Текст книги "Последняя жертва"

Автор книги: Шэрон Болтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

26

Мой автомобиль свернул за угол и стал спускаться по дороге, ведущей к Лайм-Риджис. На часах еще не было девяти, а солнце уже покатилось за горизонт. Я выехала из города, доехала почти до самого берега моря и остановилась, чтобы свериться с картой. Должно быть, я слишком резко затормозила, потому что небольшой серебристый «хэтчбек» чуть ли не врезался в мою машину сзади. Я обернулась, чтобы извиниться, но водитель «хэтчбека» газанул и пулей промчался мимо меня по холму. Пообещав себе быть более внимательной на дороге, я поехала дальше и повернула направо. В конце дороги общего пользования мне пришлось выйти из машины, чтобы поднять старый деревянный шлагбаум. Дальше мне пришлось ехать по частной дороге, больше напоминавшей проселочную. Теперь я находилась в Лайм-Андерклиффе – это национальный заповедник, здесь растут редкие виды орхидей, водятся насекомые, которых на Британских островах больше нигде не встретишь, и обитает всемирно известный герпетолог и телезвезда Шон Норт.

Я доехала до конца дороги и припарковалась у знакомого «лендровера», разбитого и грязного. Выбралась из машины, взяла под мышку тонкий легкий пакет и направилась к одноэтажному коттеджу с деревянными рамами, который уютно расположился среди молодых ясеней. Он был окрашен в голубой цвет и походил на пляжный домик. Я уже не один раз видела этот дом и гадала, кто может жить в таком месте, но мне и в голову не могло прийти, чье это жилище.

Когда я подходила к входной двери, от волнения у меня в животе словно кузнечики копошились. Стучать не потребовалось.

На приколотой к двери записке значилось: «К., ты опоздала!!! Пошел проверить гнездо. Если таки приедешь, подожди. Я скоро, Ш.».

На секунду у меня возникло желание оставить пакет на пороге и перезвонить ему утром. Неделю назад я бы так и поступила – даже несмотря на данное обещание не выпускать пакет из виду. Но я не спешила домой в поселок, кишащий змеями и тайнами.

Поэтому я вернулась на извилистую тропинку, идущую вдоль берега, и стала углубляться в Андерклифф, ожидая, когда морской бриз зашуршит верхушками деревьев. И когда это случится, по траве будут кружить крошечные световые блики, как будто чья-то огромная рука разбрасывает по земле золотые монеты.

Очертания побережья Лайм-Андерклиффа формировались в течение нескольких веков – его определяли оползни, явление отнюдь не редкое в этих местах. Они и сейчас меняются.

Самый мощный оползень за последние годы, который и завершил формирование Андерклиффа, каким мы его знаем, случился на Рождество 1839 года. За два дня приблизительно шесть с половиной гектаров земли, включая пашни и посадки капусты, а также восемь миллионов тонн горной породы, откололись от утеса и соскользнули в море, образовав пропасть глубиной сорок метров, протянувшуюся более чем на полтора километра. С тех пор крутые склоны утеса постепенно разрушались под воздействием погодных условий и менее значительных оползней. И все же они были густо покрыты растительностью, так что напоминали настоящие джунгли.

На протяжении многих лет геологи, ботаники и палеонтологи находили в Андерклиффе источник вдохновения, равно как и я. Я восторгалась тем, как столетия разрушений в результате создали место, где царил покой, но где за красотой скрывалась настоящая опасность. «Не стоит недооценивать Андерклифф», – говаривал мой отец каждый раз, когда мы выбирались сюда на прогулку. Всего в паре километров от города можно было легко заблудиться – и в результате стать жертвой несчастного случая, не заметив одну из скрытых трещин или расселин. Поиски пропавшего могли занять несколько дней.

Я опустилась на деревянную скамью. Солнце уже готово было скрыться за горизонтом, но хотело напомнить о себе: яркие солнечные лучи падали на поверхность океана, превращая ее в танцующую, сверкающую серебристо-белую массу.

Я сидела, вглядываясь в заоблачную даль, и размышляла: как я поступлю, когда узнаю наконец о происхождении змеиной кожи, лежащей в коричневом пакете у меня под мышкой? А никак – единственно разумный ответ. Я простой ветеринар. Я лечу диких животных – кроликов и ежей. Хотя…

Старик, которого я уже дважды видела, сильно походил на Уолтера Уитчера. А у того было четверо братьев. Я не сомневалась: все, что происходило в нашем поселке, было как-то связано с Уитчерами и их домом. Могла ли я узнать об их судьбе? Двое из пятерых умерли: Гарри покоился на церковном кладбище, а Альфред давно утонул. Остаются Уолтер, Арчи и Сол.

Арчи уехал в Америку. Его практически невозможно найти, даже если он еще жив. А что касается Сола, то его изгнали из поселка. Должно быть, он совершил нечто ужасное. А плохое, как правило, люди не забывают.

Я могла бы полистать старые газеты. Обычно о преступлениях пишут в газетах, и пятьдесят лет назад писали. Может, из газет удастся узнать, что сделал Сол и куда он уехал. Можно начать с пожара в церкви и плясать оттуда.

А как же Уолтер? Предположим, он не умер (и не прячется в своем старом доме), но где-то же он должен обитать! Смогу ли я достать перечень домов престарелых в нашем округе и проверить, нет ли его там? Если Уолтеру в больнице была оказана квалифицированная помощь, но он все еще не в состоянии вернуться домой, в таком случае логично предположить, что его поместили в приют или дом престарелых. Я могу узнать, так ли это, воспользовавшись телефоном.

Пролистать подшивки газет, сделать несколько телефонных звонков – это мне по силам, разве нет?

День клонился к закату. На востоке стали собираться облака. Они впитывали последние лучики солнца, создавая поистине захватывающую палитру цветов, – правда, это явление не редкость в нашей части света. Люди часто ругают угрюмое британское небо, но без наших туч не было бы наших закатов. За все надо платить.

За моей спиной хрустнула ветка. Несколько секунд я слышала только шум ветра, играющего молодой листвой, потом уловила едва различимое шуршание высокой травы.

Солнце опустилось еще ниже – пройдет несколько минут, и оно будет опускаться уже над другими берегами. Свет его был все еще горяч, а блестящая золотистая дорожка, идущая по волнам ко мне, казалась приглашением в другой, волшебный мир. На мгновение мне почудилось, что этот мир меня затягивает.

– Простите за опоздание, – извинилась я, глядя в ту точку на горизонте, где начиналась – а может, заканчивалась – золотая дорожка.

Мужчина за моей спиной засмеялся.

– А вот и я, скользящий в сгущающихся сумерках, словно тень.

– Услышала ваши шаги две минуты назад, – сказала я, не оборачиваясь. – Повсюду много сухих веток. Следует избегать их, если хотите двигаться бесшумно.

Он не ответил. «Молодчина, Клара! – мысленно похвалила я себя. – Этот мужчина известен своей способностью выслеживать редких животных, а ты пытаешься научить его бесшумно передвигаться по лесу. Ты что, забыла, что пришла сюда за помощью?»

– В красивом месте вы живете, – сказала я примирительно.

– Я влюбился в Андерклифф еще мальчишкой, – откликнулся он. – Я проводил здесь почти все свободное время. Здесь я поймал свою первую змею.

– Гадюку? – поинтересовалась я.

Рано же он начал возиться с ядовитыми змеями!

– Медяницу, – признался он. – Целых две недели я думал, что моя домашняя любимица – настоящая змея.

Он обошел скамью, а я, так и не поднимая глаз, подвинулась влево, чтобы он мог сесть справа от меня. С моей привлекательной стороны.

– Спасибо за… – начала я.

– Хорошо… – одновременно со мной заговорил он.

Я подняла глаза, увидела блеск ярких карих глаз и тут же опустила взгляд.

– Может, войдем в дом, выпьем чего-нибудь? – предложил он через секунду.

Господи, нет! Я почувствовала, как от одной мысли остаться наедине с мужчиной у меня задрожали руки. Наедине в его доме.

– Мне и правда нужно возвращаться, – выдавила я, чувствуя, как холодно, даже грубо звучит мой голос, но не в состоянии ничего с этим поделать. – Я бы послала вам это с курьером, если бы не обещала, что глаз с нее не спущу.

Теперь я говорила много и сбивчиво, а Шон Норт не приходил мне на помощь. Краем глаза я могла видеть лишь его сапоги, джинсы и краешек рубахи. Значительно чище, но в остальном – точная копия того, во что он был одет в день нашего знакомства. Я чувствовала на себе его взгляд. И знала, что выгляжу полной дурой. Я рискнула повернуться к нему вполоборота и встретиться с ним взглядом.

– Привет, – сказал он.

Я почувствовала, как краснею. Мне стоило большого труда вновь не отвести взгляд. Похоже, я вела себя, как подросток, которого познакомили с любимой рок-звездой. Я вытащила из-под подмышки пакет и передала его Норту. Он на секунду замешкался, потом взял его. Раскрыл и заглянул внутрь.

– Где ты это нашла? – спросил он, вытаскивая кожу и поднимая ее, чтобы рассмотреть на свет.

– В одном старом доме в нашем поселке, – ответила я. – Ее длина 125 сантиметров. Я измеряла три раза, чтобы не ошибиться. Интересно, могут ли…

– Нет.

– Что – нет? Это не кожа тайпана?

– Это не кожа нашего тайпана. Наша подружка – кстати, я называю ее Кларой, ты не против? – длиной всего 117 сантиметров. Помнишь, Роджер измерял ее при тебе? Значит, либо она уменьшилась в размерах – но такого я никогда раньше не встречал, – либо это не ее кожа.

Солнце скрылось за горизонтом, на поверхности океана осталось лишь золотое пятно. Оно на глазах становилось все меньше и меньше, таяло, как и моя слабая надежда на то, что на свободе не «разгуливает» еще один невероятно опасный убийца. Я была совершенно уверена, что Шон не сводит с меня глаз.

– Я была бы очень рада, если бы вы заверили меня, что это кожа другой змеи, – наконец произнесла я. – Какой-нибудь безобидной. А еще лучше, что ей уже несколько лет.

– Кожа сброшена совсем недавно. А если ты обнаружила ее в старом доме, то, скорее всего, на днях. Если бы она там пролежала какое-то время, ее бы уже съели.

Он был прав. Я почувствовала, как устала, похоже, этот разговор истощал мои силы.

– Я не могу так, на глазок, и при таком освещении определить, принадлежит ли эта кожа тайпану. Необходимо тщательно рассмотреть ее. А это займет какое-то время. Сейчас я могу сказать только, что кожа может принадлежать тайпану. Если ты не можешь ее оставить, возвращайся, когда у тебя будет больше времени.

– Нет-нет. Разумеется, я оставлю ее. Буду вам премного благодарна, если вы рассмотрите ее повнимательнее.

Мы еще немного посидели, наблюдая, как последний золотой луч дрогнул и скрылся за горизонтом. Меня всегда трогали закаты, но в этот момент меня охватила невыразимая печаль.

– Как тайпан мог выжить в таком климате? Сколько он может еще протянуть, представляя собой опасность для окружающих? – спросила я.

Шон и сам над этим размышлял.

– Думаю, недолго, – в конце концов ответил он. – Я бы предположил, что убежавший тропический тайпан через двадцать четыре часа впадет в спячку и уже не проснется. И перед тем, как заснуть, у него не будет ни сил, ни желания поохотиться. Слишком холодно.

– Значит, даже если в окрестностях поселка и появился еще один тайпан, нам не стоит беспокоиться?

– Хотел бы я иметь основания так говорить.

– Но…

– Эта весна была намного теплее обычного. Змея может прожить несколько дней. Но даже спящая, замерзшая змея будет защищаться. Она все равно опасна.

Мы помолчали, а я старалась не представлять маленькие пухленькие ножки, бегущие по травке, крошечную пяточку, которая может наступить на спящую, но смертельно опасную змею.

Мне на плечо легла теплая рука, сустав мизинца коснулся моей шеи, а другой рукой Шон указывал на мыс, видневшийся километрах в двух на восток.

– Вон там видишь горную гряду? Ту, которая чем-то напоминает гриб?

Я кивнула, чувствуя близость его тела, его знакомый природный запах.

– Это известный вулкан Лайм.

Я повернула голову, чтобы разглядеть как следует.

Шон улыбнулся.

– Что? Ты никогда не слышала про Лайм?

– Конечно слышала. Просто для меня он существует в тех же местах, где и корнуоллские феи, и ирландские лепреконы.

– Ошибаешься. Вулкан Лайм совершенно реален. Я поведаю тебе легенду.

Он откинулся на спинку скамейки – к огромному моему облегчению, но тут я поняла, что его левая рука покоится на деревянной перекладине всего в сантиметре от моего плеча.

– Когда мне было лет четырнадцать, я как-то слонялся по подлеску и вдруг заметил дымок, идущий из кустов. Моей первой мыслью было: кто-то выбросил окурок Я подошел ближе, чтобы проверить, но обнаружил, что дымок идет совсем не из кустов, а выходит из расселины в скале, всего сантиметров пятнадцать в ширину и настолько глубокой, что дна я не видел.

– Дымок идущий из горы? – Помимо воли эта басня увлекла меня. – Разве такое возможно?

– Спонтанное возгорание горючих сланцев в глубинных слоях.

– Простите, не поняла.

– В Дорсете под землей полно нефти. Равно как и в Хэмпшире. Впрочем, это относится и ко всему южному побережью Англии. Конечно, эти запасы не сравнить с залежами в Северном море, но все же они довольно внушительные.

– Правда? Я думала, что для нефтяных месторождений необходимы особые географические условия.

– Совсем нет. Достаточно богатых органических отложений, например сланца. Если залежи находятся довольно глубоко, окружающая среда играет роль скороварки, превращая породу в нефть. На это требуются миллионы лет. Понимаешь?

– Вполне, – заверила я, на самом деле понимая, что мы ни на йоту не приблизились к насущной теме, но, тем не менее, наслаждаясь беседой с Шоном.

Внезапно меня пронзила догадка: похоже, я веду дружескую беседу!

– Потом все зависит от комбинации горных пород, – продолжал Шон. – Нефть мигрирует от своего месторождения, пока не встретит подходящую породу, например песчаник или известняк, и тогда образуется подземная залежь. Вот вам и нефтяной пласт.

– Откуда вы так много знаете о нефти?

– Я успел поработать в нескольких комиссиях, изучающих влияние бурения на окружающую среду. Люди всегда нервничают, когда у них во дворе начинают бурить скважину. Влияние обычно очень слабое, но люди представляют себе огромные нефтяные месторождения, как в Техасе. Несколько перспективных разработок были прерваны под давлением местного населения.

– У нас до сих пор есть нефтяные месторождения? Здесь? В Дорсете?

– Да. Ближайшее – на ферме Уитч. Самое большое прибрежное месторождение в Западной Европе. Проводилась разведка и в восточной части Челдона.

– А что с самовозгоранием?

– Прости, геология мой конек. Земля здесь богата железным колчеданом. После перемещения горных пород – что часто встречается на этом побережье – железный колчедан при контакте с воздухом может взорваться. Он начинает окисляться и нагревается, что ведет к спонтанным самовозгораниям. А тут вам и горючее, например нефтяной шельф, – это уже серьезное возгорание.

– Белые утесы Дувра, горящие утесы Лайма, – сказала я.

– Как бы то ни было, в начале двадцатого века произошло самовозгорание, известное как извержение вулкана Лайм. Горело несколько дней. Я живу в постоянном страхе, что произойдет еще одно, прямо под моим домом. Сумма моей страховки баснословна. Да нет, это всего лишь слова.

Я замерла. Неужели он не понял, что сказал?

– Что случилось с вашим вулканом? – тихо спросила я.

– Когда я вернулся туда с отцом, двумя братьями и тремя соседями, ничто не напоминало об извержении. Получилось, что я жалкий лгунишка. Поэтому я несколько дней просидел в местной библиотеке, пока не нашел подтверждение тому, что эти горы время от времени горят.

Я почувствовала, что улыбаюсь. Красивая мысль! Горящие горы. Вулкан на побережье Дорсета. От его следующего вопроса улыбка слетела с моего лица.

– Ты приехала не одна? С другом? – спросил Шон, понизив голос почти до шепота.

– Что? – Я инстинктивно тоже перешла на шепот.

– Последние пять минут нас кто-то подслушивает, – так же тихо сообщил Шон. – Он в двадцати метрах от нас. На восьми часах. Не оборачивайся.

Я с трудом сдержалась, продолжая коситься в ту сторону. На восьми часах? Это означает чуть левее, не так ли?

– А это, моя дорогая, был знаменитый закат Лайма, – уже громко прокомментировал Норт. – Впечатляет?

– Красота, – буркнула я.

После захода солнца быстро потемнело, я чувствовала себя ужасно неуютно на виду у того, кого заметил Норт. Я уже ничего не слышала. Разве я могла предположить, что нас будут подслушивать?! Вдалеке от поселка я чувствовала себя в безопасности. Неужели кто-то следит за мной? Нельзя исключать и такую возможность, верно?

Шон встал.

– Сейчас, полагаю, самое время налить тебе рюмочку и показать свою коллекцию, – заявил он также неестественно громко.

В любом другом случае подобное предложение заставило бы меня, как страуса, зарыться головой в песок. Но Шон даже не смотрел на меня. Он разглядывал густые заросли ясеня в том месте, которое он назвал «восемь часов». Не сговариваясь, мы двинулись назад по тропинке, и, когда проходили мимо этого места, я определенно заметила какое-то движение в кустах. Как будто удалялся кто-то, одетый в черное.

– Жди здесь, – велел Шон и бросился к тому месту, где кто-то шевелился, как ему показалось.

– Стой, приятель! – крикнул он, приблизившись к зарослям. – Там неприметный обрыв. Не двигайся!

Он обежал кусты и скрылся из виду, оставив меня одну на тропинке. Температура резко снизилась, поднялся ветер. Куртку я не взяла. Ждала, когда появится Шон. А вдруг не появится? Но через пару минут он вернулся. Я видела, как он быстро пробирается сквозь кустарник.

– Извини, – пробормотал он, подходя ко мне. – Ложная тревога.

– Никого? – спросила я.

– Ботаник-любитель, – ответил он. – Пожилой американец. Искал зеленокрылые орхидеи. Похоже, я его напугал.

– Ты меня напугал!

– Извини, извини. Просто, когда я работаю – а это большая часть моей жизни, – вынужден всецело полагаться на инстинкты. Иногда они меня подводят.

Он выглядел таким смущенным, что я невольно его пожалела.

– Видимо, вы слишком много времени проводите в джунглях.

– Возможно, – согласился он. – Ну что, пойдем выпьем?

Я отклонила, уже не столь резко, второе приглашение Шона зайти в дом, но уже по дороге домой впервые за последние несколько дней почувствовала некоторое успокоение. Что-то, присущее Андерклиффу или мужчине, живущему там, прогнало мои тревоги. Я безмерно устала и была уверена, что сегодня посплю. Хватит с меня неприятных сюрпризов.

На дорогах было спокойно, поэтому я быстро добралась до поворота к нашему поселку. Когда я притормозила и включила сигнал поворота, в зеркале заднего вида заметила автомобиль. Маленькую серебристую машинку. Я повернула и сразу начала спускаться по холму – эта дорога вела к моему дому. Машина последовала за мной. Я больше не видела ее, хотя несколько раз и притормаживала, но видела свет ее фар. Я свернула на Бурн-лейн, остановилась, погасила фары и стала ждать. Я прождала пять, может быть десять минут, но машина не появилась. Другой дороги здесь не было, однако мимо меня машина не проезжала. Наконец я сдалась и поехала домой. Однако меня не покидала мысль: неужели инстинкты Шона не подвели его?

Выйдя из машины, я увидела, что входная дверь выглядит не так, как всегда. Над почтовым ящиком была прибита мертвая гадюка, и кто-то белой краской оставил мне послание, в котором явно присутствовало рациональное зерно.

«Уродливая корова» – гласила надпись.

27

Поэтому вместо того, чтобы насладиться горячим душем и упасть на кровать, мне пришлось искать банку с уайт-спиритом и отчищать входную дверь. Тот, кто нанес мне сегодня вечером визит, ушел совсем недавно – краска была совсем свежая.

Змея была прибита к двери обычным гвоздем. Она была дохлая, и я надеялась, что умерла она до того, как семь сантиметров железа пронзили ее тело. И змея, и гвоздь отправились в мусорную корзину. Об этом происшествии я не собиралась сообщать в полицию. Даже если они уже не считают меня жаждущей внимания бездельницей, что-то не хотелось мне рассказывать молодому констеблю, какие именно слова неизвестный написал на моей входной двери.

Как и большинство женщин, я плачу, когда злюсь. Пока я оттирала надпись с дубовой, окрашенной в голубой цвет двери, меня просто распирало от злости. А не так давно я чувствовала себя здесь в безопасности! Укрытой от посторонних глаз, от надоедливых взглядов, от назойливой доброты и снисходительных попыток завести дружеские отношения. Но события последних дней ясно дали мне понять: здесь я совершенно не защищена. И не важно, как низко опускаю я голову, насколько умело прячу от окружающих свое лицо, – всегда найдутся люди, считающие, что могут судить меня по тому, как я выгляжу.

– Не самое подходящее время для генеральной уборки.

Я так растерялась, как будто меня застали за актом вандализма. Я подпрыгнула и обернулась, потом бросила взгляд на дверь. На ней еще остались следы белой краски, но слов прочесть уже было нельзя.

– Вот уж не думала, что человек, занимающий такой пост, работает в ночную смену. – Это было первое, что пришло мне в голову, и слова прозвучали гораздо резче, чем мне хотелось.

Я заметила, что Мэт не сводит глаз с входной двери и вот-вот задаст мне вопрос, почему я счищаю с двери краску в начале двенадцатого ночи. По правде говоря, я не хотела, чтобы он спросил.

– Прошу прощения, не понял.

Он был не один. У его ног сидел молодой коккер-спаниель с умильной мордочкой и черной, густой, блестящей шерстью. Мэт шагнул вперед и коснулся пальцем белой полоски, от которой я не успела избавиться. Еще две минуты, и от краски не осталось бы и следа.

– Не спится? – вновь взялась я за свое. – Мы встречаемся исключительно по ночам.

– Я заходил к Клайву Вентри пропустить рюмочку. Да и Молли любит лунный свет. Я только свернул в переулок и сразу увидел, что ты яростно трешь дверь. Что здесь произошло?

– Ничего. – Я вытерла остатки краски и подняла с пола банку с растворителем.

Я вошла в дом, оставив Мэта с Молли у порога. Поспешила в кухню, выбросила тряпку и вымыла руки. Я почувствовала, как что-то мягкое уткнулось мне в икру, опустила глаза и увидела, что Молли тычется носом в мою ногу. Значит, и ее хозяин тоже вошел в дом. Я обернулась.

– Оттуда мой дом не видно, – сказала я.

– Совята нашлись?

– Откуда ты знаешь?

– Я приказал, чтобы мне докладывали обо всех происшествиях в поселке. Нашлись?

Я подошла к клетке, которая все еще стояла на стойке, и сделала вид, что заглядываю внутрь.

– Нет, – ответила я. – Не нашлись.

Он повернулся и подошел к двери черного хода – осмотреть задвижки, которые я прибила.

– Минувшей ночью ты закрывала двери на задвижки? – спросил он.

– Нет, они там исключительно в декоративных целях, – отрезала я.

– Ты и на совят орала? Поэтому они от тебя улетели?

– Со мной все в полном порядке. Не стоит меня проведывать. Уверена, у тебя есть масса более неотложных дел.

Мэт медленно покачал головой.

– Ты на самом деле не умеешь ладить с людьми, да? – Он явно опешил.

Я опустила глаза на пустую клетку. Разумеется, он был совершенно прав: я не умею вести себя с людьми, которым кажется, что они меня знают. Я, если уж приходится, предпочитаю общаться с людьми на профессиональном уровне, но, как только затрагиваются личные темы, внутри у меня все сжимается.

Близилась полночь, но Мэт и не думал уходить, а Молли уютно устроилась в кухне на коврике. Я могла бы сотнями способов намекнуть им, чтобы убирались, даже без свойственной мне грубости. Но вместо этого я подошла к стойке и стала наполнять чайник.

Мэт устроился на одном из стульев.

– Черный, с двумя ложками сахара, пожалуйста, – сказал он.

– Как Клайв? – спросила я, потому что нужно было что-то сказать.

Меня абсолютно не интересовал Клайв Вентри.

– Нервничает.

– У него, как и у остальных, развилась боязнь змей?

– О, думаю, Клайва несколькими змеями не испугаешь. Он что-то упоминал о родственниках, которые должны приехать, и у меня создалось впечатление, что этих родственников не очень-то ждут. Подозреваю, что, когда у человека много денег, следует ожидать повышенного и нежелательного внимания со стороны родни.

Я потянулась за кофейником и вспомнила о поселковом собрании в доме Клайва Вентри, о высоком мужчине, которого только мы с Клайвом заметили на верхней галерее.

– Кофе без кофеина? – спросил Мэт таким тоном, как если бы заподозрил, что ему в напиток подмешали какую-то гадость.

– Да. Извини. Засиделся за писаниной? Поэтому не спишь?

– Господи, нет! Я на службе четко с девяти до пяти. По вечерам я работаю над романом.

Мне показалось, что я ослышалась.

– Над чем?

Взгляд его серых блестящих глаз пронзил меня. Мне показалось, что я не смогу выдержать этот взгляд больше секунды. Я отвернулась и сосредоточилась на чайнике.

– Над историческим романом, – ответил Мэт. – События развиваются во время Англо-бурской войны. Две девушки из Шропшира становятся медсестрами-добровольцами.

– Ты меня разыгрываешь, – пробормотала я через плечо.

– Хочешь почитать?

Чайник вскипел. Я наполнила две чашки и рискнула взглянуть на Мэта.

– Ты очень странный парень, – вдруг призналась я.

Он засмеялся, неотрывно глядя мне в глаза.

– Лучшие мужчины всегда странные. Уж кто бы говорил!

Внезапное возвращение в реальность – почти как боль.

Я забылась. Чуть не позволила себе подумать, что я не… Я отвернулась, стиснув зубы и поджав губы.

– Вот не надо скрипеть зубами, – сказал Мэт. – Я говорю не о твоем лице.

Мне так хотелось его стукнуть! Не просто проигнорировать его, а стереть в порошок – я не раз так поступала, когда люди выходили за рамки приличия. Но не смогла. Я невольно взглянула на него.

– Тогда о чем?

– Что ж, если хочешь поговорить о странностях… Что скажешь о самой храброй женщине, которую мне доводилось встречать, но которая становится пунцовой и выпускает колючки, когда с ней заговаривают? О той, у кого тело олимпийской спортсменки, но вещи она носит такие, в каких мою тетушку Милдред и в гроб не положили бы? Мы вообще пьем кофе или просто чистим поры лица над паром?

Я протянула ему чашку. Он шагнул ко мне, взял чашку, но не отошел. Я уставилась на третью пуговицу на его рубашке.

– Ты живешь здесь уже четыре года и, держу пари, знаешь по имени всего человек пять соседей. Любой из них был бы счастлив стать твоим другом, но тебя больше интересуют ежики. Вот сегодня ты потратила почти пятьдесят фунтов на лекарство и еду для собаки, которая не проживет и месяца.

Он оперся о стойку, все еще находясь в пугающей близости от меня. Я чувствовала себя неловко. Откуда он все знает про меня? Опять Салли?

– Знаешь, ты должна дать людям шанс, – сказал он.

Я все еще не сводила взгляда с пуговицы.

– Теперь ты на меня злишься.

– Нет.

Честно сказать, я была поражена. Впервые, насколько я помнила, кто-то – к тому же мужчина – увидел, что скрыто за моим лицом. Я решилась поднять глаза.

– А глаза у тебя цвета пожелтевших березовых листьев в октябре. И никому не позволено в них смотреть.

И на лицо. Почему все всегда возвращается к лицу? Опять опустила взгляд – намного безопаснее смотреть на пуговицу на его рубашке.

– Уже поздно, – произнес он. Он оглядел кухню, нашел ручку и бумагу и что-то написал. – Вот мои телефоны. Домашний, мобильный и прямой рабочий. Если что-нибудь случится – сразу же мне звони. Не в местный полицейский участок, а прямо мне. Договорились?

Я кивнула, хотя и знала, что ни за что не позвоню.

Иногда – за последние годы нечасто (я всегда строга с собой) – я садилась перед зеркалом, приглушала свет и поворачивалась под таким углом, что обезображенная левая половина лица была не видна.

Я представляла, как сложилась бы моя жизнь, если бы события в тот день, почти тридцать лет назад, разворачивались чуть по-другому. Если бы мама меньше выпила, если бы Ванесса закричала минутой раньше, если бы папа был у себя в кабинете, а не бродил по саду. Меня бы нашли – спасли – до того, как произошла трагедия.

Я разглядывала здоровую половину своего лица: гладкая смуглая кожа, миндалевидные карие глаза, крошечный носик и высокие скулы. Я думала, как бы все сложилось.

Представляла, что у меня были бы друзья, если бы я так не боялась людей, их бесконечной жестокости. Я бы не стала внутренне сжиматься в тот момент, когда незнакомые люди видели меня в первый раз, или притворяться, что не заметила, насколько умело (или неумело) им удалось скрыть свою реакцию. Я бы не узнала, каково это, когда на тебя показывают пальцем, когда шепчутся за твоей спиной.

У меня, возможно, были бы парни, я бы видела блеск ответного интереса в мужских глазах, ждала бы, изнывая, телефонных звонков, нервничала бы перед первым свиданием. Я не была бы в тридцать лет еще…

Сколько людей пыталось внушить мне надежды на светлое будущее! Мне говорили: «Клара, не для каждого мужчины важна красота внешняя. Ты встретишь человека, который разглядит твою внутреннюю красоту». Как будто уродливая внешность автоматически делает человека лучше. Как будто внутреннее содержание, по умолчанию, должно было компенсировать внешние дефекты.

Эти люди ошибались. Внутри я не красива. Как я могу быть красивой, если люди избегают меня, если пьяные отпускают мне вслед грубые шутки, а на улице подростки не оставляют меня в покое, свистят и улюлюкают? Как я могу быть нормальной, если даже боюсь покупать вещи в магазине, потому что те, кто обслуживает меня, не скрывают жалости или снисхождения? Как красота души может сохраниться при таком отношении? Поэтому я некрасива, и внутри, и снаружи. Сестра никогда не упускала случая напомнить мне, что у меня на плечах не голова, а сплошной изъян. Я болезненно застенчива, частенько вспыльчива и эгоистична.

Этой ночью я долго сидела перед зеркалом. Мэт, должно быть, уже давно лег спать. А я сидела и заставляла себя поверить, что лицо у меня не повреждено, что Мэт видит во мне не забавную диковинку (каковой я для него и являюсь), а женщину, в которую он мог бы просто…