Текст книги "Месть мертвеца"

Автор книги: Шарлин Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Он мог бы написать записку, мог бы позвонить нам, мог бы позвонить вам, если уж на то пошло, и сказать: «Мой отец держит в тайнике мальчика». Это решило бы проблему.

– Для него это не решило бы проблемы, – возразил Толливер.

– Он был подростком, – напомнила я. – Его переполняли драма, ужас, вина и сожаление. Думаю, он пытался найти искупление для себя и своего отца.

– Вы и вправду так думаете, мисс Коннелли? Думаете, он по своей воле мучил животных?

– Если и так, это развлечение ужасало его.

Я сомневалась, что есть простое объяснение поведению Чака Алманда. Я считала, что в конце он попытался совершить правильный поступок, но его мыслительный процесс не предвидел возможности того, что он мог бы по-другому выйти из ужаса, в который попал, выйти и выздороветь. Он просто жил недостаточно долго, чтобы верить, что у него есть будущее после ареста отца, и хотел, чтобы отец его перестал убивать. По крайней мере, так я истолковывала действия Чака.

С нами разговаривали долго, пытаясь вытащить из нас сведения, которых у нас просто не было.

– И не рассказывайте никому о том, что видели в амбаре. Пока мы полностью не закроем дело, – велел Клавин.

Такое было легко пообещать. У нас не было желания говорить об увиденном.

У меня имелись некоторые сомнения, что дело завершено, но я держала эти сомнения при себе. После всего того, что мы с Толливером сделали, к моим размышлениям пока еще не собирались прислушиваться. Но сомнения не давали мне покоя, и у меня оставалось чувство незавершенности.

Теперь нам надо было найти Манфреда и его мать, которая, должно быть, сокрушалась: что она сделала в предыдущей жизни, чтобы заслужить такое наказание.

Я спросила шерифа, где Манфред, и она удивила меня, ответив, что его держат в больнице Нотт-Каунти. Он сам попросил, чтобы его оставили там, сообщила она.

– Я могу это понять, – сказала я Толливеру, когда мы снова забрались в патрульную машину Роба, которого наконец-то отрядили отвезти нас обратно в дом у озера.

– Так лучше, чем если бы его перевезли в Ашвилл. Если он сможет получить необходимое лечение здесь, его маме будет куда проще.

– Доктор сказал, что здесь с ним все будет в порядке, – подал голос Роб с водительского сиденья.

– Хорошо, это хорошо, – ответила я.

Потом вспомнила, что Манфред подозревал, будто кто-то ночью убил его бабушку. Может, и не очень хорошо, что он остался в той же самой больнице. Черт! Вот еще один повод для беспокойства.

Вернувшись в дом, мы все упаковали – просто на всякий случай – и сложили в машину – тоже на всякий случай. Мы затушили огонь и повесили ключи от дома на зеркальце заднего вида, чтобы не забыть вернуть их Твайле – опять-таки на всякий случай.

Потом мы поехали обратно в Доравилл. Поскольку утром у нас было мало времени, чтобы привести себя в порядок, мы сделали это сейчас и сразу почувствовали себя лучше.

Рука моя ныла, потому что я в этот день напрягала ее больше положенного, и я приняла болеутоляющее. Мне было почти стыдно, когда я отправляла таблетку в рот, ведь столько людей испытывали куда более страшные страдания. Но единственной болью, которую я могла облегчить, была моя собственная.

– Могу я не сворачивать? – спросил Толливер, когда мы добрались до главного перекрестка Доравилла.

Если бы он не свернул, дорога увела бы нас прочь от города. Поворот налево привел бы нас к больнице.

– Хотела бы я, чтобы ты не сворачивал, – ответила я. – Но, думаю, мы должны убедиться, что с Манфредом и его мамой все в порядке. Верно?

У Толливера был упрямый вид.

– Держу пари, что мама Манфреда – крепкая женщина. Она должна быть такой, ведь Ксильда – ее мать. Держу пари, с ними все прекрасно.

Я искоса посмотрела на него.

– Да, хорошо, – произнес он и повернул налево.

Глава двенадцатая

Мама Манфреда, Рейн Бернардо, была более юной копией своей матери. Однако сходство оказалось чисто физическим. Рейн не обладала задатками медиума, у нее не было никаких особых связей с Ксильдой. Рейн начала с работы на фабрике и постепенно проложила себе путь до места в администрации. Она этим гордилась, а еще гордилась тем, что в одиночку вырастила сына. Ее пугало, что Манфред пошел по стопам Ксильды, а не по ее стопам. Но она любила сына, любила мать и, сидя у постели Манфреда, была весьма подавлена.

«Быть подавленной» для Рейн означало, что она произносила всего пятьдесят слов в минуту вместо ста.

Рыжими волосами и пышными формами Рейн пошла в мать, но ее формы были далеко не такими щедрыми. Вообще-то Рейн казалась очень привлекательной женщиной, и я не сомневалась, что она еще не отметила сороковой день рождения.

Мы очутились в больнице в то время, когда ее открыли для первых обычных посетителей.

Я еще никогда не видела Барни Симпсона таким серьезным, интересно, друг ли он Тома Алманда? После того как Барни задал обычные вопросы о том, удобно ли пациенту в больнице и доволен ли тот здешним лечением, врач помедлил. Может, он восхищался Рейн? В конце концов Барни состоял в разводе.

– Мне очень жаль насчет вашей матери, – сказал Барни Рейн. – Она была колоритной леди, и я знаю: вы будете по ней скучать. Она произвела немалое впечатление на наше маленькое сообщество за то короткое время, которое здесь пробыла. Ее еще долго будут помнить.

«Это образец тактичности», – подумала я.

И хотя Манфред был бледен и явно испытывал боль, на лице его промелькнула тень улыбки.

– Я ценю ваши слова, – отозвалась Рейн, не желая уступать доктору в учтивости. – Спасибо, что так хорошо о ней заботились. Манфред сказал, что вы заходили, чтобы повидаться с ней. Ее здоровье так ухудшилось, что мы с Манфредом знали: ей суждено умереть в любую минуту, и мы ни в чем не виним больницу.

Рейн бросила на Манфреда успокаивающий взгляд, а тот закрыл глаза, абстрагировавшись от этой беседы.

– Манфред думает, что следует произвести вскрытие, – обратилась к нам Рейн. – И ее не наблюдали врачи здесь, в Доравилле. Хотя, конечно, она посещала врачей в Теннесси и была у кардиолога прямо перед тем, как отправилась в Доравилл. Как вы считаете?

Тут вошел доктор Томасон.

– Ну и дождь снаружи, – произнес он, стряхивая капли с зонта. – Просто дождь, не лед, – успокаивающе добавил он.

– Хорошо, что вы приехали сюда сейчас, – заметил Барни. – Позвольте мне пересказать, о чем мы только что говорили.

И он повторил Томасону вопрос Рейн.

– Как насчет вскрытия, Лен? – поинтересовался Симпсон.

– Зависит от того, что мы услышим от доктора в Теннесси, – задумчиво сказал Лен Томасон. – Если ее доктор считает, что смерть была ожидаемой, не внезапной и нет вопросов, на которые надо найти ответ, думаю, резонно предположить, что вскрытие не нужно. Именно такую рекомендацию я и дам коронеру. С другой стороны, – продолжал он, подняв обе руки, чтобы показать нам: подождите! – если тот доктор, знавший ее лучше всех, не удовлетворен, нам придется провести это исследование.

Доктор Томасон изложил все так прозаически, что, выслушав его, вы невольно убеждались: именно так и следует поступить. Такие манеры, должно быть, служили неоценимым подспорьем в его практике. Они почти заставили меня устыдиться своих подозрений, что он имел какое-то отношение к смерти мальчиков. Теперь, когда я наблюдала, как он серьезно улыбается, отвечая на вопрос Рейн, я могла лишь вообразить, как легко способен был Лен Томасон убедить мальчика отправиться с ним куда-нибудь. Доктору доверяют все. Существовали тысячи предлогов, которые он мог выдумать, чтобы побудить молодого человека отправиться вместе с ним. Сейчас я не могла найти ни одного из таких доводов, но не сомневалась: дайте мне время, и я их придумаю.

Даже Барни Симпсон, который не производил впечатления беззаботного человека, оживлялся в присутствии доктора Томасона. Я вспомнила, что прошлой ночью Симпсон пришел, чтобы поговорить с Ксильдой. Нет, он просто заглянул и ушел. Он даже не входил в палату.

На другом конце вестибюля, у двери с надписью «Использование кислорода», вместе с чьими-то родственниками молился Доук Гарланд. С ним тоже пошел бы кто угодно. Он был таким кротким и мягким, таким образцово-вежливым.

Почему я вообще беспокоюсь о еще каких-то подозреваемых? Тома Алманда арестовали. Дело закрыто. Трудно было поверить, что один человек мог причинить столько бед. Даже сын Алманда умер из-за его пороков. Но что-то еще ощущалось во всем этом – незаконченное, незавершенное.

Я не сомневалась: у Тома имелся сообщник, партнер по преступлению.

Как только я призналась в этом себе самой, идея уже не отпускала меня. Пока Толливер разговаривал с Барни Симпсоном, а Рейн обсуждала с доктором Томасоном рану Манфреда, я поняла, по каким причинам подозревала такое. И, держа причины в голове, подняла глаза и встретилась взглядом с Манфредом. Я почувствовала, как Манфред вступил со мной в контакт.

– Мама, – внезапно произнес он.

Рейн испуганно повернулась к кровати.

– Что, милый? Ты хорошо себя чувствуешь?

– Я тут подумал, – начал он. – Пожалуй, я соглашусь с тобой насчет вскрытия, если ты позволишь Харпер прикоснуться к бабушке и рассказать нам, что она видит.

Рейн перевела взгляд с Манфреда на меня, и по ее сжатым губам я поняла, что она пытается сдержать отвращение. Рейн не только не очень-то верила в талант матери, она его ненавидела.

– Ох, Манфред, – очень расстроенно сказала Рейн, – в этом нет необходимости. И я уверена, что Харпер не захочет этого делать.

– Я узнаю, как она умерла, – заявила я. – И я уверена, что это куда дешевле и не так агрессивно, как вскрытие.

– Харпер! – воскликнула Рейн с полным досады лицом.

Она мгновение боролась с собой, и я почувствовала к ней жалость. Внезапно она повернулась к доктору Томасону:

– Вы бы не возражали, доктор? Если Харпер… посмотрит… на мою мать?

– Нет, вовсе нет, – ответил доктор Томасон. – Мы, медики, давно уже поняли, что на земле существует нечто большее, чем то, с чем мы сталкиваемся на практике. Если это принесет утешение вашему сыну и если вы согласны…

Он казался искренним. Но с другой стороны, социопат, убивавший мальчиков, и должен был казаться вполне нормальным. Иначе люди бы давно уже вычислили его.

– Вы слышали что-нибудь о мальчике, которого забрали в Ашвилл? – спросила я.

– Да, слышал. – Томасон несколько раз кивнул. – Он не разговаривает, вообще молчит. Но там не думают, что его жизнь в опасности. Считают, что он поправится. По большей части его молчание объясняется психологическими причинами, а не физическими. То есть его язык и гортань работают нормально. Легкие – тоже. Что ж… Мисс Коннелли, тело находится на Мейн-стрит, в похоронном бюро «Покойся с миром». Я позвоню туда, после того как уйду из больницы, и там вас будут ожидать.

Я склонила голову. Меня не ожидало там ничего приятного, но я и вправду хотела знать, что забрало Ксильду в иной мир. Я была перед ней в большом долгу. И перед Манфредом тоже.

– Как вы думаете, сколько Манфреду придется пробыть в больнице? – поинтересовалась Рейн.

Доктор Томасон, собиравшийся покинуть палату, повернулся, чтобы кинуть на Манфреда оценивающий взгляд.

– Если его состояние не изменится к худшему, не поднимется жар и не появятся симптомы, которые меня насторожат, завтра можно будет его отпустить, – ответил он. – А как насчет вас, юная леди? Вам уже не так больно? – внезапно спросил он меня.

– Мне куда лучше, спасибо, – ответила я.

Барни Симпсон, пытавшийся улучить перерыв в беседе, чтобы уйти, сказал всем:

– Увидимся позже, – и зашагал к двери.

Может, из-за боли, может, из-за потрясений прошедшей недели, но Манфред внезапно спросил:

– Ну, когда свадьба?

В комнате мгновенно воцарилась тишина. Доктор Томасон в спешке покинул палату и оставил Рейн переводить взгляд с сына на меня, с меня на Толливера. Взгляд этот был почти таким же удивленным, какими мы с Толливером себя чувствовали.

Я знала, что Манфред не обрадуется, но не ожидала, что он рассердится. Я велела себе не забывать, сколько потрясений он пережил за последние несколько дней.

– Мы еще не назначили дату, – сказал Толливер.

Это стало еще одним сюрпризом для меня.

Теперь я злилась на всех. Рейн сидела с разинутым ртом, у Манфреда был надутый вид, Толливер не на шутку взъярился.

– Простите, – раздраженно произнесла Рейн. – Я думала, вы брат и сестра. Видимо, я неправильно поняла.

Я сделала глубокий вдох.

– Мы не родственники, но провели подростковые годы в одном доме. – Я пыталась говорить спокойно и ровно. – Теперь, думаю, Манфред устал. Мы пойдем в похоронное бюро. Кажется, доктор сказал, оно называется «Покойся с миром»?

– Да, – ответила Рейн. – Кажется, так.

Она выглядела сбитой с толку, и кто мог бы ее обвинить?

– Не позволяй ему запугать себя, Харпер, – бросил Толливер, когда мы вышли из больницы.

– Думаешь, Манфред произнес слово «свадьба», чтобы меня испугать? – Я засмеялась, но смех мой был невеселым. – У нас все в порядке. Нам не нужно делать поспешных шагов. Мы это знаем. Правильно?

– Правильно, – твердо ответил Толливер. – У нас впереди полно времени.

Я не привыкла к тому, что впереди еще полно времени, поскольку часто имела дело с внезапно скончавшимися людьми. Но сейчас я отогнала эти мысли.

Похоронное бюро находилось в стандартном одноэтажном кирпичном доме, парковка рядом с которым слишком быстро заполнялась. Я побывала в сотнях похоронных бюро, поскольку множество людей до последней минуты не могли принять решение и пригласить меня приехать. Я готова была поставить деньги на то, что это бюро окажется с двумя залами.

И вправду, когда мы вошли в вестибюль, то очутились перед двумя дверями, вдоль стен стояли скамьи, а на столике лежали книги для записи, ожидающие скорбящих. Вывеска на подставке – на ней к черному, похожему на войлок материалу прикалывали временные белые объявления – гласила, что в зале справа находится тело Джеймса О. Барриса. Комната слева была пуста.

Слева и справа от нас тоже были комнаты, в одной из которых сидел владелец похоронного бюро. Вторая, вероятно, была для его совладельца или помощника либо служила маленькой приемной для людей, лишившихся близких.

И вот вышла сама директор похоронного бюро, уютная круглая женщина лет за пятьдесят в опрятном брючном костюме и удобной обуви, ее волосы и скромный макияж радовали глаз.

– Здравствуйте, – произнесла она с мягкой улыбкой, должно быть служившей ей всегдашним подспорьем. – Вы мисс Коннелли?

– Да, это я.

– И вы здесь, чтобы осмотреть останки миссис Бернардо?

– Да.

– Толливер Лэнг, – сказал Толливер, протягивая руку.

– Кледа Хамфри, – ответила та, сердечно пожав ему руку.

Потом женщина провела нас по длинному центральному коридору в заднюю часть дома. Там имелась дверь, которую она отперла, и мы проследовали через стоянку для машин к большому зданию за похоронным бюро. Здание было очень симпатичным с виду, кирпичным, под стать дому, где находилось бюро.

– Миссис Бернардо там, в задней комнате, – сказала женщина, – поскольку хоронить ее будут не здесь. Тех, кого собираются перевозить, мы держим в транзитной комнате.

Оказалось, что «транзитной комнатой» Кледа Хамфри тактично называла рефрижератор. Она открыла блестящую стальную дверь без единого пятнышка, и на нас повеяло холодным воздухом.

На каталке в большом черном пластиковом мешке лежала Ксильда.

– Она все еще в больничной одежде, со всеми тамошними трубками и прочим, пока не будет принято решение о вскрытии, – сказала директор похоронного бюро.

«Черт!» – подумала я.

Лицо Толливера стало очень напряженным.

– По крайней мере, ее душа ушла, – заметила я, и мне захотелось дать себе пощечину, когда я осознала, что говорю вслух.

– Ох, – вздохнула жизнерадостная, уютная женщина. – Вы тоже видите их.

– Да, – ответила я, не на шутку испугавшись.

– Я считала, что я одна такая.

– Не думаю, что нас много, – сказала я. – Это помогает вам в работе?

– Когда они уходят, как и следует уходить, – отозвалась Кледа. – Если я вижу, что душа медлит, я приглашаю пастора, чтобы он помолился. Иногда это срабатывает.

– Мне следует это запомнить, – прошептала я. – Хорошо. Позвольте мне заняться делом.

Я закрыла глаза – это не было необходимым, но помогало – и, чтобы получить как можно лучшее впечатление, положила руку на мешок. Я чувствовала под мешком холодное тело.

«Мне так плохо, я так устала… Где Манфред? Что здесь делает этот человек? Смотрит на меня. Так устала… Спать».

Я распахнула глаза и встретилась взглядом с полными любопытства голубыми глазами директора похоронного бюро.

– Естественная смерть, – констатировала я.

Это не являлось убийством, если кто-то просто стоял и наблюдал. Я не почувствовала, что к Ксильде кто-то прикасался, не почувствовала никаких других контактов. Кто-то, какой-то мужчина, наблюдал за Ксильдой в ее последние моменты, но это вряд ли было удивительным. Это мог быть доктор или медбрат. Невозможно было сказать, кто именно. Однако картинка, которую я увидела, вызывала озноб: кто-то спокойно и бесстрастно наблюдал, как Ксильда умирает. Не оказывал помощи, не вмешивался, ничего.

– Ох, хорошо, – заметила Кледа. – Уверена, что семья будет рада об этом узнать.

Я кивнула.

Черный мешок вернулся в транзитную комнату.

В грустном молчании мы вернулись вдоль парковки, прошли по коридору и покинули похоронное бюро через переднюю дверь.

– Думаю, вы подготовились к огромной работе, – сказал Толливер. – Когда тела… подростков… вернут родственникам.

Я не сомневалась, что он собирался сказать «жертв».

– Да, сэр, мы будем очень заняты, – согласилась Кледа Хамфри. – Один из тех мальчиков – мой племянник. Его мама, жена моего брата, практически не может заставить себя подниматься с постели по утрам. Одно дело – когда кого-то хватают и убивают. Это уже достаточно плохо. Но знать, что твой сын несколько дней был жив и все это время его зверски истязали и использовали так противоестественно… Она просто убита.

На это вообще не существовало обнадеживающего ответа, потому что я думала, что она совершенно права. Знать, что тот, кого ты любишь, был изрезан, обожжен, изнасилован, – это делало сам факт его смерти куда хуже, и с этим ничего нельзя было поделать. Я всегда считала, что мою сестру Камерон изнасиловали, прежде чем убить, хотя у меня никогда не было доказательств этого. И просто воображать, что такое могло произойти, было ужасно. Я считала сам акт изнасилования противоестественным, вне зависимости от воли жертвы. Но в такое напряженное время, как это, некогда было обсуждать подобный вопрос.

– Нам очень-очень жаль, – сказала я.

– Спасибо, – с достоинством ответила Кледа Хамфри, и мы ретировались.

– Она очень достойная женщина, – заметил Толливер, когда мы сели в машину. – Вероятно, самая мягкая из всех работников похоронного бюро, с которыми мы имели дело.

Это было чистой правдой.

– Похоже, она восприняла нас как нечто само собой разумеющееся, – сказала я.

– Приятно для разнообразия.

Я кивнула.

Пастор Доук Гарланд остановил на парковке свой скромный «шевроле» как раз тогда, когда Толливер вставил ключ в зажигание. Пастор приблизился к нашей машине, поэтому Толливер повернул ключ и нажал на кнопку окна.

– Здравствуйте еще раз, – сказал Доук, наклонившись, чтобы посмотреть на нас.

– Чем вы занимаетесь? – спросила я, надеясь, что он не спросит нас насчет нашего визита в «Покойся с миром».

– Ну, одно из тел уже вернут завтра, Джеффа Макгроу, поэтому я здесь, чтобы поговорить с Кледой о поминальной службе. Думаю, нам понадобится дополнительное регулирование движения, поэтому я уже побывал в управлении шерифа. Думаю, что Кледе нужно подготовиться к дополнительным визитам вечером.

– Это должны снять с ваших плеч, – заметил Толливер. – Приближается много поминальных служб.

– Что ж, я не был священником всех этих мальчиков, – ласково улыбнулся Доук. – Но вся община явится на каждые похороны, поэтому у всех нас трудное время. И может быть, мы его заслужили. Как такое могло произойти среди нас, а мы ничего не знали?

Меня мучил тот же самый вопрос.

– Не было ли это отчасти из-за бывшего шерифа, Эйба… э-э… Маддена? – спросила я. – Не было ли это из-за его политики притворяться, что мальчики сбежали, а не пропали и им грозит опасность? Похоже, он готов был взвалить на себя часть ответственности на мемориальной службе в тот вечер.

Доук Гарланд был застигнут врасплох.

– Может, мы не должны показывать ни на кого пальцем, – произнес он, но в его словах не было жара.

Похоже, он вообще не думал о роли Эйба Маддена в этой ужасной драме.

– Вы и вправду считаете, что он имеет отношение к случившемуся? – спросил священник.

– Конечно, – удивленно ответила я.

Я не знала Эйба Маддена. Мне не приходилось заботиться о его чувствах и репутации.

– Если он действительно вел себя по отношению к пропавшим мальчикам так, как я слышала, тогда, конечно, он имеет отношение к случившемуся. Возможно, если бы расследование пошло полным ходом, больше мальчиков ходили бы сейчас по земле.

– Но разве обвинения сделают случившееся более легким? – риторически спросил Доук.

Я решила ответить на риторический вопрос буквально.

– Да, сделают, для всех, кроме Эйба Маддена. Обвинять кого-то – это и вправду помогает людям чувствовать себя лучше, во многих отношениях. По крайней мере, судя по моему опыту. К тому же, если можно исправить поведение, которое приводит к такой проблеме, проблема может не повториться. – Я пожала плечами.

Может, так, а может быть, нет.

Надо отдать должное Доуку Гарланду, он не стал говорить банальности, как были склонны делать некоторые другие представители духовного сана. Он как следует обдумал мою идею.

– В этом немало смысла, – наконец произнес он. – Но вообще-то, мисс Коннелли, это все равно что назначить козла отпущения, которого били бы за наши грехи.

Я, в свою очередь, обдумала сказанное.

– Хорошо, в вашем высказывании тоже есть кое-что, – призналась я. – Но в случившемся все равно есть кого обвинять, и бывший шериф должен взять на себя хотя бы часть вины.

– Как он и сделал, – напомнил Доук Гарланд. – Вообще-то мне было бы неплохо заглянуть к нему. Может, он думает так же, как и вы.

Я задумалась: не пытается ли пастор, чтобы и я, в свою очередь, почувствовала себя виноватой? Но я не чувствовала вины. Мне не нравилось видеть подавленных людей, которых гнушаются остальные, но я знала по опыту, что каждый должен понести ответственность за свои действия, прежде чем сможет продолжать жить дальше.

Похоже, нам больше нечего было друг другу сказать. Я посмотрела на Толливера, приподняв брови, и тот произнес:

– Пастор, нам надо ехать.

Не продолжая беседы, мы подняли в машине окна и покинули парковку.

– Куда мы? – спросил Толливер. – Я, конечно, могу ехать и куда глаза глядят, но поскольку дорога все еще кое-где обледенела…

– Я есть хочу, а ты?

На этот вопрос ответить было легко.

Похоже, сейчас все заведения Доравилла были открыты, и люди расхаживали по делам, явно испытывая облегчение. Я тоже испытывала облегчение. Теперь мы могли выбраться отсюда в любое время.

– Что, если мы просто уедем? – предложил Толливер. – Через час мы уже можем быть на шоссе между штатами, которое ведет как раз в нужном направлении. Там мы найдем хоть двадцать ресторанов.

Это было искушением. Мы остановились на парковке перед «Макдоналдсом», и я смотрела на золотистые арки, пытаясь ощутить что-то, кроме смирения.

– Нам нужно вернуть ключи, – увильнула я от ответа.

– Да, это задержит нас на пять минут.

– А они нас отпустят?

– «Они» – это агенты Бюро расследований штата? Сандра Рокуэлл?

– Любой из вышеперечисленных.

– А что им может от нас понадобиться?

– Мы не подписали своих показаний насчет вчерашнего происшествия.

– Да, верно. Может, нам придется остановиться в полицейском участке на сорок пять минут и сделать это. Ладно, давай купим гамбургер, а потом покончим с этим делом.

Я хотела уехать, действительно хотела, но что-то не давало мне покоя, а может быть, таких вещей было даже две или три. Но я все время напоминала себе, что я не офицер полиции и не несу ответственности. С другой стороны, если я что-то подозреваю, то должна упомянуть об этом тому, кто воспримет меня серьезно.

Я едва замечала, что стою в очереди с Толливером, о котором должна перестать думать как о своем брате. Тот этап наших отношений закончен. И еще я поняла, что теперь могу прикасаться к нему у всех на глазах. Теперь он знал о моих чувствах. И сам испытывал такие же чувства ко мне. Я не должна их больше скрывать. Это было ужасно, насколько сильной оставалась привычка стоять в стороне от Толливера, не прикасаться к нему, не наблюдать за ним – привычка, которую я приобрела в ту пору, когда боялась его потерять, если он поймет, что я его люблю. Со времени ледяной бури я могла наблюдать за ним сколько угодно, и он бы наслаждался этим.

– Помнишь, как вчера мы разговаривали о том, что Ксильда сказала в Мемфисе? Что во время льда мы будем очень счастливы? – спросила я.

– Да, она так сказала. Значит, Ксильда не была мошенницей, по крайней мере не все время.

– Думаю, что когда она состарилась, то стала чаще бить в цель, – сказала я.

– Не знаю, поверит ли когда-нибудь в это ее дочь.

– Рейн просто хочет, чтобы все было нормальным. Может, если бы меня вырастила Ксильда, со всеми ее взлетами и падениями, с моментами откровения, я бы хотела того же.

– Думаю, то, как растили нас, было достаточно скверно.

Толливер был прав. Расти у Ксильды было бы проще пареной репы по сравнению с нашей жизнью в трейлере в Тексаркане.

Сидя в одиночестве за столом в ожидании, пока Толливер принесет наш заказ, я снова думала о самопожертвовании Чака Алманда. Я уже собрала одной рукой салфетки и соломинки, принесла их на стол и вернулась за пакетиками кетчупа. Теперь я глядела на стол, который был чистым, и мечтала больше никогда в жизни не заходить ни в одно место с фастфудом. Потом я снова стала думать о Чаке. Мне не давало покоя его загадочное поведение.

Толливер поставил поднос на стол, и я начала снимать с него еду. По крайней мере, это я смогу есть одной рукой. Не дожидаясь просьбы, Толливер открыл для меня три кетчупа и выжал на мою картошку фри.

– Спасибо, – поблагодарила я и продолжила свои размышления.

Но здесь было не место рассказывать Толливеру, что меня беспокоит, даже если бы это помогло мне сложить вместе все детали головоломки. Только не здесь, не в Доравилле, где жители, не занятые в школе или на работе, тусовались вместе, делясь с соседями микробами, и ели нездоровую пищу. Я быстро потеряла аппетит и положила недоеденное на поднос.

– В чем дело? – спросил Толливер.

Он и вправду беспокоился обо мне, но в его вопросе слышался намек на тревогу, а может, и раздражение. Ему хотелось уехать. От Доравилла у него мурашки бежали по спине, а по ночам снились кошмары о тех подростках.

– Давай еще раз съездим на место захоронения, – сказала я. – Мне очень-очень жаль, – добавила я, увидев, какое у Толливера выражение лица. – Но мне нужно туда попасть.

– Мы нашли тела, – как можно тише произнес он. – Мы их нашли. Сделали то, что требовалось. Получили деньги.

Мы так редко не соглашались друг с другом или, по крайней мере, редко ощущали наше несогласие. Я почувствовала тошноту.

– Мне жаль, – повторила я. – Давай поговорим об этом в другом месте.

В холодном молчании Толливер свалил наши объедки в мусорный бак и со стуком поставил сверху поднос. Он придержал для меня дверь, когда мы выходили, отпер дверь машины. Потом сел на место водителя, но не завел мотор. Он просто сидел, ожидая объяснений. Он едва ли когда-нибудь поступал так раньше. Обычно, что бы я ни говорила, годилось. Но теперь наши отношения претерпели глубокие изменения, и мы еще не нашли нового баланса. Но баланс сдвинулся. Теперь мне приходилось давать объяснения, и я приняла это. Не всегда удобно быть Королевой мира. И я начинала понемногу привыкать к этому.

В прошлом я бы просто сказала Толливеру, что мне нужно снова побывать на месте преступления, и он отвез бы меня туда, не задавая лишних вопросов. По крайней мере, так бывало в большинстве случаев.

Я подтянула левую ногу на сиденье и повернулась так, чтобы оказаться спиной к пассажирской дверце.

Толливер ждал.

– Вот как я рассуждаю, – начала я. – В той истории, которую мы сейчас имеем, все выглядит так, будто Чак Алманд помогал отцу ловить мальчиков. Отец втягивал его в семейное дело, показывая, как убивать котов, собак и других небольших животных, чтобы Чак вырос в большого серийного убийцу, как папа Том. Верно?

Толливер кивнул.

– Но эти рассуждения неправильны, – сказала я. – Если Чак помогал отцу и если мы примем идею, что требуется больше двух человек, чтобы скрутить мальчиков…

– Гейси работал один, – бросил Толливер.

Это было правдой. Джон Уэйн Гейси пытал и убивал мальчиков близ Чикаго и действовал один. К тому же в фильме, который я видела, он не выглядел очень спортивным парнем. [26]26
  Еще при жизни маньяка, в 1991 году, о нем был снят фильм «Поймать убийцу»; в 2003 году, уже после казни, вышел фильм «Могильщик Гейси».


[Закрыть]

– Гейси надевал на них наручники, верно? Говорил, что это игрушка и что он покажет, как их снимать, а потом наручники оказывались настоящими, – продолжила я.

– Думаю, так и было.

– Итак, у него имелась уловка, и у Тома она могла быть.

– Дамер [27]27
  Джеффри Лайонел Дамер (1960–1994), «Милуокский монстр» – американский серийный убийца и каннибал, жертвами которого в 1970–1990-х годах стали 17 юношей и мужчин; его преступления отличались крайней жестокостью; был приговорен к пожизненному заключению; убит сокамерником.


[Закрыть]тоже действовал один.

– Да.

– Поэтому вряд ли твои рассуждения что-то доказывают.

– Я думаю, что тут действовали два человека.

Куда легче усмирить здорового подростка, если похитителей двое. Вероятно, мальчиков какое-то время оставляли в живых для того, чтобы ими могли насладиться двое мужчин, каждый по-своему.

– Может, одного возбуждал секс, другого – пытки или каждого – некая личная комбинация и того и другого. А может, один просто наслаждался, убивая. Есть такие люди. Вот почему мальчики еще какое-то время жили. А мы знаем, что так и было. Чтобы оба убийцы могли провести время с жертвами.

– И ты в этом уверена.

– Не могу сказать, что на сто процентов. Но я так думаю.

– На основании чего?

– Ладно, может, на основании чего-то неуловимого, исходящего от тех захоронений, – сказала я. – А может, это просто мое воображение.

– Что ж… Там был Чак. И Том заставил Чака ему помогать.

– Нет. Я так не думаю. Вот к тому я и вела, когда мы начали говорить про Гейси и Дамера. Смотри, трупы животных были довольно свежими. А мальчики исчезали в течение пяти лет. Верно? Приблизительно. Но похоже, ни одно из животных не погибло раньше, чем год назад. Здесь теплое лето, множество насекомых.

– Итак, каков итог?

– Тому помогал не Чак. Это был кто-то другой, тот, кто все еще на свободе.

Толливер посмотрел на меня с совершенно непроницаемым лицом. Я понятия не имела, о чем он думает и согласен ли со мной.

– Что? – протянув руки ладонями вверх, спросила я.