Текст книги "Убийства — мой бизнес"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

Соавторы: Раймонд Чэндлер,Фридрих Дюрренматт,Бретт Холлидей
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Маттеи опять остановился в нерешительности. Его охватила непонятная тоска. Никогда еще не испытывал он такого чувства безнадежности. Он нажал ручку обветшалой парадной двери, растрескавшейся и поцарапанной, но дверь не поддалась. А голос, все тот же голос, повторял свою жалобу. Маттеи, как во сне, побрел по крытому проходу. В больших каменных вазах цвели красные тюльпаны, желтые тюльпаны… Наконец он услышал шаги. Высокий старик шествовал по двору с брезгливым и недоумевающим видом. Его вела сестра.

– Добрый день, – сказал комиссар полиции, – мне нужно к профессору Лохеру.

– Вам назначено? – спросила сестра.

– Меня ждут.

– Пройдите в приемную. – Сестра указала на двустворчатую дверь. – К вам выйдут.

Она пошла дальше, держа под руку старика, дремавшего на ходу, открыла какую-то дверь и скрылась вместе с ним. Голос все еще доносился откуда-то издали. Маттеи вошел в приемную. Это была просторная комната, обставленная старинной мебелью: вольтеровские кресла, огромный диван, над ним в массивной золоченой раме портрет пожилого мужчины, должно быть, учредителя больницы. Кроме того, на стенах были развешаны пейзажи тропических стран, скорее всего, Бразилии. Маттеи как будто узнал окрестности Рио-де-Жанейро. Он подошел к двустворчатым дверям, они вели на террасу. Каменные перила были уставлены огромными кактусами. Но парк уже совсем скрылся в сгустившемся тумане. Маттеи смутно различал волнистый ландшафт, посередине не то статуя, не то надгробный памятник, а рядом грозным призраком стоял серебристый тополь. Полицейский комиссар начал терять терпение; закурил сигарету. Эта новая страсть немного успокоила его. Он вернулся в комнату, к дивану, перед которым стоял старый круглый стол со старыми книгами: Гастон Бонье «История французской, швейцарской и бельгийской флоры». Он полистал их. Тщательно вырисованные таблицы, изображения цветов и трав, наверно, очень красивых и успокаивающих. Но полицейскому комиссару они были ни к чему. Он закурил вторую сигарету. Наконец появилась сестра, низенькая подвижная особа в очках без оправы.

– Господин Маттеи? – спросила она.

– Совершенно верно.

Сестра огляделась по сторонам.

– Вы без вещей?

Маттеи отрицательно покачал головой, удивившись такому вопросу.

– Я хотел бы только задать доктору несколько вопросов, – пояснил он.

– Прошу вас, – сказала сестра и распахнула перед Маттеи маленькую дверцу.

Он вошел в маленькую, на удивление убогую комнату. Ничто здесь не напоминало врачебный кабинет. На стенах пейзажи, как в приемной, да еще фотографии ученых мужей, бородатых уродов в очках без оправы, по-видимому, предшественников доктора Лохера. Письменный стол и стулья были сплошь завалены книгами, кроме одного старого кожаного кресла. Врач сидел, уткнувшись в истории болезни. Это был щуплый, похожий на птицу человечек в белом халате и так же, как сестра и бородатые чучела на стенах, в очках без оправы. Очки без оправы, очевидно, были здесь непременным атрибутом, кто его знает, может быть, даже отличительным признаком какого-то тайного ордена, вроде монашеской тонзуры.

Сестра удалилась. Лохер встал, поздоровался с Маттеи.

– Милости прошу, располагайтесь поудобнее, – смущенно сказал он. – Тут у нас не очень пышно. Мы ведь благотворительное учреждение. И с финансами бывает туговато.

Маттеи сел в кожаное кресло. В комнате было так темно, что врач зажег настольную лампу.

– Разрешите закурить? – спросил Маттеи.

Лохер изумился.

– Пожалуйста, – ответил он и пристально посмотрел на Маттеи поверх своих тусклых очков. – Вы как будто не курили раньше?

– Никогда не курил.

Врач взял лист бумаги и принялся что-то записывать. Должно быть, какие-то данные. Маттеи ждал.

– Вы родились одиннадцатого ноября тысяча девятьсот третьего года, правильно? – спросил врач, продолжая строчить.

– Ну да.

– По-прежнему проживаете в гостинице «Урбан»?

– Нет, теперь в «Рексе».

– Ага, в «Рексе», на Виноградной улице. Так вы, мой друг, и ютитесь по гостиницам?

– Вас это удивляет?

Врач поднял глаза от бумаг.

– Странный вы человек, Маттеи, – заговорил он. – Тридцать лет постоянно живете в Цюрихе… Другие обзаводятся семьей, растят детей, смотрят в будущее. Неужели у вас вообще нет личной жизни? Простите мой нескромный вопрос.

– Понимаю, – протянул Маттеи, ему сразу стало ясно все, в том числе и вопросы сестры насчет чемоданов. – Значит, майор опередил меня.

Врач бережно отложил авторучку.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы получили поручение обследовать меня, – уточнил Маттеи и потушил сигарету. – Кантональная полиция сомневается в моей… нормальности.

Оба замолчали. Сплошной туман застилал окно и серой слепой мглой вползал в тесную комнату, набитую книгами и папками. А в комнате, и без того промозглой, стоял холод, запах сырости и каких-то лекарств.

Маттеи встал, подошел к двери и распахнул ее. За дверью ожидали, скрестив руки, двое мужчин в белых халатах. Маттеи снова закрыл дверь.

– Два санитара. На случай, если я буду упираться.

Лохера нелегко было вывести из равновесия.

– Послушайте, Маттеи, – сказал он, – я буду говорить с вами как врач.

– Сделайте одолжение, – ответил Маттеи и опустился в кресло.

Ему стало известно, начал Лохер, снова берясь за авторучку, что за последнее время Маттеи совершил ряд поступков, которые решительно выпадают из нормы. Пора, наконец, поговорить откровенно. У самого Маттеи профессия суровая, которая вынуждает поступать сурово с теми, кто попадает в его орбиту, так пускай же не посетует, если он, Лохер, выскажется начистоту; врачебная профессия тоже приучает к суровости. В самом деле, как это понять? Человек ни с того ни с сею добровольно упускает такой исключительный случай, как назначение в Иорданию. И при этом вбивает себе в голову, что ему нужно искать убийцу, который уже найден. Наконец, эта новая привычка к курению, неожиданное пристрастие к выпивке – в одиночку целый литр Reserve du Patron, а следом четыре двойные порции коньяку! Помилуйте, дружище! Старина! Такие резкие перемены в характере положительно смахивают на симптомы серьезного заболевания. Ради его же блага ему, Маттеи, следует подвергнуться тщательному обследованию, чтобы они имели полную как клиническую, так и психологическую картину, а посему он, Лохер, предлагает ему пробыть несколько дней в Ретене.

Врач замолчал, опять уткнулся в свои бумаги и принялся что-то строчить.

– У вас бывают периодические повышения температуры?

– Нет.

– Нарушения речи?

– Тоже нет.

Слуховые галлюцинации?

– Что за чушь?

– Потливость?

Маттеи помотал головой. Темнота и болтовня доктора действовали ему на нервы. Он ощупью искал сигареты. Наконец нашел, и, когда взял зажженную спичку, которую протянул ему доктор, рука у него дрожала. От злости. Уж очень глупое создалось положение, надо было это предвидеть и обратиться к другому психиатру. Но он искренне любил этого доктора и, скорее из личной симпатии, время от времени приглашал его экспертом на Казарменную улицу; он доверял Лохеру, потому что другие врачи отзывались о нем пренебрежительно и потому что он слыл чудаком и фантазером.

– Волнуетесь, – почти что радостно констатировал Лохер. – Позвать сестру? Может, хотите пойти в свою палату?

– И не собираюсь, – ответил Маттеи. – Есть у вас коньяк?

– Лучше я дам вам успокоительное, – предложил врач и поднялся с кресла.

– Не нужно мне ваших успокоительных, мне нужен коньяк! – грубо отрезал Маттеи.

Должно быть, врач нажал кнопку скрытой сигнализации, потому что в дверях появился санитар.

– Принесите из моей квартиры бутылку коньяку и две рюмки, – приказал врач, потирая руки, должно быть, от холода. – Поживее, одним махом.

Санитар исчез.

– Право же, Маттеи, я считаю, что вы должны быть срочно госпитализированы. Иначе вас со дня на день ждет полный душевный и физический крах. А ведь мы хотим его избежать, не так ли? И при некотором старании это нам удастся.

Маттеи ничего не ответил. Замолчал и врач. Только раз зазвонил телефон. Лохер снял трубку и сказал: «Я занят».

За окном была уже полная чернота, так быстро стемнело в этот вечер.

– Зажечь верхний свет? – спросил врач, чтобы нарушить молчание.

– Нет.

Маттеи вполне овладел собой. Когда санитар принес коньяк, он налил себе рюмку, выпил и налил вторую.

– Лохер, – обратился он к врачу. – Бросьте вы эти штучки с «дружищем», «стариной», «одним махом» и всем прочим. Вы – врач. Бывали у вас такие пациенты, чье заболевание вы не могли распознать?

Доктор изумленно посмотрел на Маттеи. Этот вопрос огорошил, встревожил его, непонятно было, к чему он клонится.

– Значительная часть моих больных остается без диагноза, – честно признался он наконец и тут же почувствовал, что не имел права так ответить пациенту, а он все еще смотрел на Маттеи как на пациента.

– Охотно верю, принимая во внимание вашу специальность, – заметил Маттеи с иронией, от которой у врача защемило сердце.

– Вы явились сюда, чтобы задать мне этот вопрос?

– Не только.

– Объясните, бога ради, что с вами творится? – смущенно спросил врач. – Вы же у нас образец благоразумия.

– Сам не знаю, – неуверенно ответил Маттеи, – все эта убитая девочка.

– Гритли Мозер?

– Она не выходит у меня из головы.

– Этим вы и мучаетесь!

– У вас есть дети? – спросил Маттеи.

– Я ведь тоже не женат, – тихо ответил врач и опять смутился.

– Ах, тоже, – Маттеи угрюмо умолк. – Видите ли, Лохер, – заговорил он опять. – Я смотрел внимательно, а не отворачивался, как мой преемник Хенци, образец нормальности. На палой листве лежал изуродованный труп, не тронуто было только лицо, детское личико. Я смотрел не отрываясь, в кустах валялось красное платьице и печенье. Но и это было не самым страшным.

Маттеи снова замолчал. Словно испугался. Он принадлежал к тем людям, которые никогда не говорят о себе, а сейчас он был вынужден изменить своему правилу, потому что нуждался в этом щуплом, похожем на птицу человечке со смешными очками; в нем одном мог он найти поддержку, но за это надо было открыть ему душу.

– Вас совершенно справедливо удивляет, почему я до сих пор живу в гостинице, – заговорил он наконец. – Мне не хотелось быть на равной ноге с прочим миром, я предпочитаю подчинять его своему искусству, а не скорбеть вместе с ним. Я хотел быть выше его и хладнокровно управлять им, как техник управляет машиной. У меня хватило сил не отвести взгляда от девочки, но, когда я столкнулся с родителями, силы вдруг изменили мне, я жаждал только вырваться из этого окаянного дома «На болотцах» и пообещал найти убийцу, поклялся спасением своей души, лишь бы убежать от горя родителей, и не подумал о том, что не смогу сдержать обещание потому, что мне надо лететь в Иорданию. И вот я опять дал волю привычному равнодушию. Какая это гнусность, Лохер! Я не отстаивал разносчика. Я ни против чего не возражал. Я снова превратился в нечто бесстрастное, в «Маттеи – каюк злодеям», как прозвали меня уголовники. Я укрылся за хладнокровием, за превосходством, за буквой закона, за нечеловеческим безразличием. Вдруг я увидел в аэропорту детей.

Врач отодвинул свои записи.

– Я вернулся. Остальное вам известно, – заключил Маттеи.

– А теперь? – спросил врач.

– Теперь я тут. Я не верю в вину разносчика и должен сдержать обещание.

Врач поднялся, подошел к окну.

Появился один санитар, за ним другой.

– Ступайте в свое отделение. Вы мне больше не нужны, – распорядился врач.

Маттеи налил себе коньяку и рассмеялся.

– Недурной «Реми Мартэн».

Врач все еще стоял у окна и смотрел в сад.

– Чем я могу вам помочь? – беспомощно спросил он. – Ведь я же не криминалист. – Он повернулся к Маттеи. – А почему, собственно, вы считаете, что разносчик не виновен?

– Вот, смотрите.

Маттеи, положил на стол листок бумаги и бережно развернул его Это был детский рисунок. Справа внизу неумелым почерком было выведено «Гритли Мозер», а сам рисунок, сделанный цветными карандашами, изображал мужчину. Очень большой мужчина, больше, чем елки, которые, точно диковинные травы, окружали его, был нарисован так, как рисуют дети – точка, точка, запятая, вышла рожица кривая. Он был в черной шляпе и одет во все черное. Из правой руки (кружок с пятью черточками) как звезды сыпались кружочки, утыканные волосками, на стоявшую внизу малюсенькую девочку, еще меньше елок. На самом верху, уже, собственно, на небе, стоял автомобиль, а рядом – диковинный зверь с какими-то странными рогами.

– Этот рисунок сделан Гритли Мозер. Я взял его из класса, – сказал Маттеи.

– Что он должен изображать? – спросил врач, с недоумением разглядывая рисунок.

– Ежикового великана.

– А это что значит?

– Гритли рассказывала, что великан дарил ей в лесу ежиков. Рисунок изображает эту встречу, – разъяснил Маттеи, указывая на кружочки с волосками.

– И вы считаете…

– Я считаю вполне вероятным, что Гритли Мозер в виде ежикового великана изобразила своего убийцу.

– Глупости, Маттеи, – рассердился врач, – этот рисунок просто продукт детского воображения. Не стройте на нем никаких надежд.

– Очень может быть, но посмотрите, как точно воспроизведен автомобиль. Если хотите, в нем даже можно узнать американскую машину старого образца. Да и сам великан как будто срисован с натуры.

– Перестаньте рассказывать сказки, великанов в натуре не бывает, – раздраженно отрезал врач.

– Маленькой девочке большой, громоздкий мужчина смело может показаться великаном.

Врач с интересом посмотрел на Маттеи.

– Вы считаете, что убийца – мужчина высокого роста?

– Это, конечно, смутная догадка, – уклончиво ответил комиссар полиции. – Если она правильна, тогда, значит, убийца разъезжает в черной американской машине устаревшего образца.

Лохер сдвинул очки на лоб, взял в руки рисунок и внимательно вгляделся в него.

– Но при чем тут я? – неуверенно спросил он.

– Допустим, этот рисунок – единственная улика, которой я располагаю, – пояснил Маттеи. – Тогда он будет для меня все равно что рентгеновский снимок для профана. Я никак не сумею его истолковать.

Врач покачал головой.

– Этот детский рисунок не дает никакого представления об убийце, – ответил он, откладывая рисунок в сторону. – Вот девочку легко по нему охарактеризовать. Гритли, по всей вероятности, была умненьким, развитым и жизнерадостным ребенком. Ведь дети рисуют не только то, что видят, но и то, что они при этом чувствуют. Фантазия и реальность сливаются воедино. Единственные реальности на этом рисунке – высокий мужчина, автомобиль и девочка; все остальное как будто засекречено: и ежики, и зверь с большими рогами. Сплошные загадки. А ключ к ним Гритли, увы, унесла с собой в могилу. Я медик и не умею вызывать духов. Забирайте свой рисунок. И не глупите, нечего им заниматься.

– Вы просто боитесь им заняться.

– Мне противна пустая трата времени.

– То, что вы называете пустой тратой времени, скорее следует назвать старым методом, – возразил Маттеи. – Вы, как ученый, знаете, что такое рабочая гипотеза. Примите мое предположение, что на рисунке изображен убийца, именно как рабочую гипотезу. Давайте вместе разовьем ее и посмотрим, что из этого получится.

Лохер некоторое время задумчиво смотрел на комиссара, потом опять обратился к рисунку.

– Что собой представлял разносчик?

– Внешне невзрачный.

– Умный?

– Неглупый, но ленивый.

– Кажется, он раз уже судился за преступление против нравственности?

– Что-то там у него было с четырнадцатилетней.

– А как насчет связей с другими женщинами?

– Вы знаете нравы этих бродячих торговцев. В общем, он вел довольно беспутную жизнь, – ответил Маттеи.

Теперь Лохер заинтересовался. Тут явно получалась неувязка.

– Жаль, что этот донжуан сознался и повесился, – проворчал он, – не верится мне, чтобы ему вздумалось совершать убийство на сексуальной почве. Вернемся теперь к вашей гипотезе. Конечно, ежиковый великан на рисунке по типу куда больше подходит для такого рода убийцы. Внешне он большой и грузный. Обычно такие преступления над малолетними совершают люди примитивные, умственно неполноценные, имбецильные и дебильные, говоря врачебным языком, крепкие физически, несдержанные, грубые, а в отношении женщин они либо импотенты, либо страдают комплексом неполноценности.

Он остановился, видимо, его поразила какая-то мысль.

– Непонятно, – пробормотал он.

– Что вам непонятно?

– Дата под рисунком.

– А именно?

– Больше чем за неделю до убийства. Если ваша гипотеза правильна, значит, Гритли встречалась со своим убийцей еще раньше, до рокового дня. И удивительно, что эту встречу она изобразила в виде сказки.

– Чисто по-детски.

Лохер покачал головой.

– Дети тоже ничего не делают без причины, – возразил он. – Очевидно, черный великан запретил Гритли рассказывать об их таинственном знакомстве. Бедняжечка послушалась его и вместо правды рассказала сказку. Расскажи она правду, кто-нибудь всполошился бы, и девочка была бы спасена. Да, это уж действительно дьявольское коварство. Девочка была изнасилована?

– Нет, – ответил Маттеи.

– А девочки, погибшие несколько лет тому назад в кантонах Санкт-Галлен и Швиц, были убиты так же?

– Точно так же.

– Тоже бритвой?

– Тоже.

Теперь и врач налил себе коньяка.

– По-моему, это не убийство на сексуальной почве, а скорее акт мести, – заявил он. – Кто бы ни был преступник – разносчик или ежиковый великан бедняжки Гритли, убивая, он мстил женщинам.

– Семилетняя девочка – не женщина.

Лохер стоял на своем.

– Неполноценному человеку она может заменить женщину. К женщине преступник не смеет подступиться, а к семилетней девочке смеет. И вместо женщины убивает ее. И, конечно, он облюбовал себе определенный тип девочек. Попробуйте проследите: не сомневаюсь, что все жертвы похожи друг на друга. Не забывайте при этом, что убийца – натура примитивная, и независимо от того, слабоумен он от рождения или вследствие перенесенной болезни, такой человек не управляет своими импульсами. Способность противостоять своим побуждениям у него болезненно понижена. Какой-нибудь до ужаса ничтожный сдвиг – нарушение обмена, переродившиеся клетки – превращает человека в животное.

– Какова же причина мести?

Врач задумался.

– Возможно, сексуальная неудовлетворенность. Возможно, угнетение и эксплуатация со стороны женщины. Возможно, что у него была богатая жена, а сам он был беден. Возможно, она занимала более высокое общественное положение.

– К разносчику все это не походит, – отметил Маттеи.

Врач пожал плечами.

– Тогда к нему подойдет что-то другое. Нет такого абсурда, который не был бы возможен в отношениях между мужчиной и женщиной.

– Если разносчик не виновен, значит ли это, что существует угроза новых убийств? – спросил Маттеи.

– Когда произошло убийство в кантоне Санкт-Галлен?

– Пять лет тому назад.

– А в кантоне Швиц?

– Два года назад.

– Промежутки от раза до раза сокращаются, – отметил врач. – Возможно, это указывает на усиление болезни. Сопротивляемость аффектам заметно ослабевает. Если представится удобный случай, больной через несколько месяцев, а то и недель совершит новое убийство.

– Каково будет его поведение в этот промежуток?

– Сперва он должен почувствовать некоторую разрядку, – неуверенно начал врач, – но вскоре ненависть накопится опять, и явится новая потребность в мести. Вначале он будет держаться поближе к детям, у школ, в людных местах. Потом опять начнет разъезжать в своей машине и выискивать новую жертву, а как только найдет подходящую девочку, он опять постарается с ней подружиться. А потом – тот же финал.

Лохер умолк.

Маттеи взял рисунок, свернул его, положил во внутренний карман пиджака и долго смотрел в окно, за которым теперь была полная темень.

– Пожелайте мне успеха в поисках ежикового великана, Лохер, – сказал он наконец.

Врач сперва недоумевающе уставился на него, а потом понял.

– Так, значит, для вас ежиковый великан не только рабочая гипотеза, да, Маттеи?

– Он для меня живая действительность, – признал Маттеи. – Я ни секунды не сомневаюсь, что это и есть убийца.

Да ведь все им сказанное было лишь праздным умствованием, беспочвенной игрой ума, принялся доказывать врач в досаде на то, что попал впросак, не разгадав истинных намерений Маттеи. Он ведь только привел один из тысячи возможных вариантов. Таким же способом он берется кого угодно уличить в убийстве, сам Маттеи по опыту знает, как легко сочинить любую нелепицу и даже логически обосновать ее; он же, Лохер, поддержал эту фикцию только по слабости характера. Но теперь довольно! Маттеи должен отбросить это ребячество, все эти гипотезы и увидеть действительность как она (есть, он должен взять себя в руки и сдаться на доводы, неоспоримо доказывающие вину разносчика. Пресловутый рисунок – всего-навсего плод детского воображения, в крайнем случае на нем запечатлена встреча девочки с человеком, который не был и не мог быть убийцей.

– Предоставьте мне самому судить, какова мера правдоподобия в ваших рассуждениях, – ответил Маттеи, допивая рюмку.

Врач ответил не сразу. Он уже снова сидел за своим старым письменным столом, обложенный книгами и бумагами, директор безнадежно устаревшей клиники, в которой вечно ощущалась нехватка денег и самого необходимого и на которую он напрасно убивал все силы.

– Вы задумали немыслимое дело, Маттеи, – сказал он, заканчивая затянувшийся разговор, и в голосе его прозвучали горечь и усталость. – Я не люблю громких слов. Конечно, у каждого есть своя воля, свое честолюбие, своя гордость, и никому не хочется признавать себя побежденным. Все это мне понятно. Но вы-то собираетесь искать убийцу, которого, скорее всего, не существует, а если он и существует, то вы его все равно не найдете, потому что таких, как он, очень много, и не убивают они по чистой случайности. Такая затея поневоле наводит на грустные мысли. Я готов признать, что вы поступаете смело, избирая безумие как метод, в наше время крайности импонируют. Но если метод не приведет к цели, боюсь, что на вашу долю останется одно лишь безумие.

– Желаю здравствовать, доктор Лохер, – сказал Маттеи.

Подобный отчет об этом разговоре я получил от Лохера. Его бисерный почерк с тонкими, словно выгравированными готическими буковками, как всегда, трудно было разобрать. Я вызвал Хенци, чтобы он тоже ознакомился с этим документом. Сам доктор считает все это беспочвенными домыслами, прочтя донесение, заявил он. Я не мог с ним согласиться, мне казалось, что Лохера пугает собственная смелость. Теперь заколебался и я. В сущности, у нас на руках нет подробных показаний разносчика, которые мы могли бы проверить, а есть только признание в общей форме. К тому же орудие убийства еще не найдено, ни на одной из бритв, находившихся в корзине, не обнаружено следов крови. Это давало новый повод для сомнения. Не то чтобы фон Гунтен тем самым мог быть задним числом признан невиновным – подозрения оставались достаточно весомыми, – но все же я почувствовал известную неуверенность. И действия Маттеи не казались мне теперь такими уж абсурдными. К великой досаде прокурора, я даже приказал еще раз обыскать мегендорфский лес. Опять безо всякого результата. Орудие убийства исчезло бесследно. Вероятно, Хенци был прав: оно преспокойно лежало в ущелье.

– Уж больше мы тут ничего не можем сделать, – заявил он, доставая из пачки одну из своих омерзительных ароматических сигарет. – Остается только решить, кто из нас сошел с ума – мы или Маттеи.

Я указал на снимки, которые велел принести. Все три убитые девочки были похожи между собой.

– Еще один довод в пользу версии ежикового великана.

– Почему? – невозмутимо возразил Хенци. – Попросту они отвечают излюбленному типу разносчика. – Он засмеялся. – Но зачем это Маттеи заварил такую кашу – понять не могу. Одно скажу: я ему не завидую.

– Вы его недооцениваете, – проворчал я, – он на все способен.

– Даже на то, чтобы найти несуществующего убийцу?

– Возможно, – ответил я и вложил все три снимка в дело. – Знаю только, что Маттеи не сдастся.

И я оказался прав. Первые сведения я получил от начальника городской полиции. После заседания, где в который-то раз решался вопрос о сферах компетенции. Прощаясь, этот нудный субъект заговорил о Маттеи – специально, чтобы меня позлить. Я услышал от него, что Маттеи часто видят в зоологическом саду, затем, что он приобрел в гараже близ Эшер-Висовской площади подержанную машину марки «нэш». Вскоре я получил новое донесение. Оно окончательно сбило меня с толку. Дело было в «Кроненхалле», как сейчас помню, – в субботу. Вокруг меня собрались все, у кого есть в Цюрихе имя, вес и аппетит, между столиками суетились кельнерши, шел пар от кушаний, и с улицы доносился шум транспорта. Я сидел под неизменным Миро, ел суп с фрикадельками из печенки и не чуял беды, как вдруг меня окликнул представитель крупной фирмы по сбыту горючего и, недолго думая, уселся за мой столик. Он подвыпил и был настроен на игривый лад, заказал шампанского, смеясь, сообщил мне, что мой бывший обер-лейтенант переменил профессию: теперь он обслуживает бензозаправочную станцию в Граубюндене близ Кура. Их фирма собиралась ликвидировать эту станцию ввиду полной нерентабельности.

Сперва я не поверил этой новости, настолько она показалась мне несуразной, нелепой, бессмысленной.

Но представитель фирмы стоял на своем. Он даже уверял, что Маттеи и тут оказался на высоте. Заправочная станция процветает. У Маттеи уйма клиентов. Но по большей части таких, с которыми он раньше имел дело, только в другом плане. Должно быть, в определенном кругу распространились слухи, что «Маттеи – каюк злодеям» произведен в сторожа при бензоколонке, и теперь к нему со всех сторон слетаются и съезжаются на своих машинах прежние «питомцы». Тут можно увидеть решительно все – от допотопных драндулетов до самых шикарных автомобилей марки «мерседес». Бензоколонка Маттеи превратилась в место паломничества уголовного мира со всей Восточной Швейцарии. Сбыт горючего непрерывно растет. Совсем недавно фирма установила у него вторую колонку для высокооктанового бензина. И предложила ему построить современное здание вместо старой развалины, в которой он теперь живет. Он с благодарностью отклонил предложение и отказался взять помощника. Автомобили и мотоциклы часто выстраиваются в длинную очередь, но никто не выражает нетерпения. Уж очень, по-видимому, лестно сознавать, что тебя обслуживает бывший обер-лейтенант кантональной полиции.

Я не знал, что сказать. Представитель фирмы откланялся, но теперь обед уже не пробуждал во мне аппетита, я поел кое-как и потребовал пива. Позднее, как всегда, явился Хенци с урожденной Хоттингер. Он был мрачен, потому что где-то проголосовали не так, как ему хотелось. Выслушав новость, он заявил, что Маттеи решительно спятил, как он, Хенци, и предсказывал. После этого он сразу повеселел и съел два бифштекса, между тем как Хоттингер безостановочно лопотала о театре. Она там даже кое с кем знакома.

Спустя несколько дней зазвонил телефон. А мы как раз заседали. И, конечно, опять с городской полицией. Звонила заведующая сиротским приютом. Старая дева взволнованно сообщила мне, что к ней явился Маттеи в парадном черном костюме, верно, для солидности, и спросил, не может ли он взять себе девочку из числа ее подопечных, как она выразилась. Ему нужна вполне определенная девочка. Он, видите ли, всегда мечтал иметь детей, а теперь, когда он один, как перст, хозяйничает в гараже близ Кура, у него появилась возможность заняться воспитанием ребенка. Она, разумеется, отклонила его просьбу, очень вежливо сославшись на устав приюта; однако мой бывший обер-лейтенант произвел на нее настолько странное впечатление, что она почла своим долгом осведомить меня. Высказав все это, она повесила трубку. Вот уж в самом деле поразительное известие. От растерянности я усиленно пыхтел своей «Баианос». Но окончательно у нас махнули рукой на Маттеи, когда выяснилась новая подробность его поведения. Нам пришлось как-то вызвать на Казарменную улицу весьма сомнительную личность. Неофициально это был сутенер, официально – дамский парикмахер; он удобнейшим образом расположился в роскошной вилле над озером, посреди неоднократно вдохновлявшего поэтов селения. Такси и собственные машины так и сновали туда и сюда. Едва я начал его допрашивать, как он поспешил поддеть меня и козырнул сенсационной новостью, а сам при этом так и сиял от злорадства. Маттеи живет на заправочной станции не один, а с Хеллершей. Я сейчас же связался с Куром, затем с ведающим тем районом полицейским участком – известие подтвердилось. У меня от потрясения отнялся язык. Дамский парикмахер торжествующе восседал у моего письменного стала и жевал резинку. Я капитулировал и велел отпустить старого греховодника с богом. Он обыграл нас.

Факт был вопиющий. Я не знал, что думать, Хенци рвал и метал, прокурор брезгливо морщился, а в Союзном совете, куда не замедлил дойти слух, прозвучало слово «позор». Хеллер однажды уже была гостьей у нас на Казарменной улице. Ее товарка… ну, в общем, тоже дамах громкой репутацией… была найдена убитой; мы подозревали, что Хеллер известно об этом деле больше, чем она говорит. Ее тут же выслали из кантона Цюрих, хотя ничего криминального за ней не числилось, если не считать ее ремесла. Но среди начальства всегда найдутся люди с предрассудками. А сейчас я решил вмешаться, съездить на место действия. Я смутно догадывался, что поведение Маттеи как-то связано с Гритли Мозер, но как – не мог понять. От этого непонимания я злился и чувствовал себя неуверенным, а ко всему еще примешивалось профессиональное любопытство. И как человек порядка, я решил выяснить, в чем же здесь дело.

Я пустился в путь один на своей машине. День опять был воскресный. И вообще, когда я оглядываюсь назад, мне представляется, что все самое важное в этой истории приходилось именно на воскресные дни. Повсюду колокольный перезвон – казалось, гудит и звенит вся страна. В кантоне Швиц я угодил в какую-то процессию. На шоссе – машина за машиной, по радио – проповедь за проповедью. А позднее в каждой деревне – пальба, треск, свист и грохот возле тира. Кругом царила какая-то дикая, бессмысленная суета – казалось, вся Восточная Швейцария ходит ходуном; где-то были автомобильные гонки, уйма машин понаехала из Западной Швейцарии, целые семьи, целые кланы снялись с мест, и, когда я, наконец, добрался до знакомой вам заправочной станции, меня уже совсем доконала оглушительная благодать господнего дня. Я огляделся. Станция тогда еще не была в таком запущенном состоянии, вид у нее был скорее привлекательный, кругом прибрано, на подоконниках герани. Кабачка тоже еще не существовало. Во всем чувствовалась какая-то мещанская положительность. Может быть, такому впечатлению способствовали попадавшиеся повсюду предметы детского обихода – качели, на скамье большой кукольный дом, рядом кукольная коляска, лошадь-качалка. Сам Маттеи как раз обслуживал клиента, который поспешно убрался на своем «фольксвагене», едва я вышел из моего «опеля».