Текст книги "Прощальные слова (ЛП)"

Автор книги: Шери Дж. Райан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Глава 6

Эмма

Заканчивая читать о том, как бабушка попала в концлагерь, я слышу, как ее дыхание сменяется тихим посапыванием. Не желая надолго отрываться от чтения, кладу книгу в сумку и пользуюсь возможностью найти туалетную комнату, а затем место, где можно перекусить. Но, едва покинув палату и пройдя по коридору, я сталкиваюсь с доктором Беком, пока он проверяет карточку какого-то пациента.

– Эмма, – приветствует он.

Голос звучит глубже, чем мне запомнилось утром, но все также профессионально.

– Доктор Бек, – отвечаю я.

Он кажется немного взволнованным, когда из папки, которую он держит под мышкой, выпадает лист бумаги. Мы оба наклоняемся, чтобы поднять его с пола, но доктор делает это быстрее. Выпрямляясь, он поправляет свои бумаги и немного прочищает горло:

– Можешь называть меня Джексон.

– Джексон, – исправляюсь я, – прошу прощения за мою бабушку.

Он кладет планшет под мышку, туда же, где находится папка, и складывает руки перед собой.

– За что ты извиняешься?

– Она не должна была так настойчиво себя вести.

Улыбка появляется в правом уголке его губ, и он переносит вес с одной ноги на другую:

– В это сложно поверить, но моя бабушка точно такая же. На самом деле, она делает все возможное, чтобы смутить меня.

Чувствуя себя неловко от такого не совсем непринужденного разговора, я поправляю сумку на плече:

– Что ж, видимо, сегодня все это я беру на себя, – чувствую, как румянец расползается по моим щекам, они сейчас скорее всего ярко-розового цвета.

– Берешь все на себя? – спрашивает он, – значит, ты бы предпочла никуда сегодня не идти? Обещаю, меня это не обидит, если тебе не захочется встретиться со мной.

Не желаю звучать так, будто жалуюсь:

– Нет, конечно, хочу, – я пытаюсь закрыть рукой свой рот, чтобы не сказать лишнего, – это не то, что я имела в виду.

– Хорошо.

Его лицо растягивается в ухмылке, превращая глаза в узкие щелочки. Затем Джексон, нежно хлопнув своим планшетом по моей руке, прощается:

– Увидимся вечером, Эмма.

Моя рука все еще прикрывает лицо, пока я иду дальше по коридору. У меня есть парень. Я не могу пойти на свидание с кем-то просто потому, что он очень симпатичный доктор, или моя бабушка заставляет меня чувствовать себя виноватой. Это продолжается уже шесть лет. Майк не понравился моей семье в первую же секунду их знакомства. В свою защиту скажу, что он не всегда был таким, так мне кажется. Ну, или я просто не замечала этого тогда. Не знаю.

Я беру перекусить в киоске и отправляюсь на задний двор, там прямо под низкой нивой нахожу скамейку для пикника. «Будем надеяться, что здесь есть Wi-Fi». Достаю лэптоп из сумки, открываю его и ставлю на стол. Мгновение, и десятки электронных писем появляются на экране – все внутри сжимается.

Я вижу только темы сообщений, но, клянусь, в каждой говорится о какой-то проблеме, которую нужно решить. Карьера всегда была для меня на первом месте, но сегодня я с трудом могу об этом думать.

Глубоко вдыхая свежий осенний воздух, я открываю первое письмо. Начинаю отправлять ответы и понимаю, что действительно разберусь с этими проектами лишь к сегодняшней полуночи.

– Думаю, надо радоваться тому, что сегодня найти тебя было не сложно.

Майк обходит дерево с другой стороны и без приглашения садится на лавку напротив меня.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

– Пришел узнать, как там бабушка.

– Майк, почему ты это делаешь… называешь ее так? С каких пор тебя вообще волнует моя бабушка? Когда ты последний раз ходил со мной ее проведать? – не могу сдержать раздраженный стон, когда прохожусь рукой по волосам, – сейчас мне интересна причина такой внезапной необходимости меня впечатлить.

Он кладет руки на стол, сцепляя пальцы, и наклоняет голову, будто бы со стыда, но здесь не тот случай:

– Я правда хочу быть с тобой.

– Ответь мне, Майк, ты изменял мне или нет? Я имею в виду что угодно: от поцелуев и до всего остального. Посмотри мне в глаза и скажи правду.

Я не уверена, что он скажет, но я уже знаю правду. Он изменял мне… много раз.

Я закрываю лэптоп и складываю на нем руки, смотря скорее сквозь Майка, чем на него. Раз он сразу же не сказал, что никогда бы не совершил такое, я надеюсь на правду. Это стало бы чем-то новым, нежели его обычные ответы на этот мой вопрос. Нельзя прийти домой, провоняв парфюмом, просто потому, что проехал с кем-то в лифте, или что этот кто-то помогал тебе с проектом на протяжении двух часов. Он хорошо выдумывал истории, это точно.

После долгой минуты, Майк поднимает голову и выполняет мою просьбу. Он смотрит мне прямо в глаза и начинает говорить:

– Я спал кое с кем, – слова звучат с едва различимым раскаянием.

Часть меня чувствует облегчение от того, что я не сумасшедшая, и мое чутье никогда не подводит.

– Так что же, она в постели не так хороша, как я? Вот почему ты сейчас так меня любишь? – это грубо, но я достаточно знаю Майка, чтобы догадаться о его причинах.

– Эмма, – говорит он, судорожно выдыхая, словно это я сейчас веду себя неадекватно, – у меня абсолютно нет желания сделать это снова, клянусь. Я намеревался сделать предложение и все такое. Затем подумал о том, как пугающе звучит «навсегда», и эта мысль засела в голове. Изменив тебе, я понял, каким был глупцом, когда допустил мысль, что мне нужен кто-то еще.

В эту секунду единственной овладевшей мною эмоцией было счастье, и я не до конца понимаю, почему.

– Ты знаешь, как долго я ждала этих слов?

– Каких конкретно?

– О том, что ты собирался сделать предложение, – мне не удается удержаться от смеха, – мне тридцать один, и мы вместе уже шесть лет. Я сидела и ждала, когда же ты повзрослеешь и станешь мужчиной, готовым остепениться. Тем не менее, я так боялась закончить все это, ведь мои лучшие годы уже позади. Меня пугало новое начало и надежда на то, что найдется тот, кто захочет быть со мной. Но за последние пять минут ты дал мне понять, насколько лучше будет моя жизнь, если я начну ее с чистого листа, чем если останусь с тобой.

Он смотрит на меня в недоумении. Очевидно, Майк не видит смысл в моих словах. Но как он мог допустить, что я спокойно приму то, что в какой-то момент он решил проверить свои границы, переспав с другой женщиной? Возможно, я слишком долго держалась за эти отношения, но я не настолько отчаялась.

– Так к чему ты ведешь? – нервно спрашивает мужчина.

«Он действительно настолько глуп?». Вероятно, не стоит задавать ему этот вопрос:

– Я хочу тебе сообщить, что между нами все кончено. Я ждала достаточно, чтобы ты мог полюбить меня настолько, насколько я заставила себя полюбить тебя, но этого никогда не произойдет.

Майк саркастически смеется:

– Я знал, что ты не сможешь понять. Как я могу быть с человеком, который не способен на прощение? Может быть, я был неправ, но холод в твоем сердце аукнется тебе. Я удивлен, что ты не напомнила мне о своем любимом… ну знаешь: «Люди не меняются», и бла-бла-бла.

Я беру лэптоп со стола и кладу обратно в сумку:

– Если тебе хочется кого-то винить – пожалуйста, я скажу, что все это моя вина. Возможно, от меня веет холодом. Возможно, я, всем сердцем веря в то, что люди не способны изменить себя, все еще продолжала ждать, что ты станешь лучше как человек. Видимо, это делает меня нелепой в этой ситуации.

– Можешь повторить, так и есть.

Майк всегда должен был поставить точку, и я позволяла ему это после каждой нашей ссоры, никогда не переживая о том, какие слова мне бросают вслед.

Я ухожу, наконец-то чувствуя себя свободной от ограничений, которые не давали идти вперед – тех, от которых по сей день не могла избавиться.

– Я не просто однажды изменил тебе, – кричит он, – я сделал это столько раз, что потерял счет.

Смех Майка заполняет пространство вокруг него, от чего он кажется сумасшедшим.

Слезы проступают на моих глазах после его последнего комментария, из-за чего я чувствую злость. Не хочу, чтобы его слова или действия могли ранить меня. Тем более, какое у меня право притворяться, будто понимаю, что такое боль, после того, как я прочитала начало бабушкиного дневника? Мне повезло, что у меня есть выбор – чтобы иметь возможность уйти.

Когда я приближаюсь к входу в больницу после неудачной попытки разобрать почту, слышу звук мотора машины Майка, а затем визг шин.

– Как я могла быть такой дурой? Шесть лет. Ради чего?

– Это случается с лучшими из нас, – знакомый голос звучит позади. Джексон вырывает меня из состояния злости и ярости, с которым я пыталась справиться.

– Я не собирался подслушивать.

Понятия не имею, какую часть разговора с Майком он услышал, но, надеюсь, только ту часть, где я говорю сама с собой.

– Все в порядке.

– Видишь? – он указывает на свой безымянный палец. Там виднеется небольшой обруч светлой кожи.

Уходит несколько секунд, пока я пытаюсь понять, на что же смотрю, но затем до меня доходит, что на этом пальце обычно носят кольцо:

– Ты потерял свое кольцо?

Джексон смеется, но его дискомфорт очевиден:

– Я точно не терял его.

– Ох… – немой вопрос, я жду больше объяснений.

– Я был женат восемь лет, разведен уже одиннадцать месяцев, а этот тупой след все никак не исчезнет. Она все еще мучает меня.

– Господи, даже не думала, что такое может произойти, – отвечаю я.

Серьезно, я не думала, что кожа может так осесть, оставляя следы.

– Может, так и случилось, думаю, она была бы счастлива знать об этом.

– Могу предположить, твой брак был не самым удачным?

Теперь, когда я точно иду на свидание с этим мужчиной, рассуждаю, что нужно узнать о нем чуть больше, чем его имя.

– Это если очень преуменьшить, но да, у меня был не лучший брак.

Я нервно поправляю лямки своей сумки, оставляя их на плече:

– Так что произошло?

Может быть, она тоже изменила ему. Было бы очень милым совпадением, не правда ли?

– Она думала лишь о себе, была ленивой, эгоистичной, подлой, ей постоянно было скучно. Ей не нравилось то, что мне приходилось много работать, но при этом постоянно жаловалась на то, что у нас недостаточно денег. Она говорила, что устала готовить, но настаивала на том, чтобы сидеть дома без работы. Мало того, она почти каждую ночь не спала, проводя время за перепиской и общением со своими друзьями, пока я просто сидел рядом, ожидая хотя бы немного ее внимания после двенадцатичасовой смены. Если я пробовал проявить инициативу, она отталкивала меня. Даже не смогу сосчитать, сколько раз она просила меня поспать в комнате для гостей.

– О, Боже, это ужасно, – замечаю я, – возможно, мне известна идеальная пара для нее, если она еще свободна.

Смеюсь, потому что предполагаю, как трудно должно быть найти мужчину, способного удовлетворить ее, раз даже Джексон был недостаточно хорош. С другой стороны, он мог говорить, что угодно. Я ведь знаю его совсем немного, учитывая, что мы только недавно познакомились. Но мне кажется, что мы уже успели хорошо изучить друг друга.

– В какой-то момент она поймет, что потеряла. Не представляю, какой мужчина сможет подойти под все ее потребности и желания.

Мы подходим к боковому входу в больницу, Джексон открывает дверь, придерживая ее, чтобы я могла зайти:

– Удивительно, но она уже замужем, и это меня абсолютно не беспокоит. Я просто пожелал парню удачи во время нашей неловкой встречи в Таргете несколько месяцев назад.

– Вау. Полагаю, хорошо, что тебе хватило ума сбежать тогда.

Джексон шаркает ботинком по тонкому ковру, всматриваясь в свои ноги, затем громко вдыхает и выдает:

– Да, учитывая только то, что это она ушла от меня. Я не тот, кто бросает все на полпути, так что продолжал находить оправдания самому себе и пытался бороться за эти отношения.

Не уверена, что сказать ему в ответ, но, наверное, хорошо, что я решилась на новые отношения. Во мне жил страх, что у меня никогда этого не получится. Хотя я убеждена, что Майк еще не успокоился. Уже вижу десятки сообщений и пропущенных звонков завтра с утра, когда проснусь после еще одной ночи у мамы. Но в этот раз я не вернусь к нему. Не хочу однажды рассказывать кому-то, как мой бывший бросил меня, потому что сама не смогла найти силы оставить его.

– Ну, думаю, у нас есть что-то общее, – говорю Джексону.

Намек на улыбку появляется на его левой щеке:

– Эй, еще раз, я понимаю, что это скорее всего звучит так, будто я подслушивал, что, клянусь, совсем не так, но я услышал часть того, что ты читала своей бабушке сегодня.

– Ох, – пытаюсь представить, какую часть он мог слышать, – да, довольно тяжелая история. Рассказанное ею пока просто не укладывается в моей голове. Я поэтому вышла на улицу, хотела очистить голову, но, очевидно, бывшие всегда находят лучшее время, чтобы появиться и сделать жизнь еще сложнее.

– Это точно, – соглашается он, – могу себе представить, как тяжело должно быть читать такие слова вслух.

– Она очень детально описывала события, поэтому так легко представить все это. Что происходило, понимаешь? Она моя бабушка, и мне просто невозможно осознать, какие зверства она пережила. К тому же, я никогда до сих пор не слышала от нее никаких историй о концлагере. Это все кажется таким сюрреалистичным.

– Жизнь у нее была не сладкой, – говорит он, – к счастью, ты сегодня обрадовала ее, согласившись на свидание со мной, – он выпячивает грудь и на его лице расползается глупая улыбка, – это моя работа: спасать жизни и ходить на ужины с симпатичными внучками пациентов. Хороший способ зарабатывать на жизнь, не правда ли?

– На сколько свиданий с внучками тебя подкупали? – спрашиваю я, частично шутя, но в какой-то степени хочу знать ответ.

Уверена, что Джексон сейчас не серьезен. Не может быть так много бабушек, пользующихся своей болезнью, как предлогом, чтобы женить своих одиноких внучек.

– О, ты всего лишь вторая, не волнуйся, – говорит Джексон, подмигивая, – мне нужно идти, так что, если я невероятным образом снова не встречусь с тобой до ужина, хорошего вечера.

– Тебе тоже, – он как глоток свежего воздуха, и я никак не могу сдержать свое любопытство, пока смотрю ему вслед. Мне хочется узнать больше об этом мужчине, который кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой.

– «Код синий» на восьмом этаже. Доктор Бек, вызывают доктора Бека.

Момент беззаботной легкости исчезает, как только я слышу объявление системы оповещения. Имя доктора Бека и восьмой этаж сразу же вызывают панику, потому что именно там палата моей бабушки, и я знаю, что значит «Код синий». Тем не менее, мне не известно, сколько пациентов у них на восьмом этаже.

Какое-то время я осматриваюсь в поисках ближайшего лифта, найдя его, срываюсь на бег в его направлении. Отчаянно бью руками по кнопкам вызова, пока двери не открываются, затем делаю то же самое с кнопками «закрыть дверь» и «восьмой этаж» внутри. «Быстрее. Пожалуйста». Кажется, проходит вечность, пока лифт доезжает до восьмого этажа. Как только дверь открывается, я слышу писк и звуки сирены, ревущие с разных сторон. Не могу побороть тревогу от неизвестности, и от страха забываю номер бабушкиной палаты. Поэтому просто бегу в том направлении, где, по-моему, она находятся. Оббежав, наверное, весь этаж, я вижу медсестер, заходящих в палату и выходящих из нее в конце коридора. Это ее комната. Восемьсот одиннадцать. «Нет, нет, нет. Пожалуйста, пусть все будет в порядке, бабушка».

Я будто бы на беговой дорожке, или, может, коридор словно удлиняется с каждой секундой. Не могу добраться до палаты достаточно быстро, грудь наполняет чувство вины за то, что я оставила бабушку в одиночестве. «Я не должна была так волноваться об этих электронных письмах». Когда я наконец-то добегаю, вокруг бабушки уже суетятся медсестры и доктора. Это доказывает, что звуки сирены были отсюда, и ее сердце не бьется, судя по изображению на мониторе. Молюсь, что они просто отключили ее от прибора, чтобы сделать процедуры, а не потому, что больше ничего нельзя сделать.

Джексон на доли секунды смотрит на меня. Его лицо белое, а на лбу сияют капли пота под ярким светом:

– Эмма, тебе нужно выйти в комнату ожидания. Сейчас же.

– С ней все будет хорошо? – кричу я.

– Эмма, пожалуйста, иди, – настаивает он.

Я хватаюсь за грудь, когда слезы льются из глаз. Пожалуйста, Господи, не забирай ее у меня. Она нужна мне. Я просто хочу быть эгоисткой, хочу, чтобы она осталась со мной. Медленно иду в маленькую комнату ожидания, где мы сидели вчера перед тем, как узнать, что произошло. Теперь я одна и не знаю, стоит ли звонить маме и Энни прямо сейчас. Нужно подождать несколько минут, пока не узнаю, что случилось, прежде чем пугать их. Думаю, это правильно. Надеюсь, что так и есть.

Я сажусь на кресло и сгибаюсь, хватаясь за голову, пытаюсь медленно вдыхать и выдыхать. «Пожалуйста, пусть все будет хорошо».

Проходят минуты, и я все еще ничего не знаю. Чувствую себя абсолютно бесполезной и одинокой, сидя здесь, так что достаю кожаный дневник из сумки и прижимаю к груди. Это я виновата? Ей слишком тяжело вновь пережить описанное в дневнике? Не понимаю, почему бабушка так сильно хотела, чтобы я ей его читала?

Чарли. Именно из-за него я изначально искала книгу. Хотя, до сих пор ничего про него не знаю.

С каждой минутой тишины во мне растет нетерпение, и руки сами тянутся, когда я раскрываю дневник снова. Мне нужно почувствовать ее близость, ее слова.

Глава 7

Амелия

День 5 – Январь 1942

Я не вставала с матраса в течение трех дней, за исключением того, что присела на корточки в уголке, чтобы облегчиться. Очевидно, нацисты не считали нас достойными туалета или душа. Они могли хотя бы позволить ходить в туалет на улице, но мы жили по строжайшим правилам и нам не разрешалось покидать бараки, только если они сами этого не захотят. В течение первых нескольких дней не было никаких приказов покидать жилые блоки. Казалось, они хотели лишить нас всего человеческого.

Я сидела на полу, прислонившись больной спиной к кровати, и смотрела прямо перед собой на трещины в бетонной стене. Я думала о своем безрадостном существовании, гадая, когда же нам скажут, что будет дальше. Ходили слухи, что нам назначат работу, благодаря которой мы заработаем право оставаться здесь, но никто не приходил, чтобы сообщить об этом, так что мы ждали. Все что мы могли делать – это ждать.

Двери перед нами открывались или закрывались только тогда, когда нацист приносил каждому из нас маленький кусок черствого хлеба и порцию капустного супа, размером с чайную чашку.

Я была голодна под конец первого дня, чувствуя, как простой дискомфорт в желудке увеличивался до постоянной боли, которую невозможно было игнорировать. На второй день боль стала агонией. Затем, на третий день, казалось, что все мои внутренности поедают жир и кости. Боль то приходила то уходила, но слабость была постоянной и сильной. Я с трудом могла стоять и не была уверена, что мне хватит сил работать, когда придет время.

Женщина на соседнем матрасе наблюдала за мной весь день, каждый день, с тех пор, как я оказалась здесь. Она постоянно тянулась ко мне, словно умоляя спасти ее. Во всяком случае, мне об этом говорило ее выражение лица. Она говорила по-французски, но я никогда не знала этого языка, и поэтому мне было тяжело понять ее. Кроме чешского, английский был единственным языком, который я изучала, потому что у меня были планы когда-нибудь переехать в Америку. Хотя, «когда-нибудь» казалось очень маловероятным в тот момент. Я задавалась вопросом, сколько лет этой женщине, потому что казалось, что после стольких дней без еды и душа, возраст уже просто цифра. Условия жизни заставляли всех выглядеть и чувствовать себя намного старше, чем они были на самом деле, а для тех, чьи тела были недостаточно сильными, смерть была почти неизбежна. Я была настроена бороться, но большинство женщин, живущих в моем блоке, скорее всего, чувствовали то же самое, когда только приехали сюда.

Наши порции принесли рано в тот день, я проглотила хлеб и выпила суп, молча умоляя о добавке. После того, как я закончила есть, мой желудок требовал больше еды, чем перед тем, как я сделала первый укус. Тем не менее, еда уже стала больше необходимостью, чем тем, чем хочется насладиться, и ее никогда не было достаточно, чтобы унять боль от голода.

– Они хотят… они… nous tuer, – это единственный раз, когда женщина рядом со мной говорила что-то вслух, а не бормотала себе под нос.

– Non, je ne parle pas Français, – ответила я, мечтая понимать, о чем она говорила. Но она объяснила это в следующую секунду, проводя пальцами по своему горлу и роняя голову набок. Мгновение я была в замешательстве, но как только она указала на дверь, то сложила части ее пантомимы в целое, подтверждая свой страх того, что происходило. Они медленно, но целенаправленно, пытались нас убить.

Не могу точно сказать, сколько времени прошло между тем, как мы закончили есть и тем, как внезапно всем стало плохо. Так же, я не знаю, были ли мы отравлены или какая-то, а может и вся, еда испортилась, но не могу поверить, что что-то серьезное могло случиться с хлебом и капустным супом. Почти каждую женщину в нашем блоке рвало. Вскоре, последний прием пищи выходил из каждого тем или иным путем, а запах, который сопровождал это, мог подкосить даже тех, кому еще не было плохо. Меня рвало. Я едва успела отбежать от кровати, перед тем как это началось. Чистая удача помогла мне сделать это вовремя, иначе пришлось бы спать на этом ночью.

Когда мы все находились на пике недомогания, несколько нацистов подошли к дверям, чтобы понаблюдать, будто мы были их развлечением перед сном. Некоторые из них смеялись над тем, как мы свернулись калачиком на матрасах, жалкие, дрожащие от холода, но в то же время обливающиеся потом. В течение следующих нескольких часов большинство женщин заснули, и все нацисты ушли, кроме одного, так как, очевидно, что шоу завершилось.

Я вяло устроилась на краю своего матраса, смотря на него и пытаясь понять, как кто-то мог находить удовольствие в наблюдении за больными людьми.

Однако, этот нацист не выглядел так, словно его так же, как и других, увлекало происходящее, поэтому мне было непонятно, почему он остался стоять в дверном проеме. Когда он заметил мой взгляд, то опустил руки вниз и сложил их за спиной, расправил плечи, и подошёл ко мне без какого-либо выражения на лице. Между нами оставалось несколько метров, когда я поняла, что он был тем, кто привел меня в этот барак три дня назад.

Он стоял напротив меня в течение долгой минуты, всматриваясь, словно я была каким-то непонятным животным, которое он впервые увидел.

– Вам что-то нужно? – спросила я кротко, используя всю оставшуюся энергию, чтобы произнести эти слова. Мало того, что мой живот снова начало крутить, но еще и горло было будто в огне от кислотной рвоты, которую я извергала в нескольких сантиметрах от матраса.

Нацист вытянул руку с сжатым в кулаке платком, а затем прижал его к носу. Я позавидовала тому, что у него была возможность отгородиться от запаха. Затем он залез в карман куртки и что-то достал. Что бы это ни было, оно было достаточно маленьким, чтобы спрятать его в руке и задеть моё любопытство. Он опустился на корточки и застенчиво бросил эту вещь рядом со мной.

– Там яд? – прохрипела я шепотом, изучая кусочек хлеба.

– Нет, – он ответил так же мягко, – завтра будут распределять обязанности. Ты должна чувствовать себя лучше, чтобы избежать транзита.

Доброта в его глазах очень смущала меня. Тем не менее, было бы глупо не предположить, что хлеб отравлен, несмотря на то что он говорил. В конце концов, я слишком много раз перешла все дозволенные границы в разговорах с этим солдатом, так что он, возможно, захотел медленно меня мучить.

– Съешь это.

– Зачем вам помогать мне, и почему я должна вам верить?

Его глаза сузились, и он приблизился еще немного. Его дыхание было свежим, самый приятный запах из тех, что я чувствовала с тех пор, как попала сюда.

– Ты не должна, – говорит он. У него был очень сильный немецкий акцент, но достаточно понятный.

Моя голова болела от замешательства, пока я пыталась прочесть его мысли по его глазам, но он словно специально прятал их от меня. Он все еще сидел на корточках передо мной, когда крошечная улыбка показала его белые зубы:

– Я не один из них. Я тоже пленник, как и ты, но меня держат с другой стороны.

Я не думала, что возможно чувствовать грусть по тем, кто так долго уничтожал еврейские жизни, но в нем было что-то такое, отчего мое сердце чувствовало что-то еще помимо отчаяния. Я почти сочувствовала ему. Он носил одежду врага и имел возможность делать то, что ему хочется. Поэтому было тяжело воспринимать его пленником по сравнению с тем, как жила я:

– Как тебя зовут? – спросила я.

Для меня их всех звали «Нацист». Раз мы не заслуживали право на реальное имя, так и у них его тоже не было.

– Меня зовут Чарли, – он, похоже, боялся называть свое имя, потому что оглядел всю комнату, проверяя, чтобы на нас больше никто не смотрел. Я не думала, что ему было чего опасаться, учитывая, что все остальные женщины здесь либо потеряли сознание, либо заснули, – про себя я называл тебя «девушка с длинным языком» в течение всех этих дней.

Его слова смутили меня, и, если бы я могла смеяться, я бы, наверное, сделала это, но боль от голода под ребрами не позволяла мне таких телодвижений.

– Меня и раньше так называли, – ответила ему я.

Мама всегда учила меня говорить то, что думаю, хотя папа говорил, что леди должны высказываться только в вежливой манере. Не то, чтобы я не умела вести себя прилично, но у меня уже был опыт нарушения правил из-за сильного любопытства. Теперь, когда меня лишили стольких элементарных прав, у меня было множество вопросов, на которые я хотела получить ответы и узнать правду.

По приезду сюда я уже поняла, что было лучше молчать, но с этим мужчиной я не могла себя сдерживать. Он казался добрее чем остальные, поэтому я решила, что это мой единственный шанс задать волнующие меня вопросы, на которые я отчаянно хотела получить ответы.

– Не удивлен, – ответил он. – Как тебя зовут?

Мое имя. Он хотел узнать мое имя? У евреев больше не было имен. У нас у всех было имя «Еврей». Меня называли «Еврейка». Мы больше не были личностями. Теперь мы стали единым целым, и ничего больше не имело значения. Даже до того, как меня забрали, единственным местом, где я слышала свое имя был мой дом. Запрещалось использовать наши имена где-то еще. Это продолжалось на протяжении многих лет, и, к сожалению, жить без имени стало нормой.

– Меня зовут Амелия.

От протянул свою руку вперед, переворачивая ладонью вверх, и я не понимала, чего он хотел. Он подвинул руку еще немного, когда я не отреагировала на этот жест. Неуверенно, я с трудом подняла свою руку с колен и аккуратно вложила в его. Чарли сцепил пальцы вокруг моей ладони, оборачиваясь в поисках наблюдателей, затем наклонил голову и оставил мягкий быстрый поцелуй на моих костяшках:

– Приятно познакомиться, Амелия, – произнес он.

Звук тяжелых шагов, отдававшихся эхом в проходе за стенами, заставил Чарли подскочить на ноги. Он еще раз посмотрел на меня, а затем на лежащий около меня хлеб.

– Спасибо, – прервала я тишину и склонила голову, быстро прожевывая сладкий хлеб, который был намного мягче, чем тот, что нам здесь давали.

– Не за что, – ответил он.

Чарли прошел к двери, плечи ровные, подбородок в потолок, а затем вышел, оставляя меня смотреть на закрытую дверь и раздумывая над всеми возможными причинами того, что только что произошло.

Мысли вскоре прервал звук разговора с другой стороны двери, наполненного смехом и немецкими словами. Я хотела думать, что он не был одним из смеющихся нацистов, но что я знала? Их развлечения были больными, тяжело было понять, был ли их смех ради смеха, или они уже готовили еще более хитроумный план.

Я все еще думала, что хлеб, который дал мне Чарли, мог меня убить, но мне оставалось либо быть отравленной, либо бессонно лежать на колющемся матрасе, страдая от голода еще одну ночь, так что риск стоил того.

Я доела хлеб так быстро, как только могла, ощущая, как он проваливался вниз по горлу и попадал в пустоту моего желудка. Рот и горло были настолько сухими от рвоты и обезвоживания, что тяжело было проглатывать даже маленькие кусочки, но я продолжала давиться, пока они не закончились, пока каждая частичка не была съедена.

Я повернулась на бок, отворачиваясь от лужи рвоты позади, и закрыла глаза, надеясь на сон или смерть. Хотя, мои мысли еще долго не успокаивались той ночью, перематывая снова и снова ощущение губ Чарли на моей сухой, холодной и грязной коже. Тем не менее, это было приятное изменение картинки, после постоянного воспроизведения сцены того, как вдоль дороги проливалась мамина кровь.

Мысли пугали, я понимала, что могло произойти, если бы кто-то увидел наше с Чарли общение. Но что-то в этом будоражило, и я не могла этого отрицать – искра, которая совсем немного вернула меня к жизни, пусть я и знала, что никогда нельзя доверять человеку с этой стороны войны… той стороны, которая убила мою маму.