Текст книги "Убийства — мой бизнес"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

Соавторы: Раймонд Чэндлер,Фридрих Дюрренматт,Бретт Холлидей
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– Этот великан был ежиковый.

Девочка твердо стояла на своем. Я возвратился к кафедре учительницы.

– Вы правы, фрейлейн Крум, – сказал я. – По-видимому, Гритли в самом деле была большой фантазеркой.

– У этого ребенка была поэтическая душа, – ответила учительница, устремив печальные глаза куда-то вдаль. – Простите, нам нужно еще прорепетировать хорал к завтрашнему погребению. Дети поют недостаточно стройно.

Она задала тон.

– «Возьми мою ты руку и поведи меня», – снова запели дети.

Допрос мегендорфцев в кабачке «Олень», где мы сменили Хенци, тоже не дал ничего нового, и под вечер мы возвращались в Цюрих ни с чем. В полном молчании. Я слишком много выкурил сигар и выпил местного вина. А вы ведь знаете свойства этих молодых красных вин! Маттеи, насупившись сидел рядом со мной в глубине машины, и, только когда мы уже спускались к Ремерхофу, он заговорил.

– Не думаю, что убийца – житель Мегендорфа. Скорее всего, преступление в кантоне Санкт-Галлен и в кантоне Швиц совершены им же. Картина убийства совпадает в точности. Не исключено, что его местожительство – Цюрих.

– Возможно, – согласился я.

– Он либо автомобилист-любитель, либо коммивояжер. Ведь видел же крестьянин Гербер машину, которая стояла в лесу.

– Гербера я сам допрашивал сегодня. Он признался, что спал очень крепко и ничего толком не видел, – заявил я.

Мы снова замолчали.

– Мне очень неприятно покидать вас в самый разгар следствия, – заговорил он неуверенным тоном. – Но я никак не могу нарушить контракт с иорданским правительством.

– Вы летите завтра? – спросил я.

– В три часа дня, через Афины, – ответил он.

– Я вам завидую, Маттеи, – сказал я совершенно искренне. – Я бы тоже предпочел быть начальником полиции у арабов, а не у нас в Цюрихе.

Я высадил его у гостиницы «Урбан», где он проживал с незапамятных времен, а сам отправился в «Кроненхалле, где пообедал под картиной Миро. Это мое обычное место. Я всегда сижу там, и обед мне подвозят на столике.

Около десяти вечера я еще раз заглянул в Казарменную улицу и, проходя мимо бывшего кабинета Маттеи, наткнулся в коридоре на Хенца. Он уехал из Мегендорфа еще днем, и мне следовало бы выразить по этому поводу недоумение, но раз уж я поручил ему дело об убийстве, вмешиваться было не в моих правилах. Хенци – уроженец Берна – был честолюбив, но популярен среди подчиненных. Женившись на девице из семейства Хоттингеров, он перемахнул из социалистической партии к либералам и успешно делал карьеру; кстати, теперь он принадлежит к свободомыслящим.

– Никак не сознается, мерзавец, – сказал он.

– Кто это? – спросил я и остановился – Кто не сознается?

– Фон Гунтен.

Для меня это было неожиданностью.

– Вот как – конвейер?

– Полдня бьемся. Если понадобится, просидим всю ночь. Сейчас его обрабатывает Трейлер, – пояснил Хенци. – Я вышел на минутку, глотнуть свежего воздуха.

– Любопытно взглянуть, что у вас там творится, – заметил я и вошел в бывший кабинет Маттеи.

Разносчик сидел на жестком канцелярском табурете, а Трейлер придвинул себе стул к письменному столу, долго служившему Маттеи, и расселся, закинув ногу на ногу, подперев голову рукой. Он курил сигарету. Протокол вел Феллер. Мы с Хенци остановились на пороге. Разносчик сидел к нам спиной и потому не заметил нас.

– Не убивал я, господин вахмистр, – прошептал разносчик.

– Я этого не утверждаю, я только говорю, что это возможно, – возразил Трейлер. – Прав я или нет, будет видно потом. Начнем по порядку. Значит, ты удобно расположился на опушке?

– Так точно, господин вахмистр.

– И заснул?

– Совершенно верно, господин вахмистр.

– Как же так? Ты ведь собирался в Мегендорф.

– Я очень устал, господин вахмистр.

– А зачем ты выспрашивал у почтальона насчет полицейского в Мегендорфе?

– Хотел знать что к чему, господин вахмистр.

– А для чего?

– У меня просрочен патент. Так я хотел знать, как там обстоит дело с полицией.

– Как же там обстояло дело?

– Я выяснил, что в мегендорфском участке сидит заместитель. И побоялся туда идти.

– Я тоже заместитель, – сухо заметил полицейский. – Значит, меня ты тоже боишься?

– Так точно, господин вахмистр.

– Только из-за этого ты и решил не ходить в деревню?

– Так точно, господин вахмистр.

– Неплохая версия, – похвалил Трейлер, – может, найдется еще другая, получше, а самое главное – правдивее.

– Я сказал правду, господин вахмистр.

– А не хотел ли ты выспросить у почтальона, где находится полицейский – далеко или поблизости?

Разносчик недоверчиво посмотрел на Трейлера.

– Не понимаю, господин вахмистр.

– Ну как же, – благодушно пояснил Трейлер, – тебе нужно было узнать наверняка, что в Малиновкиной ложбинке нет полиции. Ты ведь поджидал девочку, так я полагаю.

Разносчик с ужасом уставился на Трейлера.

– Да я никогда ее в глаза не видел, господин вахмистр, – в отчаянии закричал он, – а хоть бы и видел, все равно не мог я это сделать. Я же был не один в ложбинке. На поле работали крестьяне. Верьте мне, я не убийца!

– Я тебе верю, – умиротворяюще сказал Трейлер, – Но пойми ты, мне же надо проверить твой рассказ. Ты говорил, что, отдохнувши, собрался вернуться в Цюрих, а сам пошел в лес?

– Буря надвигалась, и я решил сократить путь, господин вахмистр, – объяснил разносчик.

– И при этом натолкнулся на труп девочки?

– Да.

– И не притронулся к нему?

– Нет, господин вахмистр.

Трейлер помолчал. Я не видел лица разносчика, но чувствовал его страх. Мне было жаль его. Однако я и сам начал верить в его виновность, может быть, потому, что мне хотелось найти, наконец, виновного.

– Мы забрали у тебя всю одежду и дали взамен другую. Ты соображаешь, фон Гунтен, для чего мы это сделали? – спросил Трейлер.

– Понятия не имею, господин вахмистр.

– Для бензидиновой пробы. А ты знаешь, что такое бензидиновая проба?

– Нет, господин вахмистр, – растерянно пролепетал разносчик.

– Это химическая проба для обнаружения следов крови, – объяснил Трейлер со зловещей безмятежностью. – Мы обнаружили на твоей куртке следы крови. Это кровь убитой девочки.

– Я… я споткнулся о труп, господин вахмистр, – простонал фон Гунтен, – это было ужасно!

Он закрыл лицо руками.

– Ты умолчал об этом, конечно, только от страха?

– Совершенно верно, господин вахмистр.

– И хочешь, чтобы мы и тут тебе поверили?

– Я не убийца, верьте мне, господин вахмистр, – в отчаянии молил разносчик. – Позовите доктора Маттеи, он знает, что я говорю правду. Прошу вас, позовите его.

– Доктор Маттеи больше не будет заниматься этим делом – он завтра улетает в Иорданию.

– В Иорданию? Я не знал об этом, – прошептал фон Гунтен.

Он умолк и уставился в пол. В комнате была мертвая тишина, только тикали часы и на улице изредка проезжали машины.

Тут вступил Хенци. Прежде всего он затворил окно, затем уселся за маттеевский стол, весь благоволение и предупредительность, только настольную лампу подвинул так, чтобы она освещала разносчика.

– Не волнуйтесь, господин фон Гунтен, – до приторности вежливо начал лейтенант, – мы отнюдь не собираемся вас мучить, основное для нас – добиться правды. Поэтому мы вынуждены прибегнуть к вашему содействию. Вы – главный свидетель, и ваш долг помочь нам.

– Конечно, господин доктор, – ответил разносчик, явно приободрившись.

Хенци набил себе трубку.

– Что вы курите, фон Гунтен?

– Сигареты, господин доктор.

– Трейлер, дайте ему сигарету.

Разносчик отрицательно помотал головой. Он смотрел в пол. Его слепил яркий свет.

– Вам мешает лампа? – участливо осведомился Хенци.

– Она мне светит прямо в глаза.

Хенци поправил абажур.

– Так лучше?

– Лучше, – прошептал фон Гунтен. В его голосе прозвучала благодарная нотка.

– Скажите-ка, фон Гунтен, чем вы в основном торгуете? Пыльными тряпками?

– Да, между прочим и пыльными тряпками, – опасливо ответил разносчик.

Он не понимал, к чему клонится этот вопрос.

– Еще чем?

– Шнурками для ботинок, господин доктор. Зубными щетками. Зубной пастой. Мылом. Кремом для бритья.

– Лезвиями?

– Лезвиями тоже, господин доктор.

– Какой фирмы?

– «Жиллет».

– И больше ничем, фон Гунтен?

– Как будто бы нет, господин доктор.

– Хорошо. Однако, мне кажется, вы кое-что забыли, – заметил Хенци и опять занялся трубкой. – Не тянет, да и только! – И продолжал безразличным тоном: – Не смущайтесь, фон Гунтен, можете смело перечислить все свои вещички. Мы и так разворошили вашу корзину, до самого дна.

Разносчик молчал.

– Ну, что же вы?

– Кухонными ножами, господин доктор, – покорно прошептал разносчик. Капли пота блестели у него на шее.

Хенци безмятежно попыхивал трубкой – воплощенная приветливость и доброжелательность.

– Дальше, фон Гунтен, чем еще, кроме кухонных ножей?

– Бритвами.

– Почему вы боялись упомянуть про них?

Разносчик молчал. Хенци как бы машинально протянул руку к абажуру. Но, увидев, что фон Гунтен вздрогнул, отвел ее. Вахмистр не спускал с разносчика глаз. Он курил сигарету за сигаретой. Хенци по-прежнему пыхтел трубкой. В комнате решительно нечем было дышать. Мне очень хотелось открыть окно. Но запертые окна входили в систему допроса.

– Девочка зарезана бритвой, – мягко, как бы вскользь заметил Хенци.

Молчание. Разносчик сидел на табурете, весь сникнув, как неживой.

– Поговорим по-мужски, милейший фон Гунтен, – откидываясь на спинку кресла, начал Хенци. – К чему ходить вокруг да около? Я знаю, что убийство совершено вами. Но знаю также, что вы потрясены этим не меньше меня, не меньше всех нас. Что-то на вас накатило, вы не помнили себя, точно зверь набросились на девочку и убили ее. Вас, помимо вашей воли, толкала какая-то неудержимая сила. Когда же вы очнулись, вам стало до смерти страшно. Вы бросились в Мегендорф, чтобы заявить на себя. Но в последнюю минуту у вас не хватило духу на такое признание. Соберитесь же с духом сейчас, фон Гунтен. А мы вам в этом поможем.

Хенци замолчал. Разносчик покачнулся на своем табурете – казалось, он вот-вот рухнет наземь.

– Говорю вам как друг, фон Гунтен, – убеждал Хенци, – не упускайте этой возможности.

– Я устал, – простонал разносчик.

– Все мы устали, – подхватил Хенци. – Вахмистр Трейлер, позаботьтесь, чтобы нам принесли кофе, а немного попозже пива. Разумеется, и для нашего друга фон Гунтена, пусть знает гостеприимство нашей кантональной полиции.

– Я невиновен, комиссар, верьте мне, невиновен, – хрипло прошептал разносчик.

Позвонил телефон; Хенци снял трубку, назвался, выслушал внимательно, положил трубку на рычаг, ухмыльнулся.

– Скажите-ка, фон Гунтен, что вы ели вчера на обед? – благодушно спросил он.

– Бернские колбаски.

– Так, а еще что?

– На десерт – сыр.

– Какой – эмментальский? Грюйер?

– Нет, тильзитский и горгонзолу, – ответил фон Гунтен и отер пот, заливавший ему глаза.

– Неплохо едят торговцы вразнос, – заметил Хенци. – А больше вы ничего не ели?

– Ничего.

– Советую вам как следует подумать, – настаивал Хенци.

– Шоколад, – вспомнил фон Гунтен.

– Вот видите, вспомнили, – поощрительно кивнул Хенци. – А где вы ели шоколад?

– На опушке, – ответил разносчик и посмотрел на Хенци недоверчивым и усталым взглядом.

Лейтенант погасил настольную лампу. Теперь только верхний свет слабо пробивался сквозь облака табачного дыма.

– Я получил сейчас сведения из института судебной медицины, фон Гунтен, – соболезнующим тоном заявил он. – Вскрытие обнаружило в желудке девочки шоколад.

Теперь уже и я не сомневался в виновности разносчика. Его признание было только вопросом времени. Я кивнул Хенци и вышел из комнаты.

Я не ошибся. На следующий день, в субботу, Хенци позвонил мне в семь утра. Разносчик сознался. В восемь я приехал к себе на службу. Хенци все еще находился в бывшем кабинете Маттеи. Он стоял у открытого окна, с утомленным видом обернулся ко мне и поздоровался. Пол был уставлен бутылками из-под пива, пепельницы переполнены. Кроме него, в кабинете ни души.

– Признание со всеми подробностями? – спросил я.

– Это еще впереди. Главное, что он признал убийство на сексуальной почве, – ответил Хенци.

– Надеюсь, ничего противозаконного допущено не было? – пробурчал я.

Допрос длился свыше двадцати часов. Это, конечно, не разрешается, но не могут же сотрудники полиции всегда точно следовать предписаниям.

– Никаких других недозволенных приемов допущено не было, – заверил меня Хенци.

Я пошел в свою «Boutique» и приказал привести разносчика. Он едва стоял на ногах, полицейскому пришлось его поддержать, однако он не сел, когда я предложил ему стул.

– Я слышал, фон Гунтен, вы сознались в убийстве Гритли Мозер, – сказал я, и голос мой прозвучал мягче, чем следовало.

– Да, я зарезал девочку, – еле слышно ответил разносчик, глядя в пол. – Оставьте меня теперь в покое.

– Подите выспитесь, фон Гунтен, а потом мы поговорим, – сказал я.

Его увели. В дверях он столкнулся с Маттеи и остановился как вкопанный. С трудом переводя дух, он открыл рот, будто хотел что-то сказать, но промолчал. Только посмотрел на Маттеи, а тот смущенно посторонился.

– Иди, иди, – приказал полицейский и увел фон Гунтена.

Маттеи вошел в мою «Boutique» и прикрыл за собой дверь. Я закурил сигару.

– Что вы на это скажете, Маттеи?

– Беднягу допрашивали двадцать часов подряд?

– Этот прием Хенци заимствовал у вас. Вы тоже бывали так настойчивы в допросах, – напомнил я. – Вы не находите, что он недурно справился с первым самостоятельным делом?

Маттеи ничего не ответил.

Я велел принести две чашки кофе с бриошами.

У обоих у нас совесть была нечиста. Горячий кофе не разогнал дурного настроения.

– Мне почему-то кажется, что фон Гунтен отречется от признания, – высказался наконец Маттеи.

– Возможно, – хмуро ответил я, – тогда будем заново обрабатывать его.

– Вы считаете его виновным? – спросил он.

– А вы нет? – в ответ спросил я.

– Да, собственно, я тоже, – не сразу и довольно неуверенно ответил он.

В окно матовым серебром вливался утренний свет. С Сильской набережной долетали городские шумы, из казармы, печатая шаг, вышли солдаты.

Вдруг появился Хенци. Он вошел не постучавшись.

– Фон Гунтен повесился, – доложил он.

Камера находилась в конце длинного коридора. Мы бросились туда. Двое полицейских хлопотали возле разносчика. Он лежал на полу. Ему разорвали ворот рубахи. Волосатая грудь была недвижима. На окне еще болтались помочи.

– Сколько ни старайся, ничего не поможет, – сказал один из полицейских. – Он умер.

Я снова разжег погасшую «Баианос», а Хенци закурил сигарету.

– На этом можно подвести черту под делом об убийстве Гритли Мозер, – заключил я и усталым шагом направился по нескончаемому коридору к себе в кабинет. – А вам, Маттеи, желаю приятного полета в Иорданию.

Однако, когда Феллер около двух часов дня в последний раз явился со служебной машиной в «Урбан», чтобы везти Маттеи на аэродром, и когда чемоданы уже были погружены в багажник, тот вдруг заявил, что времени до отлета много и можно сделать крюк через Мегендорф. Феллер послушно поехал лесом. На деревенскую площадь они выбрались в ту минуту, когда погребальная процессия, длинная вереница безмолвных людей, как раз вступала туда. На похороны собралось множество народа из ближайших деревень и даже из города. Газеты уже сообщили о смерти фон Гунтена; у всех отлегло от сердца: как-никак, а справедливость восторжествовала. Маттеи вышел из машины и вместе с Феллером встал в толпе детей у церковной паперти. Увитый белыми розами гроб стоял на колеснице, в которую было впряжено две лошади. За гробом, предводительствуемые учительницей, учителем и пастором, по двое шли мегендорфские детишки, и каждая пара несла венок, все девочки были в белых платьицах. За ними следовали две черные фигуры – родители Гритли Мозер. Мать остановилась и посмотрела на комиссара полиции. Лицо ее словно окаменело, в глазах – пустота.

– Вы сдержали обещание, – произнесла она тихо, но так внятно, что Маттеи расслышал каждое слово. – Благодарю вас. – И пошла дальше, выступая прямо и гордо рядом со сгорбленным, разом состарившимся мужем.

Маттеи подождал, пока мимо него не прошла вся процессия: председатель общины, представители властей, крестьяне, рабочие, матери семейств, девушки – все в самой парадной, праздничной одежде. Все безмолвствовало под лучами предвечернего солнца, замерла и толпа зрителей, только слышались гулкие удары колоколов, громыхание колесницы и топот бесчисленных шагов по булыжной деревенской мостовой.

– В Клотен, – распорядился Маттеи, снова садясь в служебную машину.

Попрощавшись с Феллером и пройдя паспортный контроль, он купил в зале ожидания «Нойе цюрихер цайтунг». Там был напечатан портрет фон Гунтена, как убийцы Гритли Мозер, и тут же портрет Маттеи с заметкой о его лестном назначении. О нем говорилось как о человеке, достигшем высшей ступени служебной лестницы. Перекинув через руку дождевик, он уже шагал по летному полю, как вдруг заметил, что терраса аэровокзала битком набита детьми. Это были школьники, совершавшие экскурсию по аэропорту. Это были девочки и мальчики в яркой летней одежде; они махали флажками и носовыми платочками, взвизгивая от восторга при виде взлета и посадки гигантских серебристых машин. Маттеи остановился было, но тут же двинулся дальше, к стоявшему наготове самолету компании «Свисс-эр»; когда он подошел, остальные пассажиры уже заняли свои места. Стюардесса, проводившая отъезжающих к самолету, протянула руку за билетом Маттеи, но тот обернулся и, не отрываясь, смотрел на ораву детей, радостно и завистливо махавших руками готовой к отлету машине.

– Я не полечу, фрейлейн, – сказал он, вернулся в здание аэровокзала, прошел под террасой, набитой детворой, и направился к выходу.

Я принял Маттеи только в воскресенье утром, и не в своей «Boutique», а в официальном служебном кабинете, откуда открывается столь же казенный вид на Сильскую набережную. Стены увешаны полотнами признанных цюрихских живописцев – Гублера, Моргенталера, Хунцикера. Я уже получил порцию неприятностей и был донельзя зол – мне звонило из политического департамента сановное лицо, которое изъяснялось не иначе как по-французски. Иорданское посольство заявило протест, и Союзный совет сделал запрос, на который я не мог ответить потому, что и сам не понимал поведения своего бывшего подчиненного.

– Садитесь, господин Маттеи, – предложил я.

Официальность моего тона явно огорчила его. Мы сели. Я не курил и закуривать не собирался. Это встревожило его.

– Федеральное правительство заключило с государством Иордания договор, в соответствии с которым предоставило в его распоряжение специалиста по организации полицейского дела, – начал я. – Вы, доктор Маттеи, в свою очередь, заключили с Иорданией соответствующий контракт. Вы не пожелали ехать и тем самым нарушили оба договора. Мы с вами юристы, а посему разъяснения тут излишни.

– Конечно, – подтвердил Маттеи.

– В связи с этим прошу вас возможно скорее отправиться в Иорданию, – заключил я.

– Я не поеду, – ответил Маттеи.

– Почему?

– Убийца Гритли Мозер еще не найден.

– Вы считаете разносчика невиновным?

– Да.

– Но у нас его признание.

– Должно быть, у него сдали нервы. Еще бы: непрерывный допрос, безнадежность, чувство отверженности. Есть тут и моя доля вины, – вполголоса продолжал он. – Разносчик обратился ко мне, а я ему не помог. Я торопился в Иорданию.

Странное создалось положение. Еще накануне в наших разговорах царила полная непринужденность. А сейчас мы сидели друг против друга с официальным, чопорным видом, оба в парадных костюмах.

– Прошу вас, майор, передать мне это дело на доследование, – сказал Маттеи.

– На это я не могу согласиться. Ни под каким видом! Вы больше у нас не работаете, доктор Маттеи.

Маттеи в изумлении воззрился на меня.

– Я уволен?

– Вы поступили на службу к иорданскому правительству и, таким образом, ушли от нас, – спокойно пояснил я. – Договор вы нарушили – это ваше дело. Но, зачислив вас снова, мы тем самым косвенно одобрим ваш поступок. Поймите, это невозможно.

– Вот как. Понимаю, – произнес Маттеи.

– И ничего тут поделать нельзя, – заключил я.

Мы помолчали.

– Когда я по дороге в аэропорт завернул в Мегендорф, я видел там детей.

– И что же?

– За гробом шли дети, много детей.

– Ничего удивительного.

– И на аэродроме тоже были дети, школьники, целыми классами.

– Ну, так что же? – Я удивленно посмотрел на Маттеи.

– А что, если я прав, что, если убийца Гритли жив, тогда, значит, другим детям грозит такая же опасность? – задал мне вопрос Маттеи.

– Разумеется, – спокойно подтвердил я.

– А раз такая угроза существует, обязанность полиции защитить детей, пресечь возможность нового преступления, – с жаром подхватил Маттеи.

– Так вот почему вы не улетели: чтобы защитить детей, – медленно выговорил я.

– Да, потому, – ответил Маттеи.

Я помолчал. Поведение Маттеи стало мне понятнее. Да, согласился я, вполне возможно, что угроза для детей не устранена. В случае, если его, Маттеи, предположение правильно, надо только пожелать, чтобы истинный убийца как-то выдал себя или, на худой конец, в следующий раз оставил такие следы преступления, за которые можно будет уцепиться. Мои слова звучат цинично. Но это не цинизм, а жестокая правда. Власть полиции ограничена – и должна быть ограничена. Хотя на свете возможно решительно все, даже самое невероятное, но исходить надо из вероятия. Мы не можем с полной уверенностью утверждать, что фон Гунтен виновен, впрочем, такой уверенности, у нас почти и не бывает. Мы можем говорить только о вероятии его виновности. Если отбросить домыслы о каких-то неведомых преступниках, единственным, на кого падает подозрение, остается разносчик. Он уже был повинен в преступлении против нравственности, при нем найдены бритвы и шоколад, на одежде у него обнаружена кровь, далее – своими торговыми делами он занимался также в кантонах Швиц и Санкт-Галлен, где были совершены два таких же убийства, и, наконец, он сознался сам и покончил с собой. Здравый человеческий смысл говорит, что убийство совершил фон Гунтен. Конечно, здравый смысл может дать осечку, а мы можем по-человечески заблуждаться. Но такой риск нам часто приходится брать на себя. Убийство Гритли Мозер не единственное преступление, которым мы вынуждены заниматься. Только что оперативная группа выехала в Шлифен. Кроме того, за нынешнюю ночь совершены четыре кражи со взломом. Даже по чисто техническим причинам мы не можем позволить себе роскошь повторной), расследования. Что было возможно, мы сделали. А дети всегда под угрозой. За год происходит свыше двухсот преступлений против нравственности. В одном только нашем кантоне. Надо инструктировать родителей, предостерегать детей, мы все это и делаем, но сплести такую частую полицейскую сеть, чтобы не оставить лазейки для преступлений, это не в наших силах. Преступления совершаются постоянно, и объяснять это следует вовсе не тем, что полицейских мало, а тем, что они вообще есть. В нас не было бы необходимости, не будь преступлений. Вот о чем нам всегда надо помнить. Он, Маттеи, прав, мы должны исполнять свой долг, и первый наш долг – не выходить за положенные нам пределы, иначе мы попросту создадим полицейское государство.

Я замолчал.

С улицы донесся перезвон колоколов.

– Поверьте, я понимаю всю… сложность вашего положения. Вы действительно очутились между двух стульев, – вежливо заметил я, показывая, что разговор окончен.

– Благодарю вас, господин доктор. В первую очередь я займусь делом об убийстве Гритли Мозер. На свой страх и риск.

– Выбросьте вы эту историю из головы, – посоветовал я.

– Ни в коем случае, – возразил он.

Я подавил раздражение.

– Если так, прошу вас больше не докучать нам, – только и сказал я, вставая.

– Как вам будет угодно, – ответил Маттеи.

После чего мы расстались, не подав друг другу руки.

Нелегко было Маттеи, покидая пустое здание полиции, пройти мимо своего бывшего кабинета. Табличку на дверях успели сменить, а Феллер, который околачивался здесь по воскресеньям, явно смутился, встретившись с ним, и промямлил что-то невразумительное. У Маттеи было такое чувство, точно он выходец с того света, а главное, его огорчало, что он не может пользоваться служебной машиной. Ему хотелось, как можно скорее добраться до Мегендорфа, но выполнить это намерение было не так-то легко; при всей близости деревни, путь туда довольно сложный. Надо ехать восьмым трамваем, потом пересесть на автобус. В вагоне оказался Трейлер с женой. Они ехали к ее родителям; он вытаращил на полицейского комиссара глаза, но от вопросов воздержался. Вообще Маттеи встретил кучу знакомых, какого-то преподавателя электротехнического института, какого-то художника. Он очень туманно объяснял, почему не уехал в Иорданию, и всякий раз возникало ощущение неловкости, тем более что его «повышение» и отъезд были торжественно отпразднованы; и опять он почувствовал себя выходцем с того света.

В Мегендорфе только что отзвонили колокола. Крестьяне в воскресной одежде толкались на деревенской площади или кучками направлялись к «Оленю». В воздухе против предыдущих дней посвежело, с запада наплывали тучи. Возле дома «На болотцах» мальчишки уже играли в футбол; ничего не напоминало о том, что на днях неподалеку от деревни произошло убийство. Все было радостно, где-то пели «У колодца близ ворот». Перед большим Крестьянским домом с высоченной кровлей и стенами из брусьев ребятишки играли в прятки; какой-то мальчуган сосчитал до десяти, и все бросились врассыпную. Маттеи остановился посмотреть на их игру.

– Дядя, – послышался шепот позади него.

Он обернулся. Между поленницей дров и садовой оградой стояла девчушка в голубом платьице. Волосы каштановые, глаза карие. Урсула Фельман.

– Что тебе? – спросил комиссар полиции.

– Стань передо мной, чтобы меня не нашли, – прошептала девочка.

Маттеи послушно встал.

– Урсула, – начал он.

– Не говори так громко. А то услышат, что ты с кем-то разговариваешь, – прошептала девочка.

– Урсула, – прошептал теперь и Маттеи, – про великана я не верю.

– Что ты не веришь?

– Что Гритли Мозер встретился великан ростом с гору.

– А он есть на самом деле.

– Ты его видела?

– Нет. Гритли видела. Замолчи скорей.

Рыжеватый веснушчатый парнишка крался из-за дома. Он-то и должен был искать остальных. Постояв перед полицейским комиссаром, он так же крадучись огибал теперь дом с другой стороны.

Девочка тихонько хихикнула.

– Не заметил меня.

– Гритли рассказывала тебе сказки, – шептал Маттеи.

– Неправда, великан каждую неделю ждал Гритли и дарил ей ежиков, – отвечала девочка.

– Где он ждал?

– В Малиновкиной ложбинке. Гритли даже нарисовала его. А ты говоришь, его нет! И ежиков нарисовала.

Маттеи был ошеломлен.

– Нарисовала великана?

– Рисунок висит в классе, – сказала девочка. – Отойди-ка. – И, не дожидаясь, она прошмыгнула между поленницей и Маттеи, подскочила к дому и с торжествующим видом стукнула о дверной косяк, опередив мальчугана, со всех ног бежавшего из-за дома.

То, что я узнал в понедельник утром, было непонятно и тревожно. Прежде всего позвонил председатель мегендорфской общины и пожаловался, что Маттеи проник в школу и похитил рисунок убитой Гритли Мозер; он требует, чтобы кантональная полиция перестала рыскать по деревне и дала им отдохнуть после таких страхов; в заключение он довольно нелюбезно предупредил меня, что натравит на Маттеи цепную собаку, если тот еще раз посмеет сунуться в его деревню. Вслед за тем с жалобой на Маттеи явился Хенци: между ними произошло бурное объяснение и, что неприятнее всего, – в «Кроненхалле». Его прежний начальник был при этом явно на взводе, единым духом выпил целый литр Reserve du Patron[3]3
  Хозяйские погреба (фр.).


[Закрыть], вслед за тем потребовал коньяка и обвинил Хенци в том, что он угробил невиновного; его супруга, урожденная Хоттингер, была до крайности шокирована. Но на этом дело не кончилось. После утреннего рапорта Феллер сообщил мне – и как на грех со слов шпика из городской полиции, – будто Маттеи шляется по барам и живет теперь в гостинице «Рекс». Из другого источника доложили, что Маттеи начал еще и курить «Парижские». Человека словно подменили, словно он внезапно переродился. Боясь, как бы после такого нервного возбуждения не произошло срыва, я позвонил к психиатру, которого мы неоднократно приглашали на экспертизу.

Каково же было мое удивление, когда врач сообщил мне, что Маттеи просил принять его в тот же день к вечеру. Я поспешил рассказать врачу о случившемся.

После этого я написал в иорданское посольство, что Маттеи заболел и просит дать ему отпуск, а через два месяца он не преминет прибыть в Амман.

Частная психиатрическая лечебница находилась довольно далеко от города, близ деревни Ретен. Маттеи поехал поездом и затем порядочный кусок прошел пешком. У него не хватило терпения дожидаться почтовой машины, которая очень скоро обогнала его, и он с досадой посмотрел ей вслед. Он проходил через крестьянские поселки. У обочины играли ребятишки, в поле работали крестьяне. Небо было серебристо-серое, затянутое тучами. Снова похолодало, температура понизилась, но, к счастью, до нуля не дошла. Маттеи шагал вдоль гряды холмов, а сейчас же за Ретеном свернул на дорогу, ведущую по косогору к больнице. Прежде всего ему бросилось в глаза мрачное желтое строение с высокой дымовой трубой, скорее похожее на заводской цех. Однако дальше картина стала приветливее. Правда, главное здание заслоняли буки и тополя, но среди них Маттеи заметил и кедры, и даже гигантскую веллингтонию. Он вошел в парк, дорога разветвлялась. Маттеи свернул в ту сторону, куда указывала табличка с надписью «Дирекция». Сквозь деревья и кустарник поблескивал пруд, а может, это была полоска тумана. Тишина стояла мертвая. Маттеи слышал только хруст собственных шагов по гравию дорожки. Немного дальше он услышал, как шуршат грабли. На дороге работал молодой парень. Движения его были медленны и методичны. Маттеи остановился в нерешительности. Он не знал, куда повернуть теперь, а другой таблички не было.

– Вы не скажете, где помещается дирекция? – обратился он к молодому человеку.

Тот не ответил ни слова. Он по-прежнему невозмутимо и методично, как автомат, возил граблями по дороге, словно никто с ним не заговаривал, словно никого здесь и не было. Лицо у него ничего не выражало, а так как работа явно не соответствовала его незаурядной физической силе, комиссару стало не по себе. Ему показалось, что парень может ни с того ни с сего замахнуться граблями. Чувствуя, что настаивать небезопасно, он нерешительно двинулся дальше и вошел в какой-то двор. За первым двором был второй, побольше. По обе стороны, как в монастыре, тянулись крытые галереи, но замыкало двор здание, напоминающее загородную виллу. Здесь тоже не было ни души, только откуда-то доносился жалобный голос, тонкий и умоляющий; он все время, без устали, без перерыва, повторял одно и то же слово.