Текст книги "Убийства — мой бизнес"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

Соавторы: Раймонд Чэндлер,Фридрих Дюрренматт,Бретт Холлидей
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

– В это трудно поверить…

– Именно! Настоящие оргии устраивал!

– В отсутствие мадам Арсизак?

– Скажете тоже! Да они два сапога пара!

Ветеринар притих, смирившись с тем, что жена окончательно заняла его место в борьбе и теперь одна бесстрашно рвалась в атаку.

– А мне почти все, к кому я ни обращался, расхваливали мадам Арсизак, отмечая ее красоту, обаяние и готовность пойти на любые жертвы ради несчастных.

Эта наивность полицейского привела мадам Тиллу просто в восторг:

– Что касается ее красоты, то не мне об этом судить. Я не мужчина, но знаю, что найдется немало охотников до женщин подобного вызывающе-вульгарного типа. Ну, а в отношении остального – это все выдумки тех, кому очень хотелось запудрить вам мозги. Интриганка – вот кем была ваша мадам Арсизак, которая пыталась подпрыгнуть выше своей задницы!

– Клеманс!

– Извини меня, Этьен, но если откровенно, то одна мысль об этой дочке бедных аркашонских бакалейщиков, пытавшейся нас убедить, что ее сделали из ляжки Юпитера, меня просто бесит. И то, что произошло, не могло не произойти в этом развращенном мире! Не исключено, что как раз в одну из оргий ее и убили.

Итак, мадам Тиллу звалась Клеманс[5]5
  Милосердие, великодушие (фр).


[Закрыть]…

* * *

Выйдя от четы Тиллу – этого сгустка злобы и зависти, – Гремилли вдохнул полной грудью, испытывая острую необходимость в свежем воздухе. За все время своего пребывания в Перигё он впервые ощутил столь сильное чувство отвращения. Единственным противоядием против почти физического отравления могла быть только медленная прогулка, которую комиссар решил использовать с толком, направившись в сторону старого города, на улицу Сажес, к дому Альберта Суже, фармацевта-гомеопата и помощника Тиллу. Полицейский надеялся встретить на сей раз личность более симпатичную, чем ветеринар.

На бульваре Монтеня Гремилли столкнулся нос к носу с прокурором.

– Преследование продолжается, месье комиссар?

– А чем, вы полагаете, я должен заниматься?

– Моим арестом, например.

– Вы действительно так считаете?

– Это вызвало бы такой глубокий вздох облегчения у моих… друзей.

– Почему вы так решили?

– Вы бы отомстили за их «святую».

– Месье прокурор, скажите, вы любили жену?

– Сказать, что не любил, – это все равно, что ничего не сказать: я ее ненавидел.

– До такой степени, чтобы пойти на убийство?

– Если бы у меня хватило на это храбрости, то – вне всякого сомнения.

– Да, но иную работу можно и другому доверить, в цене бы только столковаться.

– Вы думаете? А если нарвешься на какого-нибудь неугомонного шантажиста?

– Возможно.

– Скажите откровенно, месье комиссар, неужели вы можете представить меня просящим кого-то: «Дружище, сделайте одолжение, ухлопайте мою жену»? До свидания, месье комиссар. Но знайте: несмотря на почти всеобщее подозрение в мой адрес, я продолжаю надеяться.

– На что?

– На вас. До скорого!

Прокурор направился в сторону дворца правосудия, оставив Гремилли в задумчивости. Полицейский чувствовал, что ему не удается до конца понять Арсизака. За внешней веселой беззаботностью угадывался никогда не дремлющий ум, способный ненавязчиво вам дать понять то, что считает необходимым. Любит все усложнять, но в то же время уж слишком проворен. И признался в своей ненависти к жене исключительно с целью показать, что не убивал ее ни сам, ни посредством кого-то. Гремилли признался себе, что ему не часто приходилось сталкиваться со столь серьезным противником, каким оказался Арсизак. Настроение его улучшилось.

В отличие от Тиллу, сорокапятилетний фармацевт-гомеопат был весьма элегантным блондином. Жена его также была светловолосой, и ее можно было бы назвать миловидной, если бы не рыхлая кожа лица и мутно-близорукий взгляд. Она сразу же показалась Гремилли занудой и плаксой, которая постоянно на что-то жалуется. Именно она и открыла полицейскому дверь.

– Что месье угодно?

– Поговорить с месье Суже, если можно.

– Вы… по личному делу к нему?

– По самому что ни на есть личному.

Она недоверчиво посмотрела на Гремилли и обратилась через плечо:

– Альберт, ты не подойдешь на минуту?

Фармацевт, занятый раскладыванием пакетов, заполненных различными лекарственными травами, оторвался от своего дела.

– Что там еще?

– Какой-то месье хочет с тобой поговорить.

– О чем?

– Я не осмелилась у него спросить об этом.

Решив покончить с этой смехотворной сценой, полицейский назвал свою фамилию и род занятий, что, впрочем, не вызвало у них никакого волнения, если сравнивать с реакцией супругов Тиллу. Суже лишь спокойно попросил Гремилли пройти с ним за стойку, оставляя магазин жене.

– Чем могу быть полезен, месье комиссар?

– Я занимаюсь расследованием обстоятельств убийства мадам Арсизак.

От Гремилли не ускользнуло еле уловимое беспокойство, мелькнувшее в глазах Суже. Что бы это еще значило?

– Я, право, не знаю, чем…

Полицейский не дал ему закончить:

– Мне хотелось бы услышать ваше мнение о прокуроре Арсизаке, и не буду скрывать, что месье Тиллу, от которого я сейчас иду, высказался в отношении него довольно-таки резко.

Фармацевт улыбнулся:

– Этьена я знаю давно. Это славный малый, но без царя в голове. Бывший военный, он понравился нам своей прямотой и непреклонной верой в великие принципы демократии. Что до его философской проницательности, то тут мы от него многого не ждем. Если он и сказал что-то резкое в адрес Арсизака, то это потому, что прокурор как представитель ненавистного Тиллу класса олицетворяет в его глазах все пороки своей среды, от имени которой он выступает. Для Этьена существует лишь черное и белое без каких бы то ни было оттенков.

– Вы знаете, мадам Тиллу мне показалась еще более агрессивной.

– Ах, эта! Она вбила себе в голову, что ее муж должен быть среди первых лиц города, и постоянно страдает от избытка зависти. Она убеждена, что любое важное место – будь это мэрия или генеральный совет – должно по праву принадлежать ее супругу.

– Именно это впечатление я и вынес из их дома. А что вы сами, месье Суже, думаете об Арсизаке?

– Да что тут говорить – он не хуже и не лучше многих из нас. Одни его не любят, потому что, имея жену-красавицу, он обманывал ее (думаю, нет надобности что-либо рассказывать вам об этом, не так ли?), другие не могут ему простить его головокружительной карьеры. Ну и, наконец, граждане самых строгих правил, которые упрекают его в том, что он не ходит важным гусем, а любит пожить в свое удовольствие.

– То есть, если судить по вашим словам, личность скорее симпатичная, чем отталкивающая?

– Вне всякого сомнения.

– А его жена?

– Бедняжка… Какая ужасная судьба! Кто бы мог даже на секунду предположить, что красавица Элен Арсизак закончит свои дни подобным образом!

– Вы ее знали?

– Как и все.

– У вас никогда не было причины ее в чем-нибудь упрекнуть?

– Мы принадлежали к разным кругам. Кроме того, политические взгляды, которые я защищаю, не позволили бы мне войти в особняк на бульваре Везон, даже если бы у кого-то вдруг и появилось желание меня туда пригласить.

– А какой вы видели мадам Арсизак?

– Это была женщина, которой, наверняка, пришлось изрядно побороться, чтобы быть принятой в обществе, в которое она попала по воле судьбы. Вам, вероятно, уже доложили о ее происхождении? Я думаю, можно только восхищаться, с какой легкостью ей удалось преодолеть все препятствия, расставленные на ее пути. Даже самых злых она обезоруживала своим милосердным отношением к несчастным. Даже маленькая чья-то боль не могла ее оставить безразличной. Вот почему Перигё оплакивает Элен Арсизак.

– И вы в том числе?

– Разумеется.

– А вас не смутит, если я скажу, что мне приходилось слышать нечто совершенно противоположное?

– Нет. Всегда найдутся мелкие людишки. А потом, зависть… Кроме того, есть и такие, для кого выразить восхищение значит показать свою слабость. Для них гораздо проще оклеветать своего ближнего. Люди злы, месье комиссар.

– Как вы догадываетесь, не мне утверждать обратное.

* * *

Возвращаясь в новый город, Гремилли приходил к мнению, что жить в маленьком провинциальном городке не так сладко, как это казалось раньше. Он испытывал ощущение, будто бродил по аллеям огромного сада-лабиринта, и, как бы он ни был уверен, что вот эта дорога, наконец, приведет его к выходу, каждый раз оказывалось, что он крутился вокруг одного и того же места. Портрет Элен Арсизак, составленный Гремилли со слов опрошенных, напоминал ему неоновые рекламные щиты на фасадах больших магазинов, где изображение исчезало в темноте ночи, чтобы спустя некоторое время возникнуть вновь в свете тысячи огней. И полицейский терялся, не зная, какое из этих лиц – темное или светлое – принадлежало убитой.

Где искать того художника, который смог бы нарисовать портрет Элен Арсизак? Кем была она – обманутой женой, пытавшейся уйти от своего горя, полностью жертвуя собой ради облегчения участи обездоленных, или мерзавкой, не сумевшей скрыть свою сущность от некоторых проницательных взглядов? Кто прав – мадам Тиллу или Альберт Суже? Эта неопределенность, из которой полицейский никак не мог выбраться, приводила его в отчаяние. Нет ничего более угнетающего, чем продвигаться на ощупь в поисках неизвестно чего. С каким удовольствием он променял бы сейчас это дело на десяток простых деревенских преступлений, чьи мотивы лежат на поверхности и с которыми, порой, прекрасно справляются сами жандармы. Там, в деревне, и в голову никому не придет прибегать к каким-то ухищрениям. Ты стащил у меня деньги, увел жену или оттяпал кусок моего поля, так и получи по сопатке, а ежели я, случись, и перегну палку, то не обессудь, сам понимаешь, за все надо отвечать, а не хныкать. Если перед тобой стоит Мария, то можешь не сомневаться, что это Мария, и Пьер там всегда похож на Пьера. И суетиться не надо, сиди себе спокойно и жди, когда тебе и те, и другие сами все расскажут. А здесь из двух согласившихся с тобой поговорить один, как минимум, врет, а ты мучайся, гадая, кто именно. Вот взять хотя бы этих двух последних: друзья, борются, что называется, бок о бок за милую их сердцу идею, а просишь их рассказать об одном и том же человеке, и выходит у них настолько несхоже, что поневоле начинаешь сомневаться, не о разных ли людях они говорят. А потом, что значит это замешательство Суже после того, как он узнал о цели визита к нему Гремилли? Еще одна полуправда? А этому-то что скрывать? Комиссару вдруг захотелось собрать всех опрошенных вместе и крикнуть им: «Я знаю, что вы дали мне показания в урезанном виде. Но почему? С какой целью? Что вы пытаетесь скрыть от меня?» Увы, он понимал, что они лишь посмеются ему в лицо и будут утверждать, что им неясно, чего от них хотят. Они будут просто издеваться над ним, что, впрочем, некоторые уже и так делают. С грустью вспоминая свой тихий бордоский кабинет, полицейский миновал улицу Лиможан, выходящую на бульвар Турни, собрался было идти дальше, но неожиданно остановился, услышав, как кто-то сказал тихо:

– Месье комиссар…

Гремилли обернулся и не сразу узнал эту неброскую, бесцветную женщину.

– Что случилось, мадам Суже?

– Мне необходимо с вами поговорить.

Видя, что она чем-то сильно взволнована, он предложил:

– Что мы с вами остановились посреди улицы, давайте зайдем куда-нибудь и что-нибудь выпьем, а?

– Да, пожалуйста.

Они зашли в первое попавшееся кафе. В этот час зал был почти полон, но, к их счастью, один из столиков освободился, и Гремилли, не колеблясь, завладел им, заставив своим суровым взглядом ретироваться парочку.

– Садитесь, мадам. Что вам заказать?

– Я не знаю. Что-нибудь.

– Фруктовый сок?

– Да-да, фруктовый сок.

Он заказал фруктовый сок и белый чинзано. Когда все было на столе, комиссар подался вперед:

– Итак, мадам?

– Я только что слышала ваш разговор с мужем…

«Решительно, – подумал Гремилли, – у жен моих свидетелей вошло в привычку стоять и подслушивать под дверью».

– Действительно?

– Мне хотелось знать, что он скажет, понимаете?

– А? Очень хорошо понимаю.

– Он обманул вас, месье комиссар.

– Ваш муж?

– Да.

– В чем обманул?

– В отношении Элен Арсизак.

– А поконкретнее нельзя?

– Он вовсе не думает о ней так, как сказал вам. Это недобрая была женщина, причинявшая людям только зло.

– Как вы думаете, мадам, почему он скрыл от меня свое истинное отношение к Элен Арсизак? К чему эта ложь?

– Потому что он боится…

– Боится?

– …Что вы можете узнать о том, что она была его любовницей.

Новость буквально ошарашила Гремилли, которому понадобилось немало усилий, чтобы скрыть свое крайнее удивление.

– Вы в этом уверены?

Она пожала плечами.

– Вы прекрасно понимаете, что мне не доставляет ни малейшего удовольствия сообщать подобное.

– Допустим. А вашему мужу известно, что вы в курсе его похождений?

– Да. Впрочем, с этим покончено еще несколько месяцев назад.

– А вы откуда, простите, это знаете?

– Он во всем мне признался.

– Надо же! А я и не думал, что у ветреных мужей принято делиться с женами своими маленькими тайнами!

– Альберт чувствовал себя загнанным в мышеловку.

– Это как?

– Он хотел с ней порвать. Вы понимаете, месье комиссар, вначале эта связь льстила ему… Ну как же! Самая красивая женщина Перигё, да к тому же жена его политического противника. Это ему вскружило голову. Месье комиссар, я хоть не красавица, но, оказывается, мой муж любит меня и не захотел расставаться со мной из-за какого-то увлечения. Когда он дал понять этой мерзавке, что между ними все кончено, она начала его шантажировать.

– Каким образом?

– Угрожала Альберту, что, если он ее бросит, она придет ко мне и расскажет все, что между ними было. В конце концов, однажды вечером муж покаялся передо мной. С этого момента Элен Арсизак была бессильна что-либо сделать, чтобы разлучить нас. Я ей написала письмо.

– Она ответила?

– Нет. А что она могла мне ответить? Месье комиссар, вы не расскажете Альберту, если еще раз с ним встретитесь, о том, что сейчас от меня услышали?

– Даю слово, при условии, разумеется, если я не буду вынужден это сделать в интересах следствия, хотя, как мне кажется, в этом не будет необходимости.

– Спасибо.

Гремилли заказал еще себе чинзано и фруктовый сок для мадам Суже, которая заметно повеселела. Полицейскому необходимо было какое-то время, чтобы подумать. Не каждая станет открыто объявлять, что обманута. Мадам Суже говорила правду. С этой минуты образ мадам Арсизак начинал приобретать реальные очертания – образ, который, наверняка, окажется горькой пилюлей для судебного следователя.

– Мадам, я прошу прощения, но не все в вашем рассказе мне понятно…

– Что именно?

– Каким образом мадам Арсизак и ваш муж могли встретиться?

– В этом я сама виновата.

– Как так?

– Я с ней познакомилась на организованной ею благотворительной распродаже товаров, выручка от которой должна была пойти на благоустройство детских яслей. Она была очень мила со мной, говорила, что торговля лекарственными травами – древняя и благородная профессия, ну и так далее, в общем, все, что в таких случаях обычно говорят. Я представила ей Альберта, и, когда он отправился в буфет, чтобы купить там что-нибудь для нас, она пошутила насчет того, что, мол, с таким симпатичным парнем ухо надо держать востро. Я, наивная, подумала, что она действительно шутит, и стала ее уверять, что здесь мне бояться нечего, так как мой муж ко мне очень привязан, и что наш союз никогда подобным не омрачался.

– А потом?

– А потом я поняла, что мои признания подзадорили ее. На следующий день она пришла в магазин и описала в мельчайших подробностях Альберту все свои так называемые болезни. Я этому не придала никакого значения. Как и все, я относилась к ней как к человеку в высшей степени замечательному и свято верила во все, что слышала о ней, то есть в ее благодетельность и доброту. А спустя некоторое время Альберт вдруг зачастил после обеда на заседания своего политбюро. А на самом деле он ходил к ней. Естественно, я об этом узнала гораздо позже.

– Не трудно догадаться, что вы ее возненавидели?

– Сильнее возненавидеть нельзя было.

– Даже до такой степени, чтобы убить?

– Конечно, если бы Альберт не бросил ее.

* * *

На сей раз Гремилли возвращался в гостиницу, насвистывая. Похоже, в этой затяжной игре в прятки, где он гонялся за тенью покойницы, ему удалось заработать важное очко. Маска, которая так надежно скрывала лицо мадам Арсизак, дала первую трещину. Признания мадам Суже подтверждали историю с телефонным звонком, невольным свидетелем которого стала Жанна. Муж, супруга любовника, еще, возможно, Агата и Жозеф Роделль… Да уж, немало народу, мечтавшего избавить Перигё от этой «святой».

В ресторане гостиницы «Домино» комиссар галантно ответил на приветствие пожилого месье, которого он уже видел накануне. Он заканчивал обедать, когда метрдотель принес ему визитную карточку на имя Блэза Жюнкала, бывшего председателя суда высшей инстанции Перигё, который приглашал Гремилли на чашечку кофе. Гремилли был в таком прекрасном расположении духа, что с удовольствием принял приглашение. После того как они представились друг другу, старый магистрат сказал:

– Месье комиссар, я внимательно наблюдаю за вами с момента вашего приезда в эту гостиницу, где я часто бываю. Я не ошибусь, если предположу, что вам удалось что-то нащупать?

– Вы правы.

– Мой преемник и друг Ампо поведал мне, насколько деликатна ваша миссия вследствие того, что среда, в которой вам приходится работать, пытается запутать все следы ведущие к убийце. Вы приехали из Бордо, то есть, можно сказать, из столицы. А здесь все – по-другому.

– Я пришел к убеждению – и это, признаюсь, меня удручает, – что те, с кем мне пришлось столкнуться, мне не лгут в полном смысле этого слова, но говорят не всю правду.

– А это потому, что вы для них, включая дворец правосудия, не кто иной, как человек, которого им навязали. Они прекрасно понимают, что необходимо пролить свет на эту историю и что убийца мадам Арсизак должен получить свое, и они все жаждут его наказания, однако кастовая солидарность оказывается сильнее их. Никто не желает взять не себя ответственность и навести Вас на след преступника.

– Мне от этого не легче.

– Разумеется, но вы мне не кажетесь человеком, которого это может обескуражить.

– Я упрямый.

– Это немаловажно в вашем деле, и я не сомневаюсь, что Вы добьетесь успеха.

* * *

В эту ночь Гремилли снилось нечто странное: он шел навстречу людскому потоку, в котором каждый имел два лица, как у двуликого Януса.

Глава IV

На следующее утро Гремилли вышел из номера в веселом расположении духа. Он хорошо выспался и встал только в девять часов, что позволял себе крайне редко. Вешая ключ внизу, полицейский увидел в своей ячейке письмо, невесомость которого говорила о качестве находящейся внутри бумаги и от которого исходил еле уловимый аромат духов. В месте, предназначенном для адреса, он прочел: «Гостиница «Домино». Месье комиссару Гремилли». Письмо было доставлено, наверняка, рано утром и скорее всего, служанкой. Заинтригованный, комиссар вскрыл конверт. На гербовой бумаге было написано: «Мадам Э. де Новаселль желает переговорить с месье комиссаром по вопросу чрезвычайно важному и непосредственно касающемуся проводимого им расследования и будет ему признательна, если он окажет ей честь своим визитом в десять часов на улице Карно, 128». Далее следовали общепринятые в таких ситуациях слова, заверяющие его в глубоком и искреннем к нему уважении.

Покончив с завтраком, Гремилли осведомился у метрдотеля о личности его корреспондента.

– Мадам де Новаселль является представительницей древнего дворянского перигёзского рода, месье комиссар. Очень богата и значительную часть своих доходов тратит на благотворительную деятельность. Возглавляет учрежденный ею комитет «Женщина спасет Женщину». Кавалер ордена Почетного легиона. Прекрасная дама и пользуется огромным влиянием в нашем городе. Одна рекомендация мадам де Новаселль стоит всех аттестатов и даже дипломов, если месье понимает, что я хочу сказать.

– Понимаю. Короче, эта как раз та дама, с которой лучше водить дружбу?

– Во всяком случае, не ссориться.

Было где-то без двадцати десять, когда Гремилли вышел из гостиницы и отправился в гости к мадам де Новаселль.

Улица Карно была удивительно тихим местом. Перед некоторыми домами были разбиты сады, где росли пальмы. На звонок Гремилли вышла подчеркнуто учтивая служанка, которая провела его в огромную залу с интерьером, выдержанным в строгом классическом стиле, с колоннами из зеленого мрамора и бюстами, пристально следящими своими невидящими глазами за каждым движением полицейского.

– Я – комиссар Гремилли.

– Прекрасно, месье комиссар. Мадам ждет вас. Следуйте, пожалуйста, за мной.

Служанка открыла расположенную справа, в глубине залы, дверь и, войдя первой, объявила:

– Месье комиссар Гремилли! – после чего отступила назад, давая возможность гостю пройти в салон, очутившись в котором Гремилли вдруг перенесся в свое детство и в считанные секунды вновь пережил те же чувства, что и много лет назад, когда во главе делегации девочек и мальчиков он пришел в дом банкира, чтобы поблагодарить его жену за подарки, сделанные ею школе к Рождеству. Увидев шедшую ему навстречу сильную, хоть и опирающуюся на палку, женщину, он подумал, что произнесет сейчас, как когда-то, выученную наизусть приветственную речь.

– Милости просим, месье комиссар. Я признательна за то, что вы так скоро откликнулись на мое приглашение.

Гремилли молча поклонился, в то время как хозяйка продолжала:

– Позвольте представить мадам де Сен-Блен – мою правую руку и человека, без которого я бы просто пропала.

Полицейский снова поклонился, на сей раз в сторону крошечной и худосочной дамы, которая, казалось, утонула в кресле и которую он вначале не приметил. Мадам де Сен-Блен заверила комиссара, что счастлива его видеть.

Пока Гремилли устраивался в предложенном ему мадам де Новаселль кресле, он постепенно освобождался от чувства скованности, которое вызывала в нем эта величественная обстановка.

Внушительных размеров салон был обставлен настолько роскошно, что он ощущал себя в музее. Висящие на стенах портреты предков демонстрировали богатство былых туалетов и надменность.

– Что-нибудь выпьете, месье комиссар?

– Если позволите, мадам, я воздержусь.

– Как вам будет угодно. Месье комиссар, я не буду ходить вокруг да около. Вы меня не знаете, но в Перигё за мной закрепилась репутация человека, который не привык мелочиться, что некоторыми воспринимается как дерзость, чего я не отрицаю, и если это так, то она перешла мне в наследство от моего прапрадеда Хюберта де Новаселль, погибшего в бою с пруссаками под Монмираем. Месье комиссар, для мадам Сен-Блен и для меня Элен Арсизак была самой дорогой подругой. Ее смерть нанесла нам удар, от которого мы долго еще не сможем оправиться. Не так ли, Одилия?

– Боюсь, что мы вообще никогда не сможем прийти в себя, Элизабет.

– Нам известно, месье комиссар, что вы делаете все, чтобы вывести на чистую воду это ничтожество, решившее избавиться от мешавшей ему жены.

Гремилли осмелился перебить свою собеседницу:

– Прошу великодушно извинить, мадам, но у меня такое впечатление, что убийца вам известен.

– В равной степени, как и вам, месье комиссар!

– Уверяю, что пока…

Теперь наступила очередь мадам де Новаселль перебить гостя:

– Полноте! К чему делать вид, будто не знаете, что Арсизак стал невменяемым после того, как понял, что не получит развода и не сможет жениться на этой потаскушке!

– Поверьте мне, мадам, что если даже месье Арсизак и находится сейчас в трудном для него положении, то это еще не значит, что против него может быть выдвинуто официальное обвинение.

– Человек коварен! Впрочем, коварство – основная черта всех выскочек, а иначе как бы они выходили в люди? Как бы там ни было, мы не потерпим, чтобы, желая явно или нет защитить мужа, пачкали честное имя жены.

– Мне кажется, я не совсем вас понимаю.

– Хорошо, я расставлю все точки над «i». Нам стало известно от мадам Бесси, что во время следствия вам пришлось иметь дело с людьми без стыда и совести, которые осмелились, преследуя какие-то свои грязные цели, о которых мы и слышать не хотим, не так ли, Одилия?

– Конечно, Элизабет.

– …распространять различного рода мерзости о нашей бедной и дорогой подруге, которую постигла такая ужасная участь. Вы с нами согласны, месье комиссар?

– Несмотря на все мое удивление, с которым я констатирую вашу осведомленность о конфиденциальных сообщениях, сделанных мною в беседе с судебным следователем…

– Пусть вас это не шокирует, месье комиссар. Мое положение в Перигё требует, чтобы я была в курсе всего, что здесь происходит. Вы тоже так считаете, Одилия?

– Вне всякого сомнения, Элизабет.

– Я должен признаться вам, что некоторые из опрошенных мною лиц дали мне понять, что воспринимали мадам Арсизак несколько иначе, чем это было принято.

– Скандал! Настоящий скандал!

– Мне намекнули, что мадам Арсизак была далеко не тем нежным ангелом, за которого ее принимали некоторые, и что она, если понадобится, могла проявить безграничную злость вплоть до садистских выходок.

– О! Вы слышите, Одилия?

– Слышу, Элизабет, и во мне все переворачивается!

– Еще бы! Все, что вы от них услышали, месье комиссар, – не что иное, как сплошная гнусность! Верьте мне на слово!

– Но ради чего этим мужчинам и женщинам обижаться на мадам Арсизак до такой степени, чтобы распространять о ней различные небылицы, оскорбляющие ее память? К тому же, я слышал кое-что и похуже…

– Похуже? – хором простонали обе женщины.

– У мадам Арсизак был любовник.

Мадам де Новаселль издала звук, похожий на рычание, схватилась рукой за горло и, закатив глаза, прохрипела:

– Одилия… быстро… мой аркебюз!..

Мадам де Сен-Блен засуетилась. Наконец, ей удалось плеснуть спиртного в стакан, который она поднесла к губам подруги и принялась ее поить, поддерживая ей голову. Опорожнив стакан, мадам де Новаселль смачно выдохнула и после того, как дыхание ее восстановилось, сказала:

– Месье комиссар, вы чуть меня не убили. Я за всю свою жизнь ничего подобного не слышала! Бедная малышка Элен… настолько чиста… целомудренна… стыдлива, даже излишне, так что я ее, моего дорогого ангелочка, порою просто вгоняла в краску вольностью своих речей, достойных дочери, внучки и правнучки гусар. Месье комиссар, кто осмелился вам сказать такую гадость?

– Супруга любовника.

Какое-то мгновение мадам де Новаселль сидела с открытым ртом, не в силах произнести ни слова, в то время как из груди Одилии де Сен-Блен вырывались полные негодования звуки, похожие на цыплячий писк.

– Я не ослышалась, месье комиссар? – спросила побагровевшая мадам де Новаселль.

– Не думаю, мадам.

– Эта женщина – чудовище! Сумасшедшая! Выдумщица! Оскорблять память несчастной, жизнь которой с таким распутным мужем была настоящей голгофой… Как только язык поворачивается! Бедняжка надеялась, что, глядя на тот пристойный образ жизни, который она вела, он наконец одумается и вернется к ней. Мы-то хорошо знали, как она страдала, потеряв сердце Арсизака, не правда ли, Одилия?

– О, да, Элизабет!

– И вы пришли мне рассказать, что у этой преданной жены был любовник! Я не верю вам, месье комиссар! Вас просто обманули!

– С какой целью?

– Мне это неизвестно! Возможно, без всякой цели, а лишь потому, что люди низменны по самой своей природе и в общей своей массе отвратительны.

– Мадам, я разве говорил о человеке из «общей массы», как вы изволили выразиться?

– Вам никогда не удастся меня убедить, что человек, способный на агрессивные выпады против мертвой, может быть порядочным! Мы на такую низость не способны! Мы еще не забыли, что такое честь, не так ли, Одилия?

– Еще не забыли, Элизабет. О, месье комиссар, если бы вы видели, как мадам Арсизак буквально млела над малышами в моих яслях, вы бы сами не позволили, чтобы кто-то говорил о ней худо.

– Признаться, я не вижу связи…

Мадам де Новаселль пришла на помощь своей подруге:

– Мадам де Сен-Блен хочет сказать, месье комиссар, что высоконравственный человек остается им везде. Элен была чиста и пряма, как сталь клинка.

Она поднялась, опираясь на палку, и произнесла торжественным тоном:

– Я, Элизабет де Новаселль, кавалер ордена Почетного легиона, перед лицом своих предков клянусь вам честью, месье комиссар, что вас обманули и над вами посмеялись те, кто не побоялся божьей кары, совершая это истинное святотатство. Всего доброго, месье комиссар.

Гремилли был сыт по горло этим состязанием в красноречии вокруг покойницы. Казалось, что он уже добрался до площадки, на которой можно было перевести дух перед дальнейшим восхождением к истине, так нет же, оказывается, он сбился с пути, наивно доверившись россказням злых шутников. Пора с этим кончать.

Вернувшись в гостиницу, он отыскал в справочнике номер телефона Суже и снял трубку.

– Алло, месье Суже?

– Он самый.

– Это комиссар Гремилли. Буду признателен, если вы немедленно прибудете ко мне в гостиницу «Домино».

– Но я не могу…

– Я сказал – немедленно, месье Суже, в противном случае я вызову вас в полицейский участок.

Комиссар бросил трубку, не дожидаясь ответа. Теперь они все узнают, как морочить голову комиссару регионального управления криминальной полиции!

Гремилли попросил, чтобы ему срочно привели в порядок его номер, где он решил устроить конфиденциальную встречу тому, кого он ждал и кто не станет мешкать с приходом. Горничные поработали на славу, и за несколько мгновений до появления гомеопата ему было доложено, что комната готова.

– Месье комиссар, я не понимаю, зачем…

– Пусть это вас не тревожит, сейчас все поймете. Пройдите!

Едва дверь за ними закрылась, Гремилли приступил к делу:

– Вам что, месье Суже, неизвестно, что лгать полиции, расследующей криминальное преступление, крайне неосторожно и даже опасно?

– Я… я не понимаю, что этим…

– Что этим я хочу сказать? А хочу я сказать, что вы просто меня обманули в отношении мадам Арсизак, любовником который вы являлись.

– Я?

– Вы.

– Кто смог… кто осмелился распространять обо мне подобную ложь?

– Человек, который вас хорошо знает.

– И кто же этот человек?

– Ваша жена. Вы можете сесть.

Гомеопат с растерянным видом опустился на стул.

– Ну что, месье Суже, будем признаваться?

– Но… это неправда.

– Значит, мадам Суже говорит неправду?

– Не совсем… Она имеет склонность несколько преувеличивать… Она может вообразить себе бог знает что и сама потом в это верит. Она ревнует меня ко всем приближающимся ко мне женщинам. А поскольку наша клиентура состоит, в основном, из женщин…

Гремилли посмотрел на него с грустью.

– Некрасиво так поступать, месье Суже. Напрасно вы черните женщину, которая страдает от вашей неверности и которая, несмотря на это, вас любит.