Текст книги "Интеллектуальный слой в советском обществе"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

по благосостоянию интеллектуального слоя был нанесен сразу же – самим большевистским переворотом. После революции, в 20-х

годах, средняя зарплата рядового представителя интеллектуального слоя была очень невелика (см. табл. 151 (341)и 152 (342)). Она

сравнялась или была несколько ниже заработков рабочих, тогда как до революции была в 4 раза выше последних.

Наиболее трудным был период 1922-1924 гг., когда на жизненном уровне интеллигенции отразился НЭП и вздорожание рынка.

Отмена академических пайков при низком уровне зарплаты тяжело отразилась на положении научных работников (343). Хотя ставка

их в 1,5 раза превышала учительскую, но они не получали помощи из местного бюджета, в результате чего реальная зарплата

московского профессора оказывалась ниже учительской. В целом зарплата профессоров и научных работников составляли менее 50%

от средней ставки в мелкой и средней промышленности, профессор вуза получал 15 товарных рублей. В 1924-1927 гг. доходы

преподавателей и научных сотрудников сильно колебались по регионам, повысившись за это время, как правило, от 20-80 до 100-200

р. (см. табл. 153), но часто за счет большой перегрузки, как признавали и советские администраторы, “для получения культурного

минимума зарплаты научные работники были вынуждены работать с превышением норм нагрузки иногда в 4 раза. Что сводит на нет

разницу с рабочими и служащими и дает показатель вдвое ниже рабочего” (344). В 1930 г. профессора получали 300 р., доценты – 250,

ассистенты – 210 (см. также табл. 154) (345).

Благосостояние же некоторых групп интеллигенции не достигало прожиточного минимума. Таковой в 1925 г. составлял 29,38 р.

(средняя рабочая зарплата по стране составляли в 1923/24 г. 36,15 р., в 1924/25 – 45,24 р. (346)), а зарплата сельских учителей в Сибири

– 21,5 – 25 р. В 1927/28 г. они получали 30-37 р. (в 1928/29 – 40-46), тогда как средняя зарплата фабрично-заводских рабочих составляла

там 53,67 р., строительных – 56,80, мелкой промышленности – 50,75, металлистов – 68,94, средняя зарплата служащих учреждений -

56,50 (347). Исключение режим делал лишь для узкого слоя специалистов тяжелой промышленности и высших научных кадров,

“оправдывая” это отступление от идеологических постулатов временной острой потребностью в этих кадрах. В 1925 г. в

металлической промышленности чернорабочий получал 35 р., средняя зарплата рабочих составляла 60 р., квалифицированный

рабочий получал около 100, средняя зарплата специалиста в металлургической промышленности – 165, оклад председателя ВЦИК

СССР составлял 175 р., но высококвалифицированному специалисту платили и 500-600 (348).

Не считая жилищных и прочих условий (которые ухудшились неизмеримо вследствие политики “уплотнения”, повсеместно

проводимой в городах в отношении “буржуазии”, в результате чего квартиры превращались в коммунальные), только по зарплате

уровень обеспеченности образованного слоя упал в 4-5 раз. Причем наиболее сильно пострадали его высшие слои (если учителя

начальных школ получали до 75% дореволюционного содержания, то профессора и преподаватели вузов – 20%, даже в конце 20-х

годов реальная зарплата ученых не превышала 45% дореволюционной). До революции профессор получал в среднем в 15,4 раза

больше рабочего, в конце 20-х годов – лишь в 4,1 раза.

По мере “пролетаризации” и “советизации” интеллектуального слоя в конце 30-х годов его благосостояние относительно других

социальных групп было сочтено возможным несколько повысить; хотя и в это время зарплата работников ряда отраслей умственного

труда была ниже зарплаты промышленных рабочих, но, по крайней мере, зарплата ИТР превосходила ее более, чем вдвое, научных

сотрудников – на треть. Резко (в среднем на 268%) возросли после репрессий 1937-1938 гг. оклады комсостава армии (см. табл. 155)

(349), что было связано как с желанием крепче привязать к себе армию, так и с тем, что оставшиеся военные рассматривались как

вполне “свои” (каковыми и являлись).

В 40-50-х годах зарплата служащих превышала зарплату рабочих, причем наиболее значительно в конце и середине 50-х годов.

Однако в дальнейшем происходил неуклонный процесс снижения относительной зарплаты лиц умственного труда всех категорий,

процесс, не знавший каких-либо остановок и особенно усилившийся в 60-х годах, когда зарплата почти во всех сферах умственного

труда опустилась ниже рабочей. В начале 70-х ниже рабочих имели зарплату даже ученые, а к середине 80-х – и последняя группа

интеллигенции (ИТР промышленности), которая дольше другим сохраняла паритет с рабочими по зарплате (см. табл. 156, 157, 158)

(350).

При этом зарплата служащих с зарплатой ИТР практически не сближалась, а рабочих – сближалась довольно быстро, и именно это

обстоятельство вызывало глубокое удовлетворение советских идеологов. В социологических трудах, хотя и говорилось о “некоторых

негативных моментах на отдельных этапах” этого процесса (типа того, что ИТР стремятся перейти на начальственные должности),

подчеркивалась его “бесспорно позитивная направленность” как “одной из существенных сторон движения социалистического

общества к полной социальной однородности” (351). Дело дошло до того, что в качестве “дополнительного материального стимула”

для перехода специалистов сельского хозяйства на должности руководителей отделений, бригад, ферм и т.п. постановлением ЦК и

Совмина (ноябрь 1977 г.) “по некоторые видам оплаты труда эти работники приравнены к рабочим, на них распространены

соответствующие льготы”, об этом приравнивании к рабочим в виде поощрения говорилось как о нормальном и даже положительном

для интеллигенции явлении (352).

Естественно, что выпускники вузов старались по возможности избежать участи типичного рядового “молодого специалиста”,

предназначенной им распределением. До 80-90% выпускников гуманитарных и 60-80% естественных факультетов университетов

направлялись в школы, но закреплялись там лишь немногие (почему им предпочитали питомцев пединститутов). Лишь около 30%

инженеров и половина воспитанников сельскохозяйственных и педагогических вузов работали по вузовской специальности. Из 400

харьковских студентов-политехников выпускного курса менее 3% выразили желание работать мастерами и начальниками цехов (353).

Выходцы из интеллигенции особенные неудобства испытывали на селе (354). Едва ли приходится удивляться, что “удовлетворенность

жизнью” выражали от 66,6 до 71,6% у рабочих, при 55% ИТР (355).

До 1957 г. система оплаты научных работников устанавливалась в зависимости от деления научных учреждениях на 3 категории: 1 -

институты АН СССР, 2 – институты республиканских и отраслевых академий, 3 – прочие (ведомственные). Затем, однако, категории

стали устанавливаться в зависимости не от ведомственной принадлежности, а от “важности разрабатываемых проблем”, фактически

это привело к тому, что первой стала 3-я категория. Оклады научных работников учреждениях 2-й категории составляли 83-92% от

окладов в 1-й, а 3-й – 60-82%. Средний оклад научных работников со степенью в учреждениях 2-й категории составлял 130, а в 1-й -

150% от 3-й (356). Если в 1950 г. зарплата преподавателя вуза без степени составляла 162% от средней по стране, то в 1960 – 141, а в

1975, даже после повышения, всего 86%. Подобными аргументами сопровождались робкие просьбы включить “упорядочение

зарплаты” в науке в “Основные направления” 10-й пятилетки. Но ничего, конечно сделано не было, более того, с введением новых

правил защиты диссертаций положение еще ухудшилось. Появились публикации (357), требующие отменить доплату за степень

(учитывая, что в то время заводские рабочие получали до 400 р., а водители – 500-600 при зарплате доктора наук 300-350, кандидата

150-200, чл.-корр. 600, фактически требовалось сделать так, чтобы ученые получали в 3-4 раза меньше рабочих и в 5-6 раз меньше

водителя автобуса). Одновременно с этим выдвигались требования повысить “дисциплину” научных работников, т.е. заставить их

строго отсиживать положенные часы в учреждениях, тогда как просьбы разрешить им совместительство (358) были проигнорированы

(тогда очень боялись, что ученые станут слишком много зарабатывать). В академических НИИ только 43,2% из ответивших

положительно на вопрос о возможности повысить свою квалификацию, положительно оценили возможность получить более

квалифицированную работу (359). Это не должно вызывать удивления, ибо среди кандидатов наук в возрасте до 35 лет только

половина находилась на должностях старших научных сотрудников. Особенно остро стояла эта проблема в АН, где концентрация

научных работников со степенями была на порядок выше, чем в отраслевых НИИ, а промежуточные должности (при значительной

разнице в окладах между младшими и старшими научными сотрудниками) отсутствовали.

Пенсии научных работников начислялись с суммы, не превышающей для академиков и чл.-корр. АН – 600 р., докторов наук и

профессоров – 400, старших научных сотрудников, доцентов и кандидатов – 200, младших научных сотрудников и без степени – 100 р.

Любопытен факт действия в 80-х годах “Положения о пенсионном обеспечении работников науки” 30-тилетней давности, по которому

кандидат наук мог иметь максимальную пенсию в 80 р. Неудивительно, что “как показывает практика, большинство научных

работников отказывается от назначения им пенсии по этому положению и оформляют ее по общему положению о выплате

государственных пенсий, по которому им, как правило, назначается максимальная пенсия в размере 120 р.” (360). На одном из

пленумов ВАК, когда был поднят вопрос о повышении аспирантской стипендии, секретарь ЦК ВЛКСМ А.В.Жуганов констатировал,

что “существующий уровень оплаты позволяет учиться в аспирантуре в основном лицам, имеющим солидную материальную

поддержку” (361).

Положение научных работников оставалось еще относительно лучшим, чем других категорий образованного слоя. Слово “инженер”

недаром стало синонимом слова “нищий”, что вполне соответствовало положению в обществе человека, получающего 80-90 р.

Зарплата молодого инженеров была на треть, если не в половину ниже, чем у его сверстника-рабочего (362). Даже в советских трудах

отмечалось: “В 50-х годах...считалось, что специальность инженеров гарантирует относительно высокие зарплату и социальной

статус. В 70-х годах ситуация изменилась: социально-культурные блага, предоставляемые рабочим местом,... способствовали

изменению структуры мотиваций трудовой деятельности”. Для увеличения количества техников предлагалось прежде всего повысить

им зарплату, так как “значительная часть техников стремится занять (зачастую без производственной необходимости)

вышеоплачиваемые должности рабочих“, более 70% опрошенных молодых инженеров также хотели бы зарабатывать больше (363).

Интересно, что ИТР со средней зарплатой 155-140 р. при опросе завышали свою зарплату: инженеры стыдились своей нищеты (364). В

таком же положении находились учителя и врачи – самые массовые отряды интеллигенции с высшим образованием, не говоря уже о

работниках связи, дошкольных учреждений, бухгалтерско-делопроизводственном персонале, чьи оклады, опускаясь до 60-70 р.,

являлись минимально возможными по стране и уступали заработкам дворников, уборщиц и чернорабочих.

“Общественные фонды потребления” также в гораздо большей степени перераспределялись в пользу рабочих. Премии и “тринадцатые

зарплаты”, получаемые практически всеми рабочими, не распространялись на большинство категорий служащих, Право получать

дорогие путевки с 50%-й скидкой также было привилегией рабочих (не говоря о том, что им путевки предоставлялись в первую

очередь). С учетом этих обстоятельств уровень жизни интеллектуального слоя к 80-м годам был в 2-2,5 раза ниже жизненного уровня

рабочих (зарплата основной массы врачей, учителей, работников культуры была в 3-4 раза ниже рабочей). Таким образом,

дореволюционная иерархия уровней жизни лиц физического и умственного труда оказалась не только выровнена, но перевернута с

ног на голову, в результате чего относительный уровень материального благосостояния интеллектуального слоя ухудшился по

сравнению с дореволюционным более чем в 10 раз.

Говоря о материально-бытовом положении образованного слоя, нельзя не упомянуть и о том, что, следуя известному

коммунистическому принципу (наиболее откровенно провозглашенному в Китае) “нам нужны наполовину ученые – наполовину

крестьяне”, членов интеллектуального слоя пытались превратить в полурабочих, заставляя регулярно по разнарядкам райкомов

работать на овощных базах, подсобной работе на заводах, уборке улиц и в колхозах. Согласно данным исследований, проведенных в

1981 г. в Ленинграде, руководящие работники производственных и научно-исследовательских подразделений в качестве “проблемы

номер один” в деятельности молодых инженеров назвали отвлечения их на посторонние дела, не требующие инженерной

квалификации (365). Эта политика в полной мере касалась и студентов. Помимо “базово-колхозной” повинности, отнимавшей в

некоторые вузах до четверти и даже трети планового учебного времени, и обязательной летней работы в стройотрядах, все

настойчивее становились требования привлечь их к труду и критика “бытующего мнения, будто студент дневной формы обучения

обязан все свое время посвящать учебе” (366).

2. Советская интеллигенция как социальный слой.

Поскольку идея "превращения всех людей в интеллигентов" и упразднения интеллигенции как особого слоя неизменно продолжала

владеть умами советских идеологов, рост численности интеллектуального слоя пропагандировался и обосновывался на всех этапах

истории советского общества. Типичным примером тезиса "через количественный рост интеллигенции – к уничтожению ее как слоя"

может служить название раздела одной из защищавшихся в 60-е годы диссертаций: "Дальнейший рост сельской технической

интеллигенции – условие соединения умственного и физического труда" (367). Утверждалось, что "путь к стиранию различий между

работниками умственного и физического труда идет не через "свертывание" слоя интеллигенции", а, наоборот, через "возрастание

численности и доли в населении работников умственного труда" (368). Некоторые, правда, видели "противоречие" в том, что

"молодежь, имея высокий общеобразовательный уровень, стремится заниматься умственным трудом, в то время как народное

хозяйство нуждается еще в физическом труде, в т.ч. неквалифицированном" (369). В 70-е годы получило распространение мнение о

том, что "научные предположения исходят из объективного процесса постепенного перехода к новой структуре занятости населения

(вместо индустриальной модели – "научно-техническая") с более важным местом научной и организационно-управленческой

деятельности. Учеными уже высказано предположение, что с этой сферой будет связано до 40% лиц, занимающихся общественно-

полезным трудом" (370). Некоторой части слоя предсказывалось более быстрое исчезновение: "Судьба интеллигенции хорошо

известна:... интеллигенция останется особой прослойкой впредь до достижения самой высокой стадии развития классового общества.

Иная судьба у служащих – неспециалистов. Те из них, кто занят в сфере учета, станут либо рабочими (операторами счетной техники),

либо интеллигенцией" (371). Предполагалось, что сначала будет вытеснена сфера непроизводственной деятельности интеллигенции, "а

на стадии комплексной автоматизации вся интеллигенции как особая прослойка перестанет в основном существовать" (372). Один из

авторов выражался предельно откровенно: "Уже в обозримом будущем общество будет расширять высшее образование до такого

уровня, когда всякий, кто ощущает потребность в научных знаниях, в высшей квалификации, сможет ее удовлетворить. На

современном этапе люди с высшим образованием обладают еще определенными преимуществами в смысле общественного престижа.

Отсюда у части молодежи и известный утилитаризм в подходе к образованию. По мере расширения круга лиц с высшим образованием

такой утилитарный подход постепенно отживает" (373).

Особый энтузиазм у ревнителей "стирания граней" вызывало появление и расширение слоя так называемых "рабочих-интеллигентов" -

лиц с высшим и средним специальным образованием, занятых на рабочих должностях. Это уродливое явление, порожденное

извращенной системой зарплаты и огромным перепроизводством специалистов (при том, что многие должности ИТР, в т.ч. и

действительно требующие высшего образования, были заняты "практиками"), и ставшее, пожалуй, наиболее красноречивым

свидетельством деградации интеллектуального слоя в советский период, почиталось, однако, основным достижением советской

социальной политики. Именно в этом слое виделось советским идеологам воплощение грядущей социальной однородности общества,

"живые зачатки слияния в исторической перспективе рабочих класса и интеллигенции".

Основным центром теоретического обоснования этого явления был Свердловск: именно там во второй половине 1960-х годов стали

защищаться диссертации по "рабочим-интеллигентам", сближению интеллигенции с рабочим классом и колхозным крестьянством и

т.п. Один из представителей этой "школы" писал, в частности, что "перемещение специалистов на рабочие места с течением времени

будет все более и более необходимым и поэтому выражал несогласие с "встречающимися еще утверждениями, будто всякое

перемещение специалистов на рабочие места есть растрата образования, а, следовательно, и государственных средств" (374).

Советских идеологов чрезвычайно радовало, что значительное число рабочих имели высшее и среднее специальное образование:

"Рост числа техников, а часто и инженеров на рабочих местах, обусловленный требованиями НТР, ведет к усложнению

производственной структуры рабочего класса за счет повышения в нем доли профессий, требующих инженерно-технических знаний.

К началу 9-й пятилетки каждый пятый техник в промышленности выполнял функции рабочего". Подвести под это нелепое явление

теоретическую базу было тем более привлекательно, что, помимо "рабочих-интеллигентов", были открыты и "интеллигенты-рабочие"

(этот термин был предложен для обозначения того слоя ИТР, труд которых связан с непосредственным воздействием на предмет труда

и требовал применения научных знаний: работающие с АСУ, пилоты самолетов и т.п.) (375).

Если одни философы ожидали предстоящего превращения всех классов и групп в класс интеллигенции, то другие с этим не

соглашались, считая, что переход вчерашнего рабочего, закончившего вуз, в инженеры, не означает, что рабочий класс должен

целиком превратиться в интеллигенцию, но именно поэтому подчеркивали важное значение "рабочих-интеллигентов", полемизируя с

теми, кто считал использование ИТР на рабочих местах нерациональным в принципе: "На наш взгляд, это неверно: рост техники в

эпоху НТР неизбежно требует того, чтобы управляли ею люди, имеющие солидные научные и технические знания (в США и Западной

Европе техника почиталась, видимо, менее сложной). В росте слоя рабочих, наиболее близком к инженерам и техникам, нельзя не

видеть живых зачатков слияния в исторической перспективе рабочего класса и интеллигенции" (376). "Прогресс техники требует уже

сейчас от значительной части рабочих образовательного уровня в объеме техникума или даже вуза" (377). Воспевание "рабочих-

интеллигентов" продолжалось и в 80-е годы. Предлагалось указывать их в сводках ЦСУ как работников "преимущественно

умственного труда в сочетании с физическим", рабочих интеллектуального труда, тогда как делопроизводителей, счетоводов,

экспедиторов к лицам умственного труда предлагалось не относить (378). С удовлетворением констатировалось, что "высшая школа

сегодня пополняет не только ряды интеллигенции, но и квалифицированных рабочих. Рост их числа – закономерное явление",

предлагалось именовать их не "рабочими-интеллигентами", а "рабочими-инженерами", и едва ли не готовить их специально: "Вопрос

целесообразности подготовки таких кадров в институтах требует специального изучения" (379). Выражалось убеждение, что "в

сравнительно недалеком будущем этот тип производственника будет преобладать" (380).

Между тем некоторые специальные исследования показали, что в 14,3 – 25,5% случаев специальность "рабочих-интеллигентов" по

образованию не имела никакого отношении к профилю предприятия, а "Перечню" Госкомтруда она соответствовала лишь в 10,3 -

14,3% случаев. В то же время на тех же заводах "практики" составляли 30 – 37,6%. Поэтому даже пропагандисты "рабочих-

интеллигентов" вынуждены были признать, что "общество несет значительные потери, связанные с затратами на подготовку в вузе

или среднем специальном учебном заведении специалиста, а из сферы общественного производства отвлекается на период учебы

определенное количество трудоспособного населения". И что "несет потери не только общество, но и сами эти люди" (приводились

данные об их неудовлетворенности своим положением) (381). Отмечалось, что использование инженеров на работе, с которой могли

справиться техники, связано и с тем, что последние широко использовались в качестве рабочих (382). Иногда, правда, проявлялось и

скептическое отношение к этому явлению (383).

Между тем, практика пребывания выпускников вузов и техникумов на рабочих должностях приобрела действительно немалые

масштабы. В 1960 г. численность "рабочих-интеллигентов" составляла 0,3 млн., в 1970 – 1,2, в 1975 – 1,7 и на 1980 г. прогнозировалось

иметь их 2,2 млн. плюс 0,5 млн. "колхозников-интеллигентов" (384). В 1970 г. в промышленности на рабочих местах трудилось 25,7%

всех техников, общая численность специалистов на рабочих местах достигла около 2,5 млн. (385) К 1974 г. помимо 25% техников

(каждый 4-й) на рабочих местах было занято и 19% лиц с высшим образованием (каждый 5-й) (386). Значительный процент

специалистов, занятых на рабочих местах, наблюдался в нефтеперерабатывающей промышленности, где заработки были наиболее

высоки (см. табл. 161) (387). В 1975 г. численность этого слоя "с учетом характера и содержания выполняемого труда" определялась

примерно в 1,7 млн., что составляло 3% рабочего класса (388). На 15.11.1977 г. в качестве рабочих трудилось 114 тыс. лиц с высшим и

1314 тыс. со средним специальным образованием, т.е. 34,1% всех техников и 5,2% инженеров (389). среди рабочих лица с

соответствующим образованием составляли 8,7, среди колхозников 5,9%. По переписи 1979 г. численность этого слоя достигла около

8 млн. – высшее и среднее специальное образование имели 8,7% рабочих и 5,9% колхозников (против 3,7 и 2,8 в 1970 г.) (390). В 1980

г. в стране насчитывалось около 1 млн. рабочих с дипломами, или 23% всех специалистов в промышленности (391). На этот год там

при 6412 тыс. ИТР и служащих специалистов с высшим и средним специальным образованием было 7236 тыс., т.е. 112,9% (в 1960 на

2919 тыс. ИТР их приходилось 1667 тыс. или 57,1%) (392). К середине 1980-х годов около 4 млн. чел. с высшим образованием

работали на должностях, не требующих его, и в то же время насчитывалось 4,1 млн. "практиков". Поскольку материальное положение

образованного слоя относительно рабочих продолжало постоянно ухудшаться, численность "рабочих интеллигентов" продолжала

расти и на протяжении всех лет "перестройки" (393). За 80-е годы эта категория выросла в 3-4 раза, достигнув к 1989 г. 733,6 тыс. чел с

высшим и 5167,0 тыс. чел со средним специальным образованием. Кроме того, 10-14% научных работников и инженеров были

вынуждены заниматься дополнительной (в основном физической) работой (394).

Состав слоя так называемых "рабочих-интеллигентов", впрочем, свидетельствует о том, что по происхождению и образованию они

целиком относятся к маргинальному слою ИТР (см. табл. 160) (395). На 80% это были техники (т.е. в основном выходцы из рабочих),

окончившие средние специальные учебные заведения и потом увидевшие, что они, сделав это, раза в 2-3 потеряли в зарплате, или же

специалисты с высшим образованием (часто не техническим) (396), задавленные нуждой и не придающие значения своему

социальному статусу – практически все они были интеллигентами в 1-м поколении, не имеющими прочных культурных традиций.

Основной мотивацией перехода их на рабочие места всегда были материальные соображения (397). Приходя на рабочие места, они

возвращались в ту среду, откуда вышли, так что, если бы остальная часть образованного слоя отличалась высоким качеством, то

освобождение от балласта случайных людей ему бы не повредило.

Подходы советских идеологов (отражавших и пропагандировавших политику компартии) к проблемам социальной структуры

общества и связанным с ними вопросам развития системы образования никогда принципиально не менялись. В вышедших в конце 70-

х – 80-х годах книгах по-прежнему активно проводилась традиционная для советской политики в этой сфере линия. Но если одни

авторы, с удовлетворением констатируя продолжающееся увеличение приема в вузы, ратовали за дальнейшее развитие этого процесса

и были настроены в этом отношении чрезвычайно оптимистично (398), то другие признавали, что темпы роста приема снижаются и

наблюдается тенденция к "оптимизации" доли в обществе лиц умственного и физического труда. Отчасти признавалась и

нежелательность массового приема в вузы после техникумов (399).

По-прежнему актуальным считалось усиление регулирования социального состава студентов. Выводы в этом отношении

предлагалось делать, в частности, из того факта, что выходцы из интеллигенции стремились уйти в научные работники и покинуть

производство, а из рабочих идут охотнее на производство, тогда как общество нуждается не в научных работниках, а в инженерах (по

той же причине впервые, кажется, усматривался "негативный момент" в вовлечении студентов в научную работу). Советских

философов весьма огорчало противоречие между интересами высшей школы, "стремящейся привлечь наиболее квалифицированных,

сознательных рабочих", и предприятий, заинтересованных в оставлении таких рабочих у себя", а также то обстоятельство

(сказывающееся на формировании контингента подготовительных отделений), что зарплата квалифицированных рабочих значительно

выше зарплаты инженеров, и рабочие, естественно, не хотят учиться на инженеров, по несознательности препятствуя делу "стирания

граней". Задача высшей школы виделась в "дальнейшей демократизации системы высшего образования, расширения его социальной

базы", ожидалось, что в 10-й пятилетке основная масса специалистов придет из среды рабочих и крестьян и отмечалось, что "широкий

приток в вузы рабочей и крестьянской молодежи, по словам Брежнева, "полностью вытекает из политики партии, направленной на

сближение рабочего класса, колхозного крестьянства и интеллигенции, на укрепление социального единства нашего общества" (400).

Следовали и соответствующие рекомендации: "Вопрос о социальных источниках пополнения интеллигенции в современных условиях

необходимо рассматривать с учетом общих изменений в социальной структуре общества, усиления его социальной однородности,

стирания различий между классами и социальными группами. Последнее необходимо учитывать и при решении практических

вопросов регулирования социального состава студенчества, в т.ч. путем повышения социальной эффективности подготовительных

отделений вузов", ибо "социальное происхождение и тип вуза оказывают заметное дифференцирующее воздействие на степень

адаптации молодых специалистов к условиям их труда и быта" (401).

В 1982 г. вышла книга одного из основных теоретиков "социальной однородности", представлявшая собой к тому времени наиболее

авторитетный (автор был директором Института социологических исследований) свод воззрений по этому поводу. Как уже говорилось

выше, к этому времени реальность общественного развития СССР не оправдала ожиданий, и приходилось как-то выкручиваться,

чтобы оправдать неполное соответствие ее идеологическим постулатам. Поэтому по ряду вопросов был проявлен максимум

возможного для советской социологии "инакомыслия" (402). Пришлось также признать, что в ближайшие 15-20 лет сохранятся

специалисты, профессиональные ученые, актеры, художники, писатели и т.д. (403). Как ни смехотворно звучат сегодня эти

"откровения", следует помнить, что для советской социологии они вовсе не были очевидными, и их требовалось доказывать.

Некоторый оттенок "вольнодумства" носили и некоторые другие замечания (404), но большинство проблем трактовалось вполне

традиционно (405).

Однако к 80-м годам некоторые постулаты все-таки пришлось корректировать. В обобщающем труде советских философов,

вышедшем в 1983 г., констатировалось: "Не подтвердились на практике и не получили признания в теории предположения о

растворении интеллигенции в рабочем классе и о превращении рабочего класса в интеллигенцию" (406). Даже наиболее

ортодоксальные из них вынуждены были признать, что рост удельного веса специалистов и служащих в народном хозяйстве не

беспределен (407). Иногда прямо говорилось, что "в СССР имеет место перепроизводство инженеров " (в США при большем на 25%

объеме производства инженеров в 3-4 раза меньше). Отмечалось, что в некоторых республиках (Грузия, Эстония) специалисту стало

трудно устроиться по специальности (408), что "снижение темпов роста рабочего класса и "перелив" растущей части трудоспособного

населения в категорию интеллигенции – показывает, с одной стороны, некоторую интенсификацию производства, но с другой -

нарушение необходимых пропорций распределения занятого населения по общественным группам в соответствии с потребностями

народного хозяйства" (409). Встречались выступления в пользу очищения интеллектуального слоя от неспособных элементов (410), а в

середине 80-х годов можно было встретить даже такие необычные (оправдываемые борьбой за качество) для советской печати

предложения, как сокращение числа студентов (411).

Старый интеллектуальный слой не представлял собой одного сословия, однако термин "образованное сословие" применительно к

нему все же в определенной мере отражает реальность, поскольку образованные люди обладали некоторыми юридическими

привилегиями и правами, отличавшими их от остального населения. Этому слою были присущи хотя бы относительное внутреннее

единство, наследование социального статуса (хотя он широко пополнялся из низших слоев, дети из его собственной среды за

редчайшими исключениями оставались в его составе) и заметная культурная обособленность от других слоев общества. Это

внутреннее единство, которое сейчас, после того, как культурная традиция прервалась (большинству советских людей 70-80-х годов