Текст книги "Два брата - две судьбы"

Автор книги: Сергей Михалков

Соавторы: Михаил Михалков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

В Карпатах

Когда теперь я, уже совсем пожилой человек, вспоминаю себя в тот период, мне порой кажется, что всего этого не было, настолько все это фантастично и на первый взгляд просто неправдоподобно.

Представьте себе двадцатидвухлетнего русского парня, с лицом густо заросшим бородой и усами, в пилотке, в немецкой шипели, поверх которой наброшена шкура дикого вепря, с огромным полевым биноклем на груди и топориком в руках, в рогожных венгерских лаптях поверх солдатских ботинок. Парень сидит, греясь у костра, разложенного возле пещеры, или стоит на стене средневекового замка и наблюдает в бинокль за селением, раскинувшимся в низине. В селении степенно расхаживают породистые свиньи, поражающие своими габаритами и окраской – абсолютно черные с белыми пятнами на боках. Психология моя стала ближе всего к психологии первобытного человека. Целый месяц нахожусь в горах, в стороне от всех событий.

Никаких партизан, о которых я мечтал, в этом районе не оказалось, хотя я их усиленно разыскивал, почти ежедневно перемещаясь с места на место. Зато зверья – уйма! Иной раз по ночам к моему костру совсем близко подходили волки и, как зачарованные, располагались полукругом. Их можно было угадать по светящимся зрачкам – время от времени я швырял в них горящие головешки, и они отпрыгивали в сторону.

Я видел стада косуль. Почуяв меня, они молниеносно убегали, и я с восхищением смотрел, как они, будто на крыльях, перелетали со скалы на скалу.

Иногда эхо разносило по горам трубный клич оленя, и тогда я чувствовал себя единственным человеком на земле. Нет ничего прекраснее утра в горах, когда на заре, выбравшись из снежной пещеры, вырытой собственными руками, наблюдаешь сиреневое полыхание на сугробах и, захватив в ладони комок снега, протираешь им лицо. Я настолько окреп за эти дни жизни в горах, что не простужался и, наверно, совершенно спокойно мог бы ходить по снегу босиком.

Иногда я спускался с гор, чтобы раздобыть съестного у какого-нибудь лесника или фермера. Я находился в Западных Карпатах, недалеко от местечка Кошице. Местное население говорило на словацком и венгерском языках. Венгры предполагали, что я немецкий солдат-дезертир, и встречали меня весьма дружелюбно. Поскольку я не говорил по-венгерски, а венгры не говорили по-немецки, мы объяснялись жестами. Местное население жило в достатке. Война его не коснулась. И поэтому за румынские леи я мог получить все, что угодно: хлеб, сало, мясо, спички, мыло. Мне нравилась суровая сдержанность жителей гор, их вкус и талант, о которых говорила искусная резьба, украшавшая ставни, наличники и крылечки деревянных домиков.

В первые же дни мне удалось приобрести топорик – он был очень нужен – и котелок для кипячения снега. У одного из горцев купил шкуру дикого кабана: ночью она служила мне подстилкой, а днем во время снегопада – плащом. У лесника сторговал старинный цейссовский бинокль и курительную трубку в форме львиной головы. Сидя у костра, запекая на углях кусок мяса, я, как вождь какого-нибудь индейского племени, курил допотопную трубку с львиной головой и ждал счастливого момента, когда наконец можно будет с наслаждением обглодать косточки поджаренного глухаря и выпить горячего чая.

За последнее время в поисках партизан я много раз менял свое местонахождение, перекочевывал из одного района в другой. Но – тщетно. Их следы на взорванных железнодорожных путях я встречал, но самих партизан не видел.

Так миновала весна 44-го года и прошло почти все лето.

Спустившись однажды в низину к домику лесника, я попросил разрешения пожить у него. Он охотно приютил меня. Сторожка стояла на отшибе, около невысокой скалы, с которой все подходы хорошо просматривались. Жена лесника, пожилая женщина, вскоре заболела, слегла и была отправлена в больницу. Мы остались одни. Я помогал леснику заготовлять дрова, варил пищу, кормил двух найденных в горах оленят, его собаку, кабанчика, кроликов и прирученных белок. В определенные дни к леснику заглядывала венгерская стража порядка, проверяла его работу по лесничеству, он предупреждал меня об их визите заранее, и я день-другой жил тогда в лесу. Через некоторое время старуха поправилась и вернулась в сторожку.

У меня созревали новые планы.

Как-то утром я объяснил леснику, что я русский.

– Москва! – сказал я.

– Рус? – удивился старик.

– Русский, русский, – подтвердил я.

После некоторых усилий мне удалось выяснить, что до ближайшей железнодорожной станции двенадцать километров. Лесник и его жена поняли, что я от них ухожу. Они покормили меня, положили в рюкзак еду. Я уходил налегке.

Старушка дала мне смену теплого белья и шерстяные носки. Старик подарил кисет с табаком. Старушка напоследок так расстроилась, вспомнив своего единственного сына, пропавшего без вести где-то в бескрайних донских степях, что прослезилась и даже перекрестила меня на прощание.

Я отправился в путь.

Под плато, с которого я спускался, извивалось шоссе. По нему шла немецкая автоколонна. Я стал следить за ней в бинокль. Немного погодя появилась одинокая легковая машина. И вдруг я увидел – она взлетела в воздух. Я видел, как из леса выскочили двое, что-то подобрали с земли, схватили трофейное оружие и скрылись в лесу. Я спустился вниз и, крадучись по кустам, подобрался вплотную к месту происшествия. На шоссе лежала машина вверх колесами. Двое убитых немецких офицеров были отброшены чуть в сторону. Шофер тоже был мертв и придавлен машиной. Оглядев это место, я заметил обрывок шнура и понял, что к нему была прикреплена мина, которая и взорвалась.

Убитые офицеры были гестаповцы, шофер – шарфюрер СС (унтер-офицер). Дорога была пустынна. Я стал осматривать местность. Заметил на земле три фотографии. Очевидно, гестаповец до взрыва их рассматривал, а затем взрывной волной их вырвало у него из рук и они разлетелись…

Я подобрал фотографии. Под одной была надпись: «На территорию восставшего варшавского гетто входят немецкие танки». Под второй надпись: «Акция Курта Франца, немецкого коменданта лагеря Треблинки». Сфотографирован комендант с кнутом в руке, и рядом под конвоем в газовые камеры загоняют донага раздетых женщин. Под третьей фотографией, датированной августом 1943 года, была такая надпись: «Доктор Вебер во время „селекции“ в Освенциме». Сфотографировано помещение. На полу рядом со столом – трупы детей, а доктор оперирует мальчика. На обратной стороне каждой фотографии штамп: «Секретно. Для служебного пользования».

Просматривая эти фотографии, я вдруг услышал возглас:

– Эй, солдат!

Я обернулся. На дороге, расставив ноги, сидел на велосипеде немецкий полицейский. Автомат висел у него на шее.

– Что здесь произошло?

– Не знаю! – ответил я. – Спустился с горы и вот вижу, лежат убитые офицеры.

– А ну, подойди ко мне! – резким тоном произнес полицейский.

Я спокойно подошел.

– Какой части? Почему не по форме одет? Где оружие?

Понимая, что так просто от него не отделаюсь, я ответил:

– Вот оружие! – и убил легкомысленного немца из «Браунинга». Он свалился через велосипед и растянулся на дороге.

Спрятав фотографии в карман немецкой шинели и осмотревшись по сторонам, я быстро ретировался.

Во фраке

Я стоял в зарослях соснового молодняка. В сотне метров от меня на путях пыхтел паровоз, выпуская из трубы клубы черного дыма. Трава была покрыта налетом копоти. Я подошел к паровозу.

– Эй, старина, подбрось до Будапешта! – сказал я по-немецки.

Машинист, вытирая паклей запачканные мазутом руки, пожал плечами. Дескать, не понимаю.

Жестами я попросился к нему на паровоз. Он отрицательно покачал головой и черным пальцем показал на состав, стоявший на запасном пути. Теперь уже я качал головой, обращая его внимание на свою внешность.

Машинист, посмеиваясь, кивал на станцию: иди, мол, купи билет. Но когда я вынул пачку крупных румынских купюр, он сразу же стал сговорчивее и протянул мне кочергу, уцепившись за которую я взобрался на паровоз.

– Будапешт? – спросил я.

– Будапешт, – ответил он и протянул руку за деньгами.

Я отсчитал пять тысяч леев и уселся в углу возле тендера.

Вскоре откуда-то выпрыгнул молодой кочегар, черный как дьявол.

Машинист что-то объяснил ему по-венгерски.

– Ага, ага! – заулыбался он. – Дезертир?

Я не стал отрицать. Через несколько минут паровоз пронзительно свистнул и дал задний ход, чтобы подойти к составу.

Поезд быстро шел в сторону Будапешта. Я дремал в уголке, постепенно покрываясь угольной пылью. Паровоз пыхтел, посвистывал, стрекотал на стрелках. Монотонная тряска убаюкивала меня. Наступила ночь. Над моей головой качался тусклый фонарь. Моментами я просыпался, озирался, ничего не соображал и принимал машиниста с подручным за каких-то фантастических жителей гор, в соседстве с которыми провел не один месяц. Венгры посмеивались надо мной, балагурили.

На рассвете я вскочил, тронул свою физиономию и почувствовал, что весь в маслянистой саже. Машинист пил из бутылки молоко, заедал булкой, в сумраке лица его не было видно – только зубы да бутылка.

– Побриться, – сказал я, схватив себя за бороду. – Есть у вас бритва? – показал жестом бреющегося человека.

– Нет, – ответил он и прибавил: – Станция.

И я понял, что должен подождать остановки.

Машинист и кочегар, оживленно беседуя и жестикулируя, часто повторяли: «Панцер СС», и я, вклинившись в их разговор, еще раз убедился в том, что танковая дивизия СС «Великая Германия» ушла в Прибалтику, и был крайне доволен этим обстоятельством.

На небольшом полустанке поезд остановился, и машинист принес мне бритвенный прибор, ножницы и зеркало. Я заглянул в зеркало: «Боже мой! Цыганский конокрад в немецкой пилотке!» – и тут же принялся за свой туалет. Кочегар поливал мне на руки над ведром, потом дал полотенце. Надо было видеть моих спутников, когда перед ними предстал совсем молодой парень.

– О-о-о! – протянул машинист и добавил, коверкая немецкие слова на венгерский лад: – Гут солдат! Гут Будапешт! – и показал на приближавшуюся столицу Венгрии. – Криг шлехт! (Война плохо!) Шлехт криг, – добавил он.

Я вынул из кармана шинели три фотографии, найденные в горах возле убитых фашистов, и показал машинисту. Он с любопытством разглядывал фотоснимки и покачивал головой, затем показал мне жестом, что хотел бы их иметь. Я одобрительно кивнул, он спрятал фотоснимки в карман спецовки. Затем я объяснил, что хотел бы сойти до вокзала.

– Будапешт – патруль! – ткнул я себя в грудь и сложил пальцы в решетку.

Машинист сообразил, чего я опасаюсь, и кивнул. На вокзале, я это знал, жандармерия, пропуская военных через особые ходы, проверяет у них документы. Поэтому, как только поезд подошел к привокзальному участку, я подал знак своим покровителям, попросил слегка притормозить и, махнув им на прощание рукой, соскочил с паровоза в овраг, оставив в знак благодарности за услугу и свой рюкзак, считая, что лишний груз мне в данном случае ни к чему. Товарный состав прогрохотал мимо. Я перешел множество путей с составами, перелез через колючую проволоку и вышел на окраину Будапешта. м

Маленькая парикмахерская на окраине города поблескивала чисто вымытой витриной. Старик парикмахер удобно сидел в кресле с газетой в руках.

Я вошел, он встал мне навстречу.

– С добрым утром! – приветствовал я старика.

– С добрым! – ответил он.

– Вы немец?

– Австриец.

– Скажите, нельзя ли у вас умыться, я прямо с дороги… издалека.

Парикмахер оглядел меня сквозь очки, что-то обдумывая.

– Пройдемте!

Мы прошли в подсобное помещение. Там была раковина с краном теплой воды. Теперь я мог раздеться до пояса и с наслаждением подставил под теплую струю шею и спину. Трудно представить, сколько сажи сошло с меня.

Через полчаса, расплатившись венгерскими деньгами, которые дал мне машинист в обмен на румынские, я вышел из парикмахерской. Был чисто вымыт, выбрит и опять стал походить на бравого немецкого солдата.

В это хмурое утро я шел по старинным улицам незнакомого мне города, мимо серых, мрачных каменных зданий, обнесенных чугунными оградами. Была середина июля. Люди спешили по своим делам. По булыжным мостовым грохотали венгерские военные машины с солдатами и с пушками на прицепе. Распевая походные песни, шагали в строю немецкие солдаты.

Еще будучи на Украине, во 2-й штабной роте капитана Бёрша, я слушал с радистом сообщения Совинформбюро и знал, что под Воронежем в январе 1943 года была разгромлена венгерская армия. Там по воле диктатора Хорти, втянувшего Венгрию в войну, погибли многие сыны венгерского народа.

Я оказался в Венгрии в те дни, когда началась оккупация страны эсэсовскими войсками. Шагал по улицам Будапешта, еще не зная, что очень скоро здесь начнется кровавая расправа над венгерскими патриотами, которые окажут сопротивление гитлеровцам…

Надо было позавтракать. На площади Дис я свернул за угол и зашел в маленькое кафе. Оно было переполнено рабочими и венгерскими солдатами, торопившимися что-нибудь перехватить на ходу. Взяв кофе с молоком, булку с маслом и сыром, я сел в сторонке за столик.

Я пил кофе и, глядя на обеспокоенные лица посетителей, которые возбужденно переговаривались между собой, стал обдумывать свое положение. Первоначально мне нужно было позаботиться о ночлеге. «Может быть, временно снять комнату где-либо в рабочем районе? И что дальше предпринять? Партизан в Карпатах я не нашел. Венгерского языка не знаю. Переодеться в штатское? Гражданский костюм я с собой не взял. А зачем он мне, этот костюм, сейчас? Нужен ли? Ну, переоденусь – а для чего?» Надо было осмыслить обстановку. Мыслей было много, и разных, но пока ничего путного в голову не приходило. Кафе опустело. Я расплатился и вышел на улицу.

Он был почти пустой, этот скверик, с дорожками, покрытыми пылью, с цепочками кошачьих и птичьих следов. Дорожки протянулись между клумбами с яркими цветами, и только на главной аллее сидела с вязаньем какая-то дородная мамаша, двое детей бегали возле нее. Было еще лето, но день выдался по-осеннему прохладный.

Я сел на влажную скамейку. Маленький мальчик в красных сапожках, узких синих брючках, красной венгерке со шнурами, обшитой белым мехом, играл с девочкой в лошадки. На девочке была такая же венгерка, но с юбочкой. На головах у обоих были смушковые шапочки вроде наших кубанок. Девочка была «лошадкой», и на груди у нее звенели бубенцы.

Я вынул купленную в киоске немецкую газету и, еще не представляя, как сложится день, стал машинально читать.

– Какую газету вы читаете? – вдруг услышал я мужской голос. Я не заметил, как рядом очутился венгерский офицер.

– «Фёлькишер беобахтер» («Народный наблюдатель»), – ответил я и посмотрел на его молодое, чисто выбритое холеное лицо. Из-под каскетки с прямым козырьком на меня смотрели блестящие темные глаза. На широких плечах красовались шитые серебром погоны. От него тянуло вином.

– Что нового? – спросил он.

– По газетам фронтовой обстановки не поймешь, – уклончиво ответил я.

– А новость есть!

– Какая?

– В наших газетах пишут, что румыны нас предали, выйдя из нашего союза, и присоединились к русским.

– Вот как! В немецких газетах этого сообщения нет.

– Это очень неприятная новость, она может повлиять на ход военных событий: Румыния и Венгрия – соседи.

– Берлин – дальше, – уклоняясь от полемики, вставил я.

– А вы из Берлина?

– Да, из Берлина, – тут же выдумал я.

– Так давайте познакомимся. Разрешите представиться. Шандор Мольнар, капитан венгерской армии.

– Очень приятно! – Я тоже встал. – Карл Вицепхаммер – солдат великого рейха.

Мы снова сели.

– А вы отлично говорите по-немецки, – начал я.

– Шлифую немецкую речь, – улыбается он. – И как только вижу немецкую военную форму, не упускаю случая попрактиковаться. Все же по-английски я говорю значительно лучше. – Он помолчал, весело глядя на ребятишек. – А вы здесь случайно, проездом?

– После госпиталя, в отпуске. Домой еще не добрался. Решил на несколько дней задержаться в вашей прекрасной столице. Никогда здесь не был. Чудесный город.

– А вы в семье единственный сын? – спросил он.

– Нет, есть еще сестра. Старший брат погиб под Сталинградом.

– Женаты?

– Пока нет.

Капитан улыбнулся, достал из нагрудного кармана френча бумажник и вынул две фотографии.

– Это моя жена – Ева. Она кинозвезда, – с гордостью произнес он. На фотографии была красавица с длинной белокурой гривой, ниспадавшей на плечи, с роскошным ожерельем на стройной шее.

– О-о-о! Ваша супруга прелестна!

– А это – мой сын. – На фотографии был голыш с вытаращенными круглыми, как пуговицы, глазами. – Здесь ему ровно месяц.

Я выразил восхищение, увидев на снимке упитанного карапуза, очень забавного, чуть похожего на своего родителя; после чего капитан аккуратно положил свои фотографии в бумажник и спрятал его.

– Значит, на днях отбываете в Берлин?

– Да, дома заждались, – продолжал я сочинять, обдумывая, как отделаться от непрошеного собеседника.

– А у меня идея! – вдруг, улыбаясь, сказал он. – Представьте, меня сейчас осенила потрясающая мысль. Блеснула как молния. Я могу показать вам высший свет, к которому имею сам некоторое отношение. Это феноменально! Просто я маг-волшебник! А? Каково? – Он выражался высокопарно, стараясь быть любезным перед берлинцем.

– Я вас не понимаю.

– Сегодня в замке моего отца большой раут, отмечается юбилейная дата военного союза германских и венгерских вооруженных сил! О! Вы не знаете, что это будет! Такого вы нигде не увидите, даже в кино. Весь генералитет, весь высший свет Будапешта! Форма одежды – фрак. Для дам – вечерние туалеты. Вход по специальным именным приглашениям с пропусками. Это, знаете, не часто бывает… Не упустите случая! – В веселом оживлении он хлопнул себя перчаткой по коленке и вопросительно поглядел на меня: – Ну как?

– Большое вам спасибо, господин Шандор. Но, как видите, в данный момент я не могу принять вашего любезного приглашения и удостоиться чести быть принятым в таком обществе – мой фрак остался в Берлине.

– Какая ерунда! – возразил капитан. – Фрак будет, возьмем его в любом ателье напрокат.

– А приглашение с пропуском?

– Пустяки! Я – сын хозяина замка. Нам никаких пропусков не понадобится. Я подвезу вас на своем «хорьхе» к черному ходу, и мы попадем прямо в буфетную. Вам нечего беспокоиться. За все отвечаю лично я, хоть перед самим вашим фюрером!

Я понял, что мой новый знакомый – авантюрист высшей марки.

Он хлопнул себя в грудь:

– Я еще и не такие номера отмачивал! Вы что, не догадываетесь, с кем имеете дело?

– Нет, я уже догадался, господин Шандор, с кем меня свел счастливый случай, – с человеком нашего круга – интеллигентным и весьма влиятельным. За вами – как за китайской стеной! – пошутил я.

– Вот и отлично! Я вижу, что вы согласны. Не будем же зря терять время. Заключаем союз частного порядка. Ну как? Поехали? – Он резво вскочил со скамейки.

Еще слегка колеблясь, я поднялся. В конце концов, чем я рисковал? На все вопросы у меня одно оправдание: отстал от части. В любом случае я был бы доставлен к капитану Бёршу – надо знать немцев и их педантичность. А приглашением великосветского сынка, пожалуй, стоит воспользоваться. Не каждому может так повезти! Отличная возможность побывать во вражеских верхах и добыть некоторые любопытные сведения о противнике – весьма заманчивое мероприятие.

Шандор остановил какую-то военную машину, и мы поехали. Весь день мы провели вместе. В его особняке я принял ванну, он одолжил мне один из своих гражданских костюмов и небрежно сунул в карман пиджака пачку венгерских денег со словами: «Бери без церемоний, они могут тебе пригодиться!» Мы обедали вдвоем (жена находилась в замке свекра). Затем поехали за фраком. Венгра, как шаловливого ребенка, забавляла вся эта бесшабашная затея. А я, готовый ко всяким неожиданностям, ко всему присматривался.

Вечером, одетый во фрак, я сидел рядом с Шандором в его «хорьхе» (солдатская форма лежала в багажнике). Мы ехали широким длинным мостом через Дунай из Пешта в Буду. Фрак сдавливал мне плечи, накрахмаленная манишка и воротник врезались в шею. По правде сказать, чувствовал я себя не совсем в своей тарелке. Все думал: «Сольюсь ли со средой? Не буду ли белой вороной, инородным телом? Спасут ли меня от разоблачения мои интеллигентные родители и немка Эмма Ивановна, которые воспитывали меня и привили с детства правила поведения, манеры, этикет, которых придерживались в нашей семье? Главное – самообладание! Держаться легко и непринужденно. Надо перевоплотиться по-театральному в образ, соответствующий данному рауту, и органично вписаться в высший свет венгерской аристократии. Смогу ли?..»

И вспомнились мне юные годы, когда я участвовал в школьной самодеятельности. Тогда мы увлекались немецким драматургом Бертольтом Брехтом. Все инсценировки были на немецком языке. Мне удалось сыграть несколько очень увлекательных ролей. В пьесе «Круглоголовые и остроголовые» я играл роль полицейского инспектора. В пьесе «Страх и нищета Третьей империи» – роль штурмовика Эрика Клейна, а в пьесе «Жизнь Галилея» мне досталась роль аристократа – великого герцога Флоренции – Козимо Медичи. Наш преподаватель немецкого языка, дальний родственник Станиславского, привез эти пьесы в 1938 году из Праги и поставил их на нашей школьной сцене. Он сам был и режиссером и актером. Мне удались все роли, особенно последняя. Вся школа нам аплодировала…

Вот и подумалось мне по дороге в венгерский замок, что моя роль в спектакле, в котором я буду скоро участвовать, является моей военной студенческой дипломной работой – работой крайне ответственной, граничащей со смертельным риском.

…Шандор несколько раз о чем-то спрашивал меня, я отвечал и снова погружался в свои тревожные мысли…