Текст книги "Пионер Советского Союза"

Автор книги: Сергей Арсеньев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Глава 12

– … Вон она! – радостно кричит Вовка, увидев спускавшуюся по лестнице Ленку.

– Лена! – мамка делает шаг к ней навстречу, обнимает за плечи и целует в щёки. Вовка тоже лезет целоваться и обниматься, а я… мне как-то неудобно. На всякий случай, я прячусь мамке за спину, а то кто её знает, эту девочку из будущего. Вдруг она сама ко мне целоваться полезет? Нет уж, поцелуи – это без меня. Впрочем, Ленка целовать меня и не собиралась. Она кое-как выкрутилась из мамкиных рук, радостно улыбнулась нам и сказала:

– Здравствуйте! Спасибо, что пришли, я так рада!

– Здравствуй, Леночка, – ещё раз говорит мамка. – Ну, как ты тут, тебе лучше?

– Да нормально всё, тёть Шур, я и не болела вовсе.

– Была бы здорова – в больницу бы не положили.

– Это просто врачи такие мнительные. Ещё и в изолятор упекли на две недели.

– Врачам виднее. Раз определили в изолятор – значит так нужно.

– Да я здорова ведь! Просто блинов переела немного, вот меня и развезло.

– Ты так нас напугала, Леночка. Представляешь, приходит наш участковый и говорит, что вас с Сашкой в больницу положили, что ты заболела и чуть ли не умираешь, а с Сашкой вообще непонятно что. Мы уж не знали, что и думать, куда бежать. Я к вам скорее приехала, а меня не пускают.

– Правильно, в инфекционное отделение никого не пускают, правила такие.

– Оно, может, и правильно, только нам-то каково, а? Нам даже толком и сказать никто не мог, что с вами.

– Да ерунда, ничего страшного. Мне в первый же день промывание желудка сделали и уколы какие-то вкололи. Больше я и не помню ничего, заснула после уколов. Утром проснулась уже здоровая, только кушать хотелось сильно.

– А мы каждый день приходили к тебе.

– Тётя Шура, что вы мне-то это рассказываете? Я ведь видела вас, в окошко махала. Знаю я, что приходили вы. И дядя Игорь в воскресенье приходил, кричал мне что-то, только я не поняла что. И ребята с нашего двора тоже были пару раз. Я всех видела, только поговорить не могла с вами. Спасибо что приходили, хоть какое-то развлечение. Там так скучно мне было, ужас! Сашу вот только не видела. Здравствуй, Саша, кстати.

– Ага, здравствуй, – отвечаю я.

– Тебя давно выпустили?

– Вчера. Ещё и отпускать не хотели, я чуть ли не убежал отсюда. Насилу вырвался от этих врачей. Они все такие мнительные тут. А я от скуки чуть ли не на потолок уже залезать стал. На дворе лето, солнышко, а ты сидишь тут в четырёх стенах, как дурак.

– Я тоже так, Саш, – соглашается Ленка. – Скукотища – жуть! Даже книжек никаких нет, вообще никаких, представляешь?! Про погамать я уж и не вспоминаю.

– Про что ты не вспоминаешь? – услышал незнакомое слово Вовка.

– Про… эээ…

– Про погавкать, про погавкать она не вспоминает, Вов, – пытаюсь я помочь бестолковой Ленке. – Это игра такая.

– А как в неё играют? А меня научишь? А сколько…

– Стоп! – затыкаю я Вовку. – Покажу и научу. Потом, попозже. А пока давай, гостинцы доставай. Лен, тебе теперь можно передачи приносить. Смотри вот, что мы для тебя собрали…

Ну Ленка, ну колбаса! Опять я выручать её должен. Совсем не может она язык за зубами держать, то одно ляпнет, то другое. Какое-то «погамать» вспомнила. Кстати, а что это такое-то? Мне и самому любопытно стало, нужно будет спросить её, когда наедине снова останемся. Ещё теперь и для Вовки придётся придумывать игру в «погавкать». Ладно, может, забудет он. А если не забудет, то… да придумаю что-нибудь. Скажу, например, что некогда мне или ещё что-то в этом роде.

Сегодня среда, 1 августа. Вчера я, наконец-то, вырвался из больницы и эту ночь уже дома провёл. Ух, и как же мне эта больница за две недели осточертела, вот кто бы знал! И это я в обычной палате лежал, кроме меня там ещё трое мальчишек было. Двое выздоравливали, а третий вроде меня на карантине был. Мы и поболтать могли, и побеситься, и в шашки поиграть. Книжки, опять же, были у нас, причём немало, целый шкаф! Оказывается, в инфекционное отделение передать книжку можно, только обратно её уже не возвращают, так она в больнице и остаётся. Вот постепенно полный шкаф книг и скопился, от прежних пациентов они остались.

Но это у меня всё так относительно неплохо было, Ленке же пришлось гораздо хуже. Она не в обычной палате лежала, а в изоляторе. Говорит, что ей даже еду передавали через специальный шкаф в стене. С одной стороны шкаф открывают, ставят туда еду и закрывают. После чего Ленка со своей стороны шкаф открывает и достаёт поднос с едой. И с грязной посудой всё точно так же, только в обратном порядке. Книжек же у неё вообще никаких не было, то есть совсем! Из всех развлечений у Ленки только тарелка радио была, и всё. Ещё в окно можно смотреть, но там ничего интересного обычно не происходило. Только если навестить её кто придёт. В палату к Ленке, конечно, никого не пускали, но под окном постоять можно. Ко мне же, пока я в больнице был, посетителей допускали. Вернее, это мне разрешалось выходить к ним. Ведь я – то больным не был, меня просто на карантине держали.

Ленка, конечно, тоже не болела ничем, она просто нашей еды несколько переела, вот её и развезло с непривычки. Действительно, если человек всю жизнь питался сосисками со вкусом картона, а потом ему настоящую еду дали, человеку может и дурно стать, особенно если побольше съесть. Ленка же тем утром, помню, блинов умяла больше, чем мы с Вовкой вдвоём. Причём довольно-таки сильно больше. Да обожралась она просто, чего уж там.

Зато с этой вот Ленкиной болезнью мне удалось на милицейской машине прокатиться. Вчера вечером ребятам во дворе рассказал, как мы ехали, так мне весь двор обзавидовался. А то! Карету скорой помощи не стали ждать, Ленку на заднее сиденье милицейской машины погрузили, меня рядом с ней, и мы понеслись! Водитель ещё всё время сигналом дудел, постовые на перекрёстках при нашем приближении движение перекрывали, а мы неслись, быстрее ветра! Нам даже автобусы и трамваи дорогу уступали.

А в самой больнице ничего интересного не было. Все две недели я только и делал, что ничего не делал. Утром ещё врач заходил, а потом весь день никого, только нянечка дежурная в коридоре. Хочешь – сиди, хочешь – лежи, хочешь – книжки читай, хочешь – в шашки играй. В общем, что хочешь – то и делай. Скукотища страшная! И это ещё нас четверо в палате было. Бедная Ленка, как она там с ума-то не сошла одна?!

Впрочем, всё уже позади. Меня вчера, пусть и со скипом, но выписали. Похоже, дня через два и Ленку выпишут. Её уже перевели из изолятора в обычную палату и даже свидания разрешили. Кажется, врачи поняли, что ничем заразным она не болела, а просто блинами её мамка перекормила.

Наверное, Ленка могла бы и убежать из больницы, даже и из изолятора, и скрыться у себя в будущем, но она отчего-то так не сделала, осталась. А раз осталась, то теперь я с неё не слезу, обязательно заставлю её показать мне 2013 год, иначе нечестно. Она-то наш 1940 уже посмотрела, теперь моя очередь.

Ох, скорее бы Ленку уже выписали! Надеюсь, завтра или послезавтра врачи таки отпустят её. Потому что если до понедельника Ленку не выпустят, то моя экскурсия в будущее накроется медным тазом. В понедельник, с самого утра, мы всем отрядом поедем на две недели в колхоз, помогать собирать урожай чёрной смородины. А Ленка, к сожалению, пока в больнице ещё. Успеет она выйти оттуда до колхоза или не успеет?..

Интерлюдия D

(а в это время в замке у шефа)

[31.07.1940, 15:31 (брл). Берлин, кабинет начальника районного отделения гестапо]

Хозяин кабинета сидел за своим рабочим столом и задумчиво вертел в руках странную тёмно-коричневую бумажку. Очень странная бумажка, ничего похожего унтерштурмфюреру СС Карлу Райнеру видеть ранее не приходилось. Хотя, если разобраться, и сам тот приказ был весьма неординарным, расплывчатым каким-то. Почему только школы? И что означает «необычное поведение, речь, вещи, одежда»?

Так что фрау Кромберг, пожалуй, была не так уж и неправа, когда лично принесла сюда эту вещь. Конечно, бегать в гестапо с конфискованными у учеников подозрительными предметами – совсем несвойственная для директора школы задача. Ведь она могла и не обратить внимания на эту вещь, не посчитав ту странной. Ну или «потерять» её. Но нет, фрау Кромберг честно выполнила распространённую среди директоров всех берлинских школ рекомендацию гестапо.

С другой стороны, рекомендации, подписанные самим Мюллером, лучше выполнять со всем тщанием, с такими вещами не шутят. Даже если эта бумажка – пустышка и Мюллер ищет совсем не её, всё равно на всякий случай лучше будет доложить о ней, даже несмотря на то, что сохранность бумажки оставляет желать лучшего, у неё явно утрачено примерно 20 % первоначальной площади. Ведь то, что бумажка странная – в этом нет ни малейших сомнений, тут Райхенау был полностью согласен с фрау Кромберг.

Дабы убедиться в том, что он ничего не позабыл и не перепутал, Рейхенау нашёл в своём сейфе соответствующий циркуляр и ещё раз внимательно перечитал его. Да, всё верно, докладывать напрямую в секретариат Мюллера, минуя собственное начальство. Что же они там ищут такое у берлинских школьников?

Впрочем, это не его дело. Раз ищут – значит так надо, зря искать не станут. Странная вещь обнаружена, необходимо доложить, а там пусть начальство само разбирается, что это такое фрау Кромберг отняла у мальчишки. Решив это для себя, унтерштурмфюрер Рейхенау вздохнул и решительно снял с рычага телефонную трубку…

[01.08.1940, 09:55 (брл). Берлин, средняя школа, кабинет зоологии]

– … Что-что-что ты сказал, Клаус? Ну-ка, с этого места поподробнее, пожалуйста.

– Эээ…

– Давай-давай, Клаус, не стесняйся, продолжай. Мы все просто горим желание услышать подробности.

– Господин учитель, я…

– Не выучил урок.

– Я учил.

– Неужели?

– Честное слово, я учил!

– Тогда продолжай. Каких ещё животных, обитающих в Южной Америке, ты знаешь? Кроме бегемота, конечно. Кстати, дети, где обитают бегемоты?.. Грета!

– Бегемоты обитают в Африке, господин учитель. Они живут в реке Нил. Они травоядные, но очень агрессивные животные. Считаются одними из самых опасных для человека животных Африки. У этих животных очень толстая кожа, поэтому они называются толстокожими. Местные жители называют бегемотов водяной…

– Стоп! Спасибо, Грета, достаточно. Садись, единица. Ну, Клаус, а ты продолжай про Южную Америку. Кто ещё там обитает?

– Эээ… В Южной Америке обитают… В Южной Америке обитают такие животные…

– Какие же?

– В Южной Америке обитают обезьяны.

– Допустим. Ещё?

– Эээ… Ммм… Страусы.

– Всё, Клаус, садись, пять. Мало того, что весь год бездельничал, так ты даже и к летним занятиям ухитряешься прийти неподготовленным. Мне что, по-твоему, больше делать нечего, кроме как в августе месяце приходить и слушать это твоё блеяние? У меня других дел нет, по-твоему?!

– Я учил!!

– Так отвечай! В последний раз прошу: перечисли животных, обитающих в Южной Америке.

– В Южной Америке обитают… тигры.

– Достаточно, у тебя было… – в этот момент входная дверь без стука открывается и в кабинет быстрым шагом, почти бегом, влетает директор школы, фрау Кромберг. Дети, все шестеро оставленных на лето, достаточно быстро и почти синхронно вскакивают и нестройно, зато громко, орут: «Хайль Гитлер!». Директор школы небрежно взмахивает рукой, разрешая им сесть, а затем взволнованным голосом говорит стоящему у доски несчастному Клаусу:

– Клаус, я снимаю тебя с занятий. Быстро, пошли со мной. Вещи не бери, потом вернёшься за ними, если сможешь. Всё, Клаус, доигрался ты, за тобой приехали. В моём кабинете тебя ждёт офицер гестапо…

[01.08.1940, 17:20 (брл). Берлин, Принц-Альбрехтштрассе, Главное управление имперской безопасности, кабинет Генриха Мюллера]

– … Спасибо, дядя Генрих, очень вкусное печенье.

– Да не за что, дочка. Рад, что тебе понравилось у меня в гостях. Ко мне, знаешь ли, редко гости заходят. А приятно вот так вот посидеть за чашечкой чая, поболтать о разных пустяках.

– Наверное, вас просто боятся.

– Разве я такой страшный?

– Конечно нет, Вы добрый, теперь я это знаю. А раньше я тоже боялась гестапо.

– Глупости какие. Если ты не преступник, если ничего не сделал и не замыслил против Рейха и фюрера, то зачем же тогда бояться гестапо? Мы просто следим за порядком.

– Я поняла, дядя Генрих. Значит, я тогда поступила правильно, Вы не сердитесь на меня?

– Ни капельки не сержусь, ты всё сделала совершенно верно, когда помогла тем заблудившимся детям. Сколько, ты говоришь, денег отдала девочке со следом от браслета на руке?

– Пятьдесят рейхспфеннигов, дядя Генрих.

– Что ж, вот, возьми. Бери, бери, не стесняйся.

– Спасибо, конечно, но… это же пятьдесят рейхсмарок! У меня никогда и не было таких денег. Что я маме скажу, откуда у меня столько денег?

– Скажи правду, что тебе дал их я. Истина всегда почётна, дитя моё.

– Но… спасибо, дядя Генрих. Значит, мне можно идти?

– Конечно, Грета, ступай. Мой секретарь проводит тебя к выходу, а я сейчас позвоню и попрошу, чтобы тебя отвезли на автомобиле прямо к дому.

– Ой, спасибо, дядя Генрих!

– Не за что, дочка. Право, это такая мелочь. Ведь ты очень помогла нам, ещё раз спасибо тебе. Ступай.

– До свидания, дядя Генрих. Хайль Гитлер!!

– Хайль. Ступай.

Когда дверь кабинета закрылась за девочкой, Мюллер несколько секунд постоял, задумчиво глядя в пол, после чего поднял телефонную трубку и приказал девчонку действительно выпустить и даже на самом деле отвезти ту домой, а не в концлагерь. И её близкие, хоть и останутся пока под негласным наблюдением, но свободу их никто ограничивать не станет. Девчонка и впрямь, похоже, случайный свидетель. Причём свидетель достаточно бестолковый. Но кое-что узнать у неё всё же получилось.

Конечно, зацепка в виде странной бумажки выглядит весьма хлипкой. На первый взгляд, эта бумажка не имеет вовсе никакого отношения к бумагам, отправленным неизвестным мальчишкой по почте в редакции газет. Действительно, как она соотносится с тем мальчишкой, запросто отправляющим обычной почтой содержимое сейфа фюрера? Да никак!

Но Мюллер чувствовал, просто чувствовал, что оба известных ему эпизода – звенья одной цепи. Оба этих случая невозможны, совершенно фантастичны, но при этом оба случились в Берлине примерно в одно и то же время. Значит они, весьма вероятно, связаны друг с другом. Собственно, разосланная от имени Мюллера по берлинским школам рекомендация обращать внимание на необычное поведение детей, либо на какие-то необычные предметы у них, сама эта рекомендация, была жестом отчаяния. Неделя поисков мальчишки с условным именем Бета не привела ни к чему. Портрет мальчишки показывали во всех школах и даже дворах вблизи того почтового ящика, но никто его не узнал. Не узнали Бету!

А вот теперь… теперь, похоже, на сцене появились и Альфа с Гаммой. Добытая у девочки Греты информация замечательно стыковалась с той, что уже была у Мюллера. Вот они, ещё двое детей! Нелепая на первый взгляд затея «искать детей с необычным поведением или необычными предметами» оправдала себя. Мюллер чувствовал, что напал на след. Он настолько уверен был в том, что движется в верном направлении, что даже допрос Греты решил провести лично. Тряхнуть, так сказать, стариной. Опять же, и дело весьма деликатное, ни к чему множить количество посвящённых в подробности.

Никакого силового давления на Грету Мюллер не применял, допрос проходил в виде непринуждённой беседы, хоть и записывался весь от начала до конца на магнитофонную ленту. Чтобы девочка меньше смущалась, Мюллер даже снял свой форменный генеральский китель, оставшись в рубашке с галстуком. А потом он просто пил чай с печеньем в своём кабинете в компании с Гретой и за чаем выспрашивал у девочки подробности истории о том, откуда у неё взялась такая странная, ни на что не похожая, бумажка.

Да, бумажка. Какая удивительная бумажка. Тем более что это и не бумага вовсе, но что это такое, что за материал – эксперты затруднялись сказать. Жаль, что часть этой небумажной бумажки безвозвратно утрачена. По-видимому, утраченная часть содержала текст на русском языке, несколько русских слов всё же сохранилось. Ещё сохранился почти полностью блок текста на неизвестном языке. Этот блок начинался с крупных букв «KZ», после которых было напечатано мельчайшим шрифтом с полдюжины строк на языке, опознать который специалисты гестапо не сумели. Что же это за язык-то такой?

Кроме неизвестного языка и нескольких русских слов, на бумажке также была и красивая, яркая надпись по-английски. По-немецки, что интересно, не было напечатано ни слова.

До знакомства с Гретой Мюллер даже не был вполне уверен в том, что это за бумажка такая, хотя и подозревал, что она являлась обёрткой от какого-то продукта питания. Но полной уверенности в этом у него не было. И только лишь Грета смогла разрешить сомнения Мюллера. Да, действительно, это обёртка от очень крупной конфеты.

Конфета была на редкость противной и невкусной, но тут уж Грете приходилось верить на слово. Быть может, это именно Грете конфета почему-то не понравилась, а другой съел бы её с удовольствием. Но проверить девочку в данном вопросе было никак нельзя, так как кроме неё конфету пробовал лишь Макс, но тот не умел говорить.

Кстати, саму Грету тоже найти оказалось совсем не просто даже для сыщиков гестапо. Мальчишка по имени Клаус, у которого бдительная директор школы реквизировала обёртку от конфеты, оказался аж седьмым её хозяином, считая от Греты. Дети ведь постоянно меняются друг с другом разными безделушками (а то и просто отнимают или воруют их друг у друга). Поэтому нет ничего удивительного в том, что красивая и яркая обёртка явно иностранного происхождения за несколько дней сменила столько хозяев. Труднее всего оказалось перескочить с четвёртого на третьего хозяина. Там как раз случилась кража, и вор никак не хотел признаваться, у кого он иностранную бумажку стянул. Но узнали, в гестапо и не таких ломали.

И вот теперь обёртка от конфеты, проделав столь длинный путь, лежит на столе перед шефом гестапо Генрихом Мюллером. Да, Грета оказалась не слишком наблюдательным человеком, но всё что она помнила, Мюллер из неё вытянул.

Во-первых, девочка уверенно не опознала по портрету Бету. То есть мальчишку, который бросал письма в почтовый ящик, Грета раньше не видела. Правда, составить портреты Альфы и Гаммы со слов Греты тоже не удалось. Прошло слишком много времени, Грета уже забыла, как они выглядели. Единственное, чего Мюллеру удалось от неё добиться, так это упоминания о следе от браслета на загорелой левой руке Альфы (так Мюллер решил звать неизвестную девочку).

Во-вторых, Альфа и Гамма не говорили по-немецки, то есть являлись иностранцами. Важная подробность, теперь искать их будет существенно проще. На вопрос о том, на каком языке Альфа и Гамма разговаривали между собой, Грета неуверенно ответила, что это, кажется, был польский язык. Впрочем, польского языка Грета не знала и особенно доверять этому её предположению не следовало. Зато Альфа и Гамма немного говорили по-английски, что вместе с английской надписью на обёртке от конфеты уже позволяло делать какие-то выводы. Английский след? Любопытно.

Жаль, что от самой конфеты не осталось совсем ничего, пригодного для экспертизы. Девочка Грета эту конфету лишь попробовала, конфета ей не понравилась и она отдала её всю соседской таксе по кличке Макс. Во время беседы с Мюллером Грета долго со смехом рассказывала о том, как Макс от жадности схватил конфету, но та оказалась очень вязкой и липкой. У Макса склеились челюсти, и тот минут десять бегал кругами по двору, не в силах освободиться. Он даже лаять не мог с завязшими в конфете зубами, а мог только сопеть через нос и жалобно скулить. Впрочем, так как Макс после поедания загадочной конфеты выжил, то стоило признать, что та была вполне съедобной.

И, наконец, самый важный результат беседы с Гретой. Мюллер узнал от неё, куда направлялись Альфа и Гамма, те показывали Грете бумажку с адресом. Правда, из адреса Грета помнила только улицу, но и это уже очень и очень неплохо. Кроме того, Грета уверенно назвала станцию берлинского метро, куда она отправила загадочных пришельцев. Что ж, может быть Бета решил обхитрить всех и пакеты с секретной информацией он бросил в почтовый ящик, находящийся вдали от места его собственного обитания? Может быть, Альфа и Гамма ехали к Бете?

Мюллер решил пока остановиться на этой версии и завтра с утра гестапо начнёт новый виток поисков Беты. Теперь искать его будут уже не в окрестностях почтового ящика, а в том районе, куда Грета отправила Альфу и Гамму. Возможно, уже через сутки Мюллер сможет поближе познакомиться с этим неуловимым Бетой.

Шеф гестапо вздохнул, надел снятый ради общения с Гретой китель и уселся в своё кресло. На столе прямо перед ним лежит всё та же загадочная обёртка от конфеты. На тёмно коричневом фоне красивыми красно-золотыми буквами было написано по-английски: «Mars – milk chocolate with soft nougat and caramel»…