Текст книги "Ученый из Сиракуз"

Автор книги: Сергей Житомирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Гераклид волновался. Как воспримут эти люди, в большинстве далекие от астрономии, работу, достаточно сложную по замыслу и выполнению?

Архимед не был хорошем оратором. Устройство глобуса он объяснял сбивчиво, останавливался на деталях, которые, вероятно, вызвали у пего наибольшие затруднения. И этим еще больше запутывал слушателей.

Дойдя до строения вселенной, ученый оживился. Большие числа были его стихией. Приводя примеры, уменьшая для сравнения привычные вещи, он сумел распахнуть перед слушателями просторы, от ощущения которых начинала кружиться голова. Гераклид был поражен, с каким вниманием гости слушали рассказ о тайнах планет. Вояки и торговцы, живущие заботами сегодняшнего дня, может быть, пи разу в жизни не обращавшие глаз к звездам, как завороженные следили за картиной мира, которую рисовал перед ними живой высохший старик, разумом проникший в дали, не доступные ни кораблям, ни птицам. Гераклид чувствовал, что по-настоящему понимают учителя совсем немногие: Скопин, Бел-Шарру-Уцар, может быть, Прокл. Но верили все, верили и восхищались.

Особенно поразила слушателей демонстрация глобуса. Когда наконец все насмотрелись на него и опять расселись по местам, Зоипп прочитал экспромт:

Неба устав, законы богов, гармонию мира —

Все сиракузский старик мудро на Землю принес.

Воздух, скрытый внутри, различные движет светила

Точно по данным путям, сделав творенье живым.

Ложный бежит зодиак, назначенный ход выполняя,

Лик поддельный Луны вновь каждый месяц идет.

Смелым искусством гордясь, свой мир приводя

во вращенье,

Звездами вышних небес правит умом человек^[13].

Потом говорил Прокл, назвав Архимеда гордостью Сиракуз, высказывали восхищение и другие. В конце Гиерон поблагодарил Архимеда, сказал, что глобус будет поставлен в специальном зале дворца, который распишут подходящим образом, и объявил о наградах Архимеду, Скопину, мастерам, изготовлявшим глобус.

– Гераклиду, афинянину, – сказал Гиерон под конец, – кроме денежной награды, даруется сиракузское гражданство.

Все гости были приглашены на вечерний симпоссион.

Вёчер был теплым, и ложа расставили в окруженном колоннадой дворе, вымощенном цветными мраморными плитами. Между ложами на высоких подставках из черного дерева горели яркие лампы. Слуги сновали между гостями, меняя блюда, подливая в килики драгоценные вина.

На пиру говорили о красоте мудрости, о величии науки, которая делает человека подобным богам, о том, что слава мудреца выше и долговечнее славы полководца.

Бел-Шарру-Уцар подошел к Архимеду и долго поздравлял его с успехом.

– Ты создал прибор, воистину неоценимый для астрологов, – говорил оп, – владея таким глобусом, можно составлять гороскопы, вовсе не глядя на небо!

– А знаешь, – тихонько сказал Гераклид подошедшему Магону, – я ведь раскрыл тайну зеркала.

– Сам?

– Да. А потом как-то проверил, спросив у учителя.

– Так в чем же было дело? – спросил Магон.

– Ты слишком многого хочешь, – засмеялся Гераклид, – я не выдаю чужих тайн. Даже друзьям.

Гераклид был счастлив. Он прикоснулся к мыслям учителя, помог ему в работе, вместе с ним ощутил радость открытия. У него были друзья, увлеченные наукой, он жил в городе, живом, деятельном и мирном, где мудрый государь предпочитает философские чтения военным походам. Его обаяние чувствовалось во всем. Здесь не было места лести и интригам, которые так раздражали Гераклида в Александрии.

«Вот и прошел год с той поры, как я вернулся к учителю, – думал Гераклид. – Надо было сделать это раньше. Я люблю этого человека, стремления которого только сейчас начинаю постигать…»

Когда они, захмелевшие и усталые, вернулись домой, Гераклид, едва сдерживая слезы, обратился к Архимеду:

– Учитель, я много думал в последние дни. Прежде я не понимал твоего стремления исследовать математикой все, что есть вокруг: машины, жидкости, свет и звездное небо. Но теперь я убедился в твоей правоте.

Потом он сказал Архимеду, что решил до конца дней вместе с ним трудиться и помогать во всем, что потребуется, потому что только здесь он узнал настоящее счастье. И Гераклид высказал то, что передумал на пиру.

Архимед положил на плечи ученика невесомые руки, посмотрел в глаза и горестно покачал головой:

– Благодарю тебя, Гераклид, за твое решение, но ты даже не подозреваешь, насколько непрочно это благополучие. У Гиерона, после того как умер Гелон, не осталось достойных наследников, и сейчас толпа властолюбцев ждет только момента, когда государь оставит мир, чтобы вцепиться друг другу в глотки.

ГИЕРОНИМ

рохладным весенним утром Гераклид сидел в своей комнате на постели и писал добавление к жизнеописанию учителя, которое начал три года назад. В последний раз он дописывал его зимой, когда излагал новую работу Архимеда «Измерение круга». В ней учитель нашел пределы, между которыми находится отношение длины окружности к ее диаметру. После этого Архимед занялся многогранниками, и теперь учитель и ученик проводили немало времени, доказывая, что та или иная из открытых Архимедом фигур является правильной, то есть все точки пересечения ее ребер лежат на общей сфере. Но до завершения этой работы было далеко, Гераклид взялся за калам совсем по другому поводу.

«Здесь мне следует рассказать, – писал он, – о важных событиях, которые нарушили обычное течение городской жизни и весьма встревожили сиракузян. В конце зимы этого, второго года 140-й олимпиады^[14] скончался Гиерон. Его здоровье вдруг сразу ухудшилось, и старец, предчувствуя близкую кончину, как мне рассказывали, несколько раз собирал у себя советников, обсуждая с ними будущее Сиракуз. Гиерон хотел установить в городе демократическое правление, но члены совета, и прежде всего Полиен, отговаривали его, уверяя, что в совете нет единства и борьба мнений сделает его беспомощным как раз в тот момент, когда в Сицилии того и гляди начнется война. Случилось так, что как раз в это время к Сиракузам подошел римский флот. Корабли римлян стали у мыса Пахин, совсем недалеко от Сиракуз. И хотя римляне не делали попыток высадиться на землях сиракузского государства, само зрелище их флота так взбудоражило город, что Гиерон решил сохранить единовластие п поставил царем своего еще совсем юного внука Гиеронима, создав при нем совет опекунов из 15 человек. С этим решением Гиерон умер, и власть перешла к юноше, не обладающему опытом в государственных делах, но самонадеянному и честолюбивому. Многие поступки его вызвали осуждение граждан. Он, например, неоднократно разъезжал по городу в короне и пурпурном плаще на священной колеснице, запряженной четверкой белых коней, словно присваивая себе божеские почести. И опекуны никак не могли его убедить вести себя поскромнее.

Прошло немногим больше полутора месяцев правления Гиеронима, как вдруг некий человек покусился на его жизнь. Преступника, правда, вовремя схватил начальник царских телохранителей Дипомеп. На допросе выяснилось, что против царя составился заговор во главе с несколькими опекунами, которые туг же были казнены. Особенно ужасной казалась измена Трасона, человека почтенного, ведшего свой род от самого Архия – основателя Сиракуз. Некоторые полагают, однако, что Трасон не был причастен к заговору, а казнил его царь за то, что тот возражал ему и пытался отстаивать свое мнение».

Гераклид подклеил написанный листок к свитку и спустился в сад. Архимед сидел на скамейке, вертя в пальцах деревянную модель четырнадцатигранника, сложенного из треугольников, квадратов и шестиугольников. Когда-то Платон описал пять правильных многогранников, составленных из одинаковых правильных многоугольников. Архимед задался целью найти другие фигуры этого типа и придумал еще тринадцать. Каждый из его многогранников в отличие от Платоновых состоял из разных многоугольников.

– Ты не забыл, Гераклид, что мы сегодня приглашены во дворец? – спросил Архимед.

– А может быть, ты скажешься больным, и мы все-таки не пойдем?

Архимед нахмурился:

– Не следует проявлять неуважения к царю.

– Разве ты уважаешь его?

– Я уважаю идею преемственности власти, – сказал Архимед. – И потом, чего ты хочешь от юноши, которому едва исполнилось шестнадцать?

_____

Они снова были в парадном зале дворца, где два года назад Архимед читал гостям Гиерона книгу «Об устройстве небесного глобуса». Так же падал через проем в потолке пронизанный пылинками столб света. Два десятка тех же кресел стояли полукругом в два ряда напротив возвышения с царским троном. Но, казалось, изменился самый воздух дворца. По желанию Гиеронима зал украсили развешанным по стенам дорогим оружием. На торцевой стене, где раньше расстилался искусно написанный идиллический пейзаж, теперь лилась кровь, падали сраженные воины, и сталь пробивала доспехи. Роспись стены была еще не закончена, и ее правую половину скрывала занавеска. Вероятно, там художники предполагали изобразить победителей, потому что левая, готовая часть картины представляла бегущих в ужасе людей, которых поражали торчащие из-за занавески копья. Роспись производила неприятное впечатление и еще больше сковывала приглашенных.

Гераклид сел за креслом учителя около Магона, который устроился позади астролога. Ему хотелось получше разглядеть Фемиста, ставшего недавно мужем Гармонии, но тот откинулся на спинку кресла и скрылся за грузной фигурой своего отца Полиена.

Гиероним вошел через парадные двери в золотой короне и пурпурном плаще. Царя сопровождали Андронадор и Зоипп, следом двигался Диномен с четверкой телохранителей. Гиероним уселся на трон и разместил руки на подлокотниках, которые были ему высоки.

Апдронадор и Зоипп сели на возвышении справа и слева от него. Гости встали, приветствуя царя. Жестом он позволил им сесть.

– Ну вот мы и собрались! – с излишней непринужденностью начал Андронадор. – Сегодня Гиероним пригласил нас, самых близких себе людей, чтобы в дружеской беседе обсудить дела, важные для судьбы государства, а именно отношения Сиракуз с Римом и Карфагеном.

Андронадор начал с восхваления былой доблести сиракузян. Он говорил о стратеге Гермократе, отразившем нападение войск Афинского морского союза во главе с Никеем и Алкивпадом, о победах Диониссия Старшего над Карфагеном и об отчаянной храбрости Агафокла. Не забыл он и о победах Гиерона над мамертинцами. Закончив вступление, Андронадор повел речь о том, что часть Сицилии, которой владеют сейчас Сиракузы, мала и не соответствует могуществу города. Он говорил о том, что Рим, ослабленный после сражения при Каннах, уже не способен более удерживать Сицилию, что Сиракузы, вступив в союз с Карфагеном, могут потребовать у союзника после победы над Римом часть острова, по крайней мере, до долины Гимера. Изложив план военного союза с Карфагеном, Андронадор предложил желающим высказаться.

Гости молча переглядывались.

– Что же вы молчите? – спросил Гиероним. – Не бойтесь меня, говорите все, что думаете.

В этот момент Гераклид понял, что одной из причин, по которой он избегал дворца, был страх. Вроде бы ему ничего не угрожало, но, несмотря на это, он ощущал в себе противную неуверенность, от которой некуда было спрятаться.

Первым нарушил молчание Архимед.

– Я не политик, государь, но хочу высказать тебе свое мнение, – начал он. – Твой дед благодаря своей мудрости дал городу больше сорока лет наслаждаться миром…

– Да что вы все ставите мне в пример деда? – обиженно оборвал его Гиероним. – Как сговорились. Попятно же, когда дед стал стар, то захотел покоя. А в молодости он еще как воевал!

– Ты не дослушал меня, – сказал Архимед.

– Продолжай, – небрежно кивнул Гиероним, – только ближе к делу.

– Я хотел сказать, что твой дед Гиерон годы мира использовал для того, чтобы укрепить город, и затратил на это огромные средства. Я построил в ту пору по его просьбе множество военных машин, улучшил многие из городских укреплений. Хочу сказать тебе, что в случае войны у войска будет крепкий тыл. Сиракузы практически неприступны.

– Вот это речь! – воскликнул Гиероним. – Ну, кто еще что-нибудь скажет?

Отозвался Полиен. Он говорил долго и путано, приводил доводы «за» и «против», и, когда кончил, осталось неясным, что он, собственно, хотел сказать. Говоривший за ним Колон со страстью поддержал Андронадора. Он вспоминал о прошлых победах Сиракуз, взывал к славе предков, откровенно льстил Гиеропиму.

Гераклид наклонился к Архимеду:

– Почему ты высказался за войну?

– Потому что она неизбежна, – тихо ответил ученый. – Потому что вот-вот Карфаген начнет отвоевывать у Рима Сицилию, и нас все равно втянут в нее. Стоит пунийцам высадиться, Аппий немедленно потребует размещения у нас римского гарнизона. И тогда конец независимости Сиракуз. Как это ни печально, Гераклид, нам придется драться, и будет лучше, если мы подготовимся загодя.

– Гиерониму ты не сказал этого! – шепнул Гераклид.

– Всякому приятно думать, что он поступает по своей воле, а не под давлением обстоятельств, – ответил Архимед.

А Колон тем временем воспевал молодую отвагу государя, клялся в верности, рвался в бой, призывал отомстить римлянам за поражение Гиерона под Мессинцй.

– Ты здраво рассуждаешь, – похвалил его Гиероним.

– А я выскажусь против, – вдруг сказал Зоипп. – Не сочтите меня за труса, но, мне кажется, не стоит нам очертя голову ввязываться в ссору великих держав. Рим силен и мстителен; он не прощает расторжения союзов. Если даже сейчас мы с Карфагеном выиграем войну, то пройдет время, Рим снова окрепнет и нападет на Сиракузы в отместку за измену. Попытаемся лучше откупиться, как прежде, от тех и от других. Гром погрохочет, гроза пройдет стороной, и все, быть может, станет по-старому.

– Нет, это мне не подходит! – заявил Гиероним. – Довольно мы ждали, поджав хвост. Настали времена военной славы. Ты, Зоипп, советуешь совсем не то, что мне нужно.

– Государь прав, – сказал Андронадор. – Мы достаточно богаты, чтобы нанять и вооружить сильное войско. Чем сомневаться, подумаем лучше о скорейшей посылке посольства в Карфаген…

– Не в Карфаген, дядя, а прямо в Италию, к Ганнибалу, – вмешался Гиероним.

– Почему? – раздраженно возразил Андронадор. – Ганнибал же не имеет нужных полномочий.

– Зато он полководец. Скажет, так и все тут!

К Ганнибалу лучше, – процедил молчавший до этого Фемист. – А со своим правительством он договорится сам.

– Не так уж важно, куда слать посольство, – сказал Андронадор, – главное, поскорее.

– Нет, важно, – упрямо возразил Гиероним. – И мы сейчас же это решим. Ответ нам подскажет астролог. Ну-ка, Бел-Шарру-Уцар, скажи нам, куда лучше отправлять послов – на юг или на север?

Вавилонянин вздрогнул и от неожиданности стал что-то с жаром говорить на своем языке.

– Перевести? – спросил Магон, когда астролог кончил. – Звезды сейчас складываются благоприятно для поездки на север.

– Вот видишь! – с торжеством обернулся к Андронадору Гиероним.

_____

На другой день Магон догнал Гераклида, гулявшего по дамбе Острова.

– Послали к Ганнибалу, – сообщил он. – Поехал Поликлет из Кирены. Так что не зря я вчера перевел прорицание звездочета наоборот.

– А он разве нагадал, что надо ехать в Карфаген?

– Ну да, – засмеялся Магон, но не мог же я допустить, чтобы дело затянулось на полгода!

– Не терпится втянуть Сиракузы в войну? – покачал головой Гераклид.

– Мы должны обуздать Рим, – ответил Магон, – обуздать, пока не поздно.

– Ты желаешь победы своей родины, – сказал Гераклид, – Гиероним видит в войне средство прославиться, Андронадор хочет расширить владения Сиракуз, и даже Архимед считает войну неизбежной для сохранения независимости города. А я, Магон, думаю о правильных многогранниках, и таким мне все это кажется ненужным!

– А по мне, – сказал Магон, – эта война, может быть, самая святая и самая справедливая в истории. Такая же, как ваше сражение с персами. Подумай, ведь если бы Афины сдались тогда Ксерксу, пе было бы ни Платона, ни Фукидида, ни Аристотеля.

– Почему? Гений останется гением, кто бы ни правил городом – народ или назначенный персами тиран.

– Останется, – согласился Магон, – но не сможет он творить, если дух его воспитан в рабстве. Тогда победа над персами окрылила вас, и вы достигли высот, до каких потом уже не поднимались. А я в римлянах вижу захватчиков более страшных, чем когда-то были для вас персы.

ГИППОКРАТ

овозка протарахтела по камням спуска и повернула направо вдоль приморской стены Ахрадипы. Гераклид, подпрыгивая на жестком сиденье рядом с учителем, ругал себя, что не смог уговорить его остаться. Архимед уже несколько дней хворал и не выходил из дому, и все-таки принял приглашение быть на военном смотре. Смотр Гиероним устраивал в честь Гиппократа и Епикида, двух братьев – послов Ганнибала, только что прибывших в Сиракузы. Ганнибал не случайно назначил послами именно их. Рожденные финикиянкой и выросшие в Карфагене, братья могли считаться гражданами Сиракуз. Их дед был изгнан из города Агафоклом за то, что во время ссоры убил Агафарга, одного из сыновей правителя. Говорили, что Гиппократ прославился в войске Ганнибала, одержав немало побед.

– Смотри, Гераклид, они собрали руку Циклопа! – показал Архимед. – Помнишь, я тебе рассказывал?

Гераклид повернул голову и увидел впереди у Львиной башни до невероятных размеров увеличенную игрушку из Архимедова павильона, ту самую, которую видел в день показа зеркал.

Высоченная, подпертая укосинами колонна поднималась над крепостной стеной. Наверху ее наклонно покоилось длиннейшее коромысло, на конце которого лежало коромысло поменьше. Машина странным образом напоминала исполинского журавля. Что-то болталось у него в клюве, словно птица подхватила какую-то добычу.

Повозка въехала на вытянутую вдоль стены площадь, где были выстроены войска. Около домов, в портике и на лестнице храма толпились любопытные горожане. Архимеда узнали; послышались приветствия, пожелания здоровья и долголетия. У основания машины, которая вблизи выглядела еще внушительней, прохаживались, ожидая Гиеронима, воинские начальники.

Филодем радостно встретил гостей, помог Архимеду сойти с повозки.

– Есть новости из Леонтин? – с тревогой спросил ученый.

– Вчера угнали скот еще из одной деревни, – ответил Филодем. – Говорят, государь собирается перевести в Леонтины часть войска и устроить в окрестностях учения, чтобы вразумить Аппия.

– Как бы не началась у нас война с Римом один на один, – покачал головой Архимед. – А для чего ты собрал машину? Показать послам?

– Не только. Пусть, кстати, и мои молодцы поучатся с ней обращаться.

Архимед с гордостью оглядывал сооружение.

– Помнишь, – обратился он к Гераклиду, – то место в книге о равновесии, где я показал, что вес любой фигуры можно условно свести в точку? Это я здесь и использовал. Представь, всю эту махину может поворачивать один человек! Секрет в том, что она полностью уравновешена. Центр веса малого рычага приходится на его шарнир, а большой рычаг вместе с малым уравновешен относительно верха колонны. Поэтому машина сохраняет любое положение, какое ей ни придашь, и сдвинуть ее нетрудно.

Гераклид хотел было поподробнее расспросить о действии машины, но заметил, что учителя утомили разговоры, и промолчал.

Наконец появился Гиероним. Юный царь, окруженный большой свитой, выехал к войску на белом коне, под радостные крики толпы и приветствия воинов. Справа от него Гераклид увидел ганнибаловых послов – чернобородого смуглого Гиппократа и Епикида, похожего лицом на старшего брата, но светловолосого.

Гиероним с послами проехал вдоль строя. Когда они были у самого левого фланга, недалеко от того места, где среди военных стояли Гераклид с Архимедом, Гиппократа окликнул по имени какой-то воин. Гиппократ задержал коня.

– Радуйся, Ксантип! – воскликнул он. – Все же довелось нам встретиться! Как ты попал сюда?

– Два года прослужил у Филиппа Македонского, – ответил воин, – вернулся на Крит, а там приплыли вербовщики из Сиракуз – уговорили.

– Вот видишь, мы расстались чуть ли не врагами, а встретились соратниками, – сказал Гиппократ.

Приехавшие спешились и подошли к машине. Гераклид слышал, как Гиппократ рассказывал Гиерониму:

– Этот воин начальствовал над отрядом критских лучников, служивших Риму. Я окружил их у Тразиментского озера и взял в плен. Но Ганнибал воюет только с Римом, а не с его союзниками, и всех пленных, кроме римлян, отпускает на волю.

– Мог бы продать, – дернул плечом Гиероним, – или заставил бы вступить в свое войско.

– Но тогда они были бы его слугами, – ответил посол, – а нам нужны только друзья.

– Что ж, он поступил по-царски, – согласился Гиероним. – А теперь, Гиппократ, и ты, Епикид, полюбуйтесь, какие у меня есть машины!

– Непостижимо! – воскликнул Гиппократ. – Я не новичок в военном деле, но даже не подозревал, что такое возможно.

После церемонии знакомства и приветствий Гиппократ подошел к Архимеду и стал его расспрашивать о машине:

– Скажи, почему ты здесь взгромоздил одну качалку на другую?

– Да ведь эта машина – подобие руки, – ответил ученый, – а подумай, хорошо ли владел бы ты рукой, если бы ее взяли в лубок у локтя?

– Понимаю, – кивнул посол, – большой рычаг – плечо, малый – предплечье, но где же кисть?

– Вот стоит у стены, – показал Архимед.

К крепостной стене позади машины были прислонены огромные, в рост человека, железные клещи с загнутыми острыми когтями, похожими на якорные лапы.

– Сейчас машина налажена на сбрасывание грузов, – продолжал ученый, – но вместо груза можно подвесить эту лапу.

– Разреши, государь, показать в действии! – предложил Филодем, с обожанием глядя на Гиеронима.

– Показывай, – кивнул юноша.

Филодем отдал распоряжения помощникам, попросил всех отойти от машины. После некоторой суеты один из воинов, стоявших на площадке, укрепленной почти у самого верха колонны, крикнул, что все готово.

– В среднюю мишень бросай! – громовым голосом приказал комендант.

Все знали, что должно произойти, но все-таки отшатнулись, когда громадная машина двинулась. Со скрипом повернулась гигантская шея, вытянулся вперед клюв, и сооружение замерло, примериваясь. Движения механизма были настолько естественными, что он казался живым. Невозможно было поверить, что его двигают эти забравшиеся на площадку воины, и смотревшие ощутили легкий страх перед немыслимой машиной, словно она могла заартачиться и швырнуть груз не туда, куда надо. Но журавль чуть сдвинул вознесенный над площадью клюв и неожиданно выпустил груз, висевший на его конце. Зрители ахнули. Заостренная каменная глыба размером с хорошую свинью со свистом полетела вниз и врезалась в кучу песка. Над песчаной мишенью взметнулась пыль.

Толпа радостно заревела, а машина, освободившись от груза, грациозно вскинула шею и задрала клюв, словно бросая вызов небожителям. И сразу же трое воинов перешли с площадки на стрелу, быстро полезли по ней вверх, потом перебрались на клюв. Под их тяжестью машина послушно склонилась и, повернувшись вместе с ними вправо, коснулась клювом земли в том месте, где рядком лежали снаряды, такие же, как только что сброшенный. Стоявший возле них воин вдел в скобу звено цепи, вставил чеку, верхолазы спрыгнули с клюва и побежали к лестнице, чтобы вернуться на площадку.

Машина легко приподняла груз и замерла, готовая к действию.

– Да-а, – протянул восхищенный Епикид, – если эта штука попадет в корабль, то, пожалуй, проломит дно!

– Всего у нас одиннадцать таких машин, – сказал Филодем. – Сейчас мы собрали одну, но в случае надобности соберем все и расставим за стеной в самых опасных местах.

– А что делает машина с подвешенной лапой? – спросил Гиппократ.

– Захватывает и опрокидывает корабли, – ответил Архимед.

– А не опрокинется ли при этом она сама? – усомнился посол. – Шутка ли, сколько весит корабль!

– Ты, я вижу, искушен в механике, – улыбнулся ученый. – В самом деле, удержать такой груз непросто. Но я схитрил. Когда корабль захвачен и надо его приподнять, я тяну вниз свободный конец рычага, но притягиваю его не к основанию машины, а прямо к земле. Для этого вдоль стены в скалу заделаны кольца, на которых закрепляются неподвижные блоки полиспаста. Получается, что противовесом нам служит сама земля, а она-то потяжелее, чем корабль!

– Понятно! – воскликнул Гиппократ.

«Долго все это будет тянуться?» – думал Гераклид, с беспокойством глядя на учителя.

– Теперь показательные стрельбы! – приказал Гиероним.

Послышались команды, строй рассыпался, и воины побежали к лестницам и входам башен, чтобы занять свои места у метательных орудий, поставленных вверху на стене над морем.

– А зачем эти ниши в стене? – спросил Гиппократ, следивший за взбегавшими по лестницам воинами.

– Это тоже изобретение Архимеда, – ответил Филодем. – Кроме боевых площадок поверху, стена Сиракуз имеет еще бойницы для стрельбы из легких стрелометов.

Гиппократ обернулся к Архимеду:

– Клянусь, нет в мире механика и строителя, равного тебе!

– Прошу зайти в Львиную башню для подъема на стену, – пригласил Филодем.

Они зашли в ворота прямоугольной башни, украшенной фигурами стоящих львов. Башня не разделялась на этажи, и вошедшие оказались словно на дне глубокого каменного колодца. Наверху, под шатром крыши, светились проемы входов. К ним, опоясывая стены, вела убранная в ниши узкая лестница.

– Этой машиной, – Филодем постучал ногой по гулкому дощатому полу, – мы подаем на стену метательные орудия и припасы. Но она может поднимать и людей.

– Государь, – сказал Архимед, подойдя к Гиерониму, – нас слишком много. Машина может взять только десять человек. Прикажи остальным подняться пешком.

– Пешком? – раздраженно обернулся Гиероним. – Это еще Почему?

– Канаты испытаны грузом в тридцать талантов, – ответил ученый, – перегружать их нельзя.

– Ничего им не будет! – махнул рукой юноша. – Вон какие толстые! А тебе, Архимед, пора бы оставить привычку спорить со мной.

Гераклид похолодел от возмущения, но Архимед не обратил внимания на грубость царя и, не повышая голоса, повторил, что подниматься всем сразу опасно.

– Трусишь? – разозлился Гиероним.

– Государь, разреши сказать, – вступил Гиппократ. – Никто не пойдет пешком, если мы поднимемся в два приема. А мне очень хотелось бы поглядеть сверху, как будут подниматься остальные.

– Разве что так, – недовольно согласился юноша.

Несколько человек сошли с подъемной площадки, в том числе Архимед с Гераклидом. К Гиерониму подскочил Диномен и, склонившись, начал убеждать его, что поскольку машину построил Архимед, то его надо для надежности взять с собою.

– Ты-то хоть не учи меня! – отмахнулся Гиероним и велел начать подъем.

За стеной послышался топот ног по ступальному колесу, по углам площадки напряглись уходящие вверх канаты, она отделилась от земли и начала плавный подъем, унося наверх Гиеронима с послами и частью свиты.

– Учитель, – прошептал Гераклид, – ты бледен и нехорошо выглядишь. Разреши, я отвезу тебя домой.

– Мне и впрямь очень худо, – через силу ответил Архимед и тяжело опустился на ступеньку лестницы.

ГАЙ

рхимед проболел всю осень, но благодаря искусству Гиппия к середине зимы начал поправляться. Он был еще очень слаб, мало двигался, в его комнате постоянно стояла жаровня с углями. Но когда учитель снова взялся за многогранники, Гераклид понял, что дело идет на поправку.

Нежаркое зимнее солнце было особенно приятным после недавней промозглой сырости. Гераклид возвращался из книжной лавки, держа под мышкой кожаный футляр со свитками «Конических сечений» Аполлония Пергского. Он давно мечтал достать эту книгу и прочесть ее с учителем и знал, что Архимед обрадуется ей, хотя у него с Аполлонием существовали давние научные споры.

Гераклид посторонился, чтобы пропустить отряд темнолицых конников, скакавших вверх по узкой улице. В городе появлялось все больше разноплеменных воинов, завербованных Андронадором. Безумцы, ради наживы бросавшие родину, чтобы сражаться с такими же безумцами во славу честолюбивых правителей! Сколько их – с Крита, из Греции, Италии, Ливии!

Мальчишки, визжа от восторга, бежали за диковинно одетыми всадниками. Нищий оборванец проводил отряд рассеянным взглядом и вдруг, заметив Гераклида, отделился от стены и шагнул к нему. Гераклид вспомнил эти светлые глаза и, не веря себе, узнал римлянина, с которым когда-то познакомился в Таренте и который бесплатно привез его в Сиракузы.

– Гай?

– Ты узнал меня, Гераклид! – Гай виновато улыбнулся. – Видишь, досталось мне, и поделом досталось. Нет, не станет больше Гай Прокул жертвовать собой и рисковать жизнью ради этой нечисти!

– Что случилось?

– А! Будь они все прокляты! Рядовым в Сицилии до конца войны! Терпеть издевательства, брань, терпеть несправедливость… Я ушел. Забьюсь в щель, пока не кончится бойня, а там я им докажу, кто прав! У меня есть свидетели…

– Погоди, – сказал Гераклид, – пойдем, тут рядом рынок. Я куплю тебе одежду, накормлю, потом отправимся ко мне, и ты все успеешь рассказать.

– Не надо. Ведь здесь Марк. Лучше сразу к нему. Кстати, ты не знаешь, где он живет?

– Знаю и могу проводить.

– Вот и славно, – обрадовался Гай, – не думай, я сыт, утром поел у пастухов.

И пока они шли к дому Марка, Гай без умолку говорил о своих обидах:

– Нет, Гераклид, на свете страны более жестокой со своими гражданами, чем Рим! Когда Ганнибал разбил нас под Каннами, надо было сорвать на ком-то зло, и тогда трусы, виноватые в поражении, и в первую очередь Варрон, обвинили в трусости и предательстве нас, которые собрали остатки армии и фактически спасли город!..

Я готов терпеть голод, усталость, боль. Но подчиняться несправедливости!..

Так они дошли до дома Марка, через незакрытую калитку вошли в сад и застали хозяина сидящим в раздумье у порога перед большим вогнутым зеркалом.

Увидя гостя, Марк вскрикнул от неожиданности, потом вскочил и порывисто обнял Гая.

– Гай Прокул, живой, у меня! – Марк с беспокойством и радостью теребил друга. – В каком ты виде! Ты потерпел кораблекрушение? Я вижу… Боги, сколько же, верно, тебе довелось пережить! Ты нуждаешься? Не тревожься: мой дом – твой. Сейчас Сабин приготовит ванну, ты смоешь дорожную грязь вместе с заботами. Как я часто вспоминал тебя все эти годы, Гай!

– Ну вот и все, – сказал растроганный Гай, высвобождаясь из объятий и садясь на скамью, – вот и все, Марк. Как ты прав, что нашел себе тихое место вдали от кровавых рек, затопивших мир… Да, я потерпел кораблекрушение тогда, при Каннах… О, как нас побили! Страшно вспомнить! Пятьдесят тысяч полегло наших. Когда консул Эмилий Павел был убит, а Варрон позорно бежал с поля боя, остатки войска вернулись в лагеря. Их было два – наш, малый, на том же берегу Ауфиды, что и стан Ганнибала, и большой, где стояло войско Баррона. Я оказался старшим по чину, положение было отчаянным. Я приказал выставить караулы, отправил отряды вытаскивать раненых, велел готовиться к утреннему отступлению. И тут явился военный трибун из большого лагеря, Публий Семироний Тудитан, этот выкормыш Варрона, и стал звать нас перейти в его лагерь и всем вместе ночью бежать в крепостишку Канусий. Все это выдавалось за прорыв из окружения, за героизм! А на деле он предлагал спасаться тем, кто был в состоянии перейти реку, предлагал бросить раненых, бросить на произвол судьбы тех, что еще бродили среди трупов и подходили, продолжали подходить всю ночь! И человек шестьсот ушли с ним, бежали, ничем не рискуя, в Канусий, оставив знамена, раненых, оружие. Но они герои, а мы, которые спасли товарищей, мы оказались у них трусами и предателями! Мы, мол, собирались сдаться! Они судили по себе, подлецы. Трусы обвинили в трусости честных воинов, выполнивших долг. И, представь, сенат слушал не нас, а их. Мы наказаны ссылкой в Сицилию до конца войны! Встречал ли ты большую подлость? Нет, с меня хватит!