Текст книги "Красный террор глазами очевидцев"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

VII. Заложники

С первых дней захвата власти большевики ввели систему заложничества, восстановляя этим древний институт, казалось бы, давно отвергнутый современной моралью и современным правосознанием. Это один из многих воюющих парадоксов коммунистической идеологии, где гордость своей прогрессивностью спокойно уживается с пещерной дикостью и злобой.

Из всех преступлений, которые творятся русскими коммунистами, система заложничества является едва ли не самым грубым надругательством над правом, справедливостью, над человеческой личностью. Простая и неоспоримая мысль, что за преступление должен отвечать тот, кто его совершил, кто к нему причастен, превращается в извращенную круговую поруку. Причем даже нет необходимости доказывать наличность преступления. Совершенно достаточно принадлежности к профессии, к классу, к семье.

Жена, мать, дочь офицера бросаются в тюрьму, расстреливаются. Иногда это происходит потому, что офицер исчез. Есть подозрение, что он перешел к белым. Иногда офицер уже давно убит, а родных все-таки берут в плен, потому что весь офицерский класс держится под подозрением. Берут в заложники священников. Самого патриарха Тихона держат в плену в Кремле, как одного из самых важных заложников. По всей советской России разбросаны такие концентрационные лагеря, где десятки тысяч людей медленно умирают от холода, голода и горя. Каждый раз, когда белые войска наступают, красные, уходя, уводят за собой гражданских пленных. Политически это делается для усиления террора. Практически большевики смотрят на заложников, как на военную добычу, которую можно при случае обменять на деньги или на арестованных большевиков. Если обмен не удается, заложников убивают.

Когда в Киеве большевики увидали, что силы Деникина теснят красных, началась отправка заложников. Первую партию Угаров набрал по своему усмотрению. Никто не знал и не понимал, по каким признакам ставил он свой жестокий приговор: «Вторая категория».

Смертельная тоска охватила заложников. В Киеве за стенами тюрьмы были у них родные и близкие. Сохранялась связь с жизнью, теплилась надежда. Наконец, они знали, что Добровольцы подходят. Там на севере, превращенном волею коммунистов в царство голода и деспотизма, ждали пленников новые издевательства, новые страдания. Им не дали даже проститься с близкими. Вечером состоялся приговор, а утром их отправили на пароход, окружили стражей, которая стреляла в каждого, кто пытался подойти, и отправили дальше.

Всего в первой партии заложников было отправлено 183 человека. Большинство было без средств. Это была мелкая трудовая интеллигенция. Много учащейся молодежи. Офицеры. Поляки из Одессы. Двадцать евреев. Туда же попали несчастные богодуховские мужики. Их тоже революционная воля Угарова обрекла на горькую участь заложников, хотя вряд ли 83-летний харьковский крестьянин мог быть выгодным объектом обмена.

Позже было отправлено еще две партии заложников. Во второй было 27 человек, главным образом богатых людей, крупных помещиков. Были поляки, русские. Один еврей. Среди них был известный в Киеве ксендз Шафранский и секретарь германского консула в Одессе Палас. Их тоже собрали в дорогу так быстро, что с трудом удалось оповестить родных, достать необходимые в дорогу вещи, приготовить на 10 дней пищу, как было приказано комендантом.

Наконец, в третьей партии увезли последних 30 человек. Тут были инженеры, к которым относились более бережливо, так как они были нужны, как специалисты. Щадили также и заложников-немцев, которых рассчитывали обменять на Радека.[49]49
  Радек (Собельсон) Карл Бернгардович (1885–1939), зав. отделом внешних сношений ВЦИК, с осени 1918 нелегально находился в Германии, где участвовал в организации 1-го съезда компартии Германии и был арестован.


[Закрыть] В этой же последней партии было несколько банковских деятелей. Тут был француз Кампер, студент-медик, захваченный большевиками под Одессой. Французская коммунистическая ячейка, действовавшая в Киеве, добивалась расстрела Кампера, как буржуя. Но его только увезли в Москву. Среди этих людей очутился и 16-летний мальчик Львов. Это была последняя партия. Она была отправлена на пароходе в субботу вечером, а в воскресенье утром в Киев входили Добровольцы.

После отправки первой, самой большой и самой пестрой по составу партии заложников в Киеве, оглушенном, запуганном, безмолвном, все-таки начался какой-то протест. Так как газет, кроме советских, не было, собраний также, то это делалось получастными путями. В городе придавали большое значение волнению в еврейских кругах, которые будто бы имели известное влияние на комиссаров.

Быть может, проснулось у советской власти сознание, что удержаться на одном терроре нельзя. Во всяком случае в связи с этим была назначена особая комиссия. Во главе ее был Мануильский. Это видный большевик, человек интеллигентный, совсем другого склада, чем Авдохин или Сорокин. Деятельным членом комиссии Мануильского был другой старый революционер, журналист, Феликс Кон. Польский еврей, он провел много лет в тюрьме и Сибири. Как тогда говорили, пострадал за свободу. Это не помешало ему на старости лет поддерживать кровавую тиранию советской власти. Хотя сам Кон не большевик, а только социал-демократ-интернационалист.[50]50
  Автор заблуждается. Ф. Я. Кон (1864–1941) уже с 1918 был коммунистом, с марта 1919 был членом ЦК КП(б)У и затем секретарем ЦК.


[Закрыть] Эти два социалиста, люди, несомненно, образованные, а следовательно, и до конца ответственные за свои поступки, поставили себе великодушную задачу – смягчить ужасы коммунистической инквизиции. Мануильский даже неосторожно обещал пересмотреть все дела Чрезвычайки, хотя в Центральном учреждении в ВУЧК он ни разу не побывал. Да его там и не послушались бы.

Сколько-нибудь серьезных контрреволюционных дел Мануильский не касался. Приказы его часто не исполнялись. Но так измучены, так истерзаны были несчастные, попавшие в ЧК, что они бросились навстречу Мануильскому, смотрели на него, как на избавителя, жаждали его приезда. Для заключенных был праздник, когда к лагерю подъезжал автомобиль Мануильского и Кона, которые вели себя благожелательно и милостиво, не обнаруживая ни малейших признаков не то что стыда, а хотя бы неловкости за свое идейное соучастие в преступлениях товарищей, работавших в ЧК.

Эти 5–6 дней, пока работала комиссия Мануильского, заключенные и их близкие жили в угаре лихорадочных надежд. Несколько человек были освобождены. Двенадцать человек были освобождены по болезни, чего никогда не делалось раньше. Молоденькую девушку-польку, по-видимому поразившую Кона своим детским открытым личиком, старик взял как бы на поруки. Появилась смутная надежда, что заключенным дадут возможность выяснить возводимые на них обвинения, а может быть, и оправдаться.

Это продолжалось только несколько дней. Советская власть быстро оборвала эти надежды, не видя нужды сентиментальничать с военнопленными. Лацис, председатель ЧК, не разрешил исполнять приказы Мануильского. Другой латыш, Петерс, председатель Всероссийской ЧК, назначенный руководителем обороны Киева, еще меньше был склонен к какой бы то ни было гуманности. Мануильский и Кон перестали ездить в тюрьмы, но, вероятно, продолжают свое товарищеское сотрудничество с советской властью.

Эта недолго длившаяся борьба нашла свое отражение в прессе. Лацис напечатал в «Известиях Киевского Совета» ряд статей, где излагал идеологию Чрезвычаек. Было выпущено два номера специального журнала «Красный Меч», посвященного восхвалению красного террора и Чрезвычаек.

VIII. Последние дни

Подходили последние, самые страшные дни господства большевиков над Киевом. Недели за две до прихода Добровольческой Армии[51]51
  Добровольческая армия (в составе ВСЮР). Образована во ВСЮР 8 мая 1919 в результате разделения Кавказской Добровольческой армии. Включала к середине июня 1919 1-й армейский и 3-й Кубанский корпуса, 2-ю Кубанскую пластунскую бригаду, а также части Таганрогского гарнизона и штаба армии, к концу июля в нее были включены Группа ген. Промтова и вновь сформированный 5-й кавалерийский корпус. К 15 сен. 1919 из 5-й и 7-й пехотных дивизий был образован 2-й армейский корпус. 14 окт. 1919 была сформирована еще 1-я отдельная пехотная бригада. К 5 окт. в ее составе (помимо приданных частей) остались только 1-й армейский и 5-й кавалерийский корпуса. Кроме того, в состав армии входили: Сводный полк 1-й отдельной кавалерийской бригады, 2-й и 3-й отдельные тяжелые гаубичные дивизионы, Отдельный тяжелый пушечный тракторный дивизион, 2-й радио-телеграфный дивизион, 2-я, 5-я, 6-я отдельные телеграфные роты, 1-й и 2-й дивизионы танков и 5-й автомобильный батальон. Армии были также приданы 1-й авиационный дивизион (2-й и 6-й авиаотряды и 1-я авиабаза), бронеавтомобильные: 1-й дивизион, 1-й, 3-й и 4-й отряды, 6 янв. 1920 сведена в Добровольческий корпус. Командующие: ген. – лейт. В. З. Май-Маевский (8 мая-14 нояб.1919), ген. – лейт. бар. П. Н. Врангель (с 22 нояб. 1919). Нач. штаба: ген. – лейт. Н. П. Ефимов (8 мая-1 дек. 1919), ген. – лейт. П. Н. Шатилов (с 1 дек. 1919).


[Закрыть] привезли в ВУЧК 29 человек судейских. На них смотрели, как на заложников. Относились к ним даже как будто снисходительнее, чем к другим. Давали им свидания. Говорили, что Мануильский, комиссия которого еще существовала, затребовал их списки. Большинство судей были старики, больные. Все были уверены, что положение их лучше, чем других. Пугал только возможный увоз в Москву.

Бывший мальчик из кинематографа, помощник коменданта Извощиков, явился, просмотрел список и некоторых из юристов приказал отправить в больницу, при Лукьяновской тюрьме. Шансы на спасение увеличивались, так как тюрьма была не так на глазах, и людей там забывали. Юристы сравнительно спокойно ждали своей участи, некоторых из них освободили по хлопотам родных.

Вдруг в пятницу, 9 августа, появилась комиссия по разгрузке тюрем. Быстро стали разбирать дела, опрашивать. Многих освободили. ВУЧК совсем очистили. Перевели всех заключенных в самое страшное место в Губ. ЧК. Там сразу пошли строгости, грубость и издевательства. Всех обыскали, все отобрали.

– Теперь мы вашим покажем, – повторяли тюремщики, точно раньше у них был не застенок, а благотворительное учреждение.

В понедельник и вторник шли усиленные, торопливые допросы. Судейских спрашивали: «Вы участвовали в процессе Бейлиса?»[52]52
  Еврей Бейлис обвинялся в организации ритуального убийства и был оправдан. Этот процесс вызвал в русском обществе много шума и большое недовольство Министерством юстиции, так как считалось, что все дело задумано исключительно для возбуждения ненависти к евреям. (Прим. авт.)


[Закрыть] Если ответ был утвердительный, смертный приговор был неизбежен. Заключенные предчувствовали свою судьбу. Молодой товарищ прокурора Гейнрихсон, когда вели его в Губ. ЧК, успел передать няне своих детей образок.

Расстрелы производились почти непрерывно и раньше. В июне, в июле, в августе каждую ночь расстреливали. Но последняя неделя была уже настоящая бойня. Большевики предполагали, что им придется 14 августа сдать Киев. 9 августа они закрыли Концентрационный лагерь, потом ВУЧК. До последнего дня существовал Особый отдел. В Особом отделе сидели заподозренные не только в сочувствии, но и в организации контрреволюции. Там дела решались обычно очень быстро – свобода или смерть.

В понедельник сестра раздала в Особом отделе 80 обедов. В тот же день она нашла в темном шкафу-карцере молодую интеллигентную женщину. Она служила в военном комиссариате и, по-видимому, была уличена в передаче каких-то сведений армии Деникина. Ночью ее расстреляли.

В среду уже никого из арестованных в Особом отделе не было. Сменилась стража. Никто ничего не знал о судьбе исчезнувших заключенных. Нельзя было понять, кто жив, кто убит. На следующий день появился в газетах список: «В ответ на расстрелы коммунистов Добровольческой Армией мы расстреливаем таких-то…» Дальше шли имена.

В ночь на четверг привели человек двенадцать молодых людей, только что арестованных. Среди них был 17-летний студент Глеб Жикулин, сын известной всему Киеву начальницы гимназии. Были отец и сын Прянишниковы. Они лежали на носилках жестоко избитые. Был офицер Ткаченко, также избитый. Эту всю партию перед казнью жестоко били. Они знали свою судьбу, но держали себя спокойно и твердо.

В субботу санитары сказали сестре, что на их пункте никого больше нет. У дома стояли караульные, в палисаднике соседнего дома князя Яшвили пьяные солдаты валялись на траве, спали на креслах, вытащенных из дома.

Сестры боялись, что их самих могут арестовать, но все-таки задали караульному начальнику обычный вопрос: «Сколько надо обедов?» – «Нисколько обедов не нужно», – махнул он рукой.

А в это время рядом в саду зарывали еще не остывшие трупы убитой молодежи. Только один из них спасся. Было схвачено два брата Диких. За одного из них хлопотала его приятельница, коммунистка. Его освободили. Он не хотел уходить, пока не узнает о судьбе брата. Но тюремщики, как всегда, солгали: «Идите скорей домой, ваш брат придет сейчас вслед за вами».

А в это время брата расстреливали рядом в саду.

13 августа стала работать новая комиссия по разгрузке тюрем. В Концентрационный лагерь приехали следователи – двое мужчин и одна женщина. Это были люди совсем неинтеллигентные. По очереди, в алфавитном порядке, вызывали заключенных к этим людям, от которых всецело зависела их судьба. Они имели право освободить, зачислить в заложники, расстрелять.

Никаких предварительных протоколов, никакого судебного дела эти революционные следователи не имели перед собой. В их руках была только личная карточка арестованного. На ней значилось имя, лета, сословие, занятия, категория, к которой его раньше причисляли, иногда краткая квалификация преступления. Затем перед глазами следователей был живой преступник. Они подвергали его быстрому допросу. Работали с 12 до 5 часов и в это время пропустили 200 человек, так что на каждого приходилось одна-две минуты. С молниеносной быстротой постановлялся приговор. Жаловаться было некуда и некому. Это был приговор в окончательной форме.

Когда первые три следователя устали – им на смену прислали других, которые до ночи продолжали ту же безумную работу Человек 80 было выпущено на свободу. Молодые люди отправлены на фронт. Большинство было осуждено на смерть.

Нельзя дать точного определения, по каким признакам человека присуждали к расстрелу. Старика Маньковского расстреляли за то, что у него до революции было 6 000 десятин земли, хотя крестьяне уже давно отобрали у него всю землю. Вместе с ними был осужден молодой Рейтеровский, служивший где-то бухгалгером.

Арестованного Бирского спросили:

– Вы были в Гомеле городским головой?

– Был.

– Останьтесь.

Это простое слово – «останьтесь» – значило: «Останьтесь, мы вас убьем».

В одной из камер был старостой чех Вольф. Его все уважали. В чешской колонии он занимал видное место. Его спросили:

– За что Вы арестованы?

– Я не знаю, якобы за то, что я враг советской власти.

– А, вот что. Останьтесь.

Им не нужно было доказательств. Достаточно было обвинения. Когда после этого беглого опроса арестованных собрали в Губ. ЧК, они поняли, что надежды больше нет. Раньше у всех была какая-то возможность уцелеть. Теперь никаких иллюзий больше не оставалось. Потянулись последние ужасные часы, о которых даже караульные солдаты говорили шепотом.

Три камеры были наполнены смертниками. Всю ночь в них стоял сплошной шум. Они кричали, стонали, просили, проклинали. Более религиозные устроили хор и пели молитвы. Среди приговоренных были две женщины. Одна была советская служащая, Мария Николаевна Громова, молодая интеллигентная женщина. Она была социалистка, но вряд ли большевичка. Ее честность возмущалась против взяточничества и грабежа комиссаров. По-видимому, она кого-то хотела обличить и за это попала в тюрьму. Все последние дни она страшно волновалась. Предчувствие ее не обмануло. Коммунисты расстреляли ее. Другая была черниговская помещица Бобровникова. На нее донесла прислуга. Ее посадили в тюрьму вместе с грудным ребенком. Когда она поняла, что смерть неизбежна, Бобровникова, рыдая, бросилась на пол, рвала на себе волосы, умоляла пожалеть ее, хотя бы ради ребенка. Но ее мольбы слышали только ее товарищи по несчастью, да караульные солдаты.

Кроме Громовой, в этой последней партии, был еще один советский служащий, председатель Полтавской Чрезвычайки, обвиненный в растрате 20 миллионов. Он умолял товарища коменданта, еврея Абнавера, спасти его, отправить на фронт, подвергнуть какому угодно наказанию, только бы сохранить ему жизнь. Абнавер, худой, извивающийся, наглый, смеялся ему в лицо, и, поигрывая хлыстиком, презрительно говорил: «Умел красиво жить, умей и умереть. Все вы здесь приговорены к смерти. Это не страшно. Одна минута и кончено. Этой ночью все вы умрете». Это было в кухне, где заключенным в последний раз раздавался обед. Как всегда за обедом пришли из камер старосты. Абнавер в их присутствии говорил свои циничные слова, чтобы лишний раз насладиться страданиями жертв.

Садическое сладострастие мучителя, старающегося как можно глубже заглянуть в истерзанную душу мучеников, упоение чужим горем – это одна из психологических особенностей большевизма. Им было чем потешиться в эти последние сутки красной власти над Киевом. Заключенные бились в смертельной тоске, еще живые были похожи уже на мертвецов.

Гейнрихсен, тот самый молодой прокурор, который успел переслать детям образок, подошел к сестре за супом и тихонько шепнул ей по-французски: «Я обречен. Перекрестите меня, сестра».

В этот день, 14 августа, сестре не позволяли делать медицинского обхода. «Они не нуждаются в вашем уходе. Мы сами им пропишем лекарства», – с наглой усмешкой говорили коменданты.

Была вырыта огромная общая могила в саду дома Бродского, на Садовой, 15. Дом, где жили важные коммунисты, Глейзер, Угаров и другие, выходил окнами в сад, где раздавались стоны вперемежку с выстрелами. Арестованных, совершенно раздетых, выводили по 10 человек, ставили на край ямы и из винтовок расстреливали. Это был необычный способ. Обыкновенно осужденного клали в подвал на пол лицом к земле, и комендант убивал его выстрелом из револьвера, в затылок, в упор.

На этот раз переменили систему, но так как торопились, нервничали, были возбуждены, то стреляли плохо, беспорядочно. Многие падали недобитыми. Валились прямо с края в яму, живые и мертвые. Когда пришли Добровольцы и следственная власть вскрыла эту общую могилу и произвела осмотр трупов, многие были найдены в скрюченном виде. Должно быть, бились под землей, но раненые не нашли сил подняться из-под груды трупов. Их было найдено 123.

Солдаты утром говорили, что всего застрелено в ту ночь 139 человек. Это были солдаты из Особого корпуса при ЧК. Там были русские, латыши и евреи. На следующее утро они сами рассказали сестрам про эту страшную ночь. Солдаты были возмущены, возбуждены и не скрывали своего омерзения.

28 августа Добровольцы вошли в Киев. На время кончилась власть большевиков над Киевом. Тюрьмы ЧК опустели. Сестрам осталось только отдать последний долг последним жертвам свирепого большевистского режима. Они присутствовали при вскрытии могил, помогали омыть и убрать обезображенные трупы, которые красноречивее слов говорили о том, чем может стать человек, когда его зверским инстинктам нет сопротивления, когда свирепость поощряется, когда на ней строится система управления государством.

А. Ф. Саликовский[53]53
  Автор – член партии народных социалистов.


[Закрыть]
Троцкий в Киеве[54]54
  Архив Гуверовского института, коллекция С. П. Мельгунова, коробка 1, дело 3, лл. 35–38. Изложение предваряется письмом Мельгунову следующего содержания: «Только что получил «Красный террор». Сердечно благодарю за присылку. Еще не успел внимательно просмотреть и даже разрезать всей книги, но вижу, что появились в ней чрезвычайно интересные страницы. А все-таки жалко, что Вы не дали синодика жертв ЧК. Список замученных и убиенных, известных широким кругам общества, заключал бы для многих немало новостей, а в общем производил бы страшное, потрясающее впечатление. Кажется, Вы совсем не коснулись того жуткого и, на мой взгляд, очень интересного и значительного материала о карательных экспедициях на Украине, который дан в статье Правобережцы в 1-й кн. «Трибуны Украины» («Серед руiн i могил»). Полагая, что потребуется еще и третье издание «Красного террора», сообщу Вам факт, который представляется чудовищным и невероятным даже в области большевицкого террора. Рассказывал мне о нем очевидец, киевский присяжный поверенный (а теперь Варшавский адвокат) Редлих, приятель С. А. Ефремова, человек в высокой степени порядочный и заслуживающий доверия. Если бы Вы хотели иметь автентичные показания свидетеля, то вот его адрес: Warszawa, ul. Mokotowska, 5. Мы с Вами были в его квартире». 25 апреля [1924 г.]


[Закрыть]

Весною 1919 г. (кажется, в мае) прибыл в Киев царским поездом Троцкий для смотра войск Киевского округа. Войска дефилировали пред ним на Софиевской площади в присутствии огромной толпы любопытных. Видел это и Редлих. Между прочим, во время смотра Троцкий обошел все ряды красной армии и, быстро вглядываясь в лица солдат, время от времени говорил тому или иному красноармейцу: «Выйди из ряда!» К концу обхода таких отмеченных Троцким солдат набралось около 300. Троцкого спросили, что с ними делать.

– Расстрелять!

Так «гениальный вождь» демонстрировал свою проницательность и укреплял свой авторитет и «железную дисциплину» в красной армии.

Ордаренко
Летом 1919 в Киевской губернии[55]55
  Архив Гуверовского института, коллекция С. П. Мельгунова, коробка 1, дело 3, л. 3. (Материалы предоставлены Л. Ю. Тремсиной.)


[Закрыть]

Поймали в одном селе человек 30 казаков.[56]56
  Речь идет об украинских крестьянах. При правлении гетмана П.Скоропадского на Украине было восстановлено казачье сословие.


[Закрыть] Вывели их в лес. Там поставили их в затылок один за другим и стреляли в спины и головы, чтобы скорее перебить. Потом прикладами разбили покойникам головы. Однажды в лесу я наткнулся на страшную картину. Крестьянин со связанными за спиной руками висел, повешенный на суку, а к ноге трупа была привязана корова. Она прыгала и бешено и дико мычала, чуя мертвое тело. На спине у покойника была пришпилена записка: «Смерть за саботаж и укрывательство скота от красной армии для назидания всем бандитам».

Письмо инженера[57]57
  Автор – инженер путей сообщения.


[Закрыть]
В Киеве весной-летом 1919 г.[58]58
  Архив Гуверовского института, коллекция С. П. Мельгунова, коробка 1, дело 3, лл. 39–58. Изложение автор предваряет следующим обращением к С. П. Мельгунову: «Милостивый Государь! Письмом в редакцию «За свободу!» Вы просили присылать на Ваше имя материалы для Вашего труда «Красный террор». Сообщаю Вам несколько фактов, о которых, может быть, еще у Вас нет сведений. Пишу, как очевидец, про события в Киеве весною и летом 1919 г., когда Деникин успешно подвигался к Москве и Киеву». 3 марта 1924 г.


[Закрыть]

Известно, что у большевиков террор усиливался в данной местности по мере приближения к ней неприятельских сил и особенно обострялся при неудачах на фронте, несколько ослабевая при удаче и отступлении противника, и это почти с математической закономерностью, обратно пропорционально расстоянию до фронта. Посему особенно дикий и интенсивный характер террор принимал на окраинах, где часто сменялись власти и где к борьбе классовой присоединялась еще и национальная нетерпимость.

Как инженер путей сообщения, занимавший при Гетмане[59]59
  Скоропадский Павел Петрович, р. 3 мая 1873 в Висбадене. Из дворян, сын действительного статского советника, праправнук гетмана Украины в начале XVIII века И. И. Скоропадского. Окончил Пажеский корпус 1893. Офицер л. – гв. Конного полка, командир 20-го драгунского полка, л. – гв. Конного полка. Генерал-лейтенант, командир 34-го армейского корпуса. Георгиевский кавалер. После «украинизации» корпуса продолжал им командовать в войсках Украинской народной республики до 29 дек. 1917. В мар. 1918 возглавил опирающуюся на офицерство организацию «Украинская народная громада». Руководитель переворота, результатом которого стало упразднение 29 апр. 1918 Украинской Народной Республики и провозглашение Украинской державы во главе с гетманом. 14 нояб. 1918 провозгласил федерацию Украинской державы с будущей небольшевистской Россией. В результате начавшегося тогда же петлюровского восстания 14 дек. 1918 вынужден был отречься от власти и выехал в Германию. Погиб 26 апр. 1945 при бомбардировке в Меттене (Бавария).


[Закрыть] и Директории[60]60
  Правительство Украинской Народной Республики во главе с С.Петлюрой, захватившее власть на Украине после восстания 14 ноября 1918 против гетмана.


[Закрыть] высокие административные посты, я вынужден был при входе большевиков в Киев в феврале 1919 г. спасаться от них, отступая вместе с проф. Н. А. Белелюбским[61]61
  Белелюбский Николай Аполлонович. Из дворян, сын действительного статского советника, инженера путей сообщения. Окончил Санкт-Петербургский институт путей сообщения 1867. Действительный статский советник с 1888, тайный советник с 1902. В эмиграции в Югославии, 1921–1923 член Союза русских инженеров.


[Закрыть] и его женой с украинскими войсками на Казатин, Жмеринку, Одессу, где был свидетелем постыдной для французов и трагичной для всех нас эвакуации наших союзников по мнимой депеше из Парижа о падении кабинета Клемансо, с оставлением всех почти «буржуев» на произвол судьбы. Я, как и многие, не запасшись заблаговременно визой и валютой, очутился в безвыходном положении и при входе большевиков в Одессу скрывался от них, пока друзья из Киева не легализировали меня, объяснив большевикам выезд мой из Киева в Одессу с проф. Белелюбским по делу мостов на Южном Буге и Ингуле, как председателя мостовой комиссии.

По депеше Комиссара путей сообщения Украины я вернулся в Киев и получил предложение занять пост начальника Технического управления железных дорог, от каковой чести отказался, изобразив себя страдающим чуть ли не разжижением мозгов, и согласился только на незаметную должность инструктора. Только приехав в Киев, я понял, в какую ловушку и на какие ужасы я приехал. Дело в том, что за несколько дней до моего приезда в Киев (около 15/V 1919 г.) Киев посетил Троцкий, который будто бы заявил, что Киев ему напоминает редиску – снаружи она красна, а внутри бела. Надо, чтобы Киев сделался совершенно красным. Киевский палач председатель ГЧК Лацис – теперешний глава, кажется, всероссийского соляного треста – по отъезде Троцкого дал волю своим звериным инстинктам, и начался кровавый пир…

Уже подъезжая к Киеву, я прочел в газете список расстрелянных за самые фантастические или безграмотно вымышленные вины, а некоторых просто «в порядке красного террора», в числе последних помню фамилию Гумриди – товарищ министра народного просвещения (Украины). В этом же списке я прочел фамилию своего товарища по институту путей сообщения инженера Павловского, бывшего управляющего Подольской железной дорогой. Не чувствуя за собою никакой вины и будучи отстранен от должности еще при Директории как не украинец, он не эвакуировался от большевиков. Большевики бы его не тронули, если бы не усилился внезапно террор и если бы о нем не вспомнил председатель Р.Ж.ЧК Киево-Воронежской железной дороги бывший телеграфист Подольской железной дороги, уволенный со службы за проступки приказом по дороге, подписанным Павловским. Собственно резолюцию об увольнении положил предшественник Павловского Б., но он эвакуировался, и посему пострадал за него Павловский. Когда супруга Павловского, узнав из газеты о расстреле мужа, обезумев от горя, пошла в ЧК узнать, где тело мужа, чтобы похоронить его, ей цинично заявили, что с ним поступили не хуже, чем и с остальной подобной же сволочью, а именно выбросили в один из рвов на съедение псам. Так и не удалось этому достойному всякой жалости призраку, тени когда-то цветущей, красивой женщины, найти и похоронить тело своего мужа. Тогда же погиб и популярный в Киеве украинский деятель, профессор Науменко, баснописец народных героев при украинцах.

Несколько позже, в июне был расстрелян известный инженер Оттон Германович Паукер[62]62
  Автор перепутал имя и отчество. Речь идет о Германе Оттовиче Паукере. Он окончил Санкт-Петербургский институт путей сообщения в 1897, к 1916 имел чин коллежского советника.


[Закрыть] – бывший начальником Управления путей сообщения в Ставке, а под конец войны там же товарищем министра путей сообщения на театре военных действий. Раньше он был начальником Варшаво-Венской железной дороги, начальником Управления по сооружению железных дорог. Это очень талантливый, честный инженер, весьма трудоспособный, большой патриот и человек с размахом государственного деятеля. Будучи весь погружен в свое дело, политикой не занимался и вредным для большевиков не считался даже ими самими. И действительно, состоя в последнее время в Киеве директором правления частной Курско-Киевской железной дороги и председателем Совета частных дорог, он при занятии Киева большевиками не эвакуировался, видимо, не имея средств, чтобы поднять всю семью, расстаться с которой он не был в силах (жена, сын и дочь около 16–18 лет).

Прощаясь с ним в феврале при своем бегстве, я заметил, что при полном наружном спокойствии внутренне он волновался, казалось, больше за меня, чем за себя. Когда я его навестил, возвратившись в Киев в мае, он весьма был удивлен моим появлением и весьма волновался за мою судьбу и грозящие мне опасности, советовал не принимать назначений на высокие посты, оставаться в тени, чтобы большевики меня забыли. Он в это время занимал пост члена Комгосора (Комитет государственных сооружений – вроде бывшего при царе Инженерного Совета). Несколько позже, когда создана была Рабоче-Крестьянская инспекция, ему предлагали стать во главе ее в роли Народного комиссара, от какового назначения он уклонился, и это, кажется, не понравилось большевикам, но главная причина его гибели – дикий террор Лациса.

Однажды в июне его вызвали из заседания Комгосора в коридор, где его и арестовали, позволили взять дома полотенце и мыло и отвезли в ЧК. Для спасения его из когтей Лациса подняты были на ноги все местные и даже московские высокие власти, но тщетно: местные власти Лацис водил за нос и обманул, а московские опоздали с помощью. Жена Паукера энергично добивалась освобождения мужа из-под ареста. Особенная надежда была на Жарко – комиссара путей сообщения Украины, который обещал спасти Паукера. Однажды на заседании Совнаркома Жарко обратился к Лацису с энергичным запросом, когда же он исполнит свое обещание освободить Паукера – человека весьма нужного им всем. Лацис, прижатый всеми к стене, заявил, что он, к сожалению, не может этого сделать, так как вчера Паукер расстрелян. Потом оказалось, что он соврал. Действительно, на третий день после этого к Жарко пришла жена Паукера и заявила, что вчера еще дочь носила мужу обед, а сегодня обеда в ЧК не приняли и сказали, что мужа куда-то увезли. Тогда только обалдевший Жарко сообразил, как жестоко обманул их Лацис, но дело уже было непоправимо. Нажим на Лациса со всех сторон вместо скорейшего освобождения Паукера погубил его. И подобные случаи были не редки – энергичные старания родных только ускоряли казнь арестованных. Тело Паукера также не было выдано вдове для погребения. В сообщении о расстреле было переврано даже имя и отчество, и виной поставлено ему то, что он был сановником при царе и содействовал перевозкам Корниловских войск. Конечно, чушь!

Я сказал выше, что московская помощь Паукеру опоздала. Действительно, через несколько дней после его расстрела приехал в Киев из Москвы с особыми полномочиями член коллегии Наркомпути (товарищ министра путей сообщения) Ксандров – сравнительно порядочный человек, хотя и коммунист, и с ним товарищ Паукера, инженер путей сообщения Юрий Иванович Лебедев[63]63
  Лебедев Юрий Иванович, р. 1870. Санкт-Петербургский институт путей сообщения 1897. Коллежский советник, инженер путей сообщения. В 1918 мобилизован большевиками. В Вооруженных силах Юга России с лета 1919 (перешел в Киеве) по ведомству Министерства путей сообщения. Эвакуирован в дек. 1919-мар. 1920. На май 1920 в Югославии. В эмиграции там же, 1921–1923 член Союза русских инженеров. Ум. 21 сен. 1929 в США.


[Закрыть] – главный инспектор Высшей инспекции путей сообщения у большевиков. Раньше он был помощником Паукера в Ставке, был потом начальником путей сообщения там же. Он и спешил в Киев спасать Паукера, но опоздал. Цель их приезда официальная – уничтожение Комиссариата путей сообщения. Тогда сильны были централизаторские тенденции большевиков, и постепенно они хотели уничтожить комиссариаты на Украине.

Неофициальная цель – спасти Паукера и целый ряд других инженеров, которым грозила подобная же участь. В это время и я намечен был к аресту после травли меня в «Красном Пути» и помещения на черную доску как петлюровца и контрреволюционера, причем, о чудо, – без моего ведома. 86 моих бывших подчиненных Юго-Западных железных дорог – преимущественно инженеров – написали в «Красный Путь» опровержение, не убоявшись грозных для них последствий. Это был с их стороны подвиг. Письмо было помещено с оговоркой редакции, что обо мне написано было, согласно депеши Ревкома Одесского, и что редакция снимает с себя ответственность за верность содержания этой депеши.

Вскоре после этой полемики вокруг меня, и это в разгар террора на глазах у кровожадного Лациса, я получил предупреждение, что коммунистический полк решил меня арестовать, а тогда быть арестованным значило – быть расстрелянным. Направляюсь к своим высшим властям, коммунистам, и откровенно им сообщаю эту зловещую новость. Как пример бессилия властей привожу этот эпизод. Власти – коммунисты-боротьбисты, незалежники украинские успокаивают меня, уверяют, что, может быть, это еще ошибка, и когда я поставил резко вопрос – могут ли они ручаться за мою безопасность, они мне нерешительно ответили: «почти», на что я возразил, что в вопросах о жизни и смерти формула «почти» не может человека успокоить и дать ему возможность нормально работать. Тогда они, соглашаясь, что никакие нервы не могут выдержать продолжительного ежеминутного ожидания дома и на службе ареста, как было с Паукером, решили взять меня с собою на конференцию в Москву для защиты самостоятельного существования комиссариата путей сообщения на Украине. Таким образом я попал в Москву, где меня и оставили, не решившись везти в Киев, где все еще свирепствовал Лацис. Ксандров и Лебедев вывезли тогда целый вагон инженеров в Москву, коим угрожал арест и расстрел – инженеров К., С., А. и т. п. Лебедев мне говорил тогда, что они имеют между прочим (т. е. Ксандров собственно) поручение из Москвы надеть намордник на Лациса, но что это операция очень тяжелая и рискованная – можно быть при этом жестоко покусанным. Лучше на это время всем угрожаемым выехать в Москву. Я тоже получил от Ксандрова прикомандирование к Высшей Инспекции в Москве, чтобы спастись от Лациса, пока на него наденут намордник. Намордника так-таки надеть и не удалось. Между прочим, на ультимативное требование Ксандрова на имя высшей власти освободить в 24 часа инженера Н. Н. Вейса,[64]64
  Вейсс Николай Николаевич, р. ок. 1876. Окончил Московский институт путей сообщения 1901. Инженер путей сообщения. Эвакуирован до осени 1920 из Батума на корабле «Виктория». На май 1920 в Югославии. В эмиграции там же в Югославии, 1921–1923 член Союза русских инженеров.


[Закрыть] бывшего управляющего М.К.В. железной дорогой, Лацис это распоряжение не подумал даже исполнить и ничего с ним не могли сделать. Это называется власть на местах.

Как слаба была по отношению к ЧК даже высшая власть в Киеве и Москве, видно из следующего. Упомянутый Н. Н. Вейс бежал из Киева от большевиков вместе со мною в феврале 1919 г., эвакуироваться далее из Одессы, так же, как и мне, ему не удалось, пришлось лавировать, чтобы спасти жизнь. Когда Раковский – бывший тогда председатель Совнаркома Украины – прибыл на несколько дней в Одессу, Вейс, будучи с ним знаком по работе, как эксперт на мирной конференции большевиков с гетманским правительством в Киеве в 1918 г., явился к Раковскому, который предложил ему ехать с ним в Киев в его собственном вагоне, где он его и реабилитирует. Однако же две недели спустя по приезде в Киев Вейс был арестован, и потребовалось все влияние Раковского, чтобы через две недели его освободить. Поэтому, когда Вейс, освобожденный из тюрьмы, встретился со мною в Киеве на улице, он перепугался за меня так, что не верил своим глазам, что это я, рискнувший приехать в такое пекло, и советовал мне немедленно спасаться бегством в Москву, где такого террора нет.

Действительно, было удивительно, что спасало меня от ареста и расстрела, когда люди с такой протекцией, как Вейс или мой помощник Раль,[65]65
  Александр Ралль окончил Московский институт путей сообщения в 1901.


[Закрыть] которому я сдал, убегая из Киева, дорогу, сидели все время в тюрьме под угрозой расстрела. Одни объясняли тем, что у меня не было личных врагов, которые бы на меня донесли, ибо аресты почти исключительно производились по доносам, другие объясняли тем, что я, занимая даже при царе видные посты, жил дома как студент, не имея почти никакой обстановки и имея на своем иждивении кучу молодежи – родных; третьи приписывали это моей смелости и пренебрежению опасностей, что импонировало большевикам, которые могли думать, что я в их лагере. Ходил я по городу франтом в путейской летней форме, причем часто сзади меня раздавались возгласы: «Вот разгуливает проклятый петлюровец». Пока не справишься с нервами – дрожь в таких случаях пробегала по коже. Тогда быть петлюровцем было весьма опасно, их ловили и расправлялись жестоко. Безумная смелость, иногда просто дерзость и нахальство весьма уместны в обхождении с большевиками, и впоследствии не раз меня спасали от гибели. С ними надо было бороться их же оружием, звериной хитростью и обманом.