Текст книги "В безвременье"

Автор книги: Сергей Юрский

ИЗ РАССКАЗОВ ДЯДИ МИТИ

Физик из 35-го дома совсем озверел. Он кричал из окна:

– Я ему все шины проколю, сволочи зеленой.

Он пошел в ЖЭК прямо к Прасковье Никифоровне. Но ее не было. Тогда он так рванул дверь к главному инженеру, что вылетели оба замка и один сильно ударил физика по ноге. А инженера и не было, он вторую неделю бюллетенил, потому и дверь была заперта. Тогда паспортистка высунулась из своего окошка и сказала:

– Это вы тут чего?

– Это я тут чего? – спросил физик таким страшным голосом, что паспортистка захлопнула окошко.

А физик стукнул по фанерной стенке кулаком и сказал:

– А ну высунься, прокукарекай мне еще что-нибудь! Где вся банда?

Тут открылась входная дверь и вошел Володя с куском трубы в руках. Он спросил:

– Что за шум?

Физик повернулся и хотел подбежать к нему, и схватить сильно за отвороты куртки, и тряхнуть как следует, и крикнуть: «А-а-а! Тебя-то мне и надо!» – но, во-первых, замок все-таки сильно врезал ему по ступне и физик не мог подбежать, а мог только хромать, а во-вторых, в руках у Володи был обрезок трубы, и это тоже наводило на мысли.

Поэтому физик немного успокоился и сказал, хромая:

– Я вас ищу, а вас нет.

– Как это меня нет, когда вот я, – удивился Володя.

– Да, но сперва вас не было. И инженера не было. Как можно такие замки не закреплять? Они же тяжелые. Они по ногам бьют. Неужели трудно пару шурупов привернуть?

Володя поднял замок с полу, и сообразил, как все было, и сказал:

– Это плотник. Он уволился. А шурупы были его собственные. У нас давно шурупов нет. Он их, наверное, вывернул, он квартиру получил от работы жены. Двухкомнатную. В Беляеве.

– Да ладно, – сказал физик. – Сейчас уже меньше болит. Это сперва только. Вон какая краснота.

У него сандалии были надеты на босу ногу, и поэтому красноту было хорошо видно.

Тут Володя спросил:

– Ну а пришли-то вы зачем?

Тогда физик опять начал кричать, и паспортистка, которая уже открыла окошко, снова испугалась и закрылась наглухо. А физик кричал:

– У меня дочь – молодожен, а на них с зятем подтекает около стояка. Полметра уже пятно на потолке. Я им говорил, пока пятно было с арбуз, – вызовите, заделайте.

Володя его остановил и сказал:

– Это в 35-м доме, что ли?

– Ну а где же? 56-я квартира. Моя 52, а у них 56. Так он все время уезжает. Причем машина зеленая стоит, а он уезжает и уезжает! Со всем своим кагалом. Все, говорит, заделали! А как уедет, опять подтекает.

И машина стоит, зеленая. А у них заперто и капает.

Володя сказал:

– Ну пойдем сходим, я только инструмент возьму.

Они позвонили в 56-ю квартиру. Физик приложил ухо к двери и говорит:

– Слышите, никого.

Володя тоже приложил ухо.

– Да, – говорит, – не слышно.

Тут физик надавил кнопку со всех сил и надолго. Просто так, чтобы знали. А в это время открылась соседняя дверь и высунулась старуха с собакой на руках.

– Вы, – говорит, – к Фарадеям?

Физик как рявкнет:

– А вы думали, мы звоним к ним, а идем к вам? Собаку стричь? – и показал на большой водопроводный ключ у Володи в руках.

Тут и собака залаяла, и старуха заговорила, и дверцей лифта кто-то внизу грохнул – ничего не разобрать.

Потом прояснело.

Старуха говорит:

– Если вы по поводу протечки, то они мне ключ оставили от квартиры. Так что в моем присутствии можете войти.

Володя говорит:

– Ну вот, а вы волновались.

Физик не уступает.

– А я, – говорит, – и сейчас волнуюсь. С какой стати мне успокаиваться? Кто мне это пятно будет ликвидировать?

Ну, вошли в квартиру.

Физик говорит:

– Сюда, в этой комнате. Вот, – говорит, – видите, больше полметра пятно. Это же надо потолок перебеливать.

Володя разобрать не может.

– Подождите, – говорит, – это же не ваша квартира. Тут же внизу должно сыреть.

Физик тоже в тупик стал.

– А ведь правда, – говорит. – Это что ж такое?

Тут с площадки входит жена физика в халате и с сигаретой.

– Мишаня, – говорит, – там снизу пришли. Говорят, от нас к ним натекает. Сходи поговори.

Физик схватился за голову.

– Нет, – говорит, – так жить нельзя. Больше нельзя! Если так будем строить! Если это не жилые помещения, а сообщающиеся сосуды, то тут надо так прижать, так бить рублем за брак, за халтуру, за слабострой. Я уж не говорю про форточки, которые не по размеру. Ну давайте, – кричит, – чините. Что вы стоите? Прямо на глаз видно, как капает.

Но Володя стоит задумчиво и с места не двигается.

– Я, – говорит, – прямо даже не знаю. Это же вся система насквозь прогнила. Похоже, надо специалистов вызывать.

– Да каких специалистов! Стояк надо перекрывать.

Володя подсмотрел вверх, а потом вниз, где тоже сыро, и спрашивает:

– А как его перекрывать?

Физик отскочил в сторону и говорит старухе и своей жене:

– Вот такие мастера! Вот такие мастера! Смотрите на него! – и пальцем ткнул в сторону Володи.

А собака подумала, что это значит «взять!», кинулась и разом вырвала клок из Володиной штанины.

Тут Володя закричал как подкошенный и замахнулся на всех водопроводным ключом. А вся компания отступила назад, сколько можно было, и при этом у собаки от злобы и страха случился припадок. Она захрипела, закатила глаза и повалилась на спину в судорогах.

Это заставило всех немного опомниться и говорить тише, как при больном.

– Ну что мы в самом деле, – сказал физик. – С этой минуты надо попробовать крепче держать себя в руках. Нервы – прямо никуда. Я, Володя, не хотел на вас собаку натравливать, я только хотел, чтобы с потолка не капало.

А Володя говорит:

– Мне брюк не жалко. Сами видите, что это за брюки. Их можно не жалеть. Но она же меня до мяса достала.

Старуха тоже проявила понятливость.

– Я, – говорит, – тоже виновата, не надо было ее с рук спускать.

И жена физика сказала:

– Мишаня! Ты бы зашел к нижним, чтоб они не волновались, а то у меня дела.

А физик сказал:

– Вот только ты, Валентина, помолчи. Я сейчас успокоился, а от одного звука твоего голоса я опять могу психануть. И окурок брось. Всю квартиру прокурила. Ты хоть Фарадеев пожалей.

Старуха сказала:

– Да вы не беспокойтесь, они сами курят.

– Вот и пусть, – сказал физик. – А мы будем свою квартиру коптить. Иди, Валюша.

В это время собака слегка оклемалась и выплюнула кусок Володиных штанов.

– Ну вот и умница, – сказала старуха. И сперва она, а потом другие немного погладили собаку.

– Ключ нужен от чердака, – сказал физик, накручивая на палец собачье ухо. – Там надо запорник стояка перекрыть. И обмотку новую сделать, чтобы зазоров не было. Я бы сам все сделал, так сегодня же четверг. А мне в пятницу минимум сдавать. Ввели, понимаешь, повышение квалификации, перевод с английского.

Володя похлопал собаку по животу и задумался. А потом сказал:

– Я вам достану ключ от чердака, и вы там сделаете все обмотки, а я вам пока английский переведу.

Физик с корточек отвалился назад в сидячее на полу положение.

– Ну да? – сказал он.

– Да, – ответил Володя. – Я два года синхронистом работал. Я хорошо язык знаю. Только там платят восемьдесят четыре копейки в час.

Собака лежала на спине, закрыв глаза от удовольствия.

Старуха с умилением смотрела на эту картину.

Физик сказал:

– Так у меня техперевод.

А Володя говорит:

– Это ничего, я два года в лаборатории работал по информатике. Только там платят по рубль четырнадцать за лист сложного перевода.

Тогда физик сказал:

– А что это мы тут расселись, у Фарадеев? Даже как-то нетактично. И Валентина накурила. Пошли ко мне. И собачка вроде оклемалась. Счастливо оставаться.

Ну, пришли к физику, выпили кофе со шпротами. Володя посмотрел, чего переводить, и говорит:

– Это можно, это без проблем.

Достали ключ, тряпки. Физик переоделся во все Володино чтобы не пачкаться, и поехал на чердак перекрывать наглухо. А Володя надел физиков халат и засел за стол – переводить.

ТУТ вернулись зять с дочкой. Они ездили в парк культуры на качелях кататься. У них у обоих были отгулы. Дочка сразу легла спать, а зять посмотрел, как Володя работает, а потом принес споловиненную бутылку и огурцов.

– Не хотите ли, – говорит, – по маленькой?

Володя говорит:

– Чуть попозже.

А зять:

– Как хотите. А я сейчас, у меня отгулы.

В это время забежал физик, весь в сурике.

– Нормально, – говорит, – сейчас в котельной распределительное колено заменим и вентиль закрепим. И будет отлично. А у вас как?

Володя говорит:

– Движемся. У вас латинского словаря нет случаем?

– Латинского нет, – говорит физик, – а философский есть. У меня вон зять философ.

А зять-философ уже третью налил. Ногу за ногу заложил, откинул на диван и, хрустя огурцом, говорит:

– Я вот все не могу толком разобраться, где филогенез, а где онтогенез. То есть понимать, конечно, понимаю, но сути не чувствую. А мне работу сдавать надо.

Володя, не поднимая головы от стола, говорит:

– Это я вам завтра объясню. Я два года этим занимался. Только завтра мне в подсобке прибраться надо – моя очередь, и прокладки ставить на краны.

Зять хлопнул в ладоши три раза и крикнул, как в цирке:

– Оп-па! А я на что? У меня ж отгулы!

Физик говорит:

– Ладно, я пока в котельную. Вы работайте. А ты, – сказал он зятю, – чем сидеть и самому пить, сходил бы – время уж к двум[1]1
  В 1986 году водка во всех магазинах Москвы продавалась с 2 часов дня.


[Закрыть]. К полчетвертому вернешься. А то в доме гость, а у нас, кроме Валентины и ее сигарет, ничего и нет.

Зять опять хлопнул в ладоши и говорит:

– Заметано! Это, – говорит, – у нас прямо бригада коммунистического труда – каждый за другого работает.

Тут все засмеялись. А Володя постучал пальцем по бумагам и сказал:

– А занятная статья. Дайте мне ее с собой на вечерок.

Физик говорит:

– Да хоть насовсем.

А зять-философ уже в дверях с сумками:

– Ну, я пошел. Но завтра точно, да?

Володя говорит;

– Точно.

Зять говорит:

– Смотри, это не шутки, это кандидатский минимум. Часов в восемь, да?

– Ладно, – говорит Володя.

– Здесь или мне в подсобку прийти?

– Здесь, здесь. Я приду и ключ от подсобки дам.

– Значит, в восемь?

– В восемь, в восемь. Ну, самое позднее – половина девятого.

Поминки по Генрих Михайловичу устроили, правду сказать, хорошие. Их – одиннадцатая – квартира, все три комнаты, и соседи Климасовы свою однокомнатную отдали, только сына диваном отгородили, у него назавтра контрольная общегородская. И везде столы. Полтора автобуса народу с кладбища приехало. Да своим ходом сколько. Одних только иностранных машин – ДВЕ! Геннадий Степанович, народный артист, на «мерседесе», и сам Александр Борисович на своем «вольве».

И пили хорошо, и закуска первосортная, и помянули Генрих Михайловича, грешить нечего, тоже хорошо. Правда, и заслужил он. Душа человек был. Да и года-то еще позволяли пожить – чего там, чуть за шестьдесят. Колосов сказал, что потеря невосполнима и для публики, и для нас, что мы все учились у него, у Генрих Михайловича, и отношению к делу, и скромности, и остроумию, но что многие так и не научились, не успели, а теперь уж как бог даст!

Друкер вспомнил, как Генрих Михайлович умел подшучивать, особенно в молодые годы. В последнее время, правда, пореже, но тоже метко. Говорили, как он семью любил, как с ним на пароходе до Астрахани ездили. Геннадий Степанович сказал, что Генрих Михайлович был очень нужен Александру Борисовичу, что под его, Александра Борисовича, руководством он строил то новое, что теперь надо продолжать строить уже без него. И сам Александр Борисович подтвердил, что ценил Генрих Михайловича, потому и пришел сюда, жаль, что по независящим обстоятельствам не мог быть на кладбище, но еще раньше, на панихиде, он все сказал, а сейчас хочет только добавить, что Генрих Михайлович если и шутил, то всегда добродушно, без камня за пазухой, и это стоит тоже отдельно вспомнить.

Немного подпортил дело Санин. Он сказал:

– Слезки наши отчасти крокодилом припахивают. Довели человека. Вытеснили. А теперь вот все вместе в его квартире сидим, а его там оставили.

Но тут и самого Санина вытеснили. Под руки, под руки – и на выход. Он еще по дороге за климасовским столом успел рюмку перехватить, а потом махнул рукой и говорит:

– Эх, сказал бы я вам, да вы сами все знаете. – И уехал на такси.

Потом Женик Лузин поднялся от молодежи.

– Я, – говорит, – по возрасту Генрих Михайловича близко не знал, и шутки его только понаслышке слышал, и в Астрахани с ним не был, но сказать могу одно: был он самым из всех нас талантливым. И на сцене, и на репетиции, и даже когда на собрании выступал. И всегда он был на десять голов выше всех.

Тут Александр Борисович сильно закашлялся рыбой. Ему и воды давали, и по спине несильно постукивали, но он все кашлял, и изо рта у него вылетало множество кусочков и косточек, и слезы лились от напряжения. Ну, потом общими усилиями вылетел основной кусок, и Александр Борисович остановился.

– Да! – говорит. – Ну что за день у меня такой сегодня, прямо что-то невозможное. Ночью зуб болел, потом Генрих Михайлович умер, теперь вот рыба поперек горла встала. Ладно, говорит, – пора домой, а то как бы в общем потоке неприятностей еще машину бы не разбить. Поеду засветло.

Все закричали:

– Посидите еще! А машину до завтра оставьте, еще сладкое будет!

– Нет, – говорит Александр Борисович, – тронусь. – Подошел к хозяйке. – Я,– говорит, – вам очень сочувствую, и это искренне. Потерять Генрих Михайловича – это тяжело. Да еще народу вон сколько нашло, во всех дверях стоят и едят. И знали-то его многие только издали, а сюда заявились и еще разговаривают. Много у нас в театре швали. Требуются большие сокращения. А вам, Друкер, – сказал он Друкеру, – надо бы написать большую статью о Генрих Михайловиче и вообще о нашем старшем поколении, поставить его в пример молодежи.

Ну, отгуляли поминки, и пошла ежедневная жизнь. Александр Борисович стал делать давнюю свою мечту – его самого с Друкером инсценировку по знаменитой повести Федота Жилина «За семь верст». Вещь это такая, где сказана самая-рассамая последняя правда, и жизнь в ней выглядит поэтому такой жуткой, что каждый раз к концу репетиции прямо повеситься хочется. Этого именно и добивался Александр Борисович. Он сам говорил:

– Мы должны, – говорил, – разбудить в зрителе совесть, чтобы она сильно заболела.

У Женика не очень получалась роль Лехи Курдюмова. То есть получалась, но Александру Борисовичу хотелось большего.

– Леха – это открытый человек. Понимаешь, Женя? – говорил Александр Борисович. – Он один пошел против общего сговора. Это надо выявить. Это надо самому немножко таким быть. Это прожить надо. А у вас как будто камень за пазухой.

Женик очень старался, но камень частично за пазухой все-таки оставался. Меньше, но оставался. Женик стал наддавать голосом, чтобы выкинуть камень. Но это не помогло.

– Что вы кричите? – кричал на него Александр Борисович. – Надо, чтобы душа кричала, а не горло.

Тут еще появилась сперва одна статья, а потом вторая, и обе неприятные. Первая, друкеровская, называлась «Ни Щепкина, ни Щукина!». Друкер был в отчаянии от молодежи. Друкер вглядывался в нее довольно пристально, особенно в Женика Лузина, и только безнадежно махал рукой. Вторую статью написала Вероника Бобыш. Называлась она «Без позиции». Перед статьей был эпиграф – слова известной песни: «На позицию девушка провожала бойца». Бобыш сравнивала современную молодежь, и конкретно Женика Лузина, с артистами фронтовых бригад. Получался перекос в пользу фронтовиков. А все оттого, что нет определенной позиции, с которой можно открыть огонь по врагу. Не умеют учиться у мастеров, не используют живые примеры – того же Александра Борисовича, и Геннадия Степановича, да и покойного Генриха Михайловича.

Статьи обсудили на собрании, и Геннадий Степанович сказал, что научиться у мастеров можно многому, но таланту научиться нельзя. А тут еще вышел по телевидению фильм с участием Женика, и зрители фильм одобрили. Александр Борисович сказал на репетиции, что очень рад выходу этого фильма. На этом примере можно рельефно показать, как тяга к дешевому успеху может загубить последние крупицы способностей.

В это время выпустили наконец «За семь верст». Перед началом Александр Борисович напомнил актерам, что главная задача – разбудить совесть. А после спектакля Санин, игравший Курдюмова-старшего, довольно громко сказал:

– Совесть, может, и разбудили, но зрителей разбудить не удалось – народ как заснул в первом акте, так и проспал до самых аплодисментов.

– Лузин не потянул, – сказал на худсовете Александр Борисович. – Придется менять Лузина.

И тогда случилось непоправимое. Играли в двухсотый раз пьесу Бориса Клязина «Три сестры». Женик пришел на спектакль пьяный. И хотя роль у него была из одного слова – он вместе с другими курсантами парашютного училища кричал во втором акте «Пожар, пожар!», – происшествие не осталось незамеченным.

– Ну, мы уже дошли до Геркулесовых столпов! – говорили на собрании. – Мы уже дошли до Сциллы и до Харибды! Если артист на сцене лыка не вяжет, это уже ЧП. Ну а как на военном корабле, и в боевых условиях, и действительно пожар, и матрос вот так же бы в непотребном виде?! Долго мы любили Женю Лузина, крепко мы любили его, но в три шеи гнать из сердца надо такую любовь вместе с артистом из театра к чертовой матери, как дурную траву, чтоб неповадно было, особенно в наши дни, когда хоть и медленно, но неуклонно сокращается число пьяных даже на производстве.

Вот тут только Женик засуетился. Забегал. Вступил в многочисленные, но совершенно безрезультатные переговоры.

– Неужели всё? Неужели насовсем?! – воскликнул он, разговаривая с признанным уже обломком театра – с Саниным.

– Ну почему же всё? – сказал Санин и дал ему совет. Один-единственный, но спасительный.

Женик пришел к Александру Борисовичу и сказал, что ни о чем он не жалеет, а жалеет только о том, что не бывать ему больше на Александраборисовичевых репетициях, не видать тех изумительных поворотов и превращений, которые случаются на каждом шагу этих репетиций, не слышать ему, как громом проносится голос его, сея тревогу и пробуждая, непрерывно пробуждая совесть, не знать ему радости роста под могучим крылом, а знать ему только серую каменистую дорогу дешевого успеха прямо в тупик.

Александр Борисович окликнул Женика уже в дверях.

– Я к вам, Лузин, всегда хорошо относился. Тем более обидно было видеть вашу неблагодарность.

Лузин подбежал и крикнул:

– Нет! нет! Это недоразумение! Если что-нибудь когда-нибудь, то не то хотел сказать.

– Вам вообще над словом надо поработать, Женя. Слово – великая вещь. Вам надо осторожнее со словом обращаться, даже на похоронах.

Ну, Лузин в театре остался. И появилась на спектакль рецензия Вероники Бобыш – «Разворошенная совесть». Лузин упоминался в общем ряду, но положительно.

Чардым,

1987

ПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕР
(Рассказ о брошенной резине,
Валентине Ивановиче Прухо
и о пользе для женщин занятий спортом —
история, которую можно выразить
только в стихах)

 
ВАЛЕНТИН ИВАНЫЧ ПРУХО
ПОЛУЧИЛ ОДНАЖДЫ В УХО.
 
 
ДЕЛО БЫЛО ВОЗЛЕ ДОМА,
И КРУГОМ ПОЛНО ЗНАКОМЫХ,
И ПРИ ЭТОМ ВАЛЕ ПРУХО
ОЧЕНЬ СИЛЬНО ДАЛИ В УХО.
 
 
МЫ НЕ ВЫПИЛИ НИ КАПЛИ,
МЫ ЕЩЕ И НЕ РАЗЛИЛИ,
МЫ В ТОТ ДЕНЬ НА ПЬЯНКУ НАПЛЕ-
ВАЛИ И С УТРА НЕ ПИЛИ.
 
 
ЭТО ДЕНЬ ОТКРЫТЬЯ СЪЕЗДА
ПРОФСОЮЗА ТЯЖМАШСТРОЯ.
МЫ СТОЯЛИ У ПОДЪЕЗДА:
ПРУХО, БУРЦЕВ, Я – НАС ТРОЕ.
 
 
ПОДХОДИЛ БОБЦОВ С СОБАКОЙ,
ПОДХОДИЛ ПЕТРОВИЧ С ВНУКОМ,
ВНУК ПОТОМ ПОЧАПАЛ С БАБКОЙ,
А ПЕТРОВИЧ В ДОМ – ЗА ЛУКОМ.
 
 
БУРЦЕВ ОТКРЫВАЛ, А ПРУХО
РЕЗАЛ ПЛАВЛЕНЫЙ НА ДОЛЬКИ.
ВДРУГ ГЛЯДИМ – БЕЖИТ СТАРУХА,
ВРОДЕ МАТЬ ОРЛОВА КОЛЬКИ.
 
 
В НАПРАВЛЕНЬЕ ДОМА БЫТА
ЖМЕТ СТАРУХА С МАГАЗИНА.
А ДОРОГА ВСЯ РАЗРЫТА,
И ВАЛЯЕТСЯ РЕЗИНА.
 
 
БУРЦЕВ КРИКНУЛ: «СПОХВАТИЛАСЬ!
НЕ СПОТКНИСЬ, УЖЕ НАЛИТО!»
ТА ЗА ШИНУ ЗАЦЕПИЛАСЬ
И ОТКИНУЛА КОПЫТА.
 
 
НУ, МЫ, ЯСНО, ВСЕ ЗАРЖАЛИ
(НО ПО-ДОБРОМУ, БЕЗ ЗЛОБЫ).
ТУТ С ВЕДРОМ СТАРИК ГУЖАЛИН
ВЫШЕЛ, ВЫНЕСТЬ МУСОР ЧТОБЫ.
 
 
ПРЕТ ПО КОЧКАМ, РОТ РАЗИНЯ.
Я КРИЧУ: «ОЧКИ ПРОТРИ-ТО!»
ТОТ СПОТКНУЛСЯ ОБ РЕЗИНУ,
ШМЯК! – И В СТОРОНУ КОПЫТА
 
 
ПРИПОДНЯЛСЯ КВЕРХУ ЗАДОМ,
ЗАД В ГРЯЗИ. И МАТЕРИТСЯ.
МЫ СМЕЯЛИСЬ ДО УПАДУ
(ВОДКА АЖ МОГЛА ПРОЛИТЬСЯ).
 
 
ТУТ ПЕТРОВИЧ ТАЩИТ ЛУК,
А В ДРУГОЙ РУКЕ КАСТРЮЛЯ.
СЗАДИ КАНДИДАТ НАУК —
ИХНЯЯ НЕВЕСТКА ЮЛЯ.
 
 
ЛУКОМ МАШЕТ, КАК КАДИЛОМ.
КАНДИДАТ ОРЕТ: «ПОДЛЕЦ!
НЕ ДЛЯ ВАС Я ХОЛОДИЛА
ДВОЕ СУТОК ХОЛОДЕЦ!»
 
 
ПРУХО КРИКНУЛ: «СТУДНЮ ХОЦЦА!
БЕЗ ЗАКУСКИ ПИТЬ НЕ БУДУ!»
А ПЕТРОВИЧ ВСЕ НЕСЕТСЯ,
РУКУ ВЫТЯНУВ С ПОСУДОЙ.
 
 
ПРУХО КРИКНУЛ: «ЖМИ ГАЛОПОМ!
ГЛЯ, ОНА ТЕБЯ ДОБУДЕТ!»
НУ А ТА, КАК АНТИЛОПА,
СКАЧЕТ, ТЯНЕТСЯ К ПОСУДЕ.
 
 
«Я, ПАПАША, СПАЛ С ЛИЦА!
БРЮХО СВОДИТ ГОЛОДУХА!
КИНЬ, ПЕТРОВИЧ, ХОЛОДЦА!
ПОМИРАЮ!» – ШУТИТ ПРУХО.
 
 
ПРУХО ШУТИТ: «ПРАВДА НАША!
ГЛЯНЬ, УЧЕНАЯ, ЗДЕСЬ ЛЮДИ!
ОН ЖЕ МУЖНИН ТВОЙ ПАПАША!»
ЮЛЬКА В РЕВ: «ОТДАЙТЕ СТУДЕНЬ!»
 
 
ПРУХО КРИКНУЛ: «ТЫ Б РАЗУЛСЯ!
КАНДИДАТ, ЛИШУ ВЕСНУШЕК!»
ТУТ ПЕТРОВИЧ ДОЛБАНУЛСЯ
ОБ РЕЗИНУ – И С КАТУШЕК.
 
 
КАНДИДАТ НАУК С НАЛЕТА
СПОТЫКАЕТСЯ ОБ БАТЮ,
ВВЕРХ ВЗЛЕТАЕТ САМОЛЕТОМ —
И… В КАНАВЕ, КАК В КРОВАТИ.
 
 
БУРЦЕВ ТАК ЗАРЖАЛ, ЧТО РУХНУЛ —
ЛБОМ ОБ СТОЛБ ПРЯМОЙ НАВОДКОЙ.
ВАЛЕНТИН ИВАНЫЧ ПРУХО
УРОНИЛ БУТЫЛКУ С ВОДКОЙ.
 
 
НУ, ДОРЖАЛИСЬ! – ВОТ ОТМЕСТКА!
В ЭТО ВРЕМЯ ПОДХОДИЛА
КАНДИДАТ НАУК, НЕВЕСТКА,
ЗУБЫ, КАК У КРОКОДИЛА.
 
 
НЫНЧЕ ПРАЗДНИК, А НЕ БУДНИ —
В ЛОСК БЫЛА ОДЕТА ЮЛЬКА —
КОФТА НАСТЕЖЬ, МОРДА В СТУДНЕ,
А В РУКЕ БЛЕСТИТ КАСТРЮЛЬКА.
 
 
НО НЕ С ПРАВОЙ, ГДЕ ПОСУДА,
ВАЛЕ ПРУХО (С СИЛОЙ ПУШКИ!)
СО СЛОВАМИ: «НА, ПАСКУДА!» —
С ЛЕВОЙ – ЖАХ! – ПО ЧЕРЕПУШКЕ.
 
 
ЭТО БЫЛ ЭФФЕКТ ГРОМАДНЫЙ!
СМИРНО, ГВАРДИИ СТАРШИНЫ!
ПРУХО СТАРТОВАЛ С ПАРАДНОЙ,
ПРИЗЕМЛИЛСЯ ВОЗЛЕ ШИНЫ.
 
 
ЮЛЬКА – В ДОМ ПРЯМОЙ ПОХОДКОЙ,
КИНУВ ПРУХЕ: «НУ, ПОКЕДА!»
ВОТ СТОЮ Я В ЛУЖЕ ВОДКИ,
НАМОКАЮТ ПОЛУКЕДЫ.
 
 
«ШАЙБУ!» – КРИКНУЛИ С ОКОШКА.
ВЕЧЕРЕЛО ПОМАЛЕНЬКУ.
ИЗДАЛЯ НЕСЛАСЬ ГАРМОШКА,
ТАМ ИГРАЛИ ЛЕТКУ-ЕНЬКУ.
 
 
МЫ ПЕТРОВИЧА СОБРАЛИ.
НАСКРЕБЛИ – И ВЗЯЛИ ПИВА.
ПОБАЛДЕЛИ… ТРАЛИ-ВАЛИ…
В ОБЩЕМ, КОНЧИЛОСЬ КРАСИВО.
 
 
НУ, НА ПРУХЕ ЭТА МАЛОСТЬ
ЗАЖИЛА, КАК НА СКОТЕ,
А НЕВЕСТКА, ОКАЗАЛОСЬ…
ЗАНИМАЛАСЬ КАРАТЕ.
 

30 декабря 1982 г.