Текст книги "Любовь и расчет"
Автор книги: Сесилия Грант
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Сесилия Грант
Любовь и расчет
Глава 1
Лондон
Февраль 1817 года
Неуверенность, практически всегда присутствующая, тем не менее, неизменно изобретала новые, неожиданные личины, под какими явиться.
– Я бы хотела взять первый том «Защиты прав женщин». – Голос ее сестры доносился до каждого угла публичной библиотеки, заставляя вибрировать оконное стекло алькова, в котором пристроилась Кейт. – В настоящий момент я занята собственным исследованием, которое будет основываться на выводах мисс Уолстонкрафт. Там, где она ограничивается теорией и широким социальным предписанием, я обращаюсь непосредственно к каждой своей современнице, вооружая ее практическими методами, с помощью которых она может отстаивать свои права.
Кейт затаила дыхание. Не станет же она разглагольствовать в этих стенах еще и о телесной эмансипации? Наверняка даже у Виолы хватит здравомыслия, чтобы не заходить так далеко.
– В частности, я продвигаю идею, что женщина никогда не достигнет подлинной эмансипации, пока мы не обретем абсолютную власть над собой как в рамках брака, так и вне его.
Полный молодой человек, сидевший за длинным столом вблизи алькова Кейт, вскинул голову, оторвавшись от книги. То же сделала и женщина в годах на противоположной стороне комнаты. Не приходилось сомневаться, что аналогичным образом поступили все мирно читающие посетители данного заведения. Голос Ви с четкими согласными и правильно распределенным дыханием не мог не привлекать внимания. Таким голосом и должна была обладать внучка графа.
Или дочь актрисы.
Стол молодого человека был завален книгами, брошенными предыдущими читателями, которые, полистав их, не удосужились вернуть библиотекарю. Схватив первую попавшуюся, Кейт склонилась над раскрытой наобум страницей, чтобы ни с кем не встречаться глазами. «Элизабет казалось, что если бы члены ее семьи сговорились выставить себя на всеобщее обозрение тем вечером, то не смогли бы сыграть свои роли с большим воодушевлением и успехом…»
«Гордость и предубеждение». Этой единственной строчки хватило, чтобы душа Кейт завибрировала как камертон. Это, безусловно, было написано для нее, эта повесть молодой женщины, силившейся преодолеть гнет непрестанных унижений, которым подвергали ее родные, не ведавшие, что значит истинная свобода действий.
Кейт перевернула страницу. Никаких больше звуков с другого конца читального зала не доносилось. Библиотекарь, вероятно, отправился за востребованным томом, чтобы избежать дальнейшего обсуждения практических методов утверждения женских прав. В книге тем временем уныло тянулся вечер в Нетерфилде, отягощая Элизабет неприятным вниманием мистера Коллинза и холодным молчанием сестер Бингли и мистера Дарси.
К этому моменту повествования мистер Дарси уже, вероятно, начал замечать прекрасные глаза Элизабет, а мистер Бингли до такой степени влюбился в Джейн, что не видел и половины тех неподобающих вещей, что творила семья Беннет. Могли ли эти люди существовать на самом деле? Если да, то где жили?
– Ах, вот ты где. – Виола с томом «Защиты» в руках, остановившись у противоположного края стола, заваленного книгами, смотрела на сестру сквозь простые стекла очков, которые носила на публике. – Ну что, пойдем?
Полный молодой человек, вероятно, узнав голос Ви, снова оторвался от чтения и глазами быстро оценил обеих барышень, определяя, что их связывает.
Тут он впервые разглядел Кейт, хотя сидел не так далеко от нее, и было достаточно пол-оборота головы, чтобы Кейт попала в поле его зрения. Однако, похоже, до сих пор его взгляд на ней не фокусировался.
Кейт видела с десяток вариантов подобной реакции так часто, что устала считать. Некоторым мужчинам удавалось при этом не выглядеть слишком глупо, но большинству, к сожалению, нет.
Черты молодого человека застыли, после чего из веселой насмешки, в которую складывались, преобразились в выражение немого благоговения. Покраснев, он снова уткнулся в книгу.
От восхищения такого мужчины было не слишком много пользы. Все же это давало девушке надежду. Если бы только она сумела в один прекрасный день довести до восторженного состояния, скажем, маркиза. Почему бы и нет? Несмотря на титул, маркиз обладал такой же восприимчивостью, как и любой другой мужчина. Вот тогда бы она была удовлетворена.
– Романы и снова романы. – Ее сестра, безразличная к столь малозначительной драме, начала переворачивать разбросанные по столу книги. – Похоже, никто не стремится читать что-то, что может реально способствовать развитию ума. – Мужчина за столом резко захлопнул свою книгу – как пить дать, роман – и отодвинул в сторону, как будто только сейчас заметил ее оскорбительное присутствие в своих руках. Старательно отводя взгляд в сторону, с розовыми, как свежая свинина, щеками, он поднялся и торопливо переместился в другую часть зала.
– Да, я готова. – Голос самой Кейт имел ту же патрицианскую четкость, что и у Виолы, но она никогда не стремилась к тому, чтобы ее голос слышали все присутствующие, и неизменно разбавляла подслащенными интонациями. – Помоги мне собрать эти книги. Не следует оставлять их здесь.
Интересно, как долго сможет маркиз пребывать в состоянии ошеломления? Сможет ли добиться специального разрешения и жениться на ней в тот же день, пока ему не придет в голову познакомиться с ее семьей? Или, может, будет лучше увезти его из Лондона, чтобы не встретился ни с кем из своих друзей, которые сочтут своим долгом привести его в чувство. В таком случае придется удерживать его в состоянии оцепенения на период, достаточный, чтобы доехать из Мейфэра до Гретна-Грин.
Трудно и маловероятно. Но не так уж невыполнимо, по крайней мере для Кейт. Оцепенение было ее оружием, и она не собиралась снисходить до скучной фальшивой скромности, притворяясь, что не знает этого.
Библиотекарь, когда Кейт остановилась у его стола, принял переданный ему книжный груз с таким излиянием благодарности, какого не видать ни одной простушке, окажи она подобную услугу, и принес два других тома «Гордости и предубеждения». Кейт поставила свою подпись, заплатила причитающиеся пенсы и вышла вместе с сестрой в промозглый февральский день.
– Ты же это уже читала, – удивилась Виола, взглянув на книги в руках сестры.
– Читала. А у тебя есть этот том «Защиты женщин», как и все остальные. Так что нечего удивляться читательским пристрастиям других людей. Каждому свое.
– «Защита прав женщин». Значение совсем другое. И моя цель состояла не в том, чтобы взять книгу, а в том, чтобы заявить о себе. – Ее пальцы в перчатках барабанили по книжному переплету. – Чем больше библиотекарей и книготорговцев узнают о моем проекте, тем выше вероятность того, что могут упомянуть мое имя в разговорах друг с другом или даже в беседах с издателями. По правде говоря, вполне возможно, что издатели посещают подобные заведения. Возможно, в один прекрасный день меня услышат, и какой-нибудь предприимчивый человек, осознавший, что время моей книги настало, обратится ко мне с деловым предложением.
О, в этом можно было не сомневаться. За фальшивыми очками, гладко причесанными волосами и практичной одеждой, которую любила Ви, скрывалась изрядная доля уэстбрукской красоты. В один прекрасный день какой-нибудь мужчина разглядит это за ее нарочитой бесцеремонностью, и если будет и вправду предприимчивым, то разыграет притворный интерес к ее книге и, возможно, даже выдаст себя за издателя.
По этой причине Кейт не могла позволить сестре одной ходить по таким делам. Для умной молодой леди Виола в некоторых делах проявляла шокирующую неосведомленность.
– Хотя думаю, что больше толка было бы от более мягкого убеждения. – На углу Кейт повернула в другую сторону, ведя сестру за собой. – Если бы для начала ты сосредоточила свои усилия на любезностях. Например, попросила бы библиотекаря порекомендовать тебе какую-нибудь интересную книгу или поговорила бы на общепринятые темы – о погоде или о забавном эстампе, который недавно видела. Тогда к моменту представления темы своей книги имела бы в своем распоряжении повсеместную доброжелательность. Даже у человека, не разделяющего идей твоей книги, может возникнуть желание представить твою работу своим друзьям-книгоиздателям – просто из желания оказать услугу очаровательной клиентке.
– Но я не хочу быть только очаровательной клиенткой. – Голос Виолы понизился до страстных аккордов инструмента, чье имя она носила. – Я хочу, чтобы ко мне относились серьезно. Хочу знать, что мою книгу почитают за ее собственные достоинства, а не потому, что читатель находит меня достаточно привлекательной. Уверена, что Томас Пейн [1]1
Англо-американский философ, просветитель, публицист, прозванный «крестным отцом Америки».
[Закрыть]никогда не задумывался на предмет собственного очарования. – Это слово, очевидно, она не могла переносить. Виола ткнула пальцем в «Гордость и предубеждение». – Твой мистер Дарси не обладает ни каплей очарования, но все носятся с ним как с писаной торбой.
У женщин все иначе. Кейт не нужно было произносить это вслух. Ви хорошо это знала.
Когда сестры подошли к перекрестку, Кейт переложила книги в другую руку и порылась в сумочке в поисках пенсов. Она относилась к сестре не без сочувствия. Ограничения в жизни леди могли стать настоящим испытанием. Деморализующим к тому же при вашем пособничестве.
Трюк состоял в том, чтобы не допустить этого.
– Господи, помоги нам всем, если ты собираешься следовать примеру Томаса Пейна. Возможно, он не попал бы в беду, если бы потратил хоть немного усилий, чтобы прилично выглядеть. – Пенсом и милейшей из улыбок Кейт оплатила переход через улицу темному взъерошенному мальчишке. – А мистер Дарси имел десять тысяч годового дохода и огромный дом, подписанный на его имя. Такому человеку многое из дурных манер простится.
Подхватив юбки, Кейт ступила на проезжую часть.
– И что тогда его Элизабет? Она никогда не стремилась никого очаровывать, тем более мистера Дарси. И все же… А куда мы идем? – Виола резко остановилась, как спесивая лошадь. – Нам уже следовало повернуть на север.
– Девочки еще около часа будут заняты на уроках. – Кейт взяла сестру под локоть, чтобы перевести через оставшийся отрезок улицы. – Так что у нас есть время прогуляться по Беркли-сквер [2]2
Одна из центральных площадей Лондона.
[Закрыть].
– Беркли-сквер?
То, как Ви произнесла название, давало повод думать, что речь идет об улице, куда беднейшие обитатели Сен-Джайлза ходили опорожнять ночные горшки.
– Да, Беркли-сквер. У меня письмо к леди Харрингдон.
Новость не из приятных. Пусть уж сразу все выплеснутся.
– О чем ты могла писать этой… женщине?
Виола знала, как вложить в паузу миллион значений. На этот раз ее молчание подразумевало, что она подыскивала слово, подходящее для вероломства леди Харрингдон, но так и не нашла достаточно сильного.
– На этой неделе она выдала замуж последнюю из дочерей. Я поздравляю ее с этим событием, как поступают все цивилизованные люди в подобных случаях по отношению к своим близким.
– Ты называешь ее своей?
Кейт знала, что это слово не останется незамеченным.
– Она – жена старшего брата нашего отца, что делает ее нашей тетей.
– Что ж, кто-то должен был сказать ей это. Ей и лорду Харрингдону, и всем их подлым отпрыскам. – Виола ускорила шаги, размахивая первым томом «Защиты» наподобие маятника, как будто собиралась стукнуть кого-то из этой семьи. – Господи, Кейт, неужели ты состоишь в тайной переписке и с вдовствующей леди Харрингдон? Со всеми тетками и дядьками, не пожелавшими с нами знаться? Я думала, что у тебя достаточно гордости, чтобы не раболепствовать перед такими людьми.
– Я ни с кем не состою в тайной переписке. Я уже объяснила тебе, по какому поводу написала. Сомневаюсь, что поздравление можно истолковать как раболепие. – Чтобы сохранить в голосе непринужденность и спокойствие, потребовалось определенное усилие, но у Кейт имелся большой опыт в этом деле. – В действительности я надеюсь подать леди Харрингдон пример хороших манер и доказать, что ее собственная неучтивость не влияет на поведение детей Чарлза Уэстбрука. Как видишь, я в некоторой степени все же руководствуюсь гордостью. И отбрасываю предубеждение.
В некоторой степени. Но сказать по правде, Кейт имела куда более серьезные намерения, чем простая демонстрация тетке своей непоколебимой благовоспитанности.
На самом деле они с сестрой были не такими уж разными. Кейт тоже стремилась добиться признания. Дверь в сияющий великосветский мир, в котором она должна находиться по праву рождения, однажды приоткроется, чтобы впустить девушку, с детских лет ждущую этого шанса – проскользнуть внутрь. Но и в возрасте двадцати двух лет она не оставила эту надежду. Будешь уделять достаточно внимания людям вроде леди Харрингдон, что-нибудь, в конце концов, да произойдет. Кто-нибудь да признает аристократическую кровь, что течет в ее жилах. А также манеры и совершенства, достойные невесты пэра. Тогда она прошмыгнет в эту приоткрывшуюся дверь.
Займет свое место, равная среди равных, и сама, без посторонней помощи, восстановит респектабельность семьи.
– Делай, что считаешь нужным. Может быть, ты и права.
Плечи Виолы поникли, как будто оскорбительный поход на Беркли-сквер требовал специальной подготовки и больших душевных усилий.
– Я гордо стану ожидать на другой стороне улицы, пока ты будешь исполнять задуманное. Любой, кто выглянет в окно, увидит, что я не стесняюсь нашей матери.
Это было низко; словесный эквивалент укола швейной булавкой. И не менее болезненный.
– Я тоже ее не стыжусь. Только не собираюсь отказываться от семьи папы, причисляя их к разряду злодеев, потому что они возражали против его женитьбы на актрисе. Ни одно благородное семейство не пожелало бы подобного союза для своего отпрыска.
– «Подобного союза»? С женщиной твердого характера и высокого ума, носительницы известной театральной фамилии, которая читала Софокла и с презрением отвергала непристойные предложения своих благородных почитателей? Да, несомненно, любое благоразумное семейство должно страшиться подобного союза и стремиться связать своего сына с какой-нибудь серой мышью, у которой нет никаких интересов и увлечений, все таланты которой сводятся к умению щипать струны арфы. Вот он, беспроигрышный рецепт супружеского счастья.
Кейт ничего не ответила, только про себя вздохнула. Вероятно, было и впрямь приятно жить в мире Виолы, где все расписано заранее. Люди и их поступки с легкостью делятся на правильные и фальшивые; никаких тебе скидок на человеческие ошибки или требования общества. Никаких умственных затрат на анализ смягчающих обстоятельств. Ни минуты на сомнения.
Твердая обложка одного из томов «Гордости и предубеждения» больно врезалась в руку, и Кейт взяла книги в ладонь, как Виола свою «Защиту». Супружеское счастье… Оно приходит в разных обличьях. Вернее, достичь его можно разными путями. Если бы, к примеру, мистер Дарси пришел к ней с тем первым, вопреки воле сделанным предложением, открыто выражая отвращение к тому, что столь низко опустился, она бы поступилась своей гордостью, чтобы выдавить согласие. Любовь и понимание могли прийти позже, а если бы не пришли, у нее остались бы доброе имя и надежный фундамент в Пемберли, на котором можно строить необходимое ей счастье.
Когда сестры пошли по улицам Мейфэра, где стояли роскошные особняки, Кейт откинула назад голову, чтобы видеть верхние окна. Наверняка в Лондоне найдется джентльмен, который оценит ее по достоинству. Какой-нибудь аристократ – маркиз, созревший для оцепенения, – должен понять высокую устремленность ее души и пожелать связать с ней свою судьбу. Наверняка кто-нибудь однажды окажется в таком положении, как мистер Дарси, чтобы опуститься до невесты из низшего класса и вырвать ее из жалкого окружения, которое всегда было ей чуждым.
Наверняка такой мужчина где-то ходил и дышал. Оставалось лишь его найти.
Обогнув лестничную площадку, Николас Блэкшир сбежал вниз по ступенькам и выскочил на холодный, хотя и залитый солнцем Брик-Корт. Полы его черной мантии парусами полоскались на ветру. «Время и прилив никого не ждут», – предупреждала надпись на солнечных часах, у которых он помедлил, чтобы сверить время. Надпись сомнений не вызывала, но вместо того чтобы следовать призыву поторопиться, он всегда задерживался здесь на мгновение, размышляя о высокочтимых персонах, которые тоже проверяли здесь время, торопясь по своим делам в «Миддл темпл» [3]3
Одна из корпораций барристеров, входящая в «Судебные инны».
[Закрыть].
Здесь, несомненно, стояли Уильям Блэкстон и Оливер Голдсмит. Достаточно было лишь взглянуть на номер два на Брик-Корт, чтобы увидеть, где юрист и писатель жили и учились несколько поколений назад.
Но так было повсюду в «Судебных иннах». Подобно тому, как должен был обязательно остановиться у солнечных часов, он, чтобы в спокойной обстановке все обдумать, всегда обедал в зале «Миддл темпла» за сервировочным столом, изготовленным из древесины корпуса «Золотой лани», корабля Фрэнсиса Дрейка. Чтобы во время еды попытаться представить себе во всех деталях вечер около двух сотен лет назад, когда студенты и старшины юридической корпорации получили привилегию присутствовать на премьере «Двенадцатой ночи», состоявшейся в этом самом помещении.
Быть лондонским барристером означало жить в окружении всего самого лучшего, что мог предложить Лондон. Ведь все эти люди собственными силами проложили себе путь к величию. Тот, кто начинал здесь, мог сделать блестящую карьеру. Имея литературные наклонности, молодой человек мог последовать примеру не только Голдсмита, но и поэта Донна, сатирика Филдинга, драматургов Уэбстера и Конгрива – все они начинали барристерами. Если юноша мечтал увидеть свое имя, написанное большими буквами, на страницах английской истории, он мог пойти путем Фрэнсиса Бэкона или жившего позже Уильяма Питта.
Если же его амбиции склонялись к идеалистическим воззрениям, он мог пойти дорогой Уильяма Гэрроу, реформируя практику судебного законодательства, прежде чем получить место в парламенте и сыграть роль в конструктивных спорах, посредством которых осуществлялось управление страной. В один прекрасный день Ник Блэкшир, если будет щепетильным в личной жизни и профессиональной деятельности, вполне вероятно, возродит доброе имя семьи, и тогда выполнение любых амбициозных планов станет возможным. А пока его целью оставалась юриспруденция, подходящее упражнение для развития его способностей, утешение в разочарованиях старых и новых.
Ник свернул с Брик-Корт на Миддл-Темпл-лейн и направил свои стопы на север. Джентльмены в черных мантиях и париках непрерывным потоком курсировали по улице в обоих направлениях. Его соплеменники. Его подвид, со всеми их причудами и фантазиями. Некоторые спорили, шагая по двое, по трое, и размахивали руками, пиля воздух или тыча в пространство указательными пальцами. Некоторые представляли опасность для себя и своих товарищей, поскольку слепо неслись вперед, не отрывая взгляда от страниц документов и не замечая ничего вокруг.
Ник ловко петлял между ними, полоща полами черной мантии. Длинные ноги и пять лет практики позволяли ему избегать столкновений. В конце улицы стояла сторожка у ворот с маячащим на дальнем конце Флит-стрит зданием Олд-Бейли…
– Блэкшир!
Он узнал бы этот голос даже во сне. Во-первых, потому что целый год учился у этого человека, и, во-вторых, из-за достоинств самого голоса. Большинство барристеров старались говорить хорошо поставленным голосом, и почти все имели изысканное произношение, знак благородного происхождения, но мало кто мог выстрелить словом, как Уэстбрук. Его согласные хлопали, как флаг на ветру, а гласные изливались порциями с точностью лекарства, отмеряемого в ложку.
Ник повернулся на этот голос. Увидев человека, отступил в сторону одним экономным движением, чтобы не мешать людскому потоку. Он любил приходить рано в суд, но уже и так задержался у песочных часов. Ничего. Его окликнул Уэстбрук, а для Уэстбрука он был готов на все.
– Не останавливайся, я не хочу тебя задерживать. – Человек приблизился к нему, широко улыбаясь, и жестом велел продолжить движение, потому что за тот год, когда великодушно взял его на свой курс, слишком хорошо выучил привычки Ника, который высоко ценил пунктуальность во всем. – Сегодня в уголовный суд, да?
– Стаббс намерен загружать меня всю сессию безнадежными делами. Начиная с карманной кражи на Уайтчапел. – Ник легонько стукнул по портфелю, в котором лежало подготовленное для суда дело. – Я должен спасти несчастного молодого человека от каторги, если удастся, конечно.
– Стаббс – субъект с благими намерениями, но его слишком мягкое сердце расслабляет голову. Смотри, чтобы в этот раз он не припозднился с денежным вознаграждением.
Уэстбрук кивнул и салютовал приподнятой рукой проходившему мимо человеку в шелковой мантии королевского адвоката. Бернем. Ник знал поименно всех королевских адвокатов.
– Честно говоря, я усвоил урок с прошлого раза и взял аванс. Подозреваю, что из его собственного кармана. Из того, что прочитал о парне из дела, сомнительно, что у него есть средства или связи, чтобы нанять барристера. Но вы же знаете Стаббса.
Они оба его знали. Поносить эксцентричность того или иного солиситора было развлечением и привилегией барристеров, хотя Блэкшир обычно не заходил слишком далеко, подшучивая над Стаббсом. Ведь другие солиситоры перестали приносить ему дела с тех пор, как имя его семьи было запятнано после одного события, но Стаббса это не отпугнуло.
– Я знаю, что ты, как всегда, успешно справишься с защитой. – Собеседник похлопал Блэкшира по плечу. Отец редко это делал. Он был человеком рассудка и нечасто позволял себе подобные внешние проявления.
– Впрочем, я не зря тебя искал. Представился удобный случай, который, как мне кажется, может отвечать твоим талантам и наклонностям. Не стану задерживать твой приход в суд, рассказывая обо всем сейчас, но спрошу: не сможешь ли прийти к нам пообедать? Миссис Уэстбрук и семья будут рады тебя видеть, и мы поговорим о деле за стаканчиком портвейна.
– Мне бы очень хотелось. Я давно их не видел. Позвольте мне принести портвейн. Я только что купил бутылку чего-то приличного.
Ник выпалил слова на одном дыхании, поскольку они приблизились к воротам у выхода на Флит-стрит, где они расстались. Ник взял на заметку – купить портвейн. И спросить у кого-то из своих соседей, какой считается хорошим. Он, конечно, мог найти лучшее применение своим деньгам, чем растрачивать их по мелочам на мимолетные радости, но скорее предпочел бы провалиться под землю, чем явиться на обед с пустыми руками. Особенно когда у хозяина было три дочери на выданье и сын на иждивении.
Ах, дочери. Пульс Ника слегка подскочил при мысли снова увидеть мисс Уэстбрук. Ему трудно стало владеть собой.
Хотя в остальном он себя контролировал. Ему не нужен был скандал, чтобы удалить от себя мисс Уэстбрук. Она сама с самого начала поставила себя вне зоны его досягаемости, не оставив ему в этом никаких сомнений. Все же его гордость еще щемило при воспоминании, когда он позволял себе ему предаться.
Так что вспоминать не стоило. Особенно когда существовала другая тема для размышлений. Лучше он обратит мысли в эту сторону.
Что это был за удобный случай? Пока Ник проталкивался сквозь обычную толпу людей, шатающихся у кирпичных стен помещения, где содержатся подсудимые, его любопытство росло. Уэстбрук знал все детали его обстоятельств; особенно о том, что его практика в эти дни зависела от клиентов, которые не могли позволить себе быть придирчивыми в выборе своего представителя; был в курсе, как мало у него работы в периоды, когда уголовный суд не заседает. Мог ли этот удобный случай иметь отношение к хорошему долгому судебному разбирательству в Чансери или к суду общих тяжб?
Ворота, помещение, где содержатся подсудимые, вход в здание суда и коридоры – все промелькнуло расплывчатым пятном, фоном к вопросу, какую новость он услышит сегодня вечером за стаканом доброго портвейна.
Однако стоило Нику переступить порог зала судебных заседаний, как все посторонние мысли мгновенно улетучились. От него зависели судьба клиента и его сердобольный солиситор, и Ник, пока не покинет здание суда, будет находиться в их полном распоряжении.
Верная своему слову, Виола расположилась под одним из больших кленов в центре Беркли-сквер спиной к дому Харрингдонов, в обнимку с взятыми в библиотеке книжками, не совсем понимая, зачем они сюда явились.
Кейт стояла со своим письмом наготове. Когда дворецкий открыл дверь, она попросила его передать графине записку и поклон от мисс Уэстбрук. Это было, в сущности, все.
– Мне доложить о вас ее светлости?
Дворецкий приоткрыл дверь на три или четыре дюйма шире.
Что-то проворное и хищное шевельнулось в Кейт, разбуженное этим движением двери, видом узорного ковра внутри и сверкающего полировкой дерева. Одиннадцать подобных записок доставила она сюда: по одной по случаю каждого бракосочетания, рождения или триумфального возвращения к родным берегам младшего сына, и ни разу за пять лет не улыбнулась ей возможность быть объявленной ее светлости.
Но девушка великих амбиций подготовила себя к любого рода неожиданностям. А этот эпизод она даже раз или два отрепетировала перед зеркалом.
Кейт сделала полшага назад и, сжав в руке ворот плаща, опустила ресницы, демонстрируя смущение.
– О нет, мне не приходило в голову беспокоить ее светлость. Она может прочитать записку на досуге.
На своих репетициях она всегда представляла выражение почтительного одобрения на лице дворецкого; невысказанного заверения, что он непременно расскажет леди Харрингдон о безупречных манерах и скромности ее посетительницы с обязательным упоминанием ее красоты, что придаст ее робости еще больше прелести.
Но человек в дверях даже не смотрел на нее. Его взгляд перекочевал на улицу, и дворецкий распахнул дверь настежь.
Кейт обернулась. В конце дорожки, очевидно, в ожидании ее дальнейших действий, стоял высокий джентльмен среднего возраста с тростью из эбонитового дерева в одной руке, в то время как вторая протянулась к шляпе. И вдруг она на самом деле испытала все то смущение, которое только что разыгрывала.
Он был так похож на папу. Не лицом, нет, – хотя, возможно, подбородок, щеки и скулы могли быть у него такими же, но густая щетина светлых бакенбард мешала их разглядеть, – а скорее фигурой, осанкой и еще чем-то, чему она не могла дать определения. Она узнала его инстинктивно, без вмешательства рассудка. Вернее, почуяла кровное родство, как подобный чует подобное.
Господин снял шляпу и кивнул. Его улыбка выражала такую же беспристрастную вежливость, с какой он, несомненно, приветствовал бы любую женщину, молодую или старую, высокую или низкую, красивую или простую, которая стояла бы на его пути, мешая войти в собственный дом.
Кейт присела в реверансе, проходя мимо, и заметила сначала вопрос в его глазах, затем испуг узнавания.
У нее громко застучало сердце, и лицо запылало. Он узнал ее. Хотя, насколько ей было известно, никогда прежде не видел. Вероятно, заметил в ней черты отца, как и она в нем.
Они не обмолвились ни единым словом. И хорошо, потому что в голову Кейт лезли самые безрассудные слова.
«Добрый день, милорд. Я дочь человека, которого вы перестали называть братом более двадцати трех лет назад.
Да, мама моя была актрисой. Но если бы вы хоть раз ее увидели, то поняли бы, что она женщина высочайших моральных качеств.
Он сохранил ваши письма. У него их целая пачка. Им много лет, но он ни одно не выкинул».
Кейт случайно их обнаружила. В кабинете отца в старой конторке, которой он не пользовался. Она хотела забрать ее для собственных нужд, но когда открыла крышку, то увидела письма. Большинство из них относились ко времени его пребывания в Регби. Полные нежности письма матери. Послания младших сестер, выведенные старательным почерком, когда они еще осваивали искусство каллиграфии. И брата – в ту пору виконта Мелфорда, – написанные убористым почерком, повествующие о его приключениях в университете и напутствующие юного Чарлза в учебе. Она не должна была их читать, но прочитала.
«Я знаю, что он значил для вас когда-то, и вы – для него. Неужели вы никогда не думаете о нем?»
Она не могла произнести этого вслух. Она не могла сказать ничего такого. Слишком долго стояла она, молча глядя на этого человека, для которого была кровной родней и в то же время никем.
Очнувшись, Кейт стремительно пошла прочь, направившись через улицу к тому месту, где ее ожидала Виола, хотя во время репетиций всегда уплывала, подобно лебедю, придав себе неприступный, гордый вид, заимствованный у учителя танцев в школе мисс Лоуэлл. Рискнув бросить взгляд назад, девушка убедилась, что человек зашел в дом. Очевидно, волнение, испытанное при встрече с ней, было для его светлости незначительнее икоты.
– Что ж, по крайней мере быстро, – встретила ее Ви с неохотным одобрением и протянутой рукой с томиками «Гордости и предубеждения». – Я боялась, что ты попросишь дворецкого, чтобы пустил тебя к ее светлости.
– Нет. Я, как и говорила тебе, просто оставила записку.
Кейт забрала у сестры книжки. Ей хотелось поделиться новостью, но поделиться было не с кем. Виола с равнодушием отнесется к возможности быть представленной их тетке, а на рассказ о встрече с дядей, вероятно, ответит с уничижающим презрением.
– Ты могла бы с не меньшим успехом отправить письмо по почте и избавить нас от похода через весь город. Видит Бог, что живущие на Беркли-сквер могут себе позволить заплатить два пенса за доставку.
Кейт не ответила. Она любила сестру. Она любила всю свою семью. Разве было безрассудно мечтать о жизни, в которой люди ценят учтивость, внимание и этикет и сознают, что при доставке письма есть о чем подумать, кроме как о том, в состоянии ли адресат позволить себе оплатить корреспонденцию? Так ли плохо с ее стороны не желать быть ничем для людей, связанных с ней кровным родством и именем?
Полторы мили от Беркли-сквер до их цели в Блумсбери давали достаточно времени, чтобы заново пережить короткую сцену на пороге особняка – с того момента, как она взялась за молоточек на двери, и до отступления с пылающим лицом прошло не более минуты – и поразмыслить над важностью каждого эпизода. Дворецкий не мог по собственному усмотрению решить объявить о ее приходе. Наверняка это леди Харрингдон распорядилась, чтобы он сделал это в другой раз, когда появится мисс Уэстбрук, но почему? Ее дочери разъехались, и она не знает, чем заниматься, кроме как подыскивать женихов для юных барышень. Ей нужен новый объект.
Но если это было так, – хотя Кейт не допускала такой мысли, – лорд Харрингдон, судя по его очевидному удивлению при встрече с ней, был, похоже, не в курсе этих планов. Возможно, он немедленно прошел наверх к жене, чтобы узнать, что именно одна из мисс Уэстбрук делала на пороге их дома, после чего убедил графиню воздержаться от своих каких бы то ни было благотворительных порывов.
