Текст книги "Последняя жертва"

Автор книги: Шэрон Болтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

32

Я застыла, напряженно прислушиваясь.

Тяжелое, затрудненное дыхание – чаще, чем обычно дышит человек, но слишком редко, как для животного, – где-то справа от меня. И запах прокисшего молока и застарелого пота. Истинно человеческий запах. Вероятно, здесь есть еще один туннель, небольшая водосточная труба, которую я в панике не заметила.

Кого я больше боялась: Натана с его бандой или этого человека? В тот раз, когда я чувствовала такой же отвратительный запах, это существо вцепилось в меня! Не слишком сложный вопрос. Я стала пятиться, но вонь неотступно преследовала меня. С другой стороны я слышала шепот, смешки и понимала, что Натан со своими дружками очень близко. Потом кто-то завопил – вопль эхом, резким и неестественно громким, разнесся по замкнутому пространству.

– Эй, парни! Прекратите валять дурака. Мы нужны ему, – раздался голос Аллана.

Кто-то, видно, заартачился, но его быстро урезонили.

– Оставьте ее. Если она там потеряется, сама виновата.

Ворчание, еще смешки, потом звук шлепающих по воде ног. В конце концов, это просто дети. Резвые, немного подлые, они хотели всего лишь повеселиться, издеваясь надо мной. То, что находилось за моей спиной, – совершенно другое дело. Банда покидала туннель. Я припустила за ними, уже не опасаясь, что они могут меня услышать. Я с трудом сдержалась, чтобы не закричать: «Не бросайте меня! Здесь кто-то есть!»

Я продолжала идти, остановившись лишь на секунду, когда повернула последний раз и увидела тусклый свет в конце узкого туннеля. Удостоверившись, что последний из ребят забрался в водосточную трубу и исчез из виду, я сама полезла в эту трубу. Я убедилась, что они на самом деле ушли, но больше меня заботило то, что было позади. Я не сомневалась, что там кто-то был, и поклялась, что, если мне удастся выбраться отсюда целой и невредимой, больше не буду вмешиваться в странные события, творящиеся в поселке. Что бы ни происходило, все разрешится и без меня. С меня довольно.

До выхода из трубы оставалось метра три. Быстрый взгляд назад – не появился ли кто из туннеля? Два метра, один. Я пробралась через густые стебли и тяжелые листья огромных кувшинок – и вот я опять на твердой земле.

С каким облегчением я выпрямила спину! Я огляделась, увидела звезды, которые играли со мной в прятки, когда их застили тучи, деревья, качающиеся на ветру, старые дома, поскрипывающие при порывах ветра, но, в принципе, такие крепкие и знакомые. На лужайке я была одна.

Через пять минут я уже была у крыльца своего дома и не сводила глаз с большого цветочного горшка, стоящего на крышке люка, ведущего в подвал. Горшок двигали.

Лишь на десять сантиметров вправо, но я не могла ошибиться. Даже в лунном свете четко виднелись мокрые следы на том месте, где цветок стоял раньше. Кто-то сдвигал горшок с люка, а потом, вероятно, спешно скрылся и не поставил горшок на место.

Зачем было это делать?

Поэтому, вместо того чтобы запереть двери на все засовы и не торопясь принять ванну, я стала изо всех сил толкать тяжелый цветочный горшок. Мне понадобилось несколько минут, но в конце концов удалось сдвинуть его с люка. Зачем кому-то понадобилось двигать цветок? Изнутри лаз заперт на висячий замок и задвижку. Не ожидая никакого подвоха, я ухватилась за железное кольцо, чтобы поднять крышку люка, и потянула на себя.

И чуть не упала вместе с крышкой. Дверь была вырвана с петлями, мой подвал оказался открыт. Я быстро осмотрела крышку. Задвижка и висячий замок держались крепко, но сама деревянная коробка сгнила и легко оторвалась от креплений. Из подвала, когда горшок стоял на месте, люк выглядел совершенно нетронутым. Но теперь (ясно, как и то, что на моем лице шрам) попасть в подвал, а оттуда в дом – детская забава.

По крайней мере мне это было ясно – после того как я передвинула тяжелую кадку. Кто-то опять побывал у меня в доме. Внезапно мне стало холодно, я водворила на место крышку люка и горшок и вошла в дом – через парадную дверь.

Я заперла дверь в подвал на засов, придвинула к ней кухонный стол и стала искать, что бы тяжелое положить на него. Я поставила на стол микроволновку и чугунную кастрюлю, после чего почувствовала себя полной дурой. Потом я обыскала дом, на случай если где-то притаился незваный гость, проверила и перепроверила замки и задвижки на окнах и дверях. В душ я пойти не решилась – я ужаснулась, представив, что из-за шума льющейся воды не услышу, как кто-то подкрадывается ко мне. Набрала воду в ванну и, когда смыла речной запах, пошла в спальню, взяла мобильный и принесла из кухни острый нож. И то и другое положила под подушку. Но заснуть все равно не смогла. Я еще раз обошла дом.

Когда ходила по темным комнатам первого этажа, мне показалось, что я заметила на улице какое-то движение: кто-то ломился через кусты, растущие у задней стены дома, но в дверь никто не постучал, никто не стал скрестись в окно или звать меня по имени.

Опять поднялась в спальню, задремала, но внезапно проснулась от стука ветки в оконное стекло. Я лежала, наблюдая, как в лунном свете листья деревьев рисуют на стенах причудливые узоры, и поняла – сегодня мне больше не уснуть. Потому что, когда на следующий день взойдет солнце, я должна буду попрощаться с матерью.

Петь меня научила мама. Она рано, когда я еще была ребенком, поняла, что музыкантом мне не стать, но мой голос вселял надежду, и это ее радовало. Мы пели по нескольку часов подряд, в нашей музыкальной комнате мы всегда репетировали одни. Отцу хватало его проповедей, а у Ванессы абсолютно не было слуха, еще лет в шесть ей запретили прикасаться к ударным инструментам – из-за того что она их безбожно терзала. Временами, когда мы с мамой пели вместе, казалось, что мы одни во Вселенной, – и я очень любила эти минуты.

Наши уроки продолжались, мой голос набирал силу и красоту, поэтому одним из заветных маминых желаний стало мое выступление на публике, хотя бы перед небольшой аудиторией, например в школе или церкви. Она хотела, чтобы я стояла перед людьми и давала им повод таращиться на меня – ее гордость, а не позор. Полагаю, она бы считала это моим исцелением, а своим искуплением. На это я так и не отважилась.

Но этой ночью, глядя на игру теней в своей комнате, словно на призраки несбывшихся надежд, я поняла почему. Если бы я исполнила ее самое заветное желание, я потеряла бы ту власть, какую имела над ней.

Многие годы я безжалостно пользовалась этой своей властью. Я интуитивно догадалась, еще когда была крохой, что мама пойдет на все, чтобы отвести от меня большую беду. И я испытывала извращенное наслаждение, причиняя ей боль. Именно из-за мамы я стала ветеринаром. Меня всегда тянуло к животным, но с раннего детства я чувствовала мамин страх перед братьями нашими меньшими. Игра в «перетягивание каната», когда мы видели собаку, доходила до смешного: мама пыталась меня оттянуть подальше, я старалась подойти поближе. Я прекратила эту игру, когда Ванесса – язвительный подросток, ревнующий к вниманию и заботе, которыми родители окружили неполноценного ребенка, – подробно объяснила мне, почему я так выгляжу.

Но к тому времени мои мелкие инстинктивные уколы мести переросли в неприкрытый эгоизм. Я научилась любить животное царство, его бесконечное, удивительное разнообразие. Я провела целое лето в школе верховой езды, расположенной по соседству, и выучила названия каждой косточки и мышцы конского тела. Познакомилась с местным ветеринаром, который, узнав о моем интересе, с радостью предложил мне участвовать с ним в объездах. В те редкие моменты, когда мы с Ванессой ладили, мы устраивали в сарае в саду ветклинику, где лечили диких животных. Мы дали в местную газету объявление и тем летом выходили множество раненых грызунов и брошенных птенцов. К тому моменту, когда я готова была поступить в ветеринарную академию, у меня за плечами уже имелся такой багаж знаний и практического опыта, что меня приняли во все вузы, куда я подала документы. И всем этим я была обязана своей матери, которая, однажды проявив беспечность, разрушила мою жизнь… чтобы затем посвятить попыткам восстановить ее остаток своей.

Мои глаза опять закрылись. Когда распахнулись вновь, за окном струился серебристый свет, а дрозд возвестил всем, кто имел желание послушать, что мой сад – его территория и поэтому остальным лучше убираться. Было без пяти пять утра. Четверг. Светало.

33

Нагое тело Виолетты я обнаружила на двуспальной кровати, стоявшей посреди спальни. Выцветшая розовая ночнушка валялась на потертом ковре у кровати. Я не рассматривала, но мне показалось, что ночную рубашку порвали. Стояла в проеме двери, не в силах отвести глаз от неподвижной фигуры на кровати.

Я и подумать не могла, что Виолетта настолько маленькая. Казалось, что на кровати лежит ребенок – ребенок, чья кожа (испещренная, словно мрамор, прожилками лиловых вен) растянулась, обвисла и теперь болталась на костях, напоминая складки савана.

Даже издалека было заметно, что старушка умерла нелегкой смертью. Левая грудь опухла и побагровела. Отек уже распространился по телу: левое предплечье было больше правого. Тоненькая струйка крови указывала на рану прямо под ключицей. Возле головы старушки лежала подушка, вся в крови и рвотных массах, остатки которых виднелись и на щеке. Неужели кто-то решил, что яд в ее крови действует недостаточно быстро, и поэтому прижал к лицу подушку, чтобы ускорить процесс?

Ее жиденькие седые волосы потемнели от пота, а голубые глаза остались широко распахнутыми. Что в этой жизни стало последним, увиденным ею? Я не хотела об этом даже думать и, как будто в тумане, подошла к кровати. Путь показался долгим. Конечно, я знала правила: ничего не трогать, вызвать полицию – но мне было наплевать. Я хотела закрыть ей глаза и найти, чем прикрыть саму Виолетту. Вокруг рта засохла розовая пена: старушка харкала кровью. Я протянула руку, вспомнила, какой мягкой была ее кожа, и подумала, какая холодная она, должно быть, сейчас. Я коснулась ее виска, ощутив покалывание ее ресниц на своей коже.

Теплая!

Туман рассеялся, и я стала действовать быстрее, чем когда-либо в жизни, пытаясь найти хоть крошечные признаки жизни. Правой рукой я дотронулась до ее шеи, чтобы нащупать пульс на сонной артерии, а левой рукой открыла ей рот, наклонила голову, чтобы расслышать хоть малейшее дыхание.

Ничего.

Я достала свой мобильный, набрала трехзначный номер и ответила на вопросы, которые, знаю, были необходимы, но забрали так много времени. Наконец, положив руку на руку, я начала делать ей непрямой массаж сердца. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… когда досчитала до тридцати, я остановилась, откинула ее голову назад, открыла ей рот и проверила дыхательные пути. Два вдоха – и я продолжила нажимать на грудную клетку. Тридцать нажатий, потом опять искусственное дыхание.

«Не сдавайся», – твердила я себе, переходя от одного простого действия к другому. Типичная ошибка – люди слишком рано сдаются. Человека можно вернуть к жизни после пяти, десяти минут клинической смерти, нужно лишь поддерживать кровообращение, не давать умереть телу, пока не прибудет помощь, пока не применят кардиостимулятор, а легким в принудительном порядке не напомнят об их назначении. «Не останавливайся, – твердила я себе. – Заставь их работать, черт возьми, заставь их работать. Ради Бога, Виолетта, не сдавайся!»

«Отпусти меня, дорогая».

«Нет, Виолетта, нет! Ну, давай же, еще одну минуту. Скоро здесь будет „скорая“».

«Все кончено, остановись. Хватит, дорогая».

«Нет, Виолетта, ты не можешь умереть! Если ты умрешь, твоя смерть будет на моей совести. Не умирай, Виолетта, пожалуйста!»

Не знаю, как долго я делала Виолетте сердечно-легочную реанимацию, но я и сейчас искренне верю, что не сдавалась до последнего. Виолетта умерла незадолго до того, как я ее обнаружила, но все-таки уже была мертва. Даже если бы за мной по пятам примчались медики с самым лучшим дефибриллятором на изготовку, и они бы не успели. Она не ожила. И настал момент, когда я поняла, что должна ее отпустить.

Я подошла к шкафу, стоящему в углу комнаты, вытащила одеяло и бережно накрыла бездыханное тело. Снизу послышались возня, тяжелые шаги и голоса. Я села у тела Виолетты, говоря себе, что к нам войдут лишь через несколько секунд. Достаточно, чтобы как следует проститься. Оставалось немного времени в запасе.

Я ошибалась. Мое время, как и время Виолетты, вышло.

Часть 2

34

– Это все, мисс Беннинг?

– Да, – едва смогла вымолвить я – горло как будто сдавила чья-то сильная рука. – Все.

Инспектор Роберт Таскер, высоко подняв брови, взглянул на меня, поморщился и, обхватив голову руками, помассировал виски большими пальцами. Сквозь скрещенные пальцы в меня вперился взгляд его покрасневших от усталости карих глаз. В подобной ситуации я уже много раз бывала ранее. Я ждала.

– Когда прибыла полиция, – заговорил он, – она обнаружила вас сидящей у тела миссис Баклер. Ни малейших признаков того, что вы пытались реанимировать ее.

– Я как раз прекратила это делать, – ответила я.

– Именно в тот момент? – Таскер притворно громко вздохнул и опустил глаза на лежащие перед ним бумаги. – В начале шестого утра нам позвонила соседка миссис Баклер и сообщила о шуме в соседней комнате.

Он посмотрел на меня.

– У нас есть свидетель, который видел, как приблизительно в это время вы пересекли лужайку и направились к дому миссис Баклер. Однако, когда мы прибыли спустя двадцать минут, она была уже мертва – заметьте, мертва, – а вы просто сидели рядом, словно ангел смерти. Как долго вы применяли реанимационные меры? Сколько времени?

За спиной у Таскера часы, висевшие высоко на стене, сообщили мне, что уже почти полдень. Шестью часами ранее меня арестовали по подозрению в убийстве и доставили из Дома Виолетты прямо в полицейский участок. Тут мне зачитали мои права и попросили пройти медицинское освидетельствование. Мне предложили воспользоваться услугами адвоката, но я отказалась, и меня препроводили в камеру. Приблизительно в половине одиннадцатого меня вызвали на допрос и допрашивали без перерыва больше часа, а мне хотелось только одного: свернуться калачиком и поспать. Хорошо хоть в камере я была одна.

– Под запись: подозреваемая отказывается отвечать на поставленные вопросы, – проговорил мужчина, сидящий рядом с Таскером, констебль Стивен Ноулз.

Ноулз был старше, приземистее и полнее Таскера. На его голове почти не осталось волос, чего нельзя сказать об остальном теле, судя по черным завиткам, выбивающимся из-под ворота и манжет его рубашки.

– Она была уже мертва, – выдавила я через несколько секунд. – Я пыталась спасти ее, но тщетно. Не имею ни малейшего понятия, когда начала и когда закончила реанимировать ее.

Таскер и Ноулз переглянулись. Я протянула руку, взяла кувшин с водой и поняла, что едва могу удержать его. Я вылила из него воду в стакан и залпом выпила. Когда начался допрос, кувшин был полон, а пила только я; по-видимому, лишь на меня окружающая обстановка действовала гнетуще. В кабинете, где мы сидели, не было ни кондиционера, ни окон – за час тут стало невыносимо жарко. Слишком яркий электрический свет, слишком казенная мебель, к тому же здесь воняло холодным потом и затхлым дымом. На стенах висели плакаты «Не курить», но полицейские принесли этот запах с собой, он въелся в их одежду и явился сюда, словно незваный гость.

– Похоже, в поселке вы подружились со многими стариками, мисс Беннинг. Это правда? – спросил Таскер.

– Боюсь, у меня в поселке нет друзей, ни молодых, ни старых, – честно ответила я.

– А как же миссис Баклер?

– Мы недавно познакомились.

– Это вы так утверждаете. И при этом столько денег потратили на ее собаку!

На мгновение я удивилась: откуда они узнали про Бенни? Неужели Салли рассказала? Или Мэт? Ни первое, ни второе предположение оптимизма не вселяло.

– Она была пожилой и немощной, – сказала я. – Я ничем не могла ей помочь и помогала хотя бы ее псу.

– Я бы сказал, пожилой и уязвимой, – уточнил Таскер. – Мисс Беннинг, сколько, по-вашему, стоит ее дом?

– Прошу прощения, что вы сказали? – Этот вопрос застал меня врасплох.

– Сейчас он в плачевном состоянии, но после ремонта за него можно получить тысяч двести. Может, и больше. Что скажете?

– Понятия не имею.

– Ой, бросьте! Насколько я знаю, вы и другие жители поселка постоянно получаете письма от риэлторской компании, предлагающей продать дом.

– Они никогда не называли цену.

– Тем не менее дом чего-нибудь да стоит, верно? Вряд ли дом заложен. Женщина в ее возрасте…

У меня на языке вертелся вопрос: «А какое отношение это имеет ко мне?», но я видела, что Таскеру не терпится объяснить, какое именно это имеет ко мне отношение.

– Миссис Баклер была одинокой, – сообщил Ноулз. – Вы знали об этом?

– Догадалась. Думаю, именно поэтому пес столько значил для нее.

– У мистера и миссис Уитчер тоже не было близких родственников, так?

Я заметила, что сижу, напрягшись, готовая к удару.

– Пожалуй, – был мой ответ.

– Вы с ними тоже довольно близко дружили, верно?

– Время от времени я общалась с Уолтером, когда пробегала мимо его дома. С Эделиной мы едва были знакомы. Они не принадлежали к числу моих друзей.

– Однако у нас есть свидетели, которые видели, как вы постоянно беседовали с Уитчерами. Некто миссис Стринджер утверждает, что часто по утрам видела, как вы болтаете с Эделиной у ворот ее дома.

Какая несправедливость! Меня настигли разговоры, которые я ненавидела, которые заставляла себя вести.

– После смерти Уолтера она стала поджидать меня у ворот, – призналась я. – Выбор у нее был невелик.

– Когда человек умирает, не оставив завещания, всегда возникает путаница. Хорошо, когда есть завещание. Миссис Баклер составила завещание?

– Откуда, черт возьми, мне знать? Мы лишь недавно познакомились.

Таскер откинулся на спинку своего кресла.

– Я расскажу вам, Клара, что меня беспокоит. При такой работе, как наша, становишься циничным. Когда узнаешь, что молодые люди заводят дружбу с беззащитными стариками, всегда задаешься вопросом: зачем?

Я закрыла глаза и покачала головой: какая ирония судьбы! Меня, именно меня, обвиняют в неуместном дружелюбии!

– А как насчет Джона Эллингтона? – продолжал Таскер. – Того человека, который умер в прошлую пятницу от змеиного укуса? Насколько хорошо вы были знакомы с ним?

– Никогда не встречала его.

– Уверены?

– Разумеется, уверена. – Я никогда не встречала Джона Эллингтона, пока он не нашел последний приют в больничном морге. Можно ли считать это встречей, если один из ее участников – труп?

– Но у мистера Эллингтона была семья, разве нет? Он был не один-одинешенек во всем мире, как Уитчеры. Или миссис Баклер.

Я хлопнула руками по столу, достаточно громко, чтобы оба полицейских вздрогнули.

– Объясните мне, на что вы намекаете? – потребовала я, больше не в силах мириться с нелепыми инсинуациями. – Уолтер был славным стариком, но застенчивым. Мы были знакомы лишь шапочно. Эделина мне вообще не нравилась, я всячески старалась избегать встреч с ней. Виолетту я считала милой, но мы познакомились всего несколько дней назад. К чему все эти вопросы?

Мне показалось, что между двумя полицейскими проскочила искра. Один расправил плечи, второй подался вперед, их взгляды встретились, глаза заблестели от возбуждения, когда они поняли, что добились своего: после двухчасового допроса они таки вывели меня из себя – значит, дело сдвинулось с мертвой точки.

– Давайте поговорим о вчерашнем вечере, вы не против? – предложил Ноулз. – О тайных ходах и старых меловых шахтах. Мы все проверим.

– Вы их обязательно обнаружите, – вздохнула я с облегчением – беседа продолжалась. – В этих местах мел добывали еще со времен неолита. Большинство древних разработок уже не имеют выхода на поверхность. И лишь некоторые из них обозначены на карте. Сейчас уже никто не знает о расположении и половины древних шахт.

– Может быть, вы и правы – относительно шахт, – согласился Таскер, скрестив руки на затылке, как будто мы трое просто сидели, болтая, в кафе. – Был один случай в шестидесятых. В Кенте. Однажды посреди главной улицы – как гром среди ясного неба! – открылся ствол шахты. В него упали женщина с ребенком. Тел так и не нашли.

Ноулз, который до этого лишь угрюмо слушал, подался вперед.

– Да, да, удивительно! Ну и вечерок у вас выдался, мисс Беннинг!

Я промолчала.

– Под запись…

Ради всего святого!

– Что вы имели в виду, произнося последнюю фразу, констебль Ноулз? Должно быть, я что-то пропустила.

Ноулз опять ухмыльнулся – как будто выводить из себя подозреваемого означает продвинуться в расследовании.

– Дело в том, мисс Беннинг, – ответил Ноулз, – что вчера мы побеседовали с тремя братьями Кич. И еще с Джейсоном Шортом, Кенни Брауном и Кимберли Эплин. Эти свидетели с готовностью согласились сотрудничать с нами. И их показания сильно отличаются от вашей версии.

Мне не понравился тон, каким было произнесено «вашей версии», но я сдержалась.

– Только не рассказывайте мне, что в девять часов все они мирно спали в своих кроватках.

– Нет. Они сами признались, что ночью гуляли. Видимо, они получили разрешение на отстрел кроликов в поместье Клайва Вентри.

– Они ловили ужей, – заявила я.

– Вот это они категорически отрицают.

– Разумеется – ведь ловля змей запрещена законом, – отозвалась я.

А уверена ли я сама в том, что говорю? В конце концов, двое мужчин, которых я вчера видела в поле, не очень-то походили на подростков.

– Дело в том, что доказательств этому нет: вы утверждаете одно, а они – другое. Но их все-таки шестеро.

– Они напали на меня, угрожали и преследовали. Шестеро против одной – мне было очень страшно.

– Да-да. Но, видите ли, они утверждают противоположное.

– Этого следовало ожидать.

Ноулз опять вернулся к своим записям.

– Все шесть свидетелей утверждают, что вы внезапно возникли из кустов, когда они возвращались в поселок. Они не смогли скрыть своего удивления, а вы повели себя неадекватно. Ударили ногой Натана Кича в пах, причинив ему значительные повреждения, ударили кулаком в живот его старшего брата, а потом ногой по голени, после чего убежали.

– Они схватили меня за волосы. И преследовали.

– Они говорят, что тревожились за вас. Нам известно, что у вас репутация чудаковатой особы. Они увидели, как вы исчезли под мостом, и забеспокоились. Они искали вас, но вы исчезли. Ребята еще некоторое время поискали, а потом отправились по домам.

«„Мы нужны ему“, – сказали они и покинули туннель. Кому „ему“? Клайву Вентри? Давно потерянному брату Уолтера, Солу Уитчеру? Или кому-то другому?»

– Вы уже не в первый раз угрожаете этим подросткам, не так ли, мисс Беннинг?

– Что-что?

Очередной взгляд на записи. Он перевернул страницу, потом еще одну.

– «Я училась в медицинском, – прочел он, – и точно знаю, куда нужно бить, чтобы глазное яблоко выпало из глазницы».

Он посмотрел на меня.

– Это ваши слова, мисс Беннинг? Вы говорили это 25 мая, в прошлый понедельник?

– Это они мне угрожали.

– Угрожали? Каким образом?

– Не давали мне прохода. Они угрожали мне словесно.

– Что именно они говорили?

Ерзая на стуле из-за испытываемой неловкости и молясь, чтобы полицейские не заметили моего смущения, я все рассказала им. Таскер отвернулся, Ноулз впился в меня взглядом.

– Они об этом не упоминали. Сказали, что увидели, как вы околачиваетесь у дома Уитчеров. Им стало любопытно. Они утверждают, что вы частенько этим занимаетесь. Околачиваетесь у дома Уитчеров.

Молчание.

– Мисс Беннинг!

– Молчание вам не поможет, мисс Беннинг, – заявил Ноулз.

Таскер подался вперед и положил руки на стол. Вероятно, это был жест, призванный охладить пыл Ноулза.

– Поговорим о собаке, вы не против? – спросил Таскер. – О собаке миссис Баклер. Берти, кажется?

– Бенни, – поправила я его и закрыла глаза, чтобы отогнать внезапно возникшее передо мной видение. Из холщового мешка вываливается Бенни, мертвый и мокрый.

– Омерзительный поступок, согласны? Засунуть пса в мешок со змеей. И бросить мешок в реку. Кто на такое способен?

– Древние римляне, – предположила я за неимением лучшего варианта.

Таскер поднял голову и стал сверлить меня взглядом.

– Была такая форма казни, – пояснила я. – Осужденных преступников сажали в мешок. По-видимому, в кожаный. Туда же помещали животных. Собаку, змею и кого-то еще. Кажется, обезьяну. А может, петуха. Думаю, каждое животное что-то означало, но не помню, что именно.

Я попыталась оживить в памяти уроки римской истории, но это было так давно!

– Это не все, – продолжила я, припоминая детали. – Голову осужденного обматывали шкурой волка или медведя, на ноги надевали деревянные сандалии. Каждая вещь весьма символична.

Пока я говорила, перед глазами внезапно возникла спальня доктора Эмблина. Мертвая гадюка, игрушечная обезьяна.

– И что мог натворить этот бедолага? – поинтересовался Ноулз. – Должно быть, что-то очень серьезное.

– Извините, не помню.

В этот момент раздался резкий щелчок диктофона. Закончилась четвертая по счету тридцатиминутная кассета. Таскер потянулся в кресле.

– Ладно, сделаем перерыв.

Через пятнадцать минут допрос продолжился, оба полицейских с новыми силами после порции никотина и кофе принялись за дело. Ноулз включил диктофон и сел напротив меня. Таскер остался стоять.

– Эти змеи, – начал он, опираясь о стену. – Я постоянно ломаю над этим голову.

Мы оба ожидали продолжения. Ноулз понял намек.

– Змеи появляются по всему поселку. В спальнях, в детских люльках. Я даже обнаружил одну сегодня утром у вас в погребе, мисс Беннинг. Лежала, свернувшись в клубок, в одном из ваших контейнеров. Домашний любимец, да?

– Никаких змей в моем доме не было, – заявила я.

– Тогда как она туда попала?

– Кто-то вламывается в дома и оставляет после себя змей, – сказала я. – Я видела у себя в доме незваного гостя. Я полагаю, этого человека зовут Сол Уитчер. Думаю, он зол на всех жителей поселка, а живет в своем старом доме…

– Да-да, – закивал Таскер, – но откуда они берутся, все эти змеи? Насколько я понял, большинство – это местные дикие ужи. Их в магазине не купишь.

– Кто-то их отлавливает, – ответила я. – Кто-то, кто знает их повадки и отлично ориентируется в поселке. Человек, который знает, где и когда будут ползти ужи, и места, где можно отловить гадюк.

– В вашей мусорной корзине мы обнаружили еще одну гадюку, – заявил Ноулз. – Дохлую. Это вы ее туда выбросили?

Следует отдать им должное – полиция неплохо поработала.

– Несколько дней назад я обнаружила ее прибитой к входной двери, – призналась я. – Я сочла это хулиганской выходкой. У нас в поселке бывают случаи хулиганства, иногда кто-то зло шутит. Я не думала, что об этом стоит заявлять в полицию.

– Несмотря на все то, что происходило в вашем поселке, вы решили, что не стоит обращаться в полицию по поводу очередного инцидента со змеей?

Неужели придется сообщить этим двум мужчинам истинную причину моего нежелания вызывать полицию? Озвучить то, что было написано у меня на двери белой краской? Нет, ни за что!

– Это как-то связано с семьей Уитчеров, – вновь попыталась я пояснить ситуацию. – Поговаривали, что у одного из братьев, Альфреда, был дар общаться со змеями. Может быть, Сол тоже унаследовал его. Думаю, вам следует поискать его…

– А та, другая змея – тропическая. Как вы ее называете?

– Это папуасский тайпан.

– Да, вы и раньше имели с ними дело, по свидетельству заместителя начальника полиции Хоара. Вы изучали их.

– Несколько лет назад я имела дело с австралийскими видами, но, насколько мне известно, папуасские змеи и австралийские очень похожи.

– Значит, вы знаете, как с ними обращаться?

Я отрицательно покачала головой.

– Люди не трогают тайпанов. Если только у них есть голова на плечах.

Похоже, Таскер меня не слышал.

– Дело в том, мисс Беннинг, что, по нашему мнению, единственным человеком, который знает, где найти змею, как ее содержать и брать в руки, являетесь вы, – заявил он.

Повисло молчание. Оба полицейских не сводили с меня глаз. Я сосредоточенно вглядывалась в точку на стене, как раз над головой Таскера, понимая: дело пахнет керосином.

– Что случилось с вашим лицом, мисс Беннинг? – негромко спросил Таскер.

Вот оно! Этого вопроса я ждала. Сделала глубокий вдох…

– Несчастный случай, – ответила я. – Много-много лет назад.

Мой многократно отрепетированный ответ. Обычно его оказывалось достаточно, только не сегодня.

– Какой несчастный случай?

– Я не помню. – Я мысленно приказывала себе не кипятиться. – Я была совсем крошкой.

Минутная пауза – полицейские собирались с мыслями. Таскер первым нарушил молчание.

– А когда вы повзрослели, – произнес он, – поняли, что не такая, как все, и, должно быть, поинтересовались, в чем причина. Ожог? Авария? Что?

– Мои родители никогда об этом не рассказывали. А я не спрашивала.

И первое, и второе – чистая правда. Мне не нужно было спрашивать. Ванесса сама рассказала – еще до того, как мне в голову пришло, что в моем уродстве кто-то виноват. Давным-давно я осознала, насколько разрушительным для жизни может стать необычный вид кожи и плоти. Еще до того, как я поняла, что не похожа на других, Ванесса все мне рассказала.

– И вам никогда не было интересно? – не поверил Таскер. Он подался вперед, не сводя взгляда с левой половины моего лица. – Старым пердунам, как мы с Ноулзом, все равно, как мы выглядим. Но молодой девушке… Зная свою дочь, я делаю вывод, что внешность для женщины – все. Поэтому если девушка не просто дурнушка – я вынужден произнести это, – а серьезно обезображена… Для молодой женщины, по-моему, это полный крах.

– Неужели никогда не задумывались? – подлил масла в огонь Ноулз.

Я почувствовала, как рука тянется к левой стороне лица. Это был бессознательный жест, который выработался за многие годы: я брала прядь волос и прикрывала ею лицо. Я заставила себя опустить руку. Спокойно, это не может длиться долго.

– Почему вы не сделали пластическую операцию? – продолжал Таскер. – Сейчас хирурги творят чудеса.

– Под запись: свидетель не отвечает, – констатировал Ноулз.

– Вам делали пластическую операцию? – спросил Таскер.

– Мне сделали несколько операций, – сказала я, понимая, что ответить придется. – Первую – когда мне был год, последнюю – в шестнадцать лет. Врачи полагают, что проводить еще какие-либо вмешательства нецелесообразно.

Я разглядывала свои руки. Казалось, вся кровь отлила от конечностей. Как будто они были сделаны из воска.

– Значит… – Голос Таскера раздался где-то у меня над головой. – Значит, они сделали все возможное?

Руки, напрягшись, превратились в клещи. Мне необходимо было что-то схватить.

– Если только не произойдет настоящий прорыв в пластической хирургии. Врачи считают, что риск не оправдывает возможного положительного результата. – Я слово в слово процитировала заключение последнего врача. Витиеватый вариант фразы: «Да, мы сделали все возможное».