил в душе Мерседес его брат Лусеро. Она приучилась охранять от мужских посягательств свое сердце и тело, жаждущее любви.
Будь проклят Лусеро, оставивший Нику в наследство разуверившуюся в женском счастье супругу!
Ник был терпелив, для него само ожидание ее ответного порыва было увлекательной игрой. Он дразнил ее непривычное к мужским ласкам тело, он соблазнял ее, уверенный, что наступит миг, когда она наконец отдастся ему полностью. Но он уже преодолел вершину, он исчерпал все способы, которые изучил за годы странствий.
Теперь Мерседес спала с ним в одной постели каждую ночь, но отказывала ему в близости, ссылаясь на то, что нельзя тревожить его рану. И он чувствовал себя слишком слабым, чтобы настаивать, и покорно принимал ее почти материнскую нежность.
Но с этой идиллией пора кончать!
Ник скинул с себя простыню и опустил ноги на пол. До сих пор Бальтазар помогал ему вставать с кровати. Сегодня он все будет делать самостоятельно. Он встал, огляделся и обрадовался тому, что комната не закружилась и потолок не поменялся местами с полом, как было еще вчера.
Хватаясь за мебель и пошатываясь, Ник добрел до окна и выглянул во двор. Он кликнул Лазаро, который возился у колодца, и потребовал, чтобы ему приготовили теплую ванну, потом уселся на стул и начал сдирать с себя повязки.
Ник вспомнил, как пару дней назад Мерседес убирала швы с его раны.
– Тебе не было страшно заниматься этим? – спросил он тогда. – Зашивать открытую рану?
– Женщина должна иметь навыки лекаря, – спокойно ответила она, – и облегчать чужие страдания.
– А я не мог видеть после сабельной рубки, как внутренности из раны вываливаются наружу. Мне хотелось пустить пулю в лоб несчастному, чтобы только избавить его от мук.
– Война, наверное, это и есть страдание, а не только мгновенная героическая смерть, – опять так же спокойно заявила любимая им женщина.
– Но твои пальцы дрожат… Ты боишься… или чувствуешь отвращение.
Он тогда был еще болен и поэтому проявлял непростительную настойчивость.
Она опустила глаза.
– Отец Сальвадор проверял мои знания, полученные в монастырской школе, и одобрил. Я хороший хирург.
– Так что же?
– Что?
– Ты не в себе, Мерседес?
– То, что я касаюсь тебя… меня волнует, – призналась она.
– Неужели?! Ты нервничаешь, Мерседес. Из-за меня? Скажи «да»!
Запах лаванды, исходивший от ее только что вымытых волос, сводил его с ума. Она отпрянула от него, подняв крохотные ножницы вверх, словно оружие защиты. Ник коснулся пальцами ее груди, напрягшейся под тонкой тканью платья.
Тогда Лупе прервала их беседу, принеся из кухни свежеиспеченые горячие лепешки. Теперь он вспомнил то мгновение, ради которого стоило жить.
Избавившись от повязок, Ник, стиснув зубы, накинул халат, завязал пояс и проследовал по комнате к двери. До полудня оставался еще час. Розалия была на уроке у падре Сальвадора, Мерседес пропадала в полях вместе с пеонами, а Ангелина трудилась на кухне.
Путешествие вниз, а потом через патио в ванную комнату далось ему с трудом, но разве он не был приучен с юности преодолевать трудности? Только так можно было выжить на войне.
Ник с наслаждением погрузился в теплую воду, откинул голову на край ванны, смежил веки и подумал, что если бы Мерседес окончательно убрала с его раны эти проклятые швы, то он был бы наверху блаженства.
Мерседес спешилась у ворот и тут же приказала конюху расседлать и обтереть вспотевшую кобылу.
– Мы не ожидали вас так рано, донья Мерседес.
– Лошадь вдруг захромала. Позаботься о ней, осмотри копыта.
– Да, конечно. Только сначала я должен поспешить в ванную. Дон Лусеро, может быть, нуждается в моей помощи.
– Он что, купается?
– Да, сеньора.
– Я сама посмотрю, что ему надо.
Она была немножко зла на Лусеро. Вдруг он будет так неосторожен, что его раны вновь откроются.
Мерседес никогда еще в жизни так не торопилась. Что происходит с гордой Мерседес, хозяйкой поместья Гран-Сангре? Перед массивной дубовой дверью, отделяющей ванную комнату от залитого жарким солнцем патио, она остановилась, чтобы перевести дыхание.
Ей вспомнилась Инносенсия, ласкающая ее супруга. Мучимая тяжкими воспоминаниями и недостойной для благородной доньи ревностью и любопытством, она слегка приотворила тяжелую дверь и заглянула в щелочку.
Боже, как он был красив обнаженный, как похож на какое-то древнее божество! Если бы еще только знать, кто он есть на самом деле…
– Заходи, не стесняйся, – позвал Ник. – И закрой поплотнее за собой дверь.
Она вошла, пряча глаза от стыда.
– Твои швы разойдутся от теплой воды.
– Тогда убери их совсем, моя лекарша.
– Я… – Мерседес вдруг потеряла дар речи. – Я не решаюсь дотронуться до тебя.
Он не стал напоминать ей, что до этого они много раз были близки.
– Подойди ко мне, – приказал он ей властно.
Все ее разгоряченное тело, истомленное по его ласкам, требовало, чтобы она отдалась ему. Но кого она любит, самозванца или Лусеро?
От него пахло табаком, а Лусеро не курил, он был добр, а Лусеро жесток, с Лусеро ее соединила церковь, а с преступным незнакомцем – кто? Только ее личный выбор.
– Не бойся, дорогая, – сказал он. – Ты для меня все… все мое достояние, моя судьба… моя единственная надежда на будущее.
Его ласковые слова, его искренность, в которую она поверила, его сильное, гибкое тело, чьи изгибы так чудесно соответствовали изгибам ее тела, заставили ее забыть о сомнениях, об угрызениях совести, о том, что вода расплескалась из ванны, и о том, что слуга мог это заметить…
– Почему сейчас все по-другому? – спросила Мерседес.
– Потому что ты открыла себя, ты узнала, кто ты есть на самом деле и… кто я для тебя…
Ее взгляд помрачнел.
Чтобы подавить это недоверие в любимом ему лице, он обрушил на него град поцелуев и вложил в это дело всю страсть, на которую был способен. Как соблазнительна была ее кожа, ее душистые шелковистые волосы, окутавшие их, и отвечающие на его поцелуи губы!
Но все же, сохраняя остатки гордости и недоверия, Мерседес прошептала:
– Только не здесь. Пожалуйста, займемся этим в спальне.
15
Ник с сожалением покинул ванну, промокнул полотенцем капли воды, не стесняясь страстных, горящих, словно у степной кошки, глаз Мерседес, накинул халат и вместе с нею, рука об руку, пересек залитое солнечным светом патио.
– Ты уверен, что лихорадка окончательно оставила тебя? – осведомилась она, этим как бы подзадоривая его.
Радость жизни переполняла Ника. Неужели любимая женщина заигрывает с ним?
– Я вполне здоров для того, что мы собираемся совершить.
Спальня манила прохладой, особенно ощутимой в жаркий день, и сумраком. Мерседес вошла в нее решительно, но задержалась у края необъятной кровати, в которой уже много раз происходили их любовные поединки.
– Отец Сальвадор занят с Розалией у себя наверху, а Ангелина возится на кухне, – произнесла она как бы в раздумье.
– Ты собираешься производить много шума, моя девочка, когда мы займемся любовью? – с усмешкой спросил он.
Мерседес неопределенно покачала головой. Откуда она знала, как это будет происходить в первый раз, когда она по-настоящему, полностью отдастся мужчине?
– У меня грязные ноги, и я вся потная… Я целый день работала на полях, а ты только что из ванной…
– Не мешкай, любимая, а то я взорвусь, как вулкан.
Мерседес уже могла воочию убедиться, как он желает ее.
И как она желала отбросить прочь все посторонние мысли и пойти навстречу своему желанию.
Она сбросила с плеч шамизу, чтобы он мог ласкать пальцами и губами ее ставшую твердой и выпуклой грудь. Боже, почему прикосновения этого мужчины к груди доставляют такое наслаждение? Или это возмещение за извечную женскую боль при рождении ребенка?
Как же близок и любим ей этот человек, о котором она почти ничего не знает. Он так не похож на прежнего Лусеро… А если это не ее супруг, то, значит, она сожительствует с ним в грехе?
Ей не хотелось признавать этот грех – и поэтому, когда они одновременно достигли пика наслаждения и растаяли во взаимной и волшебной нежности, Мерседес произнесла чуть слышно:
– Я полюбила тебя, Лусеро. Теперь уже навсегда.
Она полюбила его, Ника, но под другим именем.
Он отвернулся от нее, чтобы она не увидела страдальческую гримасу, исказившую его лицо. Неужели он всю жизнь обречен занимать чье-то место?
А если она узнает и потом откроет всем его самозванство?
Но для Мерседес все ранее терзавшие ее сомнения сейчас как бы ушли в невообразимую даль. Все мысли о том, Лусеро ли этот человек или кто-то другой, выветрились из ее головы. Чудо открывшейся ей наконец любви развеяло их, как дым.
А когда он поднес ее руку к губам и проговорил торжественно: «Я люблю тебя, Мерседес, знай это и помни…» – она посмотрела на него затуманенным взглядом, не ожидая, наверное, что подобные слова будут когда-нибудь произнесены для нее, и она услышит их хоть раз в своей горестной жизни.
Он явно говорил искренне. Он был настолько открыт и честен…
Былое напряжение, желание одеть на себя защитную броню полностью оставили ее. Как она могла столь долго подавлять в себе чувства, вспыхнувшие уже в момент первой их встречи, когда он пересек залитый солнцем двор и столкнулся с ней у подножия лестницы? Незнакомец ли он или ее муж Лусеро – какая разница? Пусть он неизвестный пришелец, но как он мог быть незнакомцем, если так хорошо осведомлен о секретах ее тела и… души?
– Я все хочу отдать тебе… Лусеро. Всю себя… Я хочу, чтоб ты знал, что я тоже люблю тебя.
Ник заметил паузу, которая возникла, когда она произносила имя Лусеро. Что ж, он должен расплачиваться за сделку, на которую согласился сам, понимая, что это чревато самыми неожиданными последствиями.
«Но ты любишь меня, а не Лусе, ведь правда?» – хотелось спросить ему напрямик.
Он испытующе заглянул в ее глаза, но она прикрыла их дивными пушистыми ресницами и доверчиво опустила золотоволосую голову ему на грудь.
«О Мерседес, что мы творим с тобой?»
На следующий день прибыло письменное приглашение на бал в гасиенду Варгаса. Его доставил личный посланец дона Энкарнасиона. В присутствии Мерседес супруг сломал солидную сургучную печать с оттиснутым на ней гербом Варгаса и прочитал то, что было написано на листе самой дорогой бумаги, какая только могла найтись в Мексике.
– Что-нибудь важное? – спросила Мерседес.
Он протянул ей письмо.
– Появилась возможность продемонстрировать миру богатства твоего гардероба, – сказал он без всякой иронии. – Мы приглашены на праздник в честь принца и принцессы Салм-Салм. Это искатель приключений из Пруссии, и, он, как я слышал, теперь в большом фаворе у нашего обожаемого императора.
– Ты встречался с ним при дворе?
Мерседес, как всякую женщину, интересовали придворные обычаи, а слухи о том, какой роскошью окружил себя император в далекой столице, еще больше возбуждали ее любопытство.
Николас ответил ей с сухой усмешкой:
– Простой лейтенант императорской охраны не вращается в высших кругах, там, где вкушают радости жизни царственные особы.
– Тебе не нравится принц?
Мерседес знала, что Лусеро всегда испытывал антипатию к иностранцам.
– Мне трудно судить о человеке по нескольким мимолетным встречам. Но он заслужил определенную репутацию. Он истинный наемный солдат – профессиональный, но тупой, убивающий всех и везде, кого и где ему прикажут.
– Значит, ты не хочешь ехать на праздник? – Она была разочарована.
Он посмотрел на нее внимательно, и его лицо озарилось почти мальчишеской озорной улыбкой.
– Разве я могу лишить свою возлюбленную супругу возможности показать свою грацию в танцах с изысканными кавалерами? После тяжкой работы на полях она заслужила хоть немного флирта и холодного шампанского.
За исключением нескольких кратковременных поездок в Эрмосильо, Мерседес не покидала Гран-Сангре со дня своей злополучной свадьбы. Посещения балов и музыкальных вечеров в Мехико были воспрещены невинной воспитаннице аристократической школы при монастыре. Видения танцующих пар, скользящих по блестящему паркету, грезы об упоительных звуках музыки, желание появиться на людях в красивом наряде – все это дразнило воображение Мерседес.
Она бы не простила ни себе, ни мужу, если б они отказались от приглашения.
– Нам еще надо многое сделать на полях… – произнесла она с напускным сомнением.
– Это может подождать. Несколько дней отдыха и немножко развлечений нам не повредят.
– А как быть с твоей матерью?
– А что с ней может случиться?
– Она ведь так больна… Если ей станет хуже, то она… может скончаться в наше отсутствие.
Николас нахмурился.
– Мой вид ей противен, и ты это знаешь. Падре Сальвадор гораздо больше будет ей полезен, если ей вздумается уйти наконец в мир иной. Без меня она покинет его в более спокойном состоянии.
– Не думаю, что покой воцарится когда-нибудь в ее душе, – с тревогой сказала Мерседес, вспомнив последний горький разговор со свекровью. – Даже падре Сальвадор обеспокоен состоянием ее разума.
– Надеюсь, его молитвами она обретет разум и способность хоть перед смертью рассуждать здраво. И погасит свою ненависть к покойному супругу и к пока еще живому сыну.
Ник в своих рассуждениях был безжалостен. Мерседес хотелось бы согласиться с ним, отбросить все тревожные подозрения, полностью овладевшие ею, но никому не высказанные.
Последующие две недели прошли в обычных хозяйственных заботах. Поутру Ник уезжал верхом на пастбища, а Мерседес отправлялась в поля проследить за уборкой урожая, а потом занималась сушкой и консервированием фруктов и овощей и помолкой зерна, которого собрали необычно много для Гран-Сангре благодаря оросительным каналам. Лошади и рогатый скот отъелись досыта в укрытых от жары прохладных каньонах, где пролившиеся за лето дожди вновь заставили зазеленеть свежую траву.
По вечерам Мерседес выезжала встретить супруга. Иногда она брала с собой Розалию. А если привал пастухов располагался поблизости, то она навещала их и в полдень, прихватив что-нибудь вкусное, приготовленное Ангелиной.
Все обитатели Гран-Сангре могли наблюдать семейную идиллию супругов Альварадо и удивляться тому, как переменился к лучшему их хозяин. Донья Мерседес и дон Лусеро явно обожали друг друга. И то, что Господь ниспослал любовь молодой супружеской паре, не могло не радовать всех.
Однажды утром, за неделю до назначенной даты праздника в гасиенде Варгаса, одинокий всадник спешился на краю хлопкового поля, протянувшегося вдоль берега реки. Грегорио Санчес так долго ожидал появления Порфирио Эскандидо. Молодому вакеро было невтерпеж встретиться с посланцем хуаристов.
– Ты задержался. Мы уже боялись, что французские патрули перехватили тебя по дороге.
– Кто обратит на меня внимание в такой одежде? – рассмеялся Эскандидо. Он был облачен в залатанную и потрепанную коричневую рясу монаха нищенствующего ордена и путешествовал на исхудавшем низкорослом муле. Все сторонились такого попрошайки.
– Хорошая маскировка, – согласился Грегорио. – Что же передал нам президент?
– У меня есть распоряжения для Фортунато насчет праздника у Варгаса. Устрой мне встречу с хозяином до наступления темноты.
– А почему бы тебе не направиться в дом и не попросить милостыню? Тебя отлично накормят и уложат спать в мягкую постель.
Эскандидо отрицательно покачал головой:
– Такой номер не пройдет в доме, где проживает священик-доминиканец. Этот маскарад может одурачить солдат и пеонов, но не эту хитрую бестию. Он просветит меня насквозь.
– Тогда тебе лучше остаться здесь. Я принесу тебе ужин сюда, в рощу.
Николас ждал известий от хуаристов с таким же нетерпением и тревогой. Как ему вести себя на пышном празднике местной знати? Для него было облегчением узнать, что посланец президента наконец-то объявился.
Ускользнуть от спящей Мерседес было не так уж трудно. Она сильно уставала в эти напряженные дни и мгновенно засыпала крепким сном. Сам он, наоборот, мучился в эту ночь от бессонницы.
Осторожно укрыв жену, чтобы ее не потревожил предутренний холод, Николас покинул спальню. Дыхание Мерседес было ровным, она мирно спала. Дай Бог, чтобы далее ее сон был таким же безмятежным.
Достав из ящика стола в кабинете свой «ремингтон», он направился к месту свидания. Порфирио, естественно, бодрствовал. Фортунато с иронической усмешкой дал высокую оценку его великолепному маскарадному одеянию.
– Правда, на мой взгляд, ты перегнул палку. Ты слишком худ и изможден для странствующего монаха. А в глазах твоих чересчур ярко пылает революционный огонь.
Ник вел разговор на английском.
– А в ваших глазах совсем нет огня, сеньор Форчун, – холодно ответил агент Хуареса и с недоверием посмотрел на оружие, которое захватил с собой его партнер по переговорам.
– Я не хуарист. Будь благодарен хотя бы за то, что я не сторонник императора.
Ник выглядел сейчас настоящим креолом – гордым, заносчивым до глупости, – именно тем, кто довел Мексику до ее жалкого нынешнего состояния. Эскандидо с интересом изучал его лицо. У него самого глаза были маленькие, брови тонкие, словно проведенные росчерком чернильного пера, но взгляд был пронизывающим.
– Ради чего ты сражался за этих французских ублюдков до того, как стал одним из нас?
Николас ответил искренне:
– Мне платили золотом, а не дымом сигар, которые курят ваши политики, ведя бесконечные споры.
– У нас есть республика и есть конституция. Ты американец и должен знать, что значит для государства конституция.
– Я был американцем. Теперь я узнал, что конституция – ничто. Сколько людей погибло в гражданской войне, и все ради конституции. И обе стороны были правы. Есть одна сила, правящая миром, – деньги и право на собственность.
– Есть и другие ценности в жизни, кроме желания ухватить кусок земли и кошель с деньгами. Тебе это даже лучше известно, чем мне, Форчун, – произнес Эскандидо с усмешкой. – Я вижу, что ты доволен тем, что одним прыжком махнул через преграду и сразу попал в правящий класс.
– Я думаю, что мы встретились не для того, чтобы говорить обо мне, – прервал его Ник.
– Да, конечно. Вскоре наш президент перенесет свою резиденцию из Эль-Пасо обратно в Чиуауа. А гасиенда Варгаса расположена всего лишь в одном дне пути от этого города.
– Ты считаешь, что дон Энкарнасион с друзьями предпримет попытку покушения?
– Лучшей возможности им не представится. Он должен торопиться, чтобы остановить продвижение наших армий. Матаморос уже наш, а также и Тампико – два самых крупных порта на восточном побережье. Наши войска проникли уже в глубь страны и вот-вот займут Монтеррей и Сальтильо. На западе скоро падут Масатлан и Гуаймас. Сеть затягивается вокруг императора. Его жена уже отплыла в Европу просить Наполеона о дополнительной помощи, а генералу Базену приказано вернуться во Францию до конца года.
Новости, сообщенные Эскандидо, не могли не возбудить интерес Ника.
– Значит, Шарлотта уже смылась, а мадам Базен укладывает вещички?
«Похоже, что дела у императора совсем плохи… зато твои идут в гору, дружище! Ты поставил на верную лошадку…» – мысленно похвалил себя Николас.
Эскандидо сделал вид, что не заметил издевательской иронии Фортунато.
– Без Хуареса мы потеряем все, что успели приобрести, – серьезно произнес он.
– Ты прав. Только он скрепляет ваше республиканское «единство» и держит знамя. Он и символ, и икона, и идол – все, что угодно. Никаким генералам-патриотам не заменить его, но уверен ли ты, что дон Варгас настолько боится этого индейца, что готов рискнуть и репутацией, и самой жизнью, чтобы убрать его?
– Вероятно, кто-то еще более влиятельный внушает ему эти мысли. Кто-то близкий ко двору. Может, сам император…
– Базен назвал Максимилиана «австрийским мечтателем». Нет, ни император, ни его «бельгийская птичка» – супруга не имеют ни малейшего представления, что на самом деле происходит в стране, которой они якобы правят. И гасиендадо так же слепы и глухи.
– Не все! Наша проблема заключается в том, чтобы оградить президента на тысячемильном пути по диким горам. За каждой скалой или кактусом могут прятаться один или два метких стрелка, получивших хорошую плату, из-за гребня может выскочить сотня всадников, а дорога – взорваться в любом ущелье. Достаточно лишь иметь одного шпиона в окружении Хуареса, который докладывал бы Варгасу о передвижениях президента.
Фортунато усмехнулся. Бледный рассвет уже расплывался по темному небу.
– Значит, кто-то из «патриотов» способен продать символ нации за чечевичную похлебку?
– Ставки слишком высоки, и соблазн велик. Ты сам знаешь это, Фортунато.
Стало настолько светло, что они могли видеть выражение лиц друг друга.
– Надеюсь, что это не ты, благородный дон Эскандидо?
Посланец Хуареса пренебрег язвительным замечанием.
– А от тебя, благородный дон Фортунато, мы требуем лишь одного – узнать, кто эта «паршивая овца». И вдобавок выяснить, в каком месте Варгас готовит покушение. Президент решил, чтобы не привлекать внимания, путешествовать с минимальным эскортом.
– Ни Мирамон, ни Маркес просто не могут выделить ему достаточно охраны. Дело тут не в личной скромности президента, – сухо подтвердил Ник.
Эскандидо пропустил это высказывание мимо ушей.
– Ты проведешь несколько дней в доме Варгаса. Слушай внимательно все разговоры и узнай, кто их шпион. Я понимаю, что это нелегко. После того что ты натворил, надев личину Лусеро Альварадо, богатые доны относятся к тебе с недоверием.
– Кое-что я решил исправить и собираюсь пересмотреть некоторые свои взгляды, – заверил его Ник. – Надеюсь заслужить симпатии благородных донов. Поживем – увидим.
– К концу праздника у Варгаса я буду в Сан-Рамосе. Найди меня там и сообщи, что тебе удалось разузнать.
– А Маккуин? Он что, намерен встречать президента в Чиуауа?
Эскандидо позволил себе рассмеяться.
– Человек столь великих способностей, как мистер Маккуин, может находиться в любом месте и в любой момент. Может быть, даже слушать нашу беседу здесь, на хлопковом поле. Во всяком случае, о твоих успехах, Николас Фортунато, он будет знать незамедлительно.
Эскандидо помахал Нику рукой на прощание и скрылся в зарослях.
Мерседес проснулась, ощутив, что рядом с ней нет согревающего ее тела мужа. Густая тьма, какая всегда бывает перед наступлением рассвета, заполняла комнату. Она еще не поняла, что произошло, но уют и умиротворение исчезли. Ее охватило беспокойство. В такой ранний час работы по дому и в полях еще не начинались. Куда он мог отправиться?
Воспоминание об Инносенсии всплыло в ее мозгу, но она сейчас же отмела эти нелепые мысли. Он давным-давно отлучил распутную девицу от себя и проводил все свободное время в кругу семьи.
Окончательно пробудившись, Мерседес откинула покрывало, спустила ноги с кровати и встала. Тут же голова ее закружилась, и тошнота подступила к горлу. Она еле успела добраться до раковины умывальника в углу спальни. Вцепившись в ее холодный каменный край, она содрогалась в приступе рвоты, а потом выпрямилась, бледная, обессиленная.
Она прополоскала рот, стараясь не проглотить ни одной капли воды, иначе бы ее желудок ответил новым приступом, промокнула покрытое холодным потом лицо мокрым полотенцем, накинула халат и присела за туалетный столик неподалеку от умывальника. Такое происходило с ней уже третий раз за последние дней десять, но, к ее облегчению, только в отсутствие Лусеро.
Машинально Мерседес взяла гребень и принялась расчесывать спутавшиеся волосы. По ночам Лусеро зарывался в них лицом и часто так засыпал. Их регулярные занятия любовью постепенно привели к тому, что Мерседес начала ожидать с нетерпением приближения вечера. Она была рада, когда Розалия заканчивала ужин и оставляла их наедине с Лусеро. Они обменивались многозначительными взглядами, его рука осторожно касалась ее плеч, груди… Супруги проводили свой медовый месяц.
С трудом Мерседес поднялась со стула и, преодолевая головокружение, подошла к окну. Солнце еще только показало свой огненный краешек из-за черного хребта далекой Сьерра-Мадре. Другие вершины окрасились в золотисто-желтое. Ночной туман таял так же быстро, как исчезают мечты…
Рождался новый день.
Если она правильно рассчитала по Книге Судеб и по медицинскому справочнику, появления наследника Гран-Сангре следует ожидать ранней весной. Будет ли Лусеро доволен? Еще недавно она опасалась, что, воспользовавшись тем, что жена в тягости, супруг ударится в загул. Но на нового Лусеро это не похоже. Он предстал перед ней любящим семьянином. Он полюбил Розалию. Он полюбит и ее брата или сестренку, рожденную уже его законной женой.
