Текст книги "Пионер Советского Союза"

Автор книги: Сергей Арсеньев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Глава 9

Ночью я проснулся от запаха дыма. Горит, что-то где-то горит. По причине тёплой погоды, окно мы на ночь не закрывали, и сначала я подумал, что горит на улице. Но нет, что-то как-то слишком сильно дымом несёт. Я аккуратно выпутался из Вовкиных объятий, подошёл к двери и на всякий случай выглянул в коридор. Мама! Да там всё в дыму!

– ПОЖА-А-АР!!! – немедленно изо всех сил заорал я.

Включив свет в нашей комнате, увидел, как батя резко вскочил с кровати, как мамка села и ошарашено смотрит по сторонам, как Вовка, улыбаясь во сне, всё так же продолжает обнимать мою подушку. Плевать он хотел на любые пожары.

А Ленка? Ленка где? Она на Вовкиной кровати спала, а сейчас её там нет. Платье её старорежимное на стуле висит, чулки её валяются (один на полу), а её самой нет. Куда делась?

В коридоре захлопали двери, послышались возбуждённые голоса соседей. Дядя Серёжа сказал, что нужно выключить свет, так полагается при пожаре, огонь ведь может провода повредить и лучше их заранее обесточить. Быстро погасили свет в коридоре и комнатах. Я в нашей комнате тоже свет погасил на всякий случай. Батя полез в шкаф за керосинкой, мама подошла ко мне, а Вовка повернулся на другой бок.

Тут батя зажёг керосинку, стало светло. Ну, не так светло, как при электрическом свете, но всё равно лучше видно. В принципе, уже светает, в комнате и так серый свет был, но в коридор без освещения не пойдёшь, там-то окон нет.

Вышли мы все втроём в коридор, другие соседи тоже стали подтягиваться потихоньку. Тётя Зина с керосинкой, как у нас, дядя Серёжа с канделябром аж о пяти свечах. Так что горит-то? Откуда дым идёт?

Смотрим, вроде как с кухни дымом тянет. Но огня не видно пока нигде. На кухне кашляет кто-то и ещё звуки непонятные, вроде шипения. Зашли на кухню, там в дыму всё. Дым клубами в открытое настежь окно вываливается. Впрочем, достаточно быстро мы поняли, что пожара никакого нет и не было, а потому можно свет включить. Включили. Нда, картинка.

Дверца печки распахнута, изнутри валит дым. На железном листе рядом с печкой валяется в грязной луже и всё ещё слабо дымится одно мокрое полуобгорелое полено. Печь вся в воде, вода пополам с сажей густой жижей у неё из топки медленно стекает и расползается по полу. Лужа же на полу уже, пожалуй, половину кухни занимает. И в этой самой луже, прямо в наиболее грязной и глубокой её части рядом с плитой стоит на коленях, отчаянно кашляет и чёрными руками размазывает по грязным щекам обильные слёзы Ленка. Она в саже и копоти с ног до головы перепачкалась. Волосы у неё тоже в саже. А уж на что ночная рубашка похожа, словами и не передать. А ведь ей с вечера чистую дали, тётя Зина принесла, это её дочери рубашка.

– Извините, – сквозь слёзы прокашляла Ленка. – Я только чай вскипятить себе хотела…

Всех мужчин из кухни выставили вон, только женщины остались. Там Ленку купали в Вовкином корыте, как маленькую. Конечно, Ленка уже слишком большая, чтобы в корыте купаться, но в таком виде, в какой она привела себя, ей и до бани не дойти. Приходится купаться дома.

Женщины нагрели воду на плите (предварительно почистив топку, которую бестолковая Ленка водой залила), стянули с Ленки её грязные тряпки и засунули ту в корыто. А затем, не обращая внимания на её писки, отмыли Ленку с мылом. Пока мыли, моя мамка и тётя Зина ползали по полу с тряпками, убирая чёрную лужу, которую там сделала Ленка.

В общем, с пониманием все отнеслись, особо и не ругали больную на голову девочку. Так, поворчали просто для порядка немного и успокоились.

А вот одеть отмытую Ленку не во что было. Её возраста девчонок у нас не было в квартире. Идти в поисках одежды по другим квартирам в половине пятого утра не слишком удобно. У тёти Зины ночные рубашки её дочери оставались ещё, она дала одну (дочь у неё давно выросла и замуж вышла, но рубашки старые её остались), но белья не было. Вот тут-то я и отыгрался. Ленка мне тогда свои трусы приносила девчачьи. Ну, а теперь моя очередь! По размеру ей только мои вещи и подходят. И пришлось Ленке мои трусы и майку натягивать, а сверху уже ночную рубашку.

Ну, я думал, что она ночную рубашку наденет. На самом деле она своё платье старинное надела. Говорит, всё равно утро уже, вставать пора. И все остальные с ней согласились. Утро. Пока убирались на кухне да Ленку купали, совсем рассвело. Наступило утро. Только Вовка спит ещё, один во всей квартире.

А все остальные, кроме Вовки, на кухне собрались и сели завтракать. Понедельник, начинается новая рабочая неделя…

– … Ну, как же ты так, Леночка?

– Извините, тётя Зина. И вообще, я уже извинилась, и не раз. Может, хватит?

– Да просто у нас в голове не укладывается, зачем ты так кухню испоганила?

– Я что, специально, да? Специально?!

– Ну, ну, не шуми! Остынь. Никто не ругает тебя.

– Да откуда я знала, что там ещё какая-то чёртова «вьюшка» наверху есть? Её, оказывается, открывать нужно. А я знала? Я думала, дров напихать в печь, поджечь, она и греть станет.

– Леночка, ну как же без вьюшки? А дым куда пойдёт?

– В трубу.

– А труба этой вьюшкой и перекрыта, вот в кухню дым и пошёл.

– Да, я поняла. Просто я не знала раньше про вьюшку.

– Где же ты жила? У вас печки дома не было?

– У нас… эээ… а я не помню.

– Бедненькая. Ну, Леночка, забыла про вьюшку, бог с ней. Но зачем же воду в плиту лить было?

– А как она выключается? Я полено одно вытащила, так оно на полу гореть продолжило. Ещё пожар бы устроила. Залила полено, а потом и печку заливать стала из кастрюли. Чего смотрите? Ну, забыла я, как печку выключать! А по правилам как? Где у неё кнопка?

– Какая кнопка?

– Ну, как печку выключают?

– Нужно закрыть дверцу, дрова и прогорят со временем.

– Ага, закрыть, а дым куда?

– В трубу.

– Так он не лезет в трубу, в кухню прётся.

– Это потому, что вьюшка закрыта была. Тебе чего намазать на хлеб, Леночка, масло или паштет вот есть ещё у нас печёночный? Тётя Зина вчера делала.

– Паштет? Вкусный, наверное. Давайте паштет.

– Или вот ещё смотри что есть.

– Чего это?

– Да вот. Видела когда такое?

– Вау!!

– Не ругайся. Не хочешь – не ешь. Оставь. Это у дяди Игоря на заводе давали такое, так он вместо того, чтобы две банки тушёнки взять, пять банок этого взял. Обалдуй.

– А… а Вы не едите это?

– Это? Ну… попробовали. Как-то не пошло.

– А мне можно? Немножко.

– Хочешь?! Конечно, бери, сколько надо, Леночка! Да хоть всё кушай, на здоровье (шёпотом в сторону: всё равно собакам выбрасывать).

– Ой, тогда я… бутерброд… два то есть. В смысле, три… пары… И погуще…

Я отвёл Вовку в детский сад и вернулся домой. Мне выходить нельзя из дома, я наказан. Ленка же к моему приходу доела-таки свои бутерброды, и спать завалилась. Конечно, устала она, пол ночи не спать. Надо же, потащилась в середине ночи чай себе готовить! Она, говорит, часто так дома делала. Ночью чай пила. Вот и у нас захотела.

А то, что огонь в плите не смогла развести нормально с первого раза, так то и не страшно. Я у них тоже с электрической плитой намучался поначалу. И Ленка ничуть не смеялась надо мной, когда узнала, и питекантропом всего пару раз и назвала, да и то совсем не зло и не обидно. И я не стану смеяться.

Оставил Ленку спать в кровати Вовки и вышел на кухню. Н-да, гарью всё равно воняет, хоть и помыли всё и проветриваем до сих пор. Посуду мамка помыть велела. Ладно, сейчас тёплой воды нагрею и помою, мне не сложно. Всё равно делать нечего, гулять-то идти нельзя. Конечно, я не заперт, но мамка с меня честное пионерское взяла, что без её разрешения я выходить не буду. Разве такую клятву нарушишь? Вот и сижу я дома.

Собрал грязную посуду и перенёс её к раковине. На плите вода греется, посуду мыть. Банки пустые выбросить можно, не нужны они. Ленка, однако, сильна покушать! Сразу две банки сожрала, ещё и облизывалась. А мамка нам с Вовкой эту дрянь в рот впихивать замучалась. Ну, не нравится она нам, не нравится! А Ленке, похоже, нравится. Вот и здорово! Пусть съест эту гадость, прежде чем в будущее возвращаться. Ну, хоть одну баночку ещё пусть съест! А то мне отраву такую вместе с Вовкой доедать придётся. Хоть одну баночку, а? Лучше две. Идеально – три. Больше трёх нет у нас, да и папка такого дерьма больше не принесёт никогда, учёный теперь.

Я взял со стола две пустые консервные банки из-под отравы и выбросил их в помойное ведро. Вот так! Ещё три таких же нужно в Ленку вкормить. Если она есть это согласится. Грязная этикетка на воняющих рыбой пустых банках сообщала, что когда-то тут была «икра белужья зернистая»…

Интерлюдия B

(а в это время в замке у шефа)

[15.07.1940, 09:03 (брл). Берлин, Принц-Альбрехтштрассе, Главное управление имперской безопасности, кабинет Райнхарда Гейдриха]

… Гейдрих прекратил играть и положил скрипку обратно в футляр. Пятнадцать минут, которые он дал себе для того, чтобы немного отдохнуть и отвлечься игрой на скрипке, окончились. Он так и не ложился спать этой ночью.

То, что принёс ему вчера шеф гестапо Мюллер, было его, Гейдриха, приговором. Если бы это попало в открытую печать… Хм… Фюрер непременно поинтересовался бы, а зачем, собственно, нужна имперская безопасность, если такие вещи публикуются в газетах. Спасти Гейдриха не смог бы даже Гиммлер. Впрочем, тот и не стал бы его спасать, ему самому спасаться впору бы было. О, какой подарок для Бормана! План «Ост» в открытой печати! У Гиммлера и так серьёзные проблемы с гаулейтерами, особенно с Франком, да и армейские генералы имеют к нему претензии из-за излишних зверств СС в той же Польше. Действительно, Гиммлер не стал бы рисковать и пытаться как-то вытащить Гейдриха, скорее, сам бы ещё и верёвку ему намылил.

В подлинности текстов у Гейдриха не было никаких сомнений. Он сам участвовал в разработке решения по еврейскому вопросу и в разделе, посвящённом этому, вычитал несколько собственных цитат. Правда, они иногда немного отличались от того, что он на самом деле писал. Немного отличались.

Вообще, странные какие-то письма. Такое впечатление, будто всё кусочками надёргано из различных источников. Местами встречаются явные пропуски, что-то эти дети из «Трилистника», как они с Мюллером решили их назвать, иногда пропускали, не включали в текст. И с датами какая-то путаница. Гейдриху иногда даже казалось, что какие-то события из упомянутых в письме пока ещё даже и не произошли. Но Трилистник писал о них, как о свершившемся факте.

Мюллер тоже не спал всю ночь. Под утро он даже выехал к тому почтовому ящику, куда бросал письма неизвестный (неизвестная?) Бета. Удивительно, но ящик этот действительно нашли, причём нашли достаточно быстро. Почтальон, который с утра вынимал оттуда письма, говорил, что там и было-то всего шесть писем. И эти три он запомнил, так как они были одинаковые и необыкновенно толстые.

Когда Гейдрих услышал об этом, у него прямо от сердца отлегло. Три! Три толстых письма, их было только три! Бета отправил три письма, не четыре и не десять. Но Гейдрих всё равно не стал отменять своё прежнее распоряжение насчёт газет. Он ещё ночью приказал Мюллеру отправить по человеку в редакции всех крупных изданий, на всякий случай проконтролировать, что они там собираются опубликовать в ближайших выпусках.

Неожиданно на столе Гейдриха зазвонил городской телефон. Номер его городского телефона знали очень немногие и звонил этот аппарат достаточно редко.

– Слушаю, – поднёс трубку к уху начальник РСХА.

– Шеф, у нас очередной успех, – раздался голос Мюллера.

– Что там. Генрих?

– Это по делу Трилистника. Мы прошли по квартирам, из окон которых виден тот почтовый ящик. В одной нашли полупарализованную старушку, которая живёт с дочерью. Так эта старушка целыми днями сидит у окна, слушает радио и смотрит на улицу, других развлечений у неё нет. И она видела его, видела, как он опускал письма!

– Отлично. Она хорошо его разглядела?

– Да. Нам повезло, у старушки дальнозоркость. Вблизи без очков не видит, но вдаль видит неплохо.

– Кто это был?

– Действительно мальчишка, как мы и предполагали. В форме гитлерюгенда. Этого мальчишку старушка не знает, никогда раньше не видела его, но это не так важно. Сейчас мы привезём её к нам на Принц-Альбрехтштрассе и, думаю, через пару часов у нас будет портрет мальчишки. Заодно точнее установим время, когда он бросил письма.

– Великолепно, Генрих, продолжайте.

– Да, шеф.

Гейдрих положил на рычаг телефонную трубку и в нерешительности задумался. Следует ли доложить об инциденте Гиммлеру сейчас или подождать, пока Бета будет схвачен? То, что Мюллер в конце концов мальчишку найдёт, сомнений никаких у него не было. Шеф гестапо уже встал на след и лично ведёт это дело. Пожалуй, лучше подождать.

Запищал вызов внутренней связи, Клаус просит разрешения войти, он что-то нашёл. Секретарь Гейдриха тоже не спал всю ночь, как и его патрон. А в шесть утра Гейдрих послал людей закупить по экземпляру всех газет, какие только продаются в Берлине. На всякий случай. И посадил Клауса просматривать эти газеты, обращая внимание на все странные и необычные статьи. Что именно Клаус ищет, он не знал, но всё равно что-то нашёл.

Секретарь вошёл в дверь, подошёл к столу и молча положил перед своим шефом раскрытую на последней странице газету «Берлинский вестник автолюбителя». Едва лишь Гейдрих взглянул на неё, как сразу понял, что его приказ Мюллеру «отправить по человеку в редакции всех крупных изданий» был ошибочен. В приказе было одно лишнее слово – «крупных».

Бета всё-таки отправил четыре письма…

Глава 10

Часов в десять утра, когда Ленка уже проснулась, встала, оделась и умылась (при этом недовольно ворчала, что в кране вода лишь холодная, неженка), домой мамка вернулась. И не одна вернулась, с ней давешний лейтенант милицейский пришёл, Ленку пристраивать. Конечно, она никто ведь сейчас, у неё и документов-то нет никаких. Её как бы и не существует.

Если честно, то я думал, что Ленка к себе в будущее свалит, как только проснётся. Но, гляжу, ничего подобного, не торопится она сваливать. Спросил её, в чём дело, а она мнётся как-то, мямлит что-то невнятное. Мол, куда спешить-то, там-то время всё равно стоит, никто не заметит её отсутствия, ей же тут интересно побыть.

Врёт. Вижу, что врёт. Кое-как, чуть не клещами, вытянул из неё правду. Оказывается, она боится домой идти. Она, оказывается, с двух последних уроков сбежала, чтобы меня и Лотара в 40-й год пропихнуть и теперь боится, что учительница позвонит её родителям, а те её прорабатывать станут. Ох, Ленка!

Тут как раз и мамка с лейтенантом подошли. Мамка сегодня на работу не пошла, ей лейтенант справку милицейскую выписал, что она не прогуляла, а помогала сотрудникам НКВД в раскрытии происшествия. На самом деле, Ленку мы пристраивали. Я мамку себя тоже упросил взять с собой, а то мне скучно дома.

Сначала ещё раз в больницу сходили, где девчонку новый доктор осмотрел. Чего он там осматривал, я не знаю, так как в коридоре просидел всё время. Пока сидели, лейтенант рассказал, что в нашем подвале действительно кое-что нашли. Там крышку нашли от моей банки с маслом (и я и мамка крышку опознали по описанию), а ещё белый порошок нашли. Порошок – это, по-видимому, всё, что от макарон осталось. Сами макароны крысы съели, а порошок – это их объедки, которыми даже крысы побрезговали. Стеклянной банки из-под масла не нашли, равно как и осколков её. Куда делась – непонятно. На самом деле ту грязную банку Ленка у себя в будущем на помойку отнесла и выбросила, но рассказывать про это я милиционеру не стал.

Наконец, Ленку выпустили. Бородатый доктор сказал, что она в целом вполне здорова, а потеря памяти… что ж, бывает, хоть и редко. Возможно, сильное нервное потрясение. Следов ударов по голове или куда-то ещё он не нашёл, вполне нормальная и адекватная девочка. Рекомендует найти её родных и её настоящий дом. Есть шанс, что тогда память к ней вернётся.

Угу. А что сейчас делать с ней, пока дома не нашли? Лейтенант снова начал старый разговор про детский дом и снова получил от моей мамки прежний ответ: «Не отдам!».

Дальше мы все четверо поехали на трамвае в наш РОНО и там тётка, которая Ленкиным вопросом занималась, в присутствии лейтенанта милицейского, наверное, раз пятнадцать спрашивала и переспрашивала Ленку. «Ты хочешь остаться у Кругловых?». «Точно хочешь остаться?». «У нас прекрасные детские дома и опытные педагоги. Точно-точно хочешь остаться?». Да сколько можно одно и то же спрашивать-то?! Непонятливая какая, Ленка ведь сразу русским языком ответила ей: «Хочу». Чего тут непонятного-то?

После этого примечательный инцидент произошёл. Мы вышли в приёмную, и там эта начальница из РОНО отдала сидящей за столом девушке листок, на котором она при нас писала что-то по Ленкиному вопросу, и велела быстренько перепечатать. Нас же подождать попросила.

Ну, сели мы на стульчики, сидим, ждём. А девушка, видно, совсем недавно из училища и печатать толком не умеет пока. Сидит, одним пальцем по клавишам пишущей машинки стучит. Сидели, сидели, тут Ленке надоело это дело, она и говорит, можно, мол, я напечатать попробую. Может, у меня получится? Девушка же, видимо, устала уже. Конечно, пока мы сидели уже почти три строчки напечатала. Ну, она и согласилась. Попробуй, говорит, если хочешь.

Вот тут-то у всех, кроме меня (я-то сразу понял, что сейчас будет), челюсти и отвалились. Нет, сначала Ленка пару минут эту машинку пишущую изучала, выясняла, как каретка в начало строки переводится, да жаловалась на тугие клавиши и дурацкое расположение какого-то «шифта». А потом… потом она мне листок с рукописным текстом сунула и велела диктовать ей, а то вслепую она не умеет, не училась слепому методу.

И понеслась. Трррррррр… Вжжж… Трррррррр… Вжжж… Трррррррр… Вжжж… Трррррррр… Вжжж… Вжики – это она каретку переводила. Если бы ей каретку переводить не нужно было, то она, пожалуй, печатала бы быстрее, чем я читал.

В общем, минуты за три она всё отпечатала. У народа глаза квадратные. Где, где научилась этому? Ленка же скромненько так отвечает: «А я не помню»…

Домой мы вернулись уже часа в три. Мамка нас гороховым супом накормила (Ленка три тарелки в себя влила и из-за стола не вылезла, а буквально вывалилась). Потом мамка нас гулять отпустила. Да, я наказан, но Ленка-то не наказана. Она вообще больная, ей погулять нужно (особенно после столь плотного обеда). Одну же мамка её отпускать боится, мало ли что. Тем более, теперь мамка уже и ответственная за неё, ей какое-то временное опекунство над Ленкой выписали (оказывается, и такое бывает). Так что мамка меня отпустила, при условии, что Ленку я одну не брошу, вместе гулять будем.

Да я и так её не бросил бы, мне интересно с ней. Шутка ли, девочка из будущего! У них же там всё совсем не так, как у людей. В смысле, не как у нас. Иногда я её даже и не понимаю, эти её оговорки постоянные. Ну, к «проехали» и «забей» я привык уже, но это ещё у неё из самого понятного. А вот почему фраза «ты чего, завис?» означает желание собеседника услышать продолжение какого-то рассказа или истории? При чём тут «завис»?

Или вот взять тот случай с Валькой Смирновым. Тут чтобы вам понятно было, нужно на два года назад откатиться. Это в 38-м случилось, ещё до финской войны. У нас тогда овощной магазин красили снаружи, мы там бегали, бесились внизу под лесами, так Валька как-то ухитрился прямо себе на голову ведро с синей краской опрокинуть.

Ну, одежда, понятно, вся на выброс, включая носки. Волосы тоже не отмыть, пришлось ему наголо стричься. Но краска хорошая была, Вальке кожу до конца оттереть так и не смогли, сколько его в бане ни скребли со скипидаром. И ходил Смирнов после этого почти два месяца с лицом и руками такого нежно-голубого оттенка. С тех пор за ним и приклеилось прозвище Голубой.

Вот, вышли мы с Ленкой из дома, я Смирнова издали заметил и ору ему: «Валька! Голубой! Давай сюда!!». Ленка же тихо так спрашивает: «А почему голубой?». Я и ответил правду: «Потому что он голубой, только сейчас внешне это незаметно».

Валька подбежал к нам, здоровается, Ленка же ему вместо «здравствуй» какую-то кривую полуулыбку изобразила, да рукой так возле бедра чуть шевельнула. Это поздоровалась так? Сама же она от него бочком-бочком, за меня прячется и старается в его сторону не смотреть. Мне прямо стыдно за её поведение стало. Люди точно скажут, что ненормальная.

Ну, и Валька обиделся. А как ещё, тут любой на такое бы обиделся, и я тоже. Подошёл человек поздороваться, а ему такое. Развернулся он, да и ушёл. Я же Ленке шепчу, чего, мол, ты? А она вякает, что терпеть парней голубого цвета не может, её тошнит от таких. Да, какой он голубой, говорю, всё слезло давно, ведь два года назад было. И волосы у него отрасли на голове. Ничего не заметно уже. И рассказал ту старую историю с ведром синей краски.

Ленка же стоит, рот открывает и закрывает, покраснела вся. Потом смотрит в сторону Вальки, а тот ещё не совсем ушёл. Так она как заорёт на весь двор: «Валька! Валенька, прости!!». И бегом к нему, останавливать. Потом ещё минут десять извинялась, и чуть ли не целоваться к нему лезла. И что это было? Как такое понять? Почему в будущем не переносят людей, вымазанных в голубой краске, но стоит им лишь узнать, что на самом деле краска была не голубой, а синей, то всё резко меняется. Значит, синей краской можно мазаться сколько влезет, а голубой нельзя? Или я чего-то не понимаю?..

После того, как недоразумение с синей краской успешно разрешилось, начали постепенно и другие ребята и девчонки подтягиваться. И даже не только из нашего двора, из соседних тоже. Все помнили, как меня тут два дня искали, да найти не могли нигде. Многие и сами в поисках помогали. И все, конечно, знали про девочку, потерявшую память.

Сначала, девчонки утащили Ленку играть в «классы». Думали, это поможет ей вспомнить себя. Но Ленка в «классы» играть не умела, она даже и правил-то не знала. Ей минут десять хором бестолково правила игры объясняли, только попрыгать на асфальте толком она так и не успела. Дело в том, что подошло уже ну слишком много ребят, человек сорок, если не больше. И все хотели обязательно посмотреть (а лучше поговорить) со странной девочкой без памяти. Или хотя бы со мной, что мне уже через десять минут жутко надоело.

И тогда, раз нас уже так много собралось, кто-то предложил пойти за сараи на наше место и поиграть во что-то, во что сразу такой толпой играть можно. Толик за мячиком и кольцами побежал домой, а мы всей толпой отправились за сараи, площадку размечать.

Ленка, правда, играть ни во что не умела. Вообще ни во что. Все удивлялись, как это так, до тринадцати лет дожила, а в такие известные игры не играла никогда. Ленка же говорила всем, что раньше, наверное, умела, да забыла потом. Её жалели и дружно помогали «вспомнить» правила игр, о которых Ленка до этого дня и слыхом не слыхивала…

– … Глупости это всё, – неожиданно вякает Ленка, перебивая Вальку, который увлечённо пересказывал содержание недавно прочитанной им новой книжки.

– Чего это глупости? Никакие не глупости! – возмущается Валька.

– Ерунда, – повторяет Ленка, хватает меня правой рукой за плечо, снимает одну туфлю и принимается вытряхивать из неё песок. Уже почти стемнело, мы всей толпой возвращаемся к нам во двор. Нас ещё много, человек двадцать осталось. В основном мальчишки, девчонок, кроме Ленки, всего трое, остальные раньше разошлись по домам. А мы самые стойкие, играли до тех пор, пока площадку видно было. Сначала девчонки уговорили нас в «тройки со скакалками» играть и мальчишки им позорно продули. Если бы не Ленка, нас вообще разгромили бы, но Ленка спасала. Она за девчонок играла, понятно, но прыгала со скакалочкой хуже всех, даже хуже меня. Впрочем, и с Ленкой-тормозом девчонки всё равно с позорным для нас счётом выиграли. Потом мы в «через лес» играли, но там уже по дворам делились. А под конец в «с колышка на колышек» раз пять сыграли. И вот там-то Ленка отыгралась. Все к тому времени её тютей считали, но она показала, что тютей является не всегда. Оказывается, кольца метать Ленка лучше всех умеет, вообще почти не промахивается. Самой же Ленке так в игры наши играть понравилось, что она чуть не визжала от восторга. Ей даже не важно было, что она проигрывает, для полного счастья просто участия в игре вполне достаточно. Наигрались мы по самое не могу, к дому идём.

– Ерунда, – повторяет Ленка, надевая свою туфлю обратно на ногу. – На Луне нет никакой жизни и быть не может.

– Так я же про обратную сторону говорил, её с Земли не видно!

– Чего я, дура, что ли? Поняла я, что про обратную сторону, только это не важно. На обратной стороне тоже жизни не может быть, потому что там атмосферы нет.

– А может, есть? Не видел ведь никто.

– Валь, сам-то головой подумай! Как такое быть может? Это всё равно, что у тебя в комнате в одной половине есть воздух, а в другой нет, так что ли? Была бы на обратной стороне атмосфера, она и на видимую сторону приползла бы, кто бы остановил её?

– Ну… Не знаю, может там растениям воздух не нужен.

– Глупости. Нет, тут автор схалтурил явно. Конечно, в фантастике это не главное, он всё равно про людей писал, но всё-таки мог бы что-то более достоверное в своей «Звезде Кэц» придумать. Вот, заменил бы он Луну на Марс, для развития сюжета то не столь и важно, а правдоподобности куда как больше. Хотя на самом деле и на Марсе тоже нет жизни.

– А ты-то откуда знаешь? Проверяла, что ли?

– А я… я забыла.

– Трепло ты, Ленка. Валька так рассказывал интересно, а ты влезла. Сама бы попробовала такое придумать, прежде чем других хаять.

– Да я и не такое ещё придумать могу!

– Можешь? Ничего ты не можешь! Языком просто болтаешь, как помелом метёшь.

– Не могу? Я – не могу?!

– А что, можешь, можешь? Ну, расскажи что-нибудь!

– Ах так, ладно, расскажу вам, питекантропам, кое-что. Только это длинная история, долго рассказывать надо.

– Неважно. Завтра продолжишь.

– Сесть бы где, стоя неудобно.

– Вон, столы пустуют, где днём в домино играют. Пошли туда.

– А дома искать не будут нас?

– Чего нас искать, мы вон, во дворе, в окно выглянул, нас и слышно. А если кто молчит и в темноте не видно, так всегда окликнуть можно. У нас каникулы, чего, хоть до утра сидеть можем.

– Ладно, пошли.

Мы гурьбой подошли к вкопанным в землю лавочкам, расселись на них (на двух парах лавочек, что возле вкопанных рядом столов были), сама Ленка взгромоздилась на один из столов, сложила на коленях руки и, болтая в воздухе ногами, принялась рассказывать:

– Давным-давно, в далёкой, далёкой галактике…

Интерлюдия C

(а в это время в замке у шефа)

[15.07.1940, 07:12 (брл). Окраина Берлина, старый одноэтажный дом]

Хлеб, кусок шпика, две луковицы, пакетик с солью. Всё как всегда. Фрау Марта ещё раз оглядела разложенный на свежей, пахнущей типографской краской, газете обед, собранный ей для своего младшего сына, после чего аккуратно, стараясь ничего не помять и не испачкать, свернула газету в аккуратный свёрток.

Курт уезжает сегодня, наверное, ночевать не придёт, он и сам пока не знает, куда поедет. Куда начальник скажет – туда и поедет. Надо же, как время-то летит! Кажется, совсем недавно фрау Марта качала его на руках и пела ему колыбельные песни, а вот гляди ж ты, вырос как-то незаметно. Работать пошёл. Шестнадцать лет уже, пора. Работник.

Вот и ему теперь обед собирать приходится. Конечно, в дороге покушает где-нибудь горячего, найдёт. Не всё же время они ехать будут, остановки-то у них тоже случаются, хотя бы для того, чтобы воду залить в паровоз. Ну, а если уж никак еды нормальной не достать, вот тут-то свёрток и пригодится. Шпик свежий совсем, фрау Марта сама его приготовила, он у неё очень вкусный получается, все три сына очень шпик её любят. Младшенькому, Курту, она половину куска в дорогу отрезала, а вторая половина старшему останется. Проснётся – покушает. А то он пришёл сегодня, даже и есть не стал, сразу спать завалился, устал сильно. Адольф её обычно по ночам работает. Правда, что он там, в типографии делает, Марта так и не поняла, хоть Адольф и объяснял ей. Да на что ей это надо? Она и читает-то кое-как, по слогам. Не женское это дело, книжки всякие читать. Книжки мужчины пусть читают, она и без книжек обойдётся. Вон, Адольф пару газет свежих притащил, из числа тех, что они напечатали этой ночью. Так что, фрау Марта читать их будет? Нет, конечно. Одна на растопку пойдёт, а во вторую она Курту покушать завернула в дорогу.

А шпик-то хорош как! Ммм… Жалко, Фриц не попробует, удался шпик в этот раз. Ну, Фрица, наверное, и так хорошо кормят. Он в последнем письме написал, что его перевели на новейший германский корабль, линкор «Бисмарк», чем Фриц очень гордится. Да, Фриц у неё герой. Вот выйдет он на своём корабле в море, так англичане и узнают, кто на самом деле «владычица морей», Англия или Германия. Фриц им ещё покажет…

[15.07.1940, 08:07 (брл). Берлин, железнодорожный грузовой терминал]

– … Герр Шильке, я пришёл!

– А, Курт, пришёл?!

– Ага, герр Шильке.

– Так. Вчера Мюллер заболел, придётся тебе подменить его сегодня.

– Хорошо, герр Шильке. Мне куда сейчас?

– С восемнадцатой бригадой поедешь, вместо Мюллера.

– А куда?

– О! За границу поедешь, как большой, понял?! И чтобы вёл себя там прилично. Девок русских не лапай. Ну, без их согласия не лапай, я в виду имел.

– Я… русских? Я в Россию поеду?

– Угу. В Брест пойдёте, через Варшаву. Там русской команде передадите – и обратно. А дальше пусть у русских голова за эти станки болит. Если и повредят что по дороге – это уже не наше дело.

– Хорошо, герр Шильке. Идти-то куда мне?

– Ко второму иди, там они грузятся. А Максу скажи, что он проиграл. Не голопятка это, а голомянка. Осёл он, Макс. В Байкале голомянки водятся, а Макс осёл…

[15.07.1940, 13:21 (брл). Берлин, Принц-Альбрехтштрассе, Главное управление имперской безопасности, внутренний двор]

– … Так что, поджигать, господин группенфюрер?

– Погоди. Мюллер?

– Думаю, ждать дальше бессмысленно. Всё, что только возможно было собрать, мои люди собрали. У одного старичка его экземпляр выкупили аж за семьдесят рейхсмарок. Тот решил, что это раритет будет, раз гестапо скупает. Никак добром отдавать не хотел.

– Он хоть жив остался, старичок-то?

– Ему повезло. Я разрешил до ста рейхсмарок за экземпляр платить, если почему-то конфисковать невозможно.

– А если бы и на сто не согласился?

Мюллер пожимает плечами, разводит руки в стороны и говорит фельдфебелю с объёмистым металлическим ранцем за плечами:

– Поджигай.

Фельдфебель бросил вопросительный взгляд на Гейдриха, дождался кивка, вежливо попросил обоих начальников отойти на несколько шагов назад и поднял трубу, которую до этого держал в руках, опустив её вниз.