Текст книги "Месть мертвеца"

Автор книги: Шарлин Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Вы ходите в ту же церковь? В церковь Доука Гарланда?

– Ох, я появляюсь там далеко не каждое воскресенье, – ответил он, ничуть не стыдясь того, в чем большинство южан постыдились бы признаться. – Должен сказать, я не числюсь в списке усердных прихожан. Увы, по воскресеньям мне нравится отсыпаться.

Похоже, он ждал, что я отвечу утешающими заверениями, в том числе фразой: «Разве все мы этого не любим?» или «Мы тоже пропускаем много воскресных служб». Но я ничего не сказала. Возможно, с моей стороны это было по-детски.

Мы с Толливером вообще никогда не ходим в церковь. Я не знаю, во что верит Толливер, по крайней мере не знаю в деталях. Я верю в Бога, но не верю в церковь. От церквей у меня мурашки по коже. За последние пять лет я побывала в церкви по единственной причине – похороны. То, что я находилась так близко от мертвого тела, очень отвлекало меня. От него исходил гул в течение всей службы. Если бы речь шла о похоронах Джеффа Макгроу, а не о службе в память всех пропавших мальчиков, я бы ни за что не согласилась пойти.

– Выступит Эйб Мадден, – сообщил Барни Симпсон. – Это должно быть интересно. Сандра была немногословна, но общеизвестно, что Эйб не расследовал исчезновение мальчиков с той целеустремленностью, с какой хотелось бы Сандре, когда она была его помощницей. И не секрет, что это одна из причин, по которой ее избрали шерифом.

Барни Симпсон серьезно кивнул, в его больших черных очках отразились люминесцентные лампы над головой.

– Тогда, думаю, это будет скорее ссора, чем обычная поминальная служба, – отозвался Толливер. – Наш счет готов, вы сказали? Ваш компьютер застрахован от сбоев и снова работает?

– Да. Этим вечером мы сохраняем копии всех файлов в компьютере, поэтому ничего не потеряем из-за надвигающейся снежной бури. Надеюсь, вы слышали прогноз погоды, как и все остальные горожане. Вы нашли место, где остановиться?

– Да, нашли, – ответила я.

– Наверное, снова в мотеле. Вам повезло, что удалось снять номер.

– Нет, – сказал Толливер. – Все комнаты в мотелях заняты.

Он отошел к окошку, чтобы проверить наш счет, а Барни тем временем вопросительно на меня смотрел, ожидая, когда я сообщу, где мы остановились, но я промолчала. Не уверена, почему вела себя так отвратительно. Удар по голове будет моим единственным оправданием. Я заставляла себя быть вежливой.

– Вы женаты? – спросила я, хотя мне было в высшей степени на это плевать.

– Был, – ответил он, и сожаление омрачило его голос. – Наши пути разошлись несколько лет назад, и она с моей дочерью переехала в Гринвилл.

– Тогда вы должны иногда видеться с дочерью.

– Да, она время от времени приезжает, чтобы побыть со мной и навестить школьных друзей. Трудно поверить, что она уже в колледже. А у вас есть дети?

– Нет, – покачала я головой.

– Что ж, дети не только благословение, – заметил администратор утешающим тоном, словно хотел меня уверить: я не должна горевать, что не имею детей.

Я встала и подошла к Толливеру, который получал рецепт у Бритты.

– Могу я пригласить вас обоих на ужин? – спросил Барни Симпсон, и мы попытались не выглядеть слишком удивленными.

Толливер быстро посмотрел на меня, проверяя, как я отнеслась к этому очень неожиданному предложению, и ответил:

– Спасибо, но у нас уже есть планы. Но мы все равно ценим ваше приглашение.

– Конечно-конечно.

Бритта захлопнула окошко, и я увидела за стеклом ее силуэт, когда она встала и начала надевать пальто.

Больница закрылась для посетителей, как закрываются все больницы.

Мы вышли через переднюю дверь с рецептом и наилучшими пожеланиями Симпсона.

– Какой одинокий парень, – заметила я.

– У него к тебе слабость, – мрачно отозвался Толливер.

– Вовсе нет. – Я, не задумываясь, отмахнулась от этой идеи. – Я для него ничего не значу. Он вообще не думает обо мне как о женщине, нисколько.

– Тогда зачем он хочет быть нашим лучшим другом?

– Думаю, потому что мы здесь новые люди. Возможно, у него нет шансов встречаться с разными людьми. Держу пари, он порядком загружен работой. Мы для него хоть какое-то разнообразие.

– Как скажешь, – пожал плечами Толливер. – Где ты хочешь поесть?

– Это же Доравилл. Какой у нас выбор?

– Для «Соника» слишком холодно. Тут есть «Макдоналдс» и «Сателлит стейкс».

– Пошли в «Сателлит стейкс».

«Сателлит стейкс» оказался очень похож на «Голден коррал» или «Вестерн сиззлин». В ту холодную ночь, имея в перспективе заупокойную службу и ожидая плохой погоды, всем в Доравилле пришла та же мысль, что и нам. В ресторане сидели несколько чужаков, которых легко было распознать, – должно быть, они явились с телегруппами новостей – и множество местных – наверное, они не заходили сюда во время летнего туристического сезона, а еще те, кто путешествовал по магистрали между штатами. Ресторан был переполнен.

Я увидела Манфреда и Ксильду за столиком, рассчитанным на четверых, и, не посовещавшись с Толливером, направилась прямиком туда и спросила, можем ли мы к ним подсесть.

– О пожалуйста, – ответила Ксильда.

На ее лице было около тонны макияжа. Встреча с репортерами у амбара, похоже, возбудила ее настолько, что она превзошла саму себя. Глаза ее были просто глазами Клеопатры. Вокруг головы она повязала шарф на цыганский манер, из-под которого торчали пылающие рыжие локоны – яркий контраст с ее бледным, округлым, сморщенным лицом.

Я села рядом с ней, и на меня повеяло несвежими духами. Толливеру пришлось сесть рядом с Манфредом – ничего, это Толливеру не повредит. А Манфреду придется вдохнуть запах получше, чем тот, которым веяло от его бабушки.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил меня Манфред. Он выглядел искренне встревоженным.

– Со мной все хорошо. Голова побаливает. И рука болит.

– Я слышал, что вы выписались из мотеля, и думал, вы давно уехали.

– Уезжаем завтра или послезавтра, – сказал Толливер. – Мы просто ждем, чтобы выяснить, не хотят ли парни из Бюро расследований штата еще о чем-нибудь нас расспросить. А потом двинемся в дорогу. А вы?

– Мне нужно остаться здесь как минимум до завтрашнего дня, – прошептала Ксильда. – Появятся новые мертвецы. И близится время льда.

Последнюю фразу я поняла.

– Так говорит прогноз погоды. Надвигается ледяная буря.

– Мы надеемся выбраться из города раньше, – тихо произнес Манфред. – Бабушке больше ни к чему быть вдали от большой больницы. Я заберу ее домой как можно скорее.

Я искоса посмотрела на Манфреда и увидела на его лице неподдельное горе. Мне захотелось крепко его обнять.

Ксильда выглядела так, будто прислушивалась к далекому голосу. Она меня всерьез беспокоила. Раньше она относилась к категории милых мошенниц, хотя у нее всегда случались моменты блестящих озарений. Просто таких моментов было слишком мало, и случались они слишком редко, чтобы она могла с их помощью зарабатывать на жизнь. А теперь Ксильда как будто все время грезила наяву. Похоже, отрезки трезвой реальности, которые помогали ей – обманным путем – зарабатывать на жизнь, теперь были все короче и случались все реже.

И что будет делать Манфред, когда Ксильды не станет? Он еще очень молод, перед ним открыты все пути. Он может поступить в колледж, найти постоянную работу. Может стать учеником в цирке. А может вести плохо оплачиваемое существование милого мошенника и трюкача, которое вела Ксильда.

Сейчас было не время и не место расспрашивать его о планах на будущее, когда большой камень преткновения на пути этих планов сидел рядом со мной, капая салатным соусом на свою блузку.

– Этот мальчик станет убийцей, – заявила Ксильда.

К счастью, она говорила негромко. Конечно, она имела в виду Чака Алманда. Между прочим – о подростке, перед которым открыты пути.

– Но не наверняка. Он еще может спастись. Надеюсь, отец найдет для него хорошего психиатра и мальчик справится со своими заскоками. – Я не верила в это, но должна была, по крайней мере, говорить так, словно допускаю такую возможность.

– Не могу понять, почему они его не арестовали, – покачал головой Манфред.

– Он несовершеннолетний, – напомнил Толливер. – У них нет против него свидетельств, кроме его признания. Не думаю, что тюрьма пошла бы ему на пользу, а вы? Могло бы случиться как раз наоборот: в тюрьме он выяснил бы, как сильно наслаждается, причиняя людям боль.

– Думаю, в тюрьме причиняли бы боль ему, – ответила я. – Ему там сильно доставалось бы, и он вышел бы, готовый вернуть боль с процентами.

Мы поразмыслили над этим. Официантка торопливо подошла, чтобы принять наши с Толливером заказы и спросить Манфреда и Ксильду, не нужны ли им еще напитки. Они оба согласились, и прошло несколько минут, прежде чем мы возобновили беседу.

– Интересно, есть ли подобный ребенок в каждом городке? – поинтересовался Толливер. – Тот, кому нравится причинять боль, нравится иметь власть над созданиями меньше его.

Меня это удивило.

– А в нашей школе в Тексаркане был кто-нибудь подобный? – спросила я.

– Да. Леон Страйпс. Помнишь его?

Леон был шести футов ростом, когда учился в шестом классе. Чернокожий, член футбольной команды, он путал до смерти другие команды, с которыми мы играли. Я подозревала, что игроки его собственной команды тоже боятся его до смерти.

Я объяснила Манфреду и Ксильде, кто такой Леон.

– Ему нравилось причинять боль?

– О да, – мрачно произнес Толливер. – Еще как нравилось. Подвернись ему случай, он приколотил бы людей гвоздями, просто чтобы услышать, как они визжат.

Содрогнувшись от отвращения, я одной рукой открыла сумочку и вытащила баночку с витаминами. Потом подтолкнула ее Толливеру, чтобы тот открыл ее. Сняв крышку, брат вытряхнул одну таблетку, и я ее приняла.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Манфред. – Рука болит?

– Болеутоляющее отлично действует, – пожала плечами я. – Вообще-то я думаю, не засну ли я на заупокойной службе.

– Тебе скоро станет намного лучше, – вступила в разговор Ксильда, и я не поняла, основано ли ее утверждение на провидении или на оптимизме.

– А как вы, Ксильда? – полюбопытствовала я. – Разве вы не были в больнице в прошлом месяце?

Есть интернет-группа для тех из нас, чье поле деятельности связано со сверхъестественным. Время от времени я ее проверяю.

– Да, – ответила Ксильда, – но больница плохо влияет на мой дух. Там слишком много негативного. Слишком много отчаявшихся людей. Я больше туда не лягу.

Я начала было протестовать, но, поймав брошенный на меня взгляд Манфреда, заткнулась.

– Не обращайте внимания, – бросил Толливер. – За Харпер просто тянется след негативных мыслей, а ведь она пробыла в больнице всего пару дней.

Я могла бы пнуть его, если бы у меня хватило энергии. Вместо этого я показала ему язык.

Мужчины за едой говорили об автомобильном пробеге, а мы с Ксильдой погрузились в собственные мысли. Когда Толливер ушел в туалет, а Манфред оплачивал счет, Ксильда сказала:

– Я скоро умру.

Болеутоляющие подействовали на меня достаточно сильно, чтобы я восприняла это спокойно.

– Жаль, что вы так думаете, – отозвалась я. Это казалось мне достаточно осторожным ответом. – Вы боитесь?

– Нет, – ответила она после секундного раздумья. – Не думаю, что боюсь. Я наслаждалась жизнью и пыталась творить добро. Я никогда не брала денег у того, кто не мог позволить себе заплатить, и я любила сына и внука. Я верю, что моя душа войдет в другое тело. Это очень утешает – знать, что важная часть меня не умрет.

– Да, такое может быть, – согласилась я.

Я была в замешательстве: как поддерживать подобную беседу?

– На твои вопросы придут ответы, – произнесла Ксильда. – Мое видение тем яснее, чем ближе я подхожу к концу.

Тогда я сказала то, что удивило меня саму:

– Найду ли я сестру, Ксильда? Найду ли Камерон? Она мертва, правильно?

– Ты найдешь Камерон, – ответила Ксильда.

Я наклонила голову.

– Я не знаю, – проговорила Ксильда после долгой паузы.

Я подняла голову и уставилась на нее, пытаясь угадать, что она имеет в виду.

Манфред возвращался к столу, чтобы оставить чаевые.

Толливер стоял в очереди в кассу. Мы с Ксильдой оказались вместе в конусе странности.

– Но сперва ты должна побеспокоиться о более важных вещах, – продолжала Ксильда.

Я с трудом понимала, как что-то может быть более важным, чем найти тело моей сестры.

Выскользнув из кабинки, я начала с трудом натягивать пальто, а Ксильда поспешно двинулась к выходу. Манфред помог мне всунуть правую руку в рукав и набросил пальто на мое левое плечо. Он слегка нагнулся и, нагибаясь, поцеловал меня в шею. Он сделал это так небрежно, что казалось грубым поднимать из-за этого шум. Мне так казалось, пока я не увидела лицо Толливера. Тогда я поняла, что поцелуй не остался незамеченным. Толливер явно собирался поднять из-за этого шум, я схватила его здоровой рукой и потащила за собой к дверям.

– Ничего страшного, – сказала я. – Я даже не думаю об этом. Он просто очень молодой человек с больной бабушкой.

Я не была уверена, есть ли смысл в моих словах, но в тот момент это просто пронеслось у меня в голове и скользнуло на язык.

– А сейчас нам пора на встречу. Пошли, иначе опоздаем.

Каким-то образом мы оказались в нужной машине, и Толливер завел мотор, чтобы благословенный обогреватель включился. Брат с ненужной силой опоясал меня пристяжным ремнем, и я пискнула из-за боли в руке.

– Прости, – произнес он без всякого раскаяния в голосе. – Он меня раздражает. Он так и ползает вокруг тебя. И все эти штуки на его лице и еще бог знает где! Он так и ждет, чтоб до тебя дотронуться.

Вместо того чтобы смолчать и позволить теме заглохнуть, как я сперва намеревалась сделать, я спросила:

– Это плохо, когда я кому-то нравлюсь?

– Конечно! Только не ему!

Толливер предпочел бы, чтоб я встречалась с Барни Симпсоном или пастором Доуком Гарландом?

– Почему не ему?

Наступило долгое молчание, пока Толливер с трудом старался найти ответ на вопрос.

– Потому что он… Ну… У него и вправду есть шанс. У других парней нет такого шанса, потому что мы все время путешествуем и ты не увидишь их снова. Но он понимает такой стиль жизни, и ему тоже приходится путешествовать – с Ксильдой.

Я открыла рот, чтобы сказать: «Итак, ты не хочешь, чтобы у меня кто-нибудь был?» Но сила, над которой я была не властна, заставила меня захлопнуть рот. Я ничего не сказала. Это ударило Толливера больнее, чем я предполагала, и я боялась усугубить дело. Но мне нужно было что-нибудь сказать.

– Он младше меня.

– Но не слишком юный, – возразил брат.

Я поняла, что мы поменялись местами в споре из-за Манфреда, и поймала себя на том, что пытаюсь не улыбаться. Оказывается, болеутоляющее, которое я приняла в хижине, имело разные эффекты. Во мне расцветало чувство довольства, непринужденной любви ко всему человечеству. Если я когда-нибудь подсяду на какое-нибудь лекарство, это будут болеутоляющие таблетки. Но я не планировала становиться наркоманкой. Как только боль пройдет, с таблетками будет покончено. Имея перед глазами пример матери, мне приходилось следить за собой.

– Не помешает избегать этих таблеток, – серьезно сказала я.

Толливеру не сразу удалось ухватить нить моих рассуждений, но он справился с этим.

– Да, ты же не хочешь снова очутиться в больнице. И прежде всего, ты не сможешь подменять меня за рулем, пока их принимаешь.

– О да, как будто тебя это волнует, – бросила я.

Брат улыбнулся. А я почувствовала себя лучше.

– Но меня это и вправду волнует.

Парковка у баптистской церкви Горы Ида уже была забита машинами. Один из местных копов руководил переполненной стоянкой. Толливер спросил, можно ли высадить меня прямо перед церковью, и коп кивнул.

Я неуклюже вылезла из машины и в ожидании встала на паперти. Когда остальные прошли мимо меня и вошли в церковь, я мельком увидела Твайлу, сидящую за столом у самых дверей. Перед ней был прозрачный пластиковый ящик с прорезью наверху. Надпись на передней стенке ящика гласила: «Пожалуйста, помогите нашим семьям похоронить своих детей». Внутри уже было полно банкнот и мелочи.

Твайла тоже меня заметила и поманила к себе.

Я вошла и села на свободное кресло рядом с ней. Она подалась ко мне, чтобы обнять одной рукой.

– Как дела, девочка? – спросила она.

Как бы ни были мои дела, они все-таки лучше, чем дела Твайлы. Мои раны исцелятся. Ее – нет.

– Я в порядке, – ответила я. – Вижу, вам поручили работу.

– Угу, все подумали, что будет больше пользы, если здесь сядет кто-нибудь из родственников, – сказала она. – Вот я и сижу. Шестеро мальчиков были местными, нам нужно не меньше четырех тысяч долларов на каждые похороны, поэтому мы стремимся собрать двадцать четыре тысячи. Мы получаем их со всего города, но это бедный городок. Думаю, нам повезет, если в итоге мы получим шесть тысяч.

– Как же вы рассчитываете получить недостающее? Или вы думаете, что у вас ничего не выйдет?

– Думаю, ничего не выйдет. – У Твайлы был мрачный вид. – Но мы сделаем все возможное. Если благодаря этим пожертвованиям самые бедные семьи смогут просто внести солидный первый взнос в похоронное бюро, каждая семья сможет с течением времени выплатить остальное.

– Хорошая идея, – кивнула я. Болеутоляющие придали мне храбрости, и я сказала: – Плохо, что средства массовой информации не участвуют в складчине. В конце концов, они получают выгоду благодаря этим смертям. Они тоже должны что-то пожертвовать.

– Хорошая идея. – Глаза Твайлы загорелись. – Как же я сама об этом не подумала? Что случилось сегодня на участке Тома Алманда? До меня доходили какие-то очень странные слухи. Его мальчишка попал в беду? Привет, Сара, – поздоровалась Твайла, подняв круглое лицо к вошедшей женщине. – Спасибо за помощь, – добавила она, когда эта женщина, которая была постарше Твайлы, сунула в щель ящика пару банкнот.

– Об этом говорят слишком много людей вокруг, – тихо произнесла я. – Никто не просил меня не обсуждать ужасные находки у Тома Алманда, но я не хочу трубить об этом повсюду. Чак Алманд скоро станет парией. Я не буду ускорять этот процесс. Хотя многие сельские жители имеют склонность относиться к животным более практично, чем горожане, множество обитателей Доравилла почувствуют отвращение, когда узнают, что мучили котов, белок и старую собаку… Особенно если коты и собака окажутся чьими-то питомцами. Вряд ли бы вы захотели, чтобы с Чаком ходила на свидание ваша дочь или внучка.

– Шериф говорит, что мы не получим тела еще по крайней мере неделю, возможно и дольше, – сказала Твайла. – Это трудно – наконец-то найти Джеффа и не иметь возможности его похоронить.

– В то же время вы хотите найти улики, которые могут связать его гибель с убийцей.

– Мне не нравится думать о том, что его вскрывают, – заметила Твайла. – Я не могу об этом думать.

Я не знала, что сказать, и уютное, доброе расположение духа, в которое привели меня таблетки, не вдохновляло на поиски ответа. Лучше будет промолчать.

Я посмотрела на многочисленных людей, сидящих на церковных скамьях. Церковь Горы Ида оказалась больше, чем выглядела снаружи. Скамьи блестели от полировки, ковер был новым. В передней части церкви на мольбертах стояли увеличенные фотографии погибших мальчиков, у каждой фотографии лежали цветы. Мне бы хотелось посмотреть на них, поскольку я прикоснулась к каждому из этих подростков своим особенным способом… Но пойти туда казалось грубым и назойливым.

На передних скамьях сидела группка людей в форме из правоохранительных сил. Я узнала по волосам шерифа Рокуэлл и, кажется, заметила Роба Тидмарша, который обнаружил закопанных животных.

Бернардо каким-то образом добрались до церкви раньше нас. Я мельком увидела непокорные рыжие волосы Ксильды – она сидела на несколько скамей впереди, платиновые торчащие волосы Манфреда виднелись рядом с ней. Глядя отсюда, я не сказала бы, что эти двое очень выделялись. Я видела вокруг множество крашеных волос и несколько причесок с торчащими волосами.

Вошел Толливер с лицом, осунувшимся от холода, и бросил в щель коробки двадцатку. Он удивился, увидев, что я сижу рядом с Твайлой, но наклонился, чтобы пожать ей руку и выразить свои соболезнования.

– Мы ценим, что нам позволили воспользоваться вашей хижиной, – сказал он. – Это очень важно – иметь место, где можно остановиться.

А я-то не подумала поблагодарить ее и рассердилась на себя за это.

– Мне очень жаль, что Харпер пострадала, – отозвалась Твайла, и я почувствовала себя лучше, поняв, что не только я забыла упомянуть о чем-то очень важном. – Надеюсь, того, кто это сделал, поймают. Уверена, что это тот же выродок, который убил Джеффа. Я забыла еще кое о чем, – добавила она, вложив в мои руки чек.

Я кивнула и сунула чек в нагрудный карман Толливера. Мы пошли по проходу между скамьями, чтобы отыскать местечко, где можно сесть.

Мы помедлили рядом со скамьей, где в середине были свободные места. Когда сидящие на этой скамье увидели мой гипс, они были достаточно добры, чтобы подвинуться и позволить нам сесть с краю.

– Благодарю вас, – несколько раз произнесла я.

Было хорошо сидеть на мягкой скамье плечом к плечу с Толливером. Мы сидели достаточно далеко от двери, чтобы на нас не веяло холодом всякий раз, когда кто-то входил.

Постепенно говор стих, воцарилось молчание. Двери больше не открывались и не закрывались. Вышел пастор Гарланд. Он выглядел юным и милым. Но его голос отнюдь не был милым или мирным, когда он начал читать цитаты из Библии, которые счел подходящими для этого случая. Он сказал, что выбрал отрывок из Экклезиаста, а потом начал:

– «Всему свое время…» [17]17
  Полная цитата: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом» (Экклезиаст, 3.1).


[Закрыть]

Все вокруг меня кивали, хотя, конечно, мы с Толливером не узнали цитаты. Мы слушали очень внимательно. Пастор Гарланд имел в виду, что этим мальчикам пришло время умереть? Нет, может быть, он упирал на то, что пришло «время плакать». Теперь наверняка было именно такое время. Остальное он читал из «Послания к римлянам», и красной нитью через его проповедь тянулась мысль о том, что вы должны оставаться чистым в мире, лишенном чистоты. И это казалось жутковато своевременным.

Не было смысла говорить, что убийства являлись событием, к которому паства должна отнестись философски.

Не было смысла говорить, что люди Доравилла должны подставить другую щеку, ведь не собственно пастве был нанесен удар. Их дети были похищены. Никто не предложит других своих детей, чтобы их убили, сколько ни приведи цитат из Библии. Нет, Доук Гарланд был умнее, чем казался с виду. Он говорил людям Доравилла, что они должны стойко переносить случившееся и верить в Бога, дабы пережить тяжелые времена, и Бог поможет им в этих усилиях. Никто не мог оспорить это заявление. Во всяком случае, здесь, этим вечером. Когда на паству смотрели фотографии убитых мальчиков.

На моих глазах помощник шерифа добавил еще два мольберта, но они были пусты. Два мальчика так и остались неизвестными. Я была тронута.

– Это дети нашей общины, – сказал Доук, обведя жестом собравшихся. Потом он показал на пустые мольберты: – А это дети других, но они были убиты и зарыты вместе с нашими, и мы должны молиться и за них.

На одной из фотографий мальчик выглядел решительным и твердым – такой вид всегда принимают подростки на фотографиях школьной футбольной команды. Нахмурившийся юнец, выглядящий таким «крутым»… Я видела его в могиле, избитым и изрезанным, замученным, потерявшим все признаки этой мужественности.

Внезапно трагизм произошедшего стал для меня невыносим, и, когда Доук Гарланд возвысил голос, читая проповедь, из глаз моих хлынули слезы. Толливер вынул из кармана бумажный платок и промокнул мне лицо. У него был слегка озадаченный вид – я никогда не реагировала так во время наших прошлых дел, какими бы ужасающими они ни были.

Мы спели пару гимнов, потом долго молились вслух, одна женщина упала в обморок, и ей помогли выйти на паперть.

Я плыла сквозь службу на облаке болеутоляющих, время от времени плача от чувств, которые не могла сдержать.

Когда помощник пастора – администратор больницы Барни Симпсон – двинулся с тарелкой, чтобы собрать дальнейшие пожертвования на похороны, человек, сидящий через две скамьи передо мной, повернул голову, протягивая своему соседу пожертвование, и я с удивлением увидела, что на службу явился Том Алманд. Он привел с собой сына, и это показалось мне ужасно неправильным. Консультанту следовало бы остаться вместе с сыном дома. Чак нес такую ужасную ношу, ему было не место здесь, в атмосфере горя и ужаса. Или ему нужно было напоминание, что есть проблемы похуже его собственной? Я не была консультантом, и, возможно, его отцу было виднее.

Я сжала руку Толливера здоровой рукой, и тот бросил на меня вопросительный взгляд. Брат вел себя беспокойно, и должна сказать: он хотел быть где угодно, только не здесь. Я кивнула на Тома Алманда и Чака. Непонимающе оглядев толпу, Толливер выразительно на меня посмотрел, чтобы дать знать – он их заметил. Как будто ощутив наши взгляды, Алманд слегка повернулся и поглядел прямо на нас.

Я думала, он будет выглядеть как человек, испытывающий отвращение, или сердитым, или преисполненным муки. Что чувствует отец такого ребенка? Я понятия не имела, но была уверена, что увижу на его лице болезненную смесь эмоций. Но Том Алманд выглядел непроницаемым. Я даже не была уверена, узнал ли он меня.

Что ж, это было странно. Я добавила бы еще сорок долларов в коробку с пожертвованиями, лишь бы узнать, о чем думает Алманд.

– Ха, – произнес Толливер, что подытоживало мои раздумья об Алманде.

Потом сбор пожертвований закончился, и все снова уселись и обратились в слух. Но собравшиеся зашевелились, когда с передней скамьи поднялся коренастый мужчина в плохо сшитом костюме и подошел к аналою.

– Для тех, кто не знает меня, я Эйб Мадден, – начал он, и по церкви снова пробежала волна движения. – Я знаю, что некоторые обвиняют меня в том, что я не распознал раньше, что эти мальчики убиты. Может быть, некоторые из вас думают, будто я выдал желаемое за действительное и это помешало мне исполнить долг. Я надеялся, что с мальчиками все хорошо, предполагал, что они просто сбежали и предаются где-то увлечениям юности. Мне следовало бы усерднее их искать, усерднее задавать вопросы. Некоторые люди из моего собственного департамента говорили мне это. – Мадден, может быть, смотрел на теперешнего шерифа, когда произносил эти слова. – Некоторые в моем департаменте думали, что я прав. Итак, теперь мы знаем: я ошибался, и я прошу у вас прощения за ту огромную ошибку, которую совершил. Будучи офицером полиции, я был вашим слугой, и я подвел вас. – И он вернулся обратно на свое место.

Я никогда раньше не слышала ничего подобного. Каково, должно быть, гордому человеку поступить так… Я не могла даже представить. На Толливера это произвело меньшее впечатление.

– Теперь он сознался и просит прощения, – прошептал он. – Больше никто не может ткнуть в него пальцем – он уплатил свой долг.

Наконец высказались члены каждой осиротевшей семьи, но в этих высказываниях слышалось очень мало пожеланий адских мук. Я ожидала высказываний, полных гомофобии, учитывая характер убийств, но не услышала ни одного. Гнев был направлен на изнасилования, а не на сексуальные предпочтения насильника. Только две семьи говорили о мести, да и то лишь о том, чтобы полиция поймала преступника. Никто не заговаривал о линчевании, никто не потрясал кулаками. Горе и облегчение – вот что было в этих выступлениях.

– По крайней мере, теперь мы знаем, что это конец, – сказал последний из выступавших. – Больше ничьи сыновья не умрут.

Тут я заметила внезапное движение на скамье, где сидели Бернардо. Манфред сжимал руку Ксильды, которая повернулась к нему лицом. У нее был сердитый и настойчивый вид. Но спустя несколько секунд она успокоилась.

Теперь мы вполне могли бы уйти, насколько я просчитала дальнейший ход службы. Я чувствовала себя сонной, мне было неудобно сидеть, и больше всего на свете хотелось положить голову Толливеру на плечо и уснуть. Поступать так было явно неправильно, поэтому я сосредоточилась на том, чтобы сидеть прямо и не закрывать глаза.

Наконец служба закончилась, и мы спели заключительный гимн.

Вот теперь мы могли уйти.

Поскольку я сидела с краю, я первой поднялась со скамьи, и седой человек в рабочей одежде взял меня за руку.

– Спасибо вам, юная леди, – произнес он и, не прибавив больше ни слова, стал пробираться к выходу.

Он оказался первым из множества людей, которые сочли необходимым ко мне прикоснуться – меня слегка обнимали, сжимали мою руку, похлопывали по плечу, каждый раз добавляя:

– Спасибо вам!

Или:

– Господь да благословит и защитит вас.

И каждый раз я удивлялась.

Раньше со мной никогда такого не случалось. Я была уверена, что никогда больше и не случится. Доук Гарланд обнял меня, когда мы добрались до его места у дверей, легко, чтобы не причинить боли, положив мне на плечи белые руки. Барни Симпсон, возвышаясь надо мной, как башня, протянулся, чтобы слегка хлопнуть меня по спине. Паркер Макгроу сказал:

– Благослови вас Господь.

А Беталинн плакала, обнимая оставшегося сына. Никто не задал мне ни единого вопроса о том, как я нашла мальчиков. Похоже, вера в Доравилле держалась на принятии неисповедимых путей Господних и странных орудий, которые Бог выбирал, дабы явить свою волю.

Конечно, я была странным орудием.