Текст книги "Интеллектуальный слой в советском обществе"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

том же году поступило 470,9 тыс. или 11% (всего принято 1075,7 тыс.). Вообще, если в 1960-х годах в вуз после 10 класса собирались

поступать 80-90% учащихся, то в 1973 – только 46%. В 1965 г. заявления в вузы подали 80% выпускников, в 1970 – 50, в 1975 – 40 и в

1980 – 34% (причем из непоступивших 80% не выдержало экзаменов и только 20 не прошло по конкурсу) (159). В Москве при этом на

вуз ориентировалось в 1980 г. 81,3% выпускников (причем около 60% из них – по желанию родителей), а идти на производство

пожелали только 4,1%. Поступило из желавших в вуз 60% (по стране – 14,6, по РСФСР – 18,9) (160). Из непоступивших 32,6%

поступило работать в НИИ, 15,2% – в вузы и техникумы, 29,9 – в другие учреждения. На производство пошло только 17,4% (161). В

целом соотношение между выпуском дневных школ и приемом в дневные вузы изменялось так:

1965 1966 1968 1970 1975 1980

2,4 6,1 4,1 3,9 4,6 4,2

Распределение выпускников школы выглядело следующим образом:

8 класс 10 класс

Год Работа ПТУ Техникум 9 класс Работа ПТУ Техникум Вуз

1965 42,5 12,3 5,2 40,0 16,2 – 42,4 41,4

1975 2,3 31,6 5,2 60,9 55,3 12,9 16,0 15,8

1980 0,5 33,1 6,2 60,2 41,2 26,9 15,6 16,3

Социальный состав 1-х и 8-х классов к 1973 г. был почти одинаков: 58,2 и 59,1% детей рабочих, 15,8 и 15,8 – колхозников и 26 и 25,1

служащих (в 1975 г. в населении они составляли 60,9, 17,1 и 22% соответственно). Но в 10 классе детей рабочих было 49,5%,

колхозников 14,4 и служащих 36,1%. Ориентация на образование выходцев из семей разного типа по всем исследованиям сильно

различалась (см. табл. 60, 61, 62, 63, 64) (162), причем из тех, чьи отцы имели высшее образование, были ориентированы на вуз в 76,9%

случаев (163). Вообще ориентация на получение высшего образования среди детей интеллигенции обычно составляла не менее 3/4

(164). Кроме того, на вуз ориентировалась и часть выпускников техникумов. В Горьком, например, в 1969 г. таковых было около 45%,

причем около 1/4 их них собирались поступить сразу же после окончания техникума (наиболее ориентированы на вуз поступившие

после 8 класса). Однако доля выпускников техникумов среди принятых в вуз постепенно снижалась (165). Различий по

происхождению в данном случае почти не просматривается, но так как в самих техникумах преобладали выходцы из рабочих, то в

целом это способствовало уменьшению их доли в вузах. Но в ряде вузов (особенно заочных) доля выпускников техникумов

оставалась достаточно высокой: из принятых, например, в ВЗПТИ в 1975 г. выпускники техникумов составляли 36%, в 1981 – 54, а на

некоторых факультетах – до 74% (166).

С ориентацией на образование тесно была связана и проблема подготовки. Естественно, что лучше всего были подготовлены к

поступлению в вуз выпускники дневных общеобразовательных школ и особенно – разного рода спецшкол (языковых, математических

и других), которые помимо профессионального "уклона" обычно отличались еще и повышенным качеством общего образования.

Однако социальный состав этих элитных учебных заведений заметно отличался от обычных (здесь 58,5% детей служащих, 34,2

рабочих и 6,1 колхозников против 32,5, 50,5 и 15,3 в обычных), что всегда вызывало крайнюю неприязнь к ним со стороны ревнителей

"социальной справедливости". Отмечалось, в частности, что к факторам, действующим в противоположном направлении, чем то,

которое воплощают подготовительные отделения, раздельные конкурсы и льготы сельчанам, относятся уровень подготовки в ПТУ и

школах (особенно сельских), условия в семье и особенно существование спецшкол, где "состав учащихся весьма специфичен, тогда

как получаемая в них подготовка дает существенные преимущества", почему и требуется "изучить сложившуюся сеть и практику

комплектования спецшкол" (167). Особо подчеркивалось, как важно принимать в вузы из техникумов, вечерних и заочных школ:

"через эти каналы вуз получает пополнение, пусть небольшое, но именно из семей рабочих и служащих-неспециалистов" (168). С

начала 70-х годов проявилась тенденция к свертыванию спецшкол вплоть до полного их упразднения. Только с 1971/72 по 1973/74

учебные годы их число сократилось с 608 до 542. Любопытно, что в связи с пресловутой "реформой школы" за увеличение доли ПТУ

высказывались чаще преподаватели школ и ПТУ, учащиеся ПТУ и служащие (169), реже всего – учащиеся школ и, особенно,

спецшкол (см. табл. 65) (170).

Еще одним фактором, влиявшим на формирование студенческого контингента, всегда было репетиторство (опросы в Свердловске в

1973/74 г. 1483 студентов 1-го курса и 1370 выпускного и в 1976/77 г. 1180 студентов выпускного курса показали, что репетиторами

пользовались 9,5%, причем 1/4 поступавших в университет и 1/5 – в медицинский институт) (171), также носящее ярко выраженный

социальной характер. По некоторые данным (Харьков, 60-70-е годы) репетиторами пользовалась 1/7 абитуриентов, но при этом 69,2%

из них – дети специалистов, 20 – служащих , 10,7 – рабочих и 0,1 – колхозников (172). Но и в целом выходцы из интеллигенции были

обычно подготовлены лучше. Наблюдалась, в частности, прямая зависимость между успеваемостью (оценками) школьников и

наличием у их родителей высшего образования (%) (173):

В основном5 4и5 4и 3 В основном 3 Часто 2

Отец 67 38 23 10 5

Мать 53 34 17 10 5

Выяснилось, что средний балл аттестата, введенный для участия в конкурсе баллов на экзаменах, не препятствует поступлению в

вузы выходцев из образованного слоя, поскольку выше, чем у детей рабочих и крестьян: у детей специалистов он составлял 4,2-4,3, у

детей служащих – 3,8-4,0 и у детей рабочих и крестьян – 3,5-3,6 (174). Среди абитуриентов высокие оценки аттестата имели 87,1%

детей служащих и 79,3% – рабочих. Этот разрыв увеличивался на экзаменах: на 4 и 5 сдали вступительные экзамены 80,1% выходцев

из служащих и 69% выходцев из рабочих (175) (почему социологи, озабоченные "стиранием граней" отнеслись к введению "среднего

балла" довольно холодно).

Наконец, важнейшим фактором являлся сам конкурс, который всегда сильно варьировался по разным вузам (иногда отличаясь

десятикратно), но в большинстве случае не превышая в 60-х годах 2 с небольшим человек на место (176). С 1970 по 1977 г. в целом

конкурс в вузы упал с 243 до 225 на 100 мест, в т.ч. на дневное отделение с 269 до 245 (при этом для промышленных вузов эти

показатели составили 232 и 203, транспортных – 235 и 228, связи – 212 и 196, но здравоохранения – 278 и 302, физкультуры и спорта -

218 и 227, искусства – 319 и 407) – в это время прием рос быстрее, чем число абитуриентов. Соотношение между вузом, техникумом и

ПТУ, составлявшее в 1965 г. 1:1,3:1,4, в 1976 выглядело как 1:1,4:2,3 (177). За 70-е годы конкурс в вузы в среднем снизился более чем

на 20%. Когда в 1969 г. подготовительным отделениям было отдано 20% приема, ожидалось, что на столько же увеличится и конкурс,

однако он, против ожидаемого, снизился вдвое (178). Причем отмечалось, что массовых повторных попыток поступления в вуз не

наблюдается (по материалам Эстонии и Литвы на рубеже 70-80-х таковые составили, в частности, менее 1/10, а третью попытку

совершали лишь несколько процентов) (179).

Однако этот прискорбный (с точки зрения качества подготовки специалистов) факт в советском обществе рассматривался на самом

высоком уровне как...положительный. Сам министр высшего образования Елютин на собрании актива учебных заведений говорил:

"Дело в том, что условия работы высшей школы в 60-70-х гг. свели мероприятия по комплектованию студенчества к исключительно

придирчивому отбору лучших претендентов. Теперь условия коренным образом изменились. В этом году, например, снижение

конкурса ощутили даже традиционно популярные вузы. И это явление мы обязаны рассматривать не с ведомственных, а с

общегосударственных позиций – как знаменующее собой прогресс в расширении доступности высшего образования" (180). Это

высказывание объяснялось, впрочем, традиционной социальной задачей, потому что социальный состав студентов обнаруживает

прямую зависимость от высоты конкурса – доля выходцев из образованного слоя обычно относительно выше в тех вузах, где был

выше конкурс (см. табл. 66) (181). Между тем конкурс снижался и в 80-е годы (182). В 1983 г. на дневные отделения было подано 1176

тыс. заявлений (182 на 100 мест), в 1984 – 1149 (180 на 100), выдержало экзамены 60% (принято 638,5 тыс.), среди которых 20%

"стажников" и 10% отличников (183). Несколько вырос он только с началом "перестройки": в 1987 г. было подано 1288 тыс. заявлений

(198,6 на 100), принято 651,3 тыс., в т.ч. медалистов и отличников – 12,7% (184).

Результатом описанной выше политики стало коренное изменение социального состава студенческого контингента. В истории этих

изменений можно выделить несколько основных этапов: 1) от революции до 1928 г. (когда советская власть взялась решать вопрос

комплектования учебных заведений наиболее радикальным образом), 2) от начала 1-й пятилетки до войны, 3) послевоенный период до

второй половины 50-х годов, 4) конец 50-х – 80-е годы. Следует иметь в виду, что советская статистика учитывала под понятиями

"рабочих", "крестьян", и т.д. как лиц соответствующего социального положения, так и их детей, только что окончивших средние

учебные заведения. Социальное происхождение, как правило, известно только в отношении студенческого контингента

послевоенного периода, когда проводились специальные исследования.

Первые несколько лет социальный состав студенчества не отличался существенно от дореволюционного, так как продолжали учиться

и выпускались лица, поступившие в вузы в 1914-1917 гг (185). Но приемы уже первого десятилетия советской власти сильно изменили

картину. По всем вузам на 1-й курс было принято (%) (186):

Год Рабочие Крестьяне Служащие и прочие

1922 16,1 26,8 57,1

1923 24,2 25,4 50,4

1924 35,5 29,5 35,0

1925 32,5 29,0 38,5

1926 28,7 22,2 49,1

1927 34,7 24,3 41,0

Относительно больше (до 60% и более) при этом служащих и прочих было принято в университеты, социально-экономические и

художественные вузы (см. табл. 67) (187).

"Классовый" прием довольно скоро сказался на социальном составе всего студенческого контингента. По всем вузам РСФСР

социальный состав студентов изменялся так (188):

Год Рабочие Крестьяне Служащие и прочие

1922/23 12,1 37,0 50,9

1923/24 15,3 22,5 62,2

1924/25 21,8 25,0 53,2

1926/27 24,5 26,0 49,5

1927/28 26,9 24,2 48,9

На Украине, где до окончания гражданской войны, "орабочивания" высшей школы практически не проводилось, после ее окончания

доля представителей образованного слоя еще составляла свыше 90%, но к 1925 г. опустилась до 63%. Вообще же в первой половине

20-х годов их среди студентов еще было свыше половины, в 1925 г. по всем вузам страны их удельный вес составил 59,1% (189), во

второй же половине 20-х они стали составлять, как правило, меньшинство (190). Что касается социального происхождения, то во всех

высших и средних специальных учебных заведениях доля детей рабочих и крестьян выросла с 49,4% в 1921-1922 гг. до 55,9% в конце

восстановительного периода (191).

С 1928 г. социальной состав приема в вузы стал меняться еще более резко. Процент только рабочих (без крестьян) в приеме в 1926-

1929 гг. рос так: 40,0 – 42,7 – 49,8 – 60,0 (192). Во втузы Москвы в 1929 г. их было принято 67,7%, по всем втузам страны в 1930 г. -

76%, причем в отдельные институты еще больше (например, в МММИ 85,5%). По вузам Наркомтяжпрома прием рабочих в 1928-1932

гг. составлял 65-75% (см. табл. 68) (193). В 1933 г. процент "служащих" в приеме на дневные отделения опустился ниже четверти (см.

табл. 69) (194), представители интеллигенции могли, как правило, поступать на учебу лишь без отрыва от производства (под

"служащими" на этих отделениях учтены почти исключительно дети интеллигенции, поступившие работать, чтобы получить

возможность получить образование).

Соответственно изменился и состав всего студенческого контингента. Данные различных источников хотя несколько разнятся, но в

целом рисуют вполне однозначную картину. В 1928 г. среди студентов вузов доля представителей образованного слоя составила

48,9%, техникумов – 42,9%, в 1930 г. – 30 и 34,2% соответственно (195). В конце 20-х годов представители особо дискриминируемых

сословий (дворянства, духовенства и купечества) были представлены в вузах 0,3% и в техникумах – 0,8% (196). В индустриальных

вузах к началу 1-й пятилетки рабочих было 38,3%, крестьян 14,6, служащих и прочих 47,1% (197), а уже в 1931 г. рабочих во втузах

числилось свыше 75% (198). Уменьшение доли представителей интеллигенции вызвано было в эти годы помимо дискриминации еще и

тем обстоятельством, что именно тогда прием увеличился в 3-4 раза, и числа ее детей, желающих и могущих по возрасту поступить в

вуз, все равно не хватило бы для того, чтобы составить прежний процент в резко увеличившемся приеме. В целом за годы 1-й

пятилетки "служащие и прочие" составили в составе студентов от примерно половины в 1928 до менее, чем трети в 1933 г. (см. табл.

70-71) (199).

С введением в 1932 г. вступительных экзаменов и ослаблением "классового подхода" с середины 30-х годов доля представителей

интеллигенции среди студентов снова начала возрастать, но теперь это была уже новая советского интеллигенции – дети тех, кто сам в

начале 20-х годов поступал как представитель рабочих и крестьян. К этому времени в силу демографических причин абитуриентов из

лиц этой категории стало уже довольно много, и их число продолжало расти. В 1932-1936 гг. удельный вес рабочих снизился даже во

втузах с 65,2 до 38,7% (крестьян – почти не изменился: 6,5 и 6,6%) (200). Во всех вузах служащие и прочие составили 34,7% в 1931 г. и

44,4 в 1938 г., в техникумах – 23,8 и 18,6% соответственно (см. табл. 72-73) (201). На территориях, вновь присоединенных в 1939-1940

гг. за короткое предвоенное время произошел тот же процесс, что и на основной части страны за 1917-1930 гг. (202)

Послевоенный период характеризуется дальнейшим ослаблением тенденции "классового комплектования" вузов, что было связано со

значительным ростом среди абитуриентов детей уже советской интеллигенции. Само отсутствие данных о социальном составе

студентов за 40-50-е годы в советских публикациях свидетельствует о том, что он в эти годы мало соответствовал желаемому. Зато

потом эта проблема стала чрезвычайно беспокоить советских обществоведов (особенно с конца 60-х – начала 70-х годов) и, как

следствие, появилось множество публикаций данных, причем не только официальной статистики, но и полученных в ходе

специальных исследований, где выяснялось именно происхождение студентов, т.е. положение их родителей (а не "состав" по

принципу вузовской отчетности: "рабочих и детей рабочих" и т.д.). Исследований, впрочем было не так много, как публикаций, и

большинство ссылок делалось на одни и те же исследования по Свердловской области, Харькову, Минску, Костроме, Киргизии,

Ленинграду и данным межрегионального исследования 1977-1978 гг. Обращает на себя внимание, что итоговые данные по всей стране

– по всем видам обучения и типам вузов (как по приему, так и всему составу студентов) в открытых публикациях практически

отсутствовали (203). Те данные, которые можно привести (см. также табл. 74, 75, 76) (204), свидетельствуют, что доля представителей

образованного слоя в приеме на 1-й курс после резкого падения в 1958-59 гг. (результат постановления 1958 г. о преимущественном

приеме "производственников") несколько поднялась к концу 60-х годов (не достигая, впрочем половины), но затем неуклонно

снижалась, опускаясь иногда ниже 40%. По вузовской отчетности прием во все вузы страны на дневное отделение выглядел так (205):

Год Служащие Рабочие Крестьяне

1959 38,7 40,3 21,0

1965 43,8 36,5 19,7

1968 45,1 38,7 16,2

1970 44,0 41,7 14,3

1972 40,9 47,2 11,9

1973 38,9 43,1 18,0

1975 37,6 50,8 11,7

По данным межрегионального исследования доля интеллигенции в приеме (по вузовской отчетности) во все вузы на все отделения по

всем исследованным регионам выглядела более значительной, но полностью подтверждала указанную тенденцию (206):

Год Служащие Рабочие Крестьяне

1969/70 54,4 37,1 8,5

1970/71 53,3 37,7 9,0

1971/72 50,3 39,8 9,9

1972/73 48,8 42,4 8,8

1973/74 49,1 44,4 6,5

1974/75 48,0 45,4 6,6

1975/76 47,0 45,5 7,5

1977/78 47,1 46,5 6,4

1979/80 46,2 47,3 6,5

Сведения по отдельным учебным заведениям и регионам не противоречат общей картине: в середине 60-х годов доля представителей

интеллигенции еще составляет кое-где свыше половины, в 70-е она уже везде меньше 50% (207). По вузам РСФСР доля

представителей образованного слоя в приеме на дневное отделение (по вузовской отчетности) выглядела еще немного более

значительной, но также в рамках тенденции к снижению (208):

Специализация вуза 1959 1968 1977

Всего 54,1 49,6 49,0

Промышленность 49,1 51,5 41,9

Строительство – 47,0 46,2

Сельское хозяйство 28,4 27,1 28,6

Просвещение 47,7 45,9 36,8

Здравоохранение 52,5 59,9 51,8

Экономика 60,4 57,8 42,4

Культура и искусство 65,7 61,5 57,1

Университеты 57,8 53,3 44,0

Право 47,4 45,6 39,8

Транспорт 35,7 49,2 39,1

Связь 64,3 70,0 45,4

Торговля 52,2 53,1 40,4

Данные о происхождении принятых на 1-й курс отличаются несколько более высокой долей выходцев из интеллигенции, чем доля ее

в социальном составе по данным вузовской отчетности (что естественно, т.к. часть детей интеллигенции поступала после армии или

как "производственники") – она даже в наиболее "рабочих" регионах (Свердловская область) составляла до 1958 г. до 60% и более, а в

60-х годах колебалась на уровне 50% (209), в ряде же регионов даже превышала 50% (210) (см. табл. 80) (211). Интересно, что

происхождение по матери дало сильно отличающуюся картину приема, особенно заметную среди группы "из служащих", где разница

между происхождением по отцу и по матери составила от 18 (1969 г.) до 28% (1973 г.) (см. табл. 81) (212). Влияние социального

положения матери на "замедление темпов роста доли детей рабочих в вузовских контингентах" признавалось, кстати, советскими

авторами. Вообще же доля родителей студентов с высшим и средним специальным образованием более чем втрое превышала долю

этой группы в населении страны (см. табл. 82) (213).

В ходе учебы состав студентов несколько менялся, так как отсев происходил в большей мере за счет выходцев из менее образованных

слоев населения (214). Это явление заметно уже в школе и между абитуриентами и студентами 1-го курса. Несмотря на явную

дискриминацию при приеме, доля выходцев из образованной среды во всем контингенте студентов обычно бывает выше, чем среди

студентов 1-го курса (см. табл. 83, 84, 85, 86) (215). Наиболее интересны данные о составе всего студенческого контингента по

крупным регионам согласно вузовской отчетности. На дневных отделениях вузов РСФСР "служащие" составляли в 1959 г. на 1-м

курсе 46,2% (среди всех студентов 65,8), в 1968 г. – 49,6, в 1977 г. – 43,0 (среди всех студентов 53,0), в вузах Казахстана в 1970 – 1975

гг. – 43-41% (см. табл. 87-88) (216), составляя в населении в 1959 г. 18,8%, в 1977 – 23%. Имеются также сведения о социальном составе

студентов ряда городов, регионов и отдельных учебных заведений, которые также свидетельствуют, что доля "служащих" обычно

немного меньше половины, повышаясь в ряде случаев до 60% и выше только в университетах и вузах искусств (см. табл. 89, 90, 91, 92,

93, 94, 95, 96) (217).

В ряде случаев приводились данные и о происхождении студентов ряда учебных заведений. По некоторым сведениям в 1966 г. в

гуманитарных вузах выходцев из рабочих и крестьян было более 50%, инженерно-технических – 60-65, сельскохозяйственных – еще

больше (218); в вузах искусства преобладали выходцы из служащих – до 60-80% (см. также табл. 97-98) (219). В 1973-1975 гг. по

выборке вузов Москвы, Ленинграда, Киева, Казани, Саратова и Воронежа выходцев из служащих оказалось 36,7%, из рабочих -15,5 и

крестьян – 6,2%, остальные происходили из смешанных семей (220). В 1967 г. из студентов всех средних специальных учебных

заведений Свердловской области 20,2% происходили из служащих и еще 6,2% из "прочих", но при этом из студентов средних

специальных учебных заведений искусства – 68,9 и 4,5% соответственно (221).

Весомый вклад в дело "улучшения социального состава студенчества" вносили так называемые заводы-втузы и ряд вечерне-заочных

институтов (222), предъявлявших минимальные требования к качеству обучения, но зато (и именно поэтому) отличавшиеся особенно

"ценным" составом студентов. Советские авторы, ратуя за всемерное развитие этих заведений, подчеркивали, что в отличие от

обычных вузов "здесь картина иная – на рабочих и детей рабочих приходится 60-65% всего контингента принятых" (223). В частности,

из выпускников вечернего факультета Московского института нефтехимической и газовой промышленности в Альметьевске более

60% происходили из семей рабочих и крестьян, причем около 25% считали, что это был их единственный шанс получить высшее

образование, а треть – что обучение в дневном вузе было для них маловероятно (224). Правда, и отсев из таких вузов был наивысший.

В целом только 40% "вечерников" и 32,6 "заочников" заканчивали вузы в предусмотренный срок, отсев составлял 29,4 и 39%

соответственно. Отмечалось, что особенно благоприятным составом отличаются политехнические и педагогические вузы: "Рост числа

технических вузов и обучающихся в них студентов ускоряет тенденцию к расширению социальной базы интеллигенции и

способствует движению общества к социальной однородности. В русле этой тенденции находилось и педагогическое образование"

(225).

Надо сказать, что, несмотря на очевидные успехи своей политики, коммунистическим властям не удалось полностью достичь

желанного результата – приведения социального состава студенческого контингента в точное соответствие с составом населения

страны. Поэтому озабоченным этой проблемой идеологам "социальной однородности" приходилось искать какие-то оправдания

неполного соответствия реальности теоретическим постулатам, а работники вузов (которые отвечали за контрольные цифры состава

студентов) стремились выдать желаемое за действительное, при малейшей возможности завышая (и так немалые) цифры "рабочих и

крестьян". Поседнему способствовала как сама система статистической отчетности (226), так и то, что при определении

происхождения при поступлении в вуз представители ряда профессиональных групп, относимые статистикой к "служащим", часто

записывались как "рабочие" (227). В теоретических же работах, призванных продемонстрировать успехи в деле "стирания граней"

вопрос о происхождения иногда совершенно запутывался (228), а нежелательные данные, полученные в ходе исследований, обычно

старались не афишировать или подать под нужным углом зрения (229).

В целом можно констатировать, что в результате мер, предпринятых советской властью, доля студентов – выходцев из образованных

слоев, составлявшая первые два-три года после революции еще свыше 2/3, стала стремительно снижаться. Уже в 1923 г. в приеме на 1-

й курс их было меньше половины. В конце 20-х – начале 30-х годов выходцев из интеллигенции среди студентов вузов насчитывалось

не более 20-30% (в ряде вузов, особенно технических, – иногда и менее 10%), среди учащихся техникумов – 10-15%. При этом на

дневных отделениях доля их была вдвое-втрое ниже, чем на вечерних и заочных. В конце 30-х годов в силу упоминавшихся причин

процент выходцев из образованного слоя повысился до 40 с небольшим, в 40-50-х годах составлял до 50-60, но затем, с введением

новых льгот "производственникам" и "вторым рождением" рабфаков, вновь упал до 40-45% и в 70-е годы обычно не поднимался выше

50%. Среди принятых на 1-й курс с конца 60-х до конца 70-х годов доля выходцев из интеллигенции упала почти на 10 пунктов (с

примерно 55 до примерно 45%). Среди выпускников средних специальных учебных заведений, замещавших основную массу

должностей ИТР и других массовых интеллигентских профессий, выходцев из интеллигенции было в среднем не более 20%.

В значительной мере советский интеллектуальный слой пополнялся вообще помимо учебных заведений – путем непосредственного

введения в его состав "передовых рабочих и крестьян", так называемых "выдвиженцев". На 31.08.1918 г. (по 32 губерниям) различные

должности в государственном управлении и общественных организациях уже занимали 24193 рабочих. За 1918-1921 гг. только на

командные технические должности на производстве было назначено более 3,5 тыс. рабочих и 2 тыс. крестьян (230). В 1923 г. по 30

губерниям было "выдвинуто" 568 чел. (231), в 1924– 3096, в 1925 – 7454, в I квартале 1926 г. – 529, а всего за это время – 11647 чел. (за

период 1923-1927 гг. – 25,6 тыс. чел. ). К 1930 г. выдвиженцев насчитывалось 340-370 тысяч, от ХV съезда КПСС до мая 1930 г.

выдвинуто было еще около 100 тыс. (232)

Новый импульс "выдвиженчеству" дала знаменитая "чистка" государственного аппарата, решение о которой, было принято в 1929 г.

Если до этого в государственный аппарат выдвигались одиночки, то в ходе нее – десятки и сотни человек (см. табл. 105); в 1930 г. это

могла быть сразу целая бригада в несколько десятков чел. (в Наркомфин РСФСР, например, сразу 30 чел.), которая и начинала

"перестраивать работу" в учреждении. Как взахлеб писала тогда пресса (например, некий рабочий завода им.Фрунзе в "Правде"):

"Лучше, во много раз лучше работают в учреждениях наши токари и слесари... Лучше, чем вычищенные чинуши, кичившиеся своими

знаниями "специалисты". "Выдвиженец" не мог быть уволен ранее года, сколь бы неспособен он ни оказался, – его особо защищало

законодательство (постановление 16 марта 1930 г. "О выдвижении рабочих и массовом рабочем контроле над советским аппаратом").

В результате "чистки" в государственный аппарат влилось свыше 12 тыс. "выдвиженцев" (в некоторые публикациях эту цифру путают

с общей – 100 тыс.), причем Орджоникидзе на ХVI съезде КПСС сокрушался, что потребные еще 200-300 тыс. невозможно взять с

фабрик и заводов без того, чтобы не лишить их квалифицированной рабочей силы (233).

К концу 1-й пятилетки насчитывалось более 700 тыс. выдвиженцев (в т.ч. в промышленности, сельском хозяйстве и транспорте 500

тыс.) (234), а всего за это время было "выдвинуто" 0,8-0,9 млн. (при общей численности интеллигенции 4-5 млн.) (235). Неудивительно,

что в это время среди специалистов, занятых в народном хозяйстве, насчитывалось 1371,1 тыс. "практиков" (236), которыми были

заменены уволенные в ходе "чистки" дипломированные специалисты из старой интеллигенции.

Выдвиженчество, хотя и лишенное затем рекламы, широко бытовало и в дальнейшем . В составе советского интеллектуального слоя

всегда была значительной доля т.н. "практиков"– лиц, занимающих интеллигентские должности без соответствующего образования

(237). В 1941 г. на 1000 рабочих приходилось 110 ИТР, из которых 19,7% составляли инженеры, 23,3 техники и 67 – "практики" (238).

В 1956 г. среди ИТР промышленных предприятий "практиков" насчитывалось 57%, много было их даже в проектных учреждениях

(например, в НИИ "Южгипрошахт" -17%, "Кривбаспроекте" – около 60, в Запорожском облпроекте из 198 проектировщиков не имели

специального образования 111) (239). В 1964 г. на 100 ИТР приходилось 17 инженеров, 48 техников и 35 "практиков" (если же учесть,

что многие инженеры и техники работали в качестве рабочих, доля "практиков" на инженерных должностях увеличится до 45%) (240).

К 1977 г. не имели специального образования 30% мастеров (241), в целом же доля "практиков" упала до 9,8% против около 33% в

1960 г. (242)

Существованию категории "практиков" придавалось важное идеологическое значение, и даже в конце 70-х годов, казалось бы,

объективно негативный факт занятия интеллигентских должностей людьми без специального образования подавался как важное

завоевание, демонстрирующее существо советского общества в его движении к "стиранию граней" и "социальной однородности". Если

некоторые авторы, отмечая, что, хотя о недостатке ИТР в целом говорить не приходится, даже среди руководителей предприятий

только 2/3 в 1977 г. имели высшее образование, осмеливались предполагать, что, "пришла пора, когда должности инженеров (так же,

как и врачей, юристов, учителей, работников науки) могут и должны замещаться только дипломированными специалистами", то

виднейшие советские философы прямо выступали за сохранение и увеличения числа "практиков", считая их такими же

"выдвиженцами", как и в 20-х годах и подчеркивая, что "в действительности выдвижение "практиков" составляет специфически

социалистический путь постоянного пополнения рядов советской интеллигенции" (243). И надо признать, что этот подход как раз

наиболее правильно выражал сущность кадровой политики социализма: "Крайне вредна точка зрения, будто "практики" уже изжили

себя. Сторонники подобного взгляда не могут или не хотят понять, что "практики" в такой же мере не могут изжить себя, в какой не

могут быть изжиты основы социалистических общественных отношений, народовластие. Именно из самой сущности, самой природы

социализма вытекает необходимость выдвижения наиболее талантливых, организованных и деловых представителей рабочего класса

и колхозного крестьянства на ответственную хозяйственную и партийную работу. Целесообразность выдвижения они доказали

повседневной трудовой деятельностью, отрицать это – значит отрицать одно из коренных преимуществ социализма перед

капитализмом" (244). "Есть все основания утверждать, что категория практиков прямо вытекает из существа социалистических

общественных отношений" (245), что их существование обусловлено "ведущей ролью рабочего класса в решении всех вопросов

развития социализма, в т.ч. и развития интеллигенции" (246). Правда, выясняется, что "выдвинутые передовые рабочие" – это зачастую

студенты-заочники, и их "выдвижение" означает просто полагающийся по закону перевод на инженерные должности после 3-го курса

(247).

3. Социальный состав советского интеллектуального слоя.

Придя к власти, большевики не располагали сколько-нибудь значительными кадрами преданной им интеллигенции, хотя, как

известно, большинство их вождей являлись выходцами именно из этой среды. Как они сами считали, за установление советской

власти боролось 1-1,5% всей интеллигенции (имеются в виду члены партии), а в партии она составляла тогда 5-7%. В Петрограде

среди вступивших в партию с февраля до октября 1917 г. интеллигенты составляли 13,3%, а среди вступивших с 25 октября по 31

декабря – 27,3%; число это не очень велико. К 1922 г. в партии насчитывалось 1992 "служащих", вступивших в нее до 1917 г. и 7418,