Текст книги "Фредерик Дуглас"

Автор книги: Шерли Грэхем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА 7
РАБОТА В ВАШИНГТОНЕ И ВЫБОРЫ В РОД-АЙЛЕНДЕ

Эмилия Кемп стоял а у окошка своей мансарды. Зеленые с белыми гребешками волны беспокойно вздымались над поверхностью Чесапикского залива, и казалось, что густые лесные чащи на дальнем Кленовом острове поднимаются и опускаются вместе с ними. Какое-то судно обогнуло Кит-Пойнт. Несколько мгновений Эмилия видела верхушки мачт и кусочек белого паруса, выделявшегося на синеве неба. Потом все исчезло. Но сейчас ее уже не печалило зрелище корабля, скользящего по волнам, уходящего в открытое море, Эмилия тоже собиралась в дальний путь.

Люси умерла. Сегодня утром они опустили ее изможденное тело в могилу, вырытую на опушке сосновой рощи. Коуви в своем воскресном костюме, висевшем на нем мешком, тупо смотрел, как засыпают гроб комьями жесткой глины. Священник усердно потряс руку вдовца, напомнив ему, что «бог дал, бог взял», и Коуви с золовкой вернулись в некрашеный, покосившийся дом. Больше делать было нечего. Она могла уезжать.

Вернувшись домой с похорон, Коуви поднялся на веранду и рухнул в кресло. Весь он как-то согнулся и обмяк за эти годы. Коуви так и не удалось нажить состояния. Он не знал ровно ничего об экономическом спаде, охватившем всю страну, он понятия не имел о том, что существует какая-то связь между президентскими выборами 1840 года и ценами на хлопок. Но он отлично знал, что теряет почву под ногами. Как бы ни колотил Коуви своих рабов, все равно хлопок либо не родился, либо сгнивал на корню, скот погибал, долги нарастали, рыночные цены падали, и на всем побережье залива царило уныние и раздражение.

А теперь вот умерла жена. И не хворала вовсе. Просто зачахла. На дворе стоял апрель, солнце палило уже немилосердно.

Коуви сплюнул через перила веранды и снова откинулся на спинку кресла. Ну, конечно, это девчонка Кэролайн все еще носится по двору, как дикий звереныш. Пора ей начинать что-нибудь делать. Может быть, имеет смысл поскорее избавиться от нее? Скоро она уже будет годна для продажи, а за молоденьких мулаток на рынке дают хорошие деньги. Надо сказать Кэролайн, чтобы она немного подкормила девку. Лучше всего забрать ее в дом. Важно только, чтобы Кэролайн ничего пока не подозревала.

Коуви с трудом поднялся и направился в дом. Может быть, у Кэролайн найдется для него какая-нибудь еда.

В коридоре его остановила Эмилия. Она была в шляпе и несла чемодан. Коуви нахмурился.

– Ох, мистер Коуви, а я вас искала! – По тону Эмилии чувствовалось, что у нее какое-то безотлагательное дело к нему.

Эмилия имела обыкновение вдруг, с удивительной живостью возникать откуда-то, когда ее меньше всего ждали. Иногда он по нескольку месяцев почти не встречался с ней. А вот теперь взяла и выскочила! Какого черта ей надо? Он молча ждал объяснений.

– Я уезжаю.

Только и всего? Попусту слов она не тратит. Коуви обшарил ее своим невыразительным взором. А ведь она совсем недурна, Эмилия. И нрав поживее, чем у сестры. Он медленно проговорил:

– Я вас никуда не гоню.

– О, я знаю, мистер Коуви, – благодарным тоном ответила Эмилия. – Не в том дело. Просто теперь, когда бедной Люси нет, я больше не имею права… навязываться.

Коуви вспомнил, что все эти годы он предоставлял ей кров, что без него ей негде было бы и голову приклонить. А что он получил за все это? Ровно ничего. Он прищурился.

– Куда вы собираетесь ехать?

– Поеду в Вашингтон. Там живет двоюродный брат Тома… Джек Хейли… Он пишет, что я смогу… достать работу.

Начало фразы было выпалено одним духом, но в конце ее Эмилия запнулась, словно сама испуганная своим невероятным намерением.

«Работа в Вашингтоне! Помешалась эта женщина, что ли?»

Чувствуя себя мужественным покровителем слабого пола, Коуви сердито прикрикнул:

– Кто сказал, что вам надо уезжать и искать себе работу? А? Кто это сказал?

Эмилия поперхнулась. Она не ожидала возражений и совсем не хотела спорить по этому поводу. Ей пора отправляться в дорогу, не то она опоздает на пароход. И она твердо сказала:

– Мистер Коуви, это уже решено окончательно. Я уезжаю. Бен сказал, что вы посылаете его в город. Я поеду с ним.

Коуви медленно проговорил, отчеканивая слова:

– Черномазый врет, как всегда. Пусть только посмеет отлучиться отсюда. А вам советую выбросить из головы эти дурацкие мысли. Вы можете оставаться тут и присматривать за домом. Я не против.

И он вышел в кухню. Теперь все в порядке. До Сент-Микэлса десять миль. У нее есть время подумать. Но что это за тип в Вашингтоне, она говорит, что кузен покойного мужа… Мда!.. Эта Эмилия позанозистее бедняжки сестры.

Эмилия продолжала стоять в передней. Вздохнув, она опустила на пол свой чемодан. Хорошенькое дело! Неужели Коуви думает, что сможет насильно удержать ее здесь? Что она – одна из его рабынь? И вдруг Эмилия прозрела. Конечно, она рабыня, уже много лет рабыня. И сейчас она бежит отсюда, как эти черные рабы, о которых пишут в газетах.

Эмилия подхватила свой чемодан, вышла на веранду, спустилась с крыльца, прошла по тропинке за калитку, посмотрела на длинную пыльную дорогу, ведущую к Сент-Микэлсу и зашагала вперед.

До плантации Лоусона было почти две мили и, очутившись в благодатной тени небольшой рощи, Эмилия присела отдохнуть. Пока что все в порядке, это расстояние пройдено быстро. Она энергично потерла онемевшую руку и попыталась вспомнить, нет ли в ее тяжелом чемодане вещей, которые можно выбросить. Да уж, ноги она сотрет в кровь. Впрочем, скоро шоссе. Но если никто не подвезет ее, на пароход она опоздает. Надо спешить!

Позади застучали колеса, но Эмилия не слышала ничего, пока подвода, запряженная мулом, не поравнялась с ней. Лишь тут она остановилась, чувствуя, что ноги ее подкашиваются. Остановился и мул без всякой команды возницы-негра. Это был не тот мул и не тот старый негр, которых однажды утром, шесть лет тому назад, обогнала Эмилия на проселочной дороге. Столько негров разъезжает на запряженных мулами подводах по дорогам восточного побережья! Этот негр был молод, и видел он очень хорошо. И то, что он увидел, весьма его озадачило и встревожило: белая женщина одна на дороге, тащит чемодан и, по всем признакам, собирается попросить, чтобы он ее подвез.

«Нехорошо!» Мрачный как туча негр ждал, что она скажет.

Эмилия улыбнулась и сконфуженно откашлялась. Мул флегматично посмотрел на нее.

– Парень, – заговорила она, и тон ее подтвердил худшие опасения негра, – ты не в Сент-Микэлс ли направляешься?

– Нет, мэм. Чуть только по дороге и сразу назад. Нет, мэм! Даже близко к Сент-Микэлсу не подъеду. Ох, нет, мэм!

Очень уж рьяно он отпирается! Эмилия видела, что лицо у негра растерянное, и, поскольку она теперь многое понимала, поняла и причины этой растерянности. Надо было успокоить его.

– Понимаешь, я хочу вовремя добраться в Сент-Микэлс. Надо успеть на пароход, – доверительно сказала Эмилия.

Во взгляде негра промелькнула какая-то искорка. Человек, который куда-то едет, всегда вызывал здесь интерес. Но возница молча покачал головой. Эмилия отвела глаза. Дорога, казалось, трескалась под палящим солнцем.

– Видишь ли, я уезжаю очень далеко. – Теперь она посмотрела ему прямо в лицо, как смотрят в лицо другу, и тихо проговорила: – Я держу курс на Полярную звезду.

Возможно, что руки негра крепче сжали поводья. Во всяком случае, мул внезапно мотнул головой. Черное лицо словно окаменело. Одно мгновенье стояла полная тишина. Потом негр неторопливо огляделся по сторонам. Направо и налево пустынные поля, кое-где одинокие деревья да пыль столбом.

Он спрыгнул с подводы и поднял чемодан Эмилии. Сказал, не глядя на нее:

– А я ведь вспомнил, мэм. Я, пожалуй, мог бы доехать до Сент-Микэлса. Пожалуй, да.

– О, спасибо! Большое тебе спасибо! – воскликнула Эмилия с таким жаром, что негр не удержался от улыбки.

– Позвольте, я тут устрою вам местечко позади.

И он действительно устроил для нее место, отодвинув в сторону мешки и вязанки дров. Это был отнюдь не мягкий экипаж, но он благополучно доставил ее в Сент-Микэлс. Эмилия вылезла у рынка, чтобы не привлекать излишнего внимания. Однако негр настоял на том, чтобы поднести ее чемодан до пристани.

– Мэм, – сказал он, вертя в руках свою широкополую соломенную шляпу. – Оно, конечно, вам чудно покажется, только… я вам желаю удачи.

И Эмилия, глядя на него сияющими глазами, ответила:

– Спасибо, спасибо, мой друг. И тебе того же!

Невольник, лениво прислонившись к груде мешков, ждал, пока не убрали сходни; из-под опущенных полей шляпы он бросал быстрые настороженные взгляды во вое стороны. Затем, когда полоса грязной воды между берегом и судном стала совсем широкой и пароход плавно двинулся вперед, негр выпрямился, помахал своей шляпой в воздухе и, утирая со лба капли пота, громко проговорил:

– Дай бог!

Вашингтон становился настоящей проблемой для бостонских аболиционистов. Однажды вечером в редакции «Либерейтора» собралась небольшая группа людей, чтобы выработать план действий.

– Все дороги для нас закрыты! Наши газеты даже не. доставляются почтой! – сердито говорил Паркер Пиллсбери, вскидывая голову.

Квакер Уильям Коффин примирительно отвечал ему:

– Вашингтон – рабовладельческий город. Ты должен считаться с фактами.

– Но ведь это наша столица, это город, в котором несколько тысяч жителей, а рабовладельцы окружают его глухими стенами, – раздраженно подал реплику священник Уэнделл Филиппс.

– Нам следовало бы провести собрание в Вашингтоне, – и Гаррисон печально вздохнул, думая о том, сколько невежественных, заблуждающихся людей живет в этом городе.

Эти слова были встречены глубоким молчанием. О собрании аболиционистов в Вашингтоне не могло быть и речи. Несколько Южных штатов уже объявили денежную награду за голову Гаррисона. Фредерик, сидевший поодаль, внимательно изучал нахмуренные, озабоченные лица; он понимал, что каждый человек в этой комнате так или иначе взят на заметку. Все они являлись агентами Общества борьбы с рабством, и дороги на Юг были им заказаны так же, как и ему. А Вашингтон был Югом. Вдруг с порога раздался тягучий голос:

– Джентльмены, вы можете больше не беспокоиться. Для меня Вашингтон – это дом. – И стройный мужчина шагнул вперед, в освещенную часть комнаты.

Заслышав этот мягкий, тягучий южный выговор, Фредерик оцепенел. Но никто не поднял тревоги, а в негромком приветствии Гаррисона прозвучала радость:

– Гамалиель Бэйли!

Мужчина продолжал:

– Я слышал только часть разговора, но достаточно, чтобы выразить свое полное согласие. Нам действительно нужен представитель в Вашингтоне. Я не хочу льстить себе, но я готов.

– Нет! Вы нужны нам здесь, – отозвался Гаррисон с непривычной для него страстностью.

Фредерик медленно поднял голову. Человек был ему совершенно незнаком. Речь его сразу выдавала южанина. Теперь Фредерик увидел перед собой красивого брюнета в черном сюртуке тонкого сукна и свободных серых панталонах. Он смотрел на Гаррисона блестящими черными глазами.

– Только я могу взяться за это дело, – сказал он.

Уэнделл Филиппс одобрительно кивнул головой и проговорил своим мелодичным голосом:

– Он прав, Гаррисон. Гамалиель Бэйли может ехать в Вашингтон. Там он среди своих.

– Но как же, там ведь знают, что вы сотрудничаете с нами. Вы очень известный аболиционист, – раздался чей-то суровый голос.

Гамалиель Бэйли заботливо смахнул несуществующую пылинку со своего жилета и ответил с мягким смешком:

– Я ведь из виргинских Бэйли. С этим приходится считаться. Не бойтесь, мистер Хантон! – Вдруг он заметил темное лицо Фредерика, выделявшееся среди белых, и в глазах его вспыхнул интерес. – А это, очевидно, новый агент, о котором я уже слышал?

– Да, – сразу ответило несколько голосов, – это Фредерик Дуглас.

Когда прибыло судно из Сент-Микэлса, на котором ехала Эмилия, Джека Хейли не оказалось на пристани, и для этого были сваи причины. Накануне на улицах Вашингтона появился первый выпуск газеты «Нэшнл ира», и словно бомба разорвалась на Пенсильвания-авеню. Какая буря поднялась в тот день в конгрессе, на улицах и в клубах! Опаснейшая ересь печаталась и распространялась среди жителей в двух шагах от Капитолия. Разве не проберет дрожь каждого богобоязненного американца, когда отпрыск такого старинного и уважаемого рода, как Бэйли из Виргинии, подстрекает черных ублюдков к бунту! Некоторых джентльменов и впрямь пробирала дрожь. А ухмыляющиеся репортеры бегали по городу, стараясь разузнать, что говорят на совещаниях партийных группировок.

Джек был гораздо моложе своего двоюродного брата Тома Кемпа. Жену Тома он вспоминал с теплым чувством. Письма ее вызывали интерес и любопытство, и Джек был рад, что Эмилия приезжает в Вашингтон.

Он разыскал ее на набережной; окруженная кипами хлопка, она безмятежно покачивалась в плетеной качалке.

Эмилия поймала на себе его пристальный взгляд и вскочила на ноги, радостно вскрикнув:

– Джек, я знала, что вы придете за мной! Я ничуть не беспокоилась. А добрый капитан Дрейтон устроил меня со всеми удобствами.

Джек держал ее руки в своих. Эмилия была такая худенькая, маленькая. Седеющие волосы, старательно зачесанные за уши, еще больше оттеняли впалость щек; платье на ней было ситцевое, вылинявшее от частых стирок. Но голубые глаза глядели на него молодо и ясно.

Эмилия даже ахнула от восторга, увидав маленький кабриолет, который ожидал их возле пристани. Джек подсадил ее, уложил в ноги чемодан, уселся сам и взял вожжи.

Весна в Вашингтоне! Колеса тяжелых фургонов увязании в колее, в уличной грязи барахтались свиньи, но над городом плавала нежная дымка, окутывая его весенним очарованием. Они катили по широкой улице, и Эмилия старалась разглядеть все сразу. Внезапно у нее захватило дух: она увидела Капитолий, сверкающий купол которого уходил в просторное небо.

Они обогнули Капитолий, свернули в тенистый переулок и подъехали к двухэтажному кирпичному дому, стоявшему в глубине дворика в окружении четырех толстых вязов.

– Ну, вот мы и прибыли, – улыбнулся ей Джек.

– Как славно! Значит, вы здесь живете?

– Нет, мэм! Но я надеюсь, что здесь будете жить вы.

– Но кто же?..

– Подождите немножко. – Джек выпрыгнул из коляски и обмотал вожжи вокруг столба.

Вся улица была укрыта тенью больших деревьев, от которых веяло прохладой. Когда Джек протянул ей руку, чтобы помочь выйти, Эмилия нерешительно спросила:

– А здесь не удивятся моему появлению?

– Дорогая моя, миссис Ройял не удивишь ничем!

– Джек! Неужели та самая миссис Ройял, писательница? – и Эмилия застыла на месте.

Джек твердо взял ее за локоть.

– А кто же еще? На свете есть только одна миссис Ройял. Пойдемте, я потом вернусь за чемоданом.

Эмилия расправила юбку и последовала за ним по дорожке, которая вела за дом.

Низенькая старая дама, склонившаяся над клеткой, где копошились пушистые желтые цыплята, казалась самой обыкновенной добродушной бабушкой. Ситцевое платье, собранное вокруг ее пышного стана, изрядно полиняло, так же как и чепец, из-под которого выбилось несколько прядей седых волос.

– Добрый день, миссис Ройял! – тепло и почтительно сказал Джек.

Старушка выпрямилась и расправила плечи. Движения ее отличались большой живостью; с загорелого, еще не покрытого морщинами лица смотрели удивительно яркие блестящие глаза.

– Скажите на милость, Джек Хейли! А что это за женщина с вами? – Голос у миссис Ройял оказался неожиданным для ее внешности: деловым и холодноватым.

– Моя родственница, миссис Ройял. Разрешите мне представить миссис Эмилию Кемп.

– Здравствуйте, – чопорно произнесла старуха, бросив на Эмилию мимолетный, но проницательный взгляд.

– Мне очень лестно познакомиться с вами, – едва сумела выговорить растерянная Эмилия.

– Она приехала в Вашингтон работать, – продолжал Джек. – И я привел ее к вам.

Серые глаза миссис Ройял сердито сверкнули.

– Почему же вы привели свою родственницу именно ко мне?

– Потому что она интересуется работой в газете. А вы – самый лучший газетчик в Вашингтоне, прошу простить мне это выражение, миссис Ройял. – И Джек изысканно поклонился.

– Не трудитесь! – Она повернулась к Эмилии.

– Я читала одну из ваших книг, сударыня. Джек посылал мне. Я столько нового узнала из нее об Америке!

Серые глаза, несомненно, смягчились, но тон оставался прежним.

– Почему же вы не ведете ее к своему другу – к этому самому пакостному аболиционисту?

– Миссис Ройял! – Джек, казалось, был ошеломлен. – Неужели вы так выражаетесь об издателе Гамалиеле Бэйли?

– Как ему только не стыдно! Продаться этим долгополым пустозвонам…

– Но, миссис Ройял…

– Не перебивайте меня. Пришел бы он ко мне, я научила бы, как покончить с рабством. Это самое настоящее проклятие в нашей стране. Но все эти миссионеры, распевающие псалмы… Уф!

– Позвольте напомнить вам, – вкрадчиво заметил Джек, – что, вернувшись из Бостона, вы чрезвычайно высоко отзывались о священнике Теодоре Паркере. А ведь он…

– Он вовсе не поповского звания, – с чувством произнесла старуха. Лицо ее посветлело, и она ласково добавила: – Он, вернее всего, сектант.

Миссис Ройял расхохоталась, и всякая натянутость и неловкость исчезли.

– Уж вы простите старую болтунью, повинную в тех же грехах, за которые она судит других. – Она подняла голову. – Взгляните, как наш Капитолий сверкает на солнце. Видели вы где-нибудь такую красоту?

– Я еще никогда нигде не была, сударыня. Вашингтон так хорош, я представить себе не могла ничего подобного.

– А ведь вот есть люди, которые недостойны своего города. Но вам надо отдохнуть с дороги.

Я плохая хозяйка. Кстати, знает ли ваша родственница, что я преступница, осужденная преступница? – Миссис Ройял с хитрецой посмотрела на Джека.

Фраза прозвучала очень таинственно, и Эмилия широко раскрыла глаза. Джек засмеялся:

– Вы сами расскажете ей, миссис Ройял!

– Это такая грустная история, – насмешливо продолжала хозяйка. – Видите ли, суд присяжных вынес решение, что я «обыкновенная скандалистка». В Англии меня окунули бы в пруд, но здесь есть только Потомак, и достопочтенный судья счел это нежелательным – ведь я могла бы заразить воду. Так что меня отпустили на все четыре стороны. А знаете, – она слегка нахмурилась, – единственное, против чего я действительно возражаю, это слово «обыкновенная». Вот это мне совсем не нравится.

– Согласен с вами, сударыня. Когда миссис Ройял ругает сенаторов, конгрессменов, банкиров, епископов и даже президентов, – это всегда работа высокого класса. Слово «обыкновенная» совсем сюда не подходит.

Старуха одобрительно взглянула на него.

– Где только вы набрались таких хороших манер, позволительно спросить? В Вашингтоне это сейчас большая редкость! – И прежде чем Джек успел ответить, она как любезная хозяйка обратилась к Эмилии – Когда-нибудь, моя дорогая, я расскажу вам о маркизе Лафайетте. Ах, вот у кого были манеры!

– Liberté! Fraternité! Equalité![8]8
  Свобода! Братство! Равенство! (франц.).


[Закрыть] – почти беззвучно скороговоркой произнес Джек.

Хозяйка услышала и гневно повернулась к нему. Но тут же на лице ее заиграла озорная усмешка.

И вот Эмилия поселилась вместе с Анни Ройял, вдовой давно усопшего капитана Уильяма Ройяла. Он сражался бок о бок с генералом Вашингтоном во время войны за независимость и всю жизнь был его близким другом. Анни Ройял тоже вела войну – на свой собственный лад. Каждую неделю она сама выпускала на допотопном печатном станке, стоявшем у нее в сарае, маленькую, но воинственную газету под названием «Охотница». Газета ратовала за бесплатные школы для всех детей, свободу торговли и щедрые ассигнования на научные исследования. Эмилия помогала своей покровительнице хозяйничать и разводить цыплят, сопровождала ее на интервью; ей приходилось замечать, как багровые от злости сенаторы переходят на другую сторону, чтобы не встречаться с миссис Ройял. Постепенно Эмилия познакомилась с тем, каким образом делают газету, но еще лучше – с нравами и обычаями столицы США, Вашингтона.

Эмилия жила у миссис Ройял уже три недели, когда Джек, забежав однажды вечером, объявил:

– Я уезжаю на Север!

– Куда? Зачем?

– Шеф услыхал что-то о восстании в Новой Англии. Он рад до смерти и говорит, что, может, янки теперь отучатся совать нос в чужие дела. Он посылает меня туда, хочет раздуть вокруг этой истории скандал.

– А сами-то вы что-нибудь знаете об этом? – миссис Ройял навострила уши.

– Насколько я мог понять, похоже, что многие бедняки в Род-Айленде захотели участвовать в выборах. А крупным воротилам это не по нраву!

Вся Новая Англия была вовлечена в борьбу. Две местные партии претендовали на руководство штатом Род-Айленд, и столкновение казалось неминуемым. До 1841 года Род-Айленд участвовал в выборах соответственно старой колониальной хартии, которая отстраняла от голосования граждан, имевших менее ста тридцати четырех акров земли. Поэтому законодательные органы штата целиком находились во власти консервативно настроенных землевладельцев, а растущие промышленные города, большая часть населения которых была лишена избирательного права, оказывались в невыгодном положении. В 1841 году Томас Уилсон Дорр, виг и питомец Гарвардского университета, возглавил движение за реформу: был составлен проект новой конституции штата. Эта конституция должна была расширить основы представительства в законодательных органах штата и упразднить ненавистное требование земельной собственности. Однако избирательное право согласно этому проекту предоставлялось только белому населению; негры, поселившиеся в Род-Айленде, подчеркнуто отстранялись от голосования.

Квакеры были непротивленцами, чуждались политики, но они всегда стояли на страже интересов негров. Все сторонники отмены рабства хотели новой конституции, однако им не нужен был несовершенный документ, уже с самого начала требовавший изменений. И поэтому они «е могли поддержать Дорра. Братья Перри, фабриканты из Провиденса, написали своему другу Джону Брауну, торговцу шерстью, который жил в Спрингфилде, штат Массачусетс:

«Настало время гражданам Род-Айленда проникнуться более широким пониманием прав человека, чем то, на котором основывается конституция Дорра. Мы беседовали с ним, но, соглашаясь с нами в принципе, он боится сделать решительный шаг».

Джон Браун переправил это письмо Джону Гринлифу Уиттьеру, секретарю Массачусетского общества борьбы с рабством. Уиттьер беседовал о нем со священником Теодором Паркером, который собирался несколько раз выступить в Род-Айленде, разоблачая расовую дискриминацию в конституции, именующейся народной.

– Почему бы неграм не голосовать вместе со всеми другими рабочими? – спросил Уиттьер. – Ведь, ограничивая избирательное право, новая конституция в известной мере теряет свои преимущества?

Теодор Паркер устало вздохнул.

– Этого хотят сами рабочие. Борьба за существование ослепила их.

– Ты прав. – В очень серьезном разговоре Уиттьер обращался к собеседнику на «ты», как все квакеры. Взгляды их встретились, притянутые друг к другу одной и той же мыслью. И почти одновременно оба произнесли:

– Фредерик Дуглас!

Несколько секунд собеседники молча улыбались друг Другу, поздравляя себя с этой замечательной идеей, но лицо Уиттьера быстро омрачилось. Он покачал головой.

– Боюсь, что друг Гаррисон не согласится. Тебе известно, что он против нашего участия в политике.

Паркер некоторое время не отвечал, барабаня по столу длинными пальцами. И вдруг черные глаза его сверкнули.

– А разве мы говорим о политике? Сейчас нас интересуют права человека.

Уиттьер отмахнулся от него, не сдержав, однако, усмешки.

– Поосторожней! Цитаты из Томаса Пейна тебе не помогут.

– Чепуха! У Томаса Пейна было больше веры, чем у всех массачусетских церковников, вместе взятых. – Молодой священник вскочил на ноги, его худое лицо загорелось радостью.

– Дуглас отправится в Род-Айленд! Уговорить Гаррисона я беру на себя.

Так и порешили, и Дуглас оказался в числе трех аболиционистов, объездивших буквально все уголки этого маленького штата. Это были: Стефен С. Фостер из Нью-Гэмпшира, Паркер Пиллсбери из Бостона и Фредерик Дуглас из неизвестного района рабовладельческих территорий. Двое белых и негр – все трое молодые, крепкие, воодушевленные своей целью люди. Блестящее, страстное красноречие Фостера, грозные обличения Пиллсбери и одно лишь присутствие Фредерика производили везде настоящий фурор. За ними следовали галдящие оравы недовольных; их обливали грязной бранью, выгоняли из таверн, забрасывали камнями и тухлыми яйцами.

Но они продолжали свои выступления в школах и храмах, в наемных помещениях и на рыночных площадях, в складах, на фабричных дворах и пристанях. Иногда аболиционистов сопровождала Эбби Келли, которая стала потом женой Стефена Фостера. Юность и ясная красота этой истинной дочери квакеров в сочетании с удивительной серьезностью, большими познаниями и незаурядной силой логического убеждения покоряли противников. Ей удавалось утихомирить самые бурные страсти.

Люди начали прислушиваться. Они выдвинули проект «конституции свободного человека», противопоставив его конституции Томаса Дорра; в Провиденсе был созван огромный митинг. Газетные заголовки и афиши, распространявшиеся по всему штату, объявляли, что основным оратором будет Фредерик Дуглас, бежавший из неволи.

Джек Хейли увидел эти афиши, приехав поздно вечером в Провиденс. Наспех глотая в гостинице свой ужин, он все время прислушивался к разговорам об этих делах. Когда Джек подошел к переполненному зданию, митинг был в самом разгаре. С трудом протиснувшись в дверь, он сразу понял, что в зале происходят какие-то события. Кто-то требовал слова.

– Это Сэт Лютер! – перешептывались возбужденные слушатели. – Правая рука Томаса Дорра.

– Давай, Сэт, говори! – раздался зычный голос в толпе.

Молодой человек на платформе жестами призвал к молчанию и кивнул человеку, стоявшему в проходе.

– Вот вы, филантропы, оплакиваете участь рабов на Юге, – резким голосом заговорил оратор. – Что же, поезжайте ка Юг и помогайте им! Наша забота – равные права человека, освобождение белых людей; только добившись этого, можно бежать на выручку черным, будь они свободные или рабы. Не лезьте не в свое дело!

Часть присутствующих встретила это выступление аплодисментами, другая – свистом и возмущенными возгласами. Но когда Лютер возвращался на свое место, люди, сидевшие около него, одобрительно переговаривались между собой.

Потом Джек увидел, что председатель собрания отошел о сторону и его место на платформе занял человек очень внушительного вида. Не успел он еще вымолвить слова, как в обширном зале воцарилась полная тишина. Ибо это, вне всяких сомнений, был тот самый «беглый раб», ради которого слушатели пришли сюда. Джек глядел на него во все глаза: неужели этот человек был когда-нибудь рабом? Массивные плечи, прямой, хорошо развитый торс, крупная голова с густой гривой волос, откинутых назад с широкого лба, глубоко сидящие глаза, упрямая челюсть, опушенная бородой, спокойное достоинство и сдержанная сила, пронизывающая каждое его движение, – все это заставило Джека невольно воскликнуть:

– Бог мой! Вот это человек!

На него зашикали со всех сторон. Фредерик Дуглас начал свою речь.

– Этот джентльмен желал бы, чтобы мы вели себя потише. Он говорит о белых рабочих и неграх рабах так, словно наше дело чем-нибудь отличается от его собственного. Разве мы думаем о чем-либо другом, кроме равных прав человека? И неужели мы должны доказывать принадлежность негритянской расы к роду человеческому? Разве не вызывает удивления, что, хотя мы возделываем землю, сеем и собираем урожай, пользуемся всевозможными механизмами, воздвигаем здания, строим мосты и суда, обрабатываем железо, медь, бронзу и золото; что, хотя мы читаем, пишем и считаем, служим клерками и секретарями, работаем на калифорнийских приисках, охотимся на китов в Тихом океане, выращиваем скот на горных пастбищах; что, хотя мы существуем, двигаемся, действуем, размышляем, строим планы и, наконец, молимся христианскому богу – от нас требуют доказательств, что мы люди!

Я должен вам сказать, что рабовладельцы из самых темных джунглей Юга признают этот факт. Они подтверждают его, вводя определенные законы; подтверждают его, карая всякое проявление непокорности со стороны раба. В штате Виргиния семьдесят два вида преступлений караются смертью, если они совершены неграми, пусть даже самыми невежественными, и только два из них требуют подобного же наказания для белого преступника. Чем же является этот факт, если не подтверждением полной моральной ответственности негра как разумного человеческого существа? Известно, что своды законов южных штатов полны распоряжений, запрещающих под угрозой больших штрафов и других наказаний обучать рабов чтению и письму. Если вы укажете мне хоть один подобный закон, относящийся к тягловому скоту, я соглашусь с вами, что принадлежность негров к роду человеческому нуждается в доказательствах.

Зал огласился восторженными возгласами. Слушатели стучали ногами и кричали, кидали в воздух шапки. Дуглас, дождавшись тишины, перешел на более спокойный тон. Он говорил о значении конституционного правительства, о том, чего сможет добиться эксплуатируемый народ, если он будет держаться вместе, и что все они потеряют, ведя распри между собой.

– Рабовладельцы с присущим им коварством подстрекают белых трудящихся на враждебные поступки против негров и, таким образом, превращают белого бедняка в такого же раба. Разница заключается лишь в том, что черный раб принадлежит одному хозяину, а белый – всем хозяевам вместе. И того и другого обирают одни и те же грабители.

Когда собрание окончилось, Джек попытался пройти вперед, чтобы задать несколько вопросов этому удивительному оратору, но ему никак не удавалось пробиться сквозь напиравшую толпу. В конце концов Джек сдался и возвратился в гостиницу. А на другой день ему сказали, что аболиционисты уехали в Бостон. Томас Дорр лишился народной поддержки. Когда, наконец, приняли новую конституцию штата Род-Айленд, оговорка, относящаяся к белому населению, была из нее вычеркнута.

Гарриет Тамбен (1820–1913).

Соджериер Трузс.

Люси Стоун.

Лукреция Мотт (1793–1880).

Сюзен Антони (1820–1906).

Гарриет Бичер-Стоу (1802–1886).

Авраам Линкольн (1809–1865).

Джек Хейли вернулся в Вашингтон и вручил редактору газеты, где он служил, свой отчет о «мятеже». Редактор перечеркнул большую часть отчета «заявил, что они только зря потратили деньги на эту сумасбродную поездку.

В отличие от него Гамалиель Бэйли – редактор «Нэшнл-ира», внимательно прочел мелко исписанные листки, которые Джек положил на его стол. Сейчас материал этот действительно нельзя было поместить в газете, но Бэйли обвел кружком имя «Фредерик Дуглас» и спрятал отчет в особую папку, чтобы использовать его в дальнейшем.