Текст книги "Интеллектуальный слой в советском обществе"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

специалистов с высшим образованием рабочих при этом было всего 11,3%, со средним специальным – 21,7%, хотя 45,2% специалистов

с высшим и 55,7% со средним специальным образованием окончили учебные заведения в годы 1-й пятилетки, процент рабочих среди

таких составил 18,8 и 26,5% соответственно.

Из таблиц хорошо видно, насколько интенсивно шло выдвижение за годы пятилетки: именно в эти годы оставили работу и стали

служащими 53,6% всех "выдвинутых" рабочих. "Выдвиженцев" ставили обычно на директорские посты, где их главной задачей было

проведение линии партии. Среди директоров 53 металлургических, 160 машиностроительных и 167 прочих заводов и 115 заведующих

шахтами – всего 495 чел., 358 (72,4%) до 1917 г. были рабочими, 52 (10,9%) – учащимися, 2 – профессиональными революционерами. В

1918-1921 гг. 235 из них (47,5%) служили в армии, 84 (17%) были рабочими и 124 (25%) находились на руководящей работе. Из

главных инженеров и техноруков в возрасте 40 лет и старше на руководящей работе до 1917 г. были 40%, а в 1918-1921 гг. – 70%. Что

касается учреждений и ведомств, то в их аппарате рабочие по-прежнему составляли меньшинство. Даже в высшей руководящей

категории их было в среднем меньше 20%, а среди основных категорий специалистов – в среднем менее 15%. Здесь выходцы из

старого образованного слоя продолжали играть ведущую роль, составляя не менее 60-70%, причем в некоторых ведомствах – до 70-

80%, а кое-где в высшем руководстве – почти до 100%. Так что к этому времени (хотя советские авторы с удовлетворением замечали,

что "за это пятилетие улучшился социальный состав интеллигенции") (293) большевикам еще не удалось полностью достичь

поставленной цели, но в ходе репрессий 1936-1938 гг. они значительно продвинулись в избранном направлении.

Положение с составом научных работников, в отношении которого тоже проводились специальные исследования и переписи,

обстояло для большевиков наименее удачно. Все научные работники, утвержденные экспертной комиссией Цекубу и Секцией

научных работников к 15.10.1928 г., были разбиты на три группы: А – выдающиеся и заслуженные, Б – имеющие самостоятельные

работы, В – начинающие и готовящиеся, причем последние составляли свыше 60% (см. табл. 122) (294). В целом половина научных

работников начала работать в советское время. (295) Но среди настоящих ученых картина была совершенно иная, с абсолютным

преобладанием старых кадров: по группе А – 99,8%, по группе Б – 80% (см. табл. 123) (296).

Другое фундаментальное обследование научных работников было проведено в 1929 г. Оно охватило 1227 НИИ (более 90%) и 151 вуз

(около 100%) – 30448 научных работников (что на 5 тыс. больше данных комиссии АН) и имело целью выявить степень лояльности

ученых, для чего они были разбиты на 5 "кругов": I – с дореволюционным научным стажем, II – с послереволюционым стажем, III -

окончившие к тому же советский вуз, IV – рабочие и крестьяне по социальному положению и происхождению, V – коммунисты. При

этом лиц I круга оказалось 43,6% (в 1927 г.– 49%), причем среди руководителей НИИ – 57,4%, лиц II круга – 18,2%. Среди лиц III круга

(38,2%) часть училась еще до революции и окончила вуз в самые первые годы советской власти. IV круг был ничтожен: к рабочим

относилось 4,5%, к крестьянам – 17,5 (тогда как к служащим – 59,3 и "прочим" 18,7%). V круг составлял 10%, в т.ч. 8,9 в НИИ и 10,7 в

вузах. По материалам общей переписи 1929 г. среди научных работников и специалистов во всех ведомствах удельный вес старого

культурного слоя составлял более 80%, причем в большинстве ведомств 90-100%, а в НИИ и вузах даже в целом 86,6% (к тому же

здесь оказался наивысший процент лиц, служивших в старом государственном аппарате – 19,5%, а по абсолютной численности таких

лиц (9887 чел.) эти заведения занимали первое место. Соответствующим был и возрастной состав (см. табл. 124) (297).

"Чистка" 1929 г. затронула и эту сферу, и немало нежелательных для властей лиц было уволено и из научных учреждений. Для

всеобщего сведения с торжеством объявлялось, например, кого уволила комиссия, работавшая в АН СССР, – среди них были: "бывший

камергер Б.Н.Молос, его дочь – зав. типографией АН, чиновник особых поручений Путилов, личный секретарь императрицы Марии

Федоровны гр.Ростовцев, дочь министра внутренних дел Дурново, Архангельский губернатор Шидловский, прокурор Нищенко,

сенатор и тов.прокурора бар.Граве, отец и сын бароны Штакельберги, белый офицер Кнырко, директор общего департамента МВД

Шишкевич, чиновник особых поручений при кабинете Его Величества Суходольский, камергер Шольц и другие лица" (298). Изменить

состав научных работников большевики пытались и путем расширения приема в аспирантуру рабочих и крестьян, в чем за годы

пятилетки вполне преуспели, сократив долю выходцев из образованного слоя среди аспирантов вузов за годы 1-й пятилетки с 54 до

примерно 30% (см. табл. 125) (299). Но надо учесть, что в вузах тогда обучались не все аспиранты (в 1933 г. из 14800 аспирантов на

вузы приходилось 8400), а в НИИ удельный вес выходцев из низов был несколько меньше, и, главное, в целом само число аспирантов

было в те годы относительно невелико, и наука в основном пополнялась не за счет них; наконец, столь жесткий отбор просуществовал

с 1933 до 1936-1937 гг.

Поэтому в целом на составе научно-преподавательских кадров мало сказались даже радикальные меры периода 1-й пятилетки. Даже в

индустриальных вузах, где преподавательский состав традиционно отличался несколько меньшей элитарностью, между 1929 и 1933

гг. доля старого культурного слоя составляла по РСФСР 83,6, а по УССР 87% (см. табл. 126) (300). Результаты переписи 1933 г.

свидетельствуют, что в НИИ и вузах разных ведомств рабочие составляли всего 8,2% (см. табл. 120), причем среди некоторых

категорий научных работников – 3-4%. В АН СССР, считая и обслуживающий персонал, рабочих было только 6,1%, и даже в вузах ЦК

ВКП(б) – 16,1%. В науке к тому же относительно в большей мере приходилось считаться с желанием самих ученых передать эстафету

достойным людям. Не случайно газеты 20-30-х годов были полны возмущенными репликами о том, что старые профессора

"зажимают" "выдвиженцев", проталкивая своих учеников.

Данные о социальном составе интеллектуального слоя в середине и конце 30-х годов отсутствуют, но в свете изложенного

утверждения о том, что в 1936 г. 80-90% интеллигенции происходило из рабочих и крестьян, представляются сомнительными (301).

Более вероятно мнение о 20% старой интеллигенции к самому концу 30-х годов (т.е. получившей образование до революции), но не

всех выходцев из старого культурного слоя, доля которых могла простираться до 25%, учитывая, что контингенты выпускников 20-х

годов, среди которых дети интеллигенции составляли значительный процент, несопоставимы с выпуском 30-х, где они были в

абсолютном меньшинстве.

Относительно социального состава интеллигенции в 40-50-х годах надежных данных нет, так как в статистике он никогда не

отражался и исследований на эту тему в то время не проводилось. Встречалось утверждение, что к концу 50-х гг. интеллигенции на

75-80% состояла из бывших рабочих и крестьян или родившихся в их семьях, но чисто декларативное (302). К этому времени

абсолютное большинство даже специалистов высшей квалификации окончили вуз после революции. К 1947 г. только 11,1%

профессорско-преподавательских кадров получили высшее образование до 1918 г., 5,2% – в 1918-1923 гг., а 73,7 – после 1924 г. (10% -

не установлено). После революции окончили вузы 77% докторов физико-математических наук, 68,81 – медицинских и 57,5 -

технических (303). Однако среди получивших образование сразу после революции (до конца 20-х годов) было достаточно выходцев из

старого культурного слоя, и к этому времени в составе интеллектуального слоя уже находилось и некоторое количество советской

интеллигенции второго поколения.

В 60-е гг. вопросы социального состава интеллигенции стали предметом исследований, и в печати появились некоторые данные,

полученные в ходе частных обследований (табл. 128, 129, 130, 131, 132, 133, 134, 135, 136, 137) (304). Они принципиально друг от

друга не отличаются, хотя носят выборочный и случайный характер: получены, в частности, по разным группам интеллигенции Урала,

по творческой интеллигенции Белоруссии (табл. 134) (305)и аппарату одного из исполкомов райсовета Ленинграда (табл. 127) (306).

Обычно доля выходцев из служащих и специалистов составляет примерно треть (307) (среди лиц с высшим образованием – около

половины), достигая среди лиц творческих профессий 70-80%. Состав специалистов по происхождению сильно зависит от степени

квалификации (чем он выше – тем больше выходцев из интеллигенции), возраста (четко прослеживается закономерность: больше всего

выходцев из образованного слоя среди лиц моложе 30 лет, затем – старше 40 и меньше всего в группе 30-40 лет, т.е. поступавших в вуз

в конце 20-х – 30-х годах), а также от национальной принадлежности и региона (в Москве, Ленинграде и в целом РСФСР доля

выходцев из интеллигенции выше, в Средней Азии и на Кавказе – ниже).

За 70-е годы имеются данные регионального исследования, которые относятся, однако, только к молодым специалистам. Ссылаясь на

них, советские авторы писали, что "примерно половина отрядов интеллигенции, сформировавшихся к 70-м годам – дети рабочих и

крестьян" (308). При всех недостатках, эти данные хорошо показывают по меньшей мере две тенденции: 1) выходцы из образованного

слоя составляли большинство во всех отраслях, связанных с творческой деятельностью, причем чем выше ранг заведения, тем выше

их удельный вес – от 47,8% среди ИТР предприятий, до 81,2% в академических институтах (см. табл. 138, (309)а также 139, 140, 141)

(310); 2) к управленческим должностям, особенно высшего звена, (где их всего 12,5%), их старались не допускать, зато они составляли

подавляющее большинство среди старших инженеров и ученых (см. табл. 142) (311), проявляя соответствующую ориентацию еще в

вузе (см. табл. 143) (312).

В 70-е и первой половине 80-х годов был обнародован и еще целый ряд данных, полученных в ходе отдельных исследований, в

большинстве случаев показывавших весьма низкий удельный вес выходцев из образованного слоя среди интеллигенции – как правило,

до 30% (313) (см. также табл. 144-145) (314), в отдельных случаях – свыше 40% (315). Сельская интеллигенции в основном

пополнялась молодежью рабоче-крестьянского происхождения, тогда как большинство выходцев из семей интеллигенции

предпочитало после учебы оставаться в городе (316). По данным всесоюзного исследования 1982-1985 гг. 32,4% служащих и

специалистов происходили из своей группы (37,2% из рабочих, 26,3 – из колхозников, остальные не ответили), но при этом среди

специалистов из работников умственного труда происходили 2/3, причем обнаружилось, что по мере перехода от старой к самой

молодой когорте доля "служащих из служащих" вырастает в 1,7 раза (317).

В обобщающем труде начала 80-х годов советские философы, ссылаясь на ряд отрывочных данных, проводили, естественно, мысль о

том, что "рабочий класс является основным поставщиком квалифицированных специалистов – ученых, руководителей производства,

государственных и общественных деятелей (318). Но и им приходилось признавать некоторые очевидные вещи: "Обращает на себя

внимание то, что некоторые профессиональные группы интеллигенции (отдельные профили научных работников, врачи) в течение

ряда лет воспроизводятся преимущественно выходцами из своей среды.... Как правило, чем выше по квалификации слой научных

работников, тем выше и удельный вес выходцев из семей работников умственного труда" (319).

Последнее, впрочем, было совершенно естественным, ибо и ориентация на занятие более сложной деятельностью у выходцев из

образованного слоя была обычно выше. Если из выпускников инженерных вузов (опрос 1500 чел.) на науку в целом ориентировано

39,1%, то у выходцев из семей научных работников – 62,3%. Ориентации на успех в науке ("стать крупным ученым, изобретателем")

придерживались 15% выходцев из специалистов , 13,5 служащих , 6,5 рабочих и 7,1 крестьян. В престижных тогда сферах

деятельности (наука, конструирование) выходцев из специалистов занято было вдвое больше, чем в непрестижных (производство) -

67,8 и 32,2% соответственно; у выходцев из служащих эти показатели составляют 59,2 и 40,8%, рабочих – 51,9 и 48,1%, крестьян – 51,4

и 48,6%. На "отлично" защищали диплом 53,3% детей специалистов, 52,7 – служащих, 41,4 – рабочих и 36,4% – крестьян (320). О весьма

высокой доле выходцев из образованного слоя среди научных работников свидетельствуют практически все публиковавшиеся

данные. В частности, в СОАН (1976 г.) из него происходило 70% научных работников (321), в ЛОАН и среди преподавателей

технических вузов Ленинграда – более 60%, среди аспирантов ЛГУ– 75,4% (322). Если в целом слой специалистов пополнялся из

образованной среды меньше, чем наполовину (особенно ИТР предприятий), то сотрудников конструкторских подразделений – почти

на 60%, сотрудников отраслевых НИИ – до 70%, академических институтов – более, чем на 80%.

Научная среда из всех профессиональных групп интеллектуального слоя, по-видимому, в наименьшей степени отвечала советским

представлениям о "правильном" социальном составе. Например, среди востоковедов всех специальностей (историки, филологи,

экономисты), работавших в 1917-1991 гг., несмотря на значительную долю "национальных" кадров Закавказья и Средней Азии (с

существенно более низкой долей выходцев из интеллигенции), из образованого слоя происходили 76,3% (см. табл. 187), причем доля

выходцев из этой среды не опускалась ниже 57-59% даже в поколении родившихся в 1901-1920 гг.; среди родившихся в 20-е годы она

составила 3/4, в 30-40-е – превышала 80%, а среди самого молодого поколения – родившихся в 50-х годах (т.е. третьего поколения уже

советской интеллигенции) – составила 92,7% (без учета "национальных кадров" даже 94,6%) (323). Причем ряд научных отраслей

(например, физико-математические или медицинские) отличался еще более высокой долей выходцев из интеллектуального слоя.

Социальный состав научных работников находился, как правило, в прямой зависимости от их качественного состава: чем последний

был выше – тем выше и доля выходцев из образованного слоя (худшая часть научных сотрудников пополнялась обычно за счет лиц,

списанных с производства и партийно-советской работы, а среди этой категории выходцев из интеллигенции было относительно

меньше). Однако он не мог саморегулироваться; единственным временем действия мало-мальски разумной системы замещения

научных должностей был период с 23.12.1955 до 12.05.1962 гг., когда "в целях своевременного освобождения от работы нетворческих

и бесперспективных в научном отношении работников" была введена система периодических конкурсов на занятые должности

заведующих отделами, секторами, лабораториями и старших научных сотрудников (324). Попытки самих ученых освободиться от

балласта, засоряющего их ряды, столкнулись с нетерпимым отношением администраторов (325). Едва ли можно сомневаться, что при

последовательной линии на освобождение научных учреждений от наименее дееспособной части их сотрудников, состав оставшихся

характеризовался бы еще более высокой долей потомственных членов образованного слоя. Не исключено, что именно это

обстоятельство послужило причиной позиции руководства (учитывая, насколько вообще большое значение придавалось в СССР

"правильному" социальному составу элитных групп общества) (326).

Обобщая вышеизложенное, можно констатировать, что, несмотря на все предпринимаемые меры, советским властям не удалось в

полной мере выполнить поставленные задачи в сфере "оптимизации" социального состава интеллектуального слоя. Решающие усилия

были предприняты в 20-30-х годах. В 1929 г. около 60% всего интеллектуального слоя еще составляли лица, относившиеся к нему до

революции, и их дети. Однако уже к концу 30-х годов доля этой категории снизилась до 20-25%. Большевикам не удалось полностью

отстранить представителей старой интеллигенции, потому что для нужд государственного выживания требовался хотя бы какой-то

минимум по-настоящему образованных людей. Пришлось допустить и некоторое пополнение нового поколения интеллигенции из той

же среды, кроме того, часть выходцев из старого образованного слоя смогла поступить в вузы, пробыв какое-то время в качестве

рабочих.

Однако если и не удалось снизить процент выходцев из образованного слоя в составе интеллигенции до такой степени, чтобы он

соответствовал удельному весу этого слоя во всем населении страны, то в целом задача создания новой, особого рода советской

интеллигенции была выполнена: это была более чем на 3/4 интеллигенции в первом поколении, мало отличавшаяся по культурному

уровню от массы населения. С 60-х годов, когда усилился приток в состав интеллектуального слоя детей уже советских

интеллигентов, общая доля выходцев из интеллигентских семей в его составе несколько повысилась (примерно до 30%), но, медленно

увеличиваясь и в дальнейшем, не превысила к 80-м годам 40-45%. В большинстве своем советский образованный слой так и остался

преимущественно интеллигенцией первого поколения. Лишь в наиболее элитарной своей части (академическая среда, некоторые

категории творческой интеллигенции) ее состав отличался повышенной долей потомственных интеллектуалов.

ГЛАВА 4.

Основные черты советского образованного слоя и его место в обществе.

1. Некоторые характерные черты советской интеллигенции.

Форсированный рост численности образованного слоя и пристальное внимание к его социальному составу было характерно для всех

коммунистических режимов, и соответствующие показатели различались лишь в зависимости от исходной ситуации в каждой стране

и срока существования там коммунистической власти. Однако в каждой стране имелись свои особенности, обусловленные местными

культурно-историческими условиями, обладала таковыми и советская интеллигенция.

Одной из особенностей советского интеллектуального слоя стала очень высокая степень его феминизации. В значительной степени

это было опять же связано с идеолого-пропагандистскими соображениями и в некоторой мере с тем, что женский контингент

отличается обычно большей лояльностью и лучшей управляемостью. В 1939 г. при среднем проценте в населения лиц умственного

труда 17,5 им занималось 20,6% мужчин и 13,6% женщин, а уже в 1956 г. (при среднем проценте 20,7) – 18,3% мужчин и 23,2%

женщин (327). Последствия войны (в то время, когда потребовалось увеличить количество специалистов, женщины составляли

несоразмерное большинство дееспособного населения) также немало этому способствовали.

В целом женщины составляли в 1928 г. 29% интеллектуального слоя, в 1940г. – 36%, а в 1971 г. – 59%. Целый ряд интеллигентских

профессий сделался почти целиком “женским”. Такая степень феминизации интеллектуального слоя уникальна. В 1928 г. среди

научных работников женщины составляли около 1/3, в т.ч. 18,3% в НИИ и вузах (в т.ч. в вузах – 10%) (328). В 1976 г. в СОАН

женщины составляли 39,9% научных работников без степени, 28,0% кандидатов и 11,8% докторов наук – всего 32,3% научных

работников. В 1987-1988 гг. женщины составили в СССР примерно 40% (до революции – примерно 10%) научных работников (что

превышает среднемировой показатель в несколько раз), в т.ч. (в 1986 г.) 28% кандидатов и 13% докторов наук (329).

Другой специфической чертой советской интеллигенции была ее “национализация” и “коренизация”, первоочередная подготовка

интеллигентских кадров из нерусских народов, проводившаяся с первых лет советской власти. Типологически и методологически эта

политика ничем не отличалась от “пролетаризации” интеллектуального слоя: та же система льгот (теперь уже по национальному

признаку), квоты в лучших столичных вузах для “целевиков” с национальных окраин, опережающее развитие сети учебных заведений

в национальных республиках, то же пренебрежение качеством специалистов в угоду идейно-политическим соображениям. Если по

переписи 1926 г. доля “национальных” кадров была небольшой (в Средней Азии, в частности, 0,3% или 22,6 тыс. чел. (330)), то с 1926

по 1939 гг. численность образованного слоя выросла на Кавказе и в Средней Азии намного больше, чем в РСФСР, Украине и

Белоруссии (см. табл. 13). В 50-х годах даже в некоторых автономных республиках уровень образования “титульного” населения стал

превосходить уровень образования русских (например, в Северной Осетии в 1959 г. численность ИТР-осетин составляла 45,7% к

численности ИТР-русских, а в 1970 – 69,2, т.е. превысила долю осетин в населении (331)).

Опережающими темпами росло в национальных республиках и число занятых в науке, причем исключительно за счет “коренной”

национальности (см. табл. 146, 147, 148, 149) (332). В 1940 г. при показателе по СССР 5, а по РСФСР 6 ученых на 10 тыс. жителей, в

Армении было 8, а в Грузии 10. В общей численности рабочих и служащих они составляли тогда по СССР 0,29% и РСФСР 0,28, тогда

как в Армении и Грузии 0,71, Латвии 0,42, Узбекистане 0,40, Азербайджане 0,39, Литве 0,34, Украине 0,29 (333). В результате даже в

сфере науки уже к 1960 г. в прибалтийских и закавказских республиках процент сотрудников “коренной национальности” превысил

долю этой национальности в населении республики, при том, что в РСФСР процент русских ученых был на десять пунктов ниже доли

русского населения. Особенно быстрое развитие получил этот процесс с 60-х годов. В 1965 г. показатель количества аспирантов на 1

тыс. научных работников превосходил средний по стране и по РСФСР в 11 союзных республиках, в 1970 – в 9 (334). Если в 1960 г.

доля докторов и кандидатов наук среди научных работников превышала общий уровень и уровень РСФСР только в пяти республиках,

то в 1988 г. – абсолютно во всех (см. табл. 150) (335).

“Коренизация” образованного слоя имела тем больший смысл и значение, что, помимо специфических целей, достигавшихся при

помощи этой политики советским режимом, в огромной мере способствовала выполнению основной задачи по “становлению

социальной однородности”. Социальная структура населения азиатских национальных окраин и большинства компактно

проживающих в центральной части страны национальных меньшинств к началу 20-х годов отличалась от структуры русского

населения в сторону меньшего удельного веса в ней образованного слоя, тем более, что в ходе гражданской войны местная элита была

в значительной мере истреблена. Поэтому контингент, поступавший оттуда в вузы, отличался наихудшей подготовкой, но зато

наилучшими показателями с точки зрения “классового отбора”. Поскольку же такие лица имели фактически двойное преимущество

при приеме в учебные заведения, то, в массовом порядке пополняя ряды образованного слоя, внесли очень весомый вклад как в

изменение его социального состава (336), так и профанацию интеллектуального труда как такового.

Созданный коммунистическим режимом образованный слой, известный как “советская социалистическая интеллигенция”, отличался

в целом низким качественным уровнем. Лишь в некоторых элитных своих звеньях (например, с сфере точных и естественных наук,

менее подверженных идеологизации, где частично сохранились традиции русской научной школы, или в военно-технической сфере,

от которой напрямую зависела судьба режима) он мог сохранять некоторые число интеллектуалов мирового уровня. Вся же масса

рядовых членов этого слоя стояла много ниже не только дореволюционных специалистов, но и современных им иностранных.

Основная часть советской интеллигенции получила крайне поверхностное образование. В 20-30-х годах получил распространение так

называемый “бригадный метод обучения”, когда при успешном ответе одного из студентов зачет ставился всей группе. Специалисты,

подготовленные подобным образом, да еще из лиц, имевших к моменту поступления в вуз крайне низкий образовательный уровень, не

могли, естественно, идти ни в какое сравнение с дореволюционными. Немногие носители старой культуры совершенно растворились

в этой массе полуграмотных образованцев. Сформировавшаяся в 20-30-х годах интеллигентская среда в качественном отношении

продолжала как бы воспроизводить себя в дальнейшем: качеством подготовленных тогда специалистов был задан эталон на будущее.

Образ типичного советского инженера, врача и т.д. сложился именно тогда – в довоенный период. В 50-60-е годы эти люди, заняв все

руководящие посты и полностью сменив на преподавательской работе остатки дореволюционных специалистов, готовили себе

подобных и никаких других воспитать не могли.

Пополнение интеллектуального слоя в 70-80-х годах продолжало получать крайне скудное образование по предметам, формирующим

уровень общей культуры. В вузах естественно-технического профиля они вовсе отсутствовали, а в вузах гуманитарных

информативность курса даже основных по специальности дисциплин была чрезвычайно мала, в 2-3 раза уступая даже уровню 40-50-х

годов и несопоставима с дореволюционной. Конкретный материал повсеместно был заменен абстрактными схемами господствующей

идеологии: обучение приобрело почти полностью “проблемный” характер.

Наконец, не менее, чем на треть, советская интеллигенция состояла из лиц без требуемого образования. До революции подобное

явление не имело существенного влияния на общий уровень интеллектуального слоя, поскольку такие лица, как правило, не

отличались по уровню общей культуры от лиц, получивших специальное образование (они были представителями одной и той же

среды и имели возможность приобщаться к ее культуре в семье). Но советские “практики”-выдвиженцы вышли как раз из низов

общества и, не получив даже того скудного образования, какое давали советские специальные учебные заведения, представляли собой

элемент, еще более понижающий общий уровень советского интеллектуального слоя.

Характерной чертой советской действительности была прогрессирующая профанация интеллектуального труда и образования как

такового. В сферу умственного труда включались профессии и занятия, едва ли имеющие к нему отношение. Плодилась масса

должностей, якобы требующих замещения лицами с высшим и средним специальным образованием, что порождало ложный “заказ”

системе образования. Идея “стирания существенных граней между физическим и умственным трудом” реализовывалась в этом

направлении вплоть до того, что требующими такого образования стали объявляться чисто рабочие профессии (337). Как “требование

рабочей профессии” преподносился и тот прискорбный факт, что люди с высшим образованием из-за нищенской зарплаты вынуждены

были идти в рабочие. При том, что и половина должностей ИТР такого образования на самом деле не требовала (достаточно

вспомнить только пресловутые должности “инженеров по технике безопасности”).

Обесценение рядового умственного труда, особенно инженерного, достигло к 70-м годам такого масштаба, что “простой инженер”

стал, как известно, излюбленным персонажем анекдотов, символизируя крайнюю степень социального ничтожества. О пренебрежении

к инженерному труду, о том, что количество инженеров не пропорционально количеству техников (в штатных расписаниях на 4

инженерные должности приходилась одна должность техника, тогда как, чтобы инженер мог заниматься своим делом, техников

должно быть в несколько раз больше), что многие должности инженеров на самом деле не требуют высшего образования и т.д., стали

писать даже в советской печати. Даже весьма активные сторонники “стирания граней” вынуждены были признать, что “назрела

необходимость принять определенные меры по улучшению использования ИТР. На многих штатных должностях, ныне обозначенных

как должности инженеров и техников, фактически не требуются специалисты с техническим образованием, следовательно,

необходимо совершенствовать штатные расписания” (338). Мысль о том, что профессия, действительно требующая высшего

образования, в принципе не является рабочей, не пользовалась популярностью в условиях, когда “потребностями научно-технической

революции” оправдывали любые глупости. Даже признавая нелепость использования на местах, не требующих высшего и среднего

специального образования соответствующих специалистов, советские авторы считали необходимым подчеркнуть: “Естественно, что

численность специалистов с высшим образованием должна постоянно и интенсивно расти для обеспечения усложнившейся на основе

НТР техники производства“ (339). Госкомтрудом в 1977 г. был издан даже специальный “Перечень рабочих профессий, требующих

среднего специального образования“.

И идеология, и практика советского режима как объективно, так и субъективно были направлены на всемерное снижение

общественного престижа и статуса интеллектуального слоя. Представление об интеллектуалах как о “классово-неполноценных”

элементах общества, пресловутой “прослойке” относится к одному из основных в марксистско-ленинской системе понятий. Уже одно

это обстоятельство достаточно ясно характеризовало отношение к образованному слою “сверху”. Отношение же к нему “снизу”

закономерно определялось тем, что он собой представлял по уровню своего благосостояния и степени отличия от остальной массы

населения. К 80-м годам утратила престижность даже научная деятельность. В 1981 и 1985 гг. из 2000 опрошенных ученых на вопрос,

является ли ваша работа престижной, “да” ответило только 24,1%, “отчасти” – 41,3, “нет” – 34,6%, на вопрос, хорошо ли она

оплачивается, ответы составляли соответственно 17,2 , 30,7 и 52,1% (340).

Образованный слой советского времени вследствие отмеченных выше своих свойств в целом закономерно утратил и в общественном

сознании те черты (уровень знаний и общей культуры), которые бы существенно отличали его от остального населения и которые в

принципе единственно и должны определять его как элитный социальной слой. По иному и не могло быть в условиях когда

преобладающая часть тех, кто формально по должности или диплому входил в его состав, по своему кругозору, самосознанию,

реальной образованности и культурному уровню ничем не отличалась от представителей других социальных групп, потому что этот

слой действительно был “плоть от плоти” советского народа. И в свете этого можно сказать, что коммунистические утопии о

“стирании граней” и “становлении социальной однородности” получили-таки в советской действительности некоторое реальное

воплощение.

Статусу “советского интеллигента” в обществе соответствовал низкий уровень его материальной обеспеченности. Сокрушающий удар