Текст книги "Секс. Любовь. Свадьба (СИ)"

Автор книги: Шей Шталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА 22

Ноа

Когда рушатся стены

(Я воздвигаю их еще выше)

Что ж, ужин прошел ужасно, верно? Но знаете, что еще хуже? Ссора с женой в три часа ночи из-за того, что ты не удалил видео, как обещал.

Я пожимаю плечами. Лай Севи, доносящийся из-за двери, раздражает еще больше.

– Знаю, я сказал, что удалю его, но не сделал этого.

Келли смотрит на меня, ее щеки пылают, глаза умоляют меня открыться ей.

– Почему же?

– Потому что оно горячее. Вот почему, – сухо отвечаю я. Это только одна из причин, по которой я его не удалил.

Жена смотрит на меня. В ее глазах вспыхивает гнев, и я знаю: она ненавидит тот факт, что я не даю ей желаемого. Ей нужен ответ. Веская причина, почему я не удалил видео.

– Ты всегда думаешь, что все не так уж страшно. Думаешь, что все обойдется, да? Иногда так не получается, Ноа. – Она сжимает губы и отворачивается в сторону. – Иногда происходит наоборот, и становится только хуже.

Я вспыхиваю, не желая говорить об этом.

– Я не хочу вести с тобой этот гребаный разговор, Келли. – У меня такое чувство, будто я задыхаюсь, пойманный в ловушку. Грудь сдавливает, челюсти сжимаются от закипающего внутри меня гнева, потому что я знаю, почему она поднимает эту тему. – Но мы всегда к этому возвращаемся, верно?

Сидя на краю кровати, Келли смотрит на меня. По ее щекам текут слезы.

– Я говорила тебе, что переживаю по поводу нее.

В поражении я всплескиваю руками, осознавая, что все, что она говорит мне, – крик о помощи, но все равно избегаю данной темы, потому что не хочу об этом говорить.

– Я же не знал, что у Мары рак. – Я произношу это дрожащим, резким голосом. – Я ничего не могу с этим сделать. Она умерла, и мне, черт возьми, жаль. Мне чертовски жаль. Я бы оказался на ее месте, будь у меня такая возможность. С удовольствием! – Я срываюсь на крик, теряя самообладание. – И тогда тебе не придется ненавидеть человека, за которого ты вышла замуж!

Мой голос наполнен такой яростью, что даже я сожалею о своих словах, но все равно произношу их.

Келли поднимается, ее глаза блестят, а на прекрасном лице отражается столько эмоций.

– Ноа…

Я пытаюсь отделаться от чувства собственного предательства, которое так отчаянно сдерживаю, но получается это у меня довольно-таки хреново.

– Нет, с меня хватит. Мне надоело слушать, как ты обвиняешь меня в этом. Если ты хочешь от меня уйти, так и быть. – Я беру подушку с нашей кровати. – Мы что-нибудь придумаем.

Рыдания жены наполняют комнату.

– Куда ты собрался?

– Пойду выгуляю чертову собаку.

Закрыв дверь в спальню, я поднимаю Севи с пола и несу его в детскую.

– Гулять? – спрашивает он, показывая на лестницу и протягивая мне поводок.

Знаю, ситуация начинает выходить из-под контроля. Я качаю головой и иду по коридору в его комнату.

– Нет, песику пора спать.

Должно быть, сын устал, потому что не сопротивляется и ложится в кровать. Через пять минут он уже спит.

Мне же не уснуть, поэтому я спускаюсь вниз, завариваю себе кофе и выхожу на улицу. Некоторое время я стою там и наблюдаю, как небо меняет цвет с черного на голубой, а затем иду к концу подъездной дорожки и смотрю в высь; облачно, звезд не видно.

Я быстро поворачиваюсь, когда замечаю рядом с собой тень. Это Боннер. Единственный человек в нашем районе, который почти не спит.

– Леди из ТСЖ звонила?

Я отпиваю кофе.

– Ага. Она нас задолбала.

Боннер смотрит на лужайку и улыбается:

– Впечатляет.

Я борюсь с желанием сообщить о том, что она сказала то же самое, но мне не до веселья. Не сегодня.

Стоя рядом со мной, он сует руки в карманы шорт.

– Мать Кел тот еще фрукт.

Я киваю. Вздох срывается с моих губ, когда меня посещает мысль о том, чтобы разбить чашку с кофе о тротуар. Интересно, достаточно ли будет звука разбившейся керамики, чтобы обуздать гнев внутри меня? Не уверен, что что-то способно заглушить эту ярость. Она так долго копилась, что найдет способ выйти наружу.

– Я не в настроении болтать, Бо, – говорю я ему, надеясь, что он оставит меня в покое.

Боннер кивает в знак признательности, но не затыкается.

– Половина моей семьи умерла.

Я перевожу взгляд с чашки на него.

– Что?

– Родители умерли, когда я был мелким. Сестра, когда мне было шестнадцать, брат – несколько месяцев назад… Я притягиваю смерть. А около года назад у Эшлинн случился выкидыш. Она потеряла ребенка на четвертом месяце беременности.

Я даже не знаю, что сказать, поэтому решаю промолчать. Часть меня зацепилась за тот факт, что его жена-порнозвезда забеременела. Это был его ребенок? Я просто смотрю на Боннера и удивляюсь. Из всех городов и районов мы переехали именно сюда, поселившись по соседству с этим пацаном.

Легкий ветерок обдувает лицо, вырывая меня из мыслей. Прочистив горло, я тяжело вздыхаю:

– Мне… жаль.

Боннер пожимает плечами.

– Такова жизнь, чувак. Смерть – это часть жизни, но смерть твоего ребенка даже не сравнится с моими потерями. Это просто невообразимо.

Он прав. Так и есть. Я никогда не имел дела со смертью. Мои родители живы, бабушки и дедушки тоже… С Марой мы впервые столкнулись с подобным. Такое случается, когда умирает именно ваш ребенок. Не могу представить, что может быть хуже этого.

Я снова смотрю на небо.

– Думаю, больше всего меня беспокоит, что я ее потерял, потому что я ее отец, понимаешь? – Мой подбородок трясется, я не в силах сдержать нахлынувшие эмоции. – Я должен был защищать ее, но не смог. Я не мог противостоять раку.

Я опускаю голову, смотря на тротуар.

Боннер обдумывает мои слова, или, по крайней мере, мне кажется, что он это делает. Боннер склонил голову набок, возможно, находясь в замешательстве. Когда находишься с этим пацаном, нельзя сказать наверняка.

– Как-то я трахнул цыпочку, которая была медиумом.

– Что?

– Медиум. Она типа видела мертвых и разговаривала с ними, я точно не знаю. Это определенно были самые страшные четыре месяца в моей жизни, потому что мне казалось, будто все эти призраки болтали с нами, пока мы трахались.

Я уставился на него. Бьюсь об заклад, что и вы тоже. О чем он, черт возьми, говорит?

Почувствовав мое замешательство, он, улыбаясь, отмахивается.

– Во всяком случае однажды она сказала мне кое-что, и это меня поразило.

– Думаю, я не хочу знать, чем закончилась эта история.

Боннер смеется, а затем его улыбка сходит с губ, и лицо принимает серьезное выражение, что для него неестественно.

– Она сказала, что смерть не событие. Это путь к выживанию для живых. А когда умирает ребенок, значит, ему предначертана короткая жизнь. И он должен прожить свои дни, пытаясь достичь определенных целей, чтобы потом направиться к чему-то возвышенному.

– Откуда она это знает?

– Она потеряла своего четырехлетнего сына в аварии. Судя по всему, она до сих пор видит его каждый день.

Я снова пялюсь на Боннера. Почему вообще мы начали говорить об этом?

– Что ж, это делает комментарий про секс еще более жутким.

– Это ты мне говоришь, чувак? Я мог бы рассказать тебе какое-нибудь дерьмо, которое напугает тебя, но не стану.

– Ух. Ага, не надо, пожалуйста.

В наступившей тишине Боннер хлопает рукой по моему плечу.

– Ты хороший человек, Ноа.

Я фыркаю, не зная, верить ему или нет. Если я хороший человек, то почему не смог спасти свою дочь от смерти? И почему не могу спасти мой брак от развода?

Когда Боннер уходит, я думаю о том, что он сказал. Достичь целей и направиться к чему-то возвышенному. Как мы с Келли можем двигаться дальше, если не хотим? Пофиг, что у Бога есть план. К черту всех, кто говорит, что все происходит не просто так и что время залечит раны.

Это не так.

Мы разгребаем последствия, обломки. По-прежнему удовлетворяем свои потребности, но внутри наши раны истекают кровью.

Я иду к лестнице и захожу обратно в дом, жалея, что не поспал этой ночью. Поднимаясь по лестнице, я смотрю на закрытую дверь спальни. Я не вхожу. Вместо этого сижу в коридоре, обхватив голову руками. Почему мне так сложно открыться жене? Я не знаю ответа. Я верю в брак. Верю в его ценность, в его значимость. Я обещал Келли вечность, и я отдам ее ей, только разве она этого хочет?

– Папочка?

Я поднимаю взгляд и вижу, что передо мной стоит Хейзел в пижаме со свинкой и плюшевым мишкой, зажатым в руке, который раньше принадлежал Маре. Тот, которого Мара отдала ей за пять дней до своей смерти. Это была любимая игрушка Мары, и я помню, как мы с Келли недоумевали, почему она отдала его. Она понимала, что умрет? Поэтому отдала его ей?

Я смотрю на Хейзел.

– Что ты здесь делаешь в такую рань?

Она пожимает плечами.

– Не могу уснуть. Моя комната подглядывает.

– А?

Хейзел прижимает пальцы к губам и указывает на потолок.

– На меня смотрят глаза.

О чем она говорит, черт возьми?

Дочь заставляет меня идти за ней в комнату и указывает на деревянный потолок, а затем на сучки в досках.

– Глаза.

Я смотрю на потолок, немного испугавшись.

– Это всего лишь сучки на дереве, дорогуша. Не глаза.

Я понимаю, почему она думает, что они наблюдают за ней, и мне сейчас же хочется закрасить их. Я замечаю какое-то движение на ее кровати и хмурюсь.

– Хейзел, это не твой кот. Ты должна вернуть его Боннеру и Эшлинн.

Она пожимает своими хрупкими плечиками.

– Я не виновата, что меня он любит больше. – А потом дочь хватает меня за руку, и мой взгляд останавливается на плюшевом мишке. – Папочка?

– М-м?

– Я прошу прощения за то, что у твоего сердца болит животик.

Откуда я должен знать, что это значит?

– Что?

Дочь отрывает взгляд от медведя.

– У твоего сердца болит животик с тех пор, как Мара попала на небеса. Я чувствую себя несчастной. – Она протягивает мне плюшевого мишку. – Мара хочет, чтобы он был у тебя.

Лучи утреннего солнца проникают в ее комнату. Я встаю на колени, смотрю на дочь, не зная, чего она этим хочет добиться, но не могу сдержать дрожь в голосе, когда говорю ей:

– О, ну, теперь он твой. Мара отдала его тебе, милая.

Хейзел толкает медведя мне в грудь.

– Я рядом.

ГЛАВА 23

Ноа

Правила дорожного движения

(Путешествие на машине с тремя детьми и, типа, собакой = АД)

С тех пор как Хейзел сказала про «глаза» на потолке, я заметил, что смотрю на них гораздо чаще. От этого мне становится жутко. Но есть еще кое-что в той ночи, что не дает мне покоя.

Я рядом.

Эти слова крутятся в голове днями напролет. Я не могу спать. Почти не ем. Это последние слова, которые я сказал Маре перед смертью. Папочка рядом.

Но легче от этого не становится. Наоборот, только хуже. Хейзел не могла этого знать. Так было ли это случайным совпадением?

– Если в ближайшее время мы не тронемся с места, то до четверга ни за что не доберемся, – говорю я Келли, когда мельком вижу, как она носится по дому, словно на нас надвигается шторм.

Хотя если подумать, то так оно и есть. Называется он «Путешествие на авто», и ни одна семья с детьми никогда к нему не готовится заранее. Если вы другого мнения, значит, вы слишком наивны. Путешествие с детьми утомляет, а те, кто говорит, что это не так, либо суперлюди, либо лжецы. Все потому, что в поездке ваши дети неожиданно начинают вести себя хуже прежнего. Я в этом уверен.

Сегодня мы отправляемся в Остин и должны быть там к четвергу, когда начнется свадебное торжество. Я изо всех сил пытался избежать этой поездки под предлогом, что не могу оставить магазин, и даже использовал фразу «Я ненавижу твою мать, поэтому отказываюсь ехать».

У меня ничего не вышло. «Если поеду я, поедешь и ты», – вот что я услышал в ответ. И еще жена говорила что-то о том, что если поедет одна, то не возьмет с собой четверых детей.

На это я ответил: «Троих детей и собаку», за что, вероятно, и получил заслуженную пощечину. Не вините парня за попытку.

Рядом со мной сидит Севи и слизывает глазурь с кекса. Но это не самое странное. Странно то, что на верхушке кекса находится что-то похожее на свечу. Я дам вам минутку, чтобы поразмыслить над вариантами.

Если вы гадали насчет свечи или конфеты, то были близки.

Это свеча. Удивлены?

И странно, что я – нет?

И пока вы не начали думать, что это огромная проблема, вспомните, что Севи три года. Очевидно же, он недостаточно взрослый, чтобы понять, что это, но он выдергивает свечу из кекса, смотрит на нее, а затем – себе между ног. Могу сказать, что он проявляет какое-то любопытство, но вскоре возвращается к облизыванию глазури.

Глядя на него, я спрашиваю:

– Где ты это взял?

Он смотрит на меня своими ярко-голубыми глазами, светлые локоны падают на лицо. Он лает, указывая на дом Боннера.

Естественно.

Келли выходит из-за угла и широко улыбается.

– Это заняло не так уж много времени.

Прищурившись, я ставлю пустую чашку из-под кофе в раковину.

– Чему улыбаешься?

Я даже смотрю на свой кофе, убеждаясь, что в нем ничего не плавает. В прошлый раз Келли так же ухмылялась, когда в нем плавала игрушка «Литл Пони». Спасибо Хейзел.

– Я застала Хейзел, когда она забралась на стойку в ванной и трясла попкой перед зеркалом.

Мне это ни о чем не говорит. Я даже не знаю, что на это ответить. А вы?

Севи, сидящий рядом, делает, наверное, самую отвратительную вещь, которую только можно придумать: он берет свечу в виде члена, окунает ее в глазурь, а затем облизывает. Я вырываю свечу из его крошечных липких рук.

– Прекрати.

Келли держит в руках сумки и подушки и смотрит на Севи.

– Где он взял этот кекс?

Я бросаю свечу в ее сторону. Келли замирает, смотрит на нее, затем опускается на колени, чтобы поднять ее с пола.

– Боже мой. Это же…

– Судя по всему, – говорю я, прерывая ее, – это от наших прекрасных соседей. Я серьезно считаю, что нам нужно переехать. Они подают ужасный пример нашим детям.

Келли хмурится.

– Зачем они дали ему кекс со свечой в виде члена? – В этот момент Оливер заходит на кухню. – Свеча, конечно, странная, но я очень рада, что сегодня у Эшлинн день рождения. Наши соседи прекрасны.

Ну, это решает проблему, но почему она дала нашим детям кексы с членами?

Возможно, мы никогда не узнаем ответа на этот вопрос, потому что я не совсем уверен, что мы переживем поездку в Остин. И начинается все с того, что Келли спрашивает:

– Ты заправил машину?

– Нет. – Я смотрю на нее, готовый выезжать с подъездной дорожки. – Ты ездишь на ней каждый день. Я думал, это сделаешь ты.

Келли вздыхает, сидя на пассажирском сидении.

– Но ты сегодня утром ездил в магазин за кофе. Ты видел, что бензин на нуле?

Я пожимаю плечами.

– Нет. – Я сдаю задним ходом. – Похоже, первый пункт поездки – заправка.

Жена ухмыляется.

– Тогда купи кофе.

– Я только что принес кофейные зерна. Разве ты их еще не сварила?

– Да, но дорога дальняя. Мне нужно больше кофеина.

– Почему? – Мой взгляд скользит к ней. – Ты собираешься вести машину?

– Ни за что. Ты же знаешь, я сразу заблужусь.

– Это же легко. Просто нужно ехать по I-10.

Жена смотрит на меня. Однажды Келли умудрилась заблудиться в нашем районе. Это буквально одна петля. Почему-то у моей жены настолько большие проблемы с навигацией, что она свернула из этой петли в другой район и не смогла понять, почему в нем нет нашего дома.

– Я хочу кофе! – кричит Хейзел с третьего ряда, сидя рядом с Севи.

Мы не могли позволить ей сесть рядом с Оливером, потому что они до сих пор не в ладах, хоть его отношение к ней и становится лучше. Не следует упускать из виду, что они задушат друг друга при первой же возможности.

Могу пересказать вам в нескольких предложениях, как проходят следующие четыре часа. Они наполнены криками, плачем, лаем, и кому-то обязательно нужно в туалет, но никто ни разу не захотел отлить в одно время. То им слишком жарко, то слишком холодно, то «он трогает меня», то «она прикасается ко мне», то «он меня ударил», то «я ненавижу этот фильм», и финальное – «меня тошнит».

Что и случилось. Дважды.

Один раз вырвало Хейзел, потому что она выпила из бутылки, в которую пописал Оливер, а второй – Севи, потому что его тошнило за компанию. А затем под конец первого дня поездки, как раз в то же время, когда я хочу отрезать себе член за то, что обрюхатил Келли таким количеством детей, у Фин начинается понос, из-за которого мы останавливаем машину и проветриваем ее в течение двух часов, едва успев выехать за пределы Национального парка Месса-Верде.

Пока Келли меняет Фин подгузник и чистит ее сидение, я ничего не делаю. Просто сижу у дороги с Оливером и Севи, которые, кстати, рассматривают койота. Не волнуйтесь, все здорово. Полный порядок. Я слежу за детьми. Позвольте предупредить, что вокруг голая пустыня, и нет ни черта интересного, чем можно развлечь четверых детей. Даже мне скучно, и я бы отдал свое левое яичко ради тишины и покоя.

– Ар-р! – стонет Оливер. – Скукотища, еще и вай-фая нет.

Я выхватываю айпад из его рук.

– Тебе не нужен вай-фай на протяжении всего дня.

– Да, нужен. Быть десятилетним скучно. Ты слишком стар, чтобы играть в игры, и слишком мелкий, чтобы кого-то убивать.

Я смотрю на него, одновременно приглядывая за Севи и гребаным койотом, который сидит на камне.

– Надеюсь, ты шутишь.

– Возможно. – Он наклоняет в мою сторону уже вторую по счету газировку Маунтин Дью. – А может, и нет. Бьюсь об заклад, здесь похоронены тела.

Я едва сдерживаю смех.

– Думаю, ты прав.

Примерно через минуту он смотрит на меня серьезным взглядом.

– Сколько длится век?

Не осуждайте, но мне действительно требуется время для ответа.

– Сто лет.

– Сколько длятся десять лет?

– Десять лет, – уверенно говорю я. По крайней мере, это я знаю.

– Значит, я живу десять лет?

– Ага.

– Круто.

– Из-за тебя я чувствую себя старым, приятель.

– Ой, смотрите, щенок! – радостно кричит Хейзел, на ее плече висит сумка с подгузниками для Фин. Она бежит от машины к нам, где я и Оливер сидим на скале.

Я ловлю ее прежде, чем она успевает добежать до койота, и усаживаю себе на колени.

– Это не щенок.

– А выглядит, как он.

Оливер фыркает и бросает в него камень.

– Это койот, тупица.

Койот не двигается, даже когда Севи начинает на него рычать. Дети смотрят вниз, на свою маму.

– Спасибо за помощь, – ворчит Келли, откидывая прилипшие к лицу волосы и удерживая на руках теперь уже чистую и полуобнаженную Фин. Я улыбаюсь Фин, которая тут же дергает меня за волосы.

– Ты бы предпочла, чтобы я позволил этой штуке съесть наших детей?

– Твою мать! – Именно в этот момент она понимает, кто сидит примерно в двадцати футах от нас. Слишком близко, чтобы чувствовать себя в безопасности, но какого хрена я в этом понимаю? – Это койот? Что он делает здесь днем? Я думала, они выходят только ночью?

Отстранив руку Фин от своих волос, я беру ее на руки и сажаю на другую ногу, рядом с Хейзел.

– Похоже, что нет. – Я пытаюсь прижать девочек к себе, но Фин отталкивает меня. – От тебя воняет, – говорю я ей шутя, и она извивается, чтобы отстраниться. Ее звонкий смех вынуждает койота отступить.

Дети начинают ее щекотать, чтобы она продолжила хохотать, потому что Фин очень редко так смеется. Улыбаясь, я смотрю на Келли. Она тоже улыбается, а закат солнца отражается в ее глазах. Моя жена чертовски красива при этом свете. Давно не видел у нее такой улыбки. Два года, если быть точным. До того момента, как Мара заболела раком, и с тех пор – ни разу.

Маленькое дикое дитя, которое отказывается говорить и пахнет дерьмом, заставляет нас всех смеяться.

* * *

После полуночи, когда дети уже спят, я ищу в пустыне отель, где мы сможем отдохнуть. Я счастлив, что они заснули, потому что, если бы услышал еще хотя бы раз песню «Детеныш акулы», то просто сбросился бы на машине со скалы, как только нашел ее.

Келли смотрит на бесплодную землю, залитую лунным светом. В ее глазах стоят слезы.

– Думаю, мы должны сводить детей на могилу Мары.

Мое сердце бешено колотится в груди, отчего хватка на руле становится сильнее. Я прислоняюсь к двери.

– Можешь отвести их.

Она смотрит на меня.

– Что?

– Я сказал, что можешь сводить их туда, – отвечаю я. Горло сдавливает от нахлынувших слез, которым я не позволю пролиться.

Свет от фонарей, стоящих вдоль шоссе, освещает ее лицо. Я чувствую, как жена прожигает меня взглядом, а затем с укором спрашивает:

– Так ты не поедешь?

– Ее там нет, Кэл. Это просто ее тело. Я не вижу в этом смысла.

– По крайней мере, хоть что-то. Детям нужно во что-то поверить и увидеть могилу.

– Детям или тебе?

– Не имеет значения, Ноа.

– Так ты сейчас еще и злишься?

– Да. Потому что ты делаешь все возможное, чтобы ее забыть.

Это правда. Но я никогда не хочу в этом признаваться. Мне так проще.

– Да.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что мне больно. Так чертовски больно, что я даже не могу слышать ее имя. Поэтому мне не нужно это гребаное напоминание.

Келли выражает полнейшее разочарование вперемешку с ужасом.

– Я не позволю, чтобы наши дети выросли, не зная о ней. Я отказываюсь ее забывать.

Я тоже не хочу ее забывать. Не хочу, но боль и вина… Я не хочу их испытывать.

Со стоном я провожу рукой по волосам, другой удерживая руль. Во рту пересохло, губы сжаты. Келли больно. Я смотрю в ее измученные голубые глаза, полные слез. Мне надоела эта пустота между нами. Я в ужасе от того, в кого мы превратились с этими фальшивыми улыбками и молчанием.

– Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал?

При этих словах меня окутывают воспоминания. Келли сказала мне то же самое, когда врачи сообщили нам, что рак Мары распространился так быстро и обширно, что она не выживет.

– Я не могу этого сделать, – кричала она, уткнувшись в мое плечо. – Я не могу принять такое решение.

Тогда я сказал ей:

– Мы не можем продолжать лечение.

Мы не могли. Я бы не заставил Мару пережить более тяжелые муки, чем те, через которые она уже прошла. Ее детство закончилось. За последние несколько месяцев ее ярко-голубые глаза стали безжизненными, а тело вынесло много страданий.

Я замираю, тело каменеет от напряжения. Внизу живота я чувствую комок нервов. Мне нужен воздух. Я открываю окно. Но это не помогает. Сглотнув ком в горле, я повторяю:

– Скажи, чего ты хочешь от меня?

Келли вздыхает, по ее щекам текут слезы. Я пристально смотрю на нее.

– Я не должна говорить тебе, что делать.

Я внимательно наблюдаю за ней оценивающим взглядом. Обычно я стараюсь не показывать свои эмоции, но здесь, в машине, в замкнутом пространстве, горечь и предательство очевидны.

– Теперь ты меня ненавидишь?

– Я уже ничего не знаю. – Келли не кричит, но от этого высказывания мое сердце бьется сильнее. – А ты этого хочешь?

Грудь сдавливает. Я не огрызаюсь, но мой ответ звучит решительно:

– Нет.

Я не хотел возвращаться в Остин. По многим причинам. Никогда в жизни. Но здесь мы похоронили Мару, и я знал, что, в конце концов, мы вернемся обратно. Просто не думал, что это произойдет в тот момент, когда наш брак будет висеть на волоске.

Я смотрю на Келли. Она плачет. Я знаю, что сейчас должен протянуть руку и утешить ее, однако не могу этого сделать.