Текст книги "Ученый из Сиракуз"

Автор книги: Сергей Житомирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– А ползающей краски ты пока что не изобрел! – пошутил Зоипп и, распрощавшись, ушел.

Архимед постучал пальцем по полированному дереву глобуса:

– Идея Зоиппа не так уж плоха!

– Насчет ползающей краски? – улыбнулся Гераклид.

– Ну, краску заставить ползать я не берусь, но медный кружок отчего же?

– Ты задумал смастерить подвижную модель неба? – спросил Скопин.

– Угадал, – ответил Архимед, – именно это. Когда люди увидят, насколько закономерны движения светил, они отвернутся от астрологии.

– А по-моему, такой глобус не нужен, – сказал Гераклид. – Знающий поймет движение светил и без модели, а неуча и она не научит.

– Научит, – возразил Архимед. – Мы должны пробуждать у людей интерес к науке. Иначе кто после нас продолжит нашу работу? И мы не ограничимся моделью, мы покажем, каково небо на самом деле. Я хочу высчитать расстояния до всех светил, как Аристарх нашел их для Солнца и Луны. И надеюсь, вы мне поможете.

– Я никогда не занимался астрономией, – возразил Гераклид.

– Неважно. Ведь речь идет о геометрическом истолковании небесных движений и о расчетах. До сих пор никто не пытался определить размеры вселенной, так почему бы нам не сделать этого?

КОРАБЛЬ

аждое утро Гераклид вместе с учителем отправлялся на верфь, где вовсю шли приготовления. Архимед не зря выбрал для показа опыта именно этот корабль. Трирема стояла у подножия холма, который в этом месте близко подходил к берегу. Склон холма образовывал естественный амфитеатр, где можно было разместить любое количество зрителей.

Корабль уже привели в порядок. Над черной полосой подводной части борт был выкрашен красным. На темном фоне выделялись обводы палубы и толстые рамы весельных люков, покрашенные в желтый цвет. Резные украшения носа и стойки перил позолотили. Трирема приобрела нарядный, праздничный вид. Вокруг корабля очистили и огородили канатами широкую площадку, внутри которой сооружался крытый помост для царя и знатных гостей.

Гераклид видел, что по мере приближения назначенного срока Архимед все больше волнуется, хотя и старается не показать вида. Самому Гераклиду было и вовсе не по себе.

Накануне опыта Гераклид сказал учителю, что хочет погулять, и отправился в Тиху. Здесь было просторней и прохладней, чем в тесно застроенной Ахрадине. Улицы прятались в тени деревьев, которые росли у обочин или протягивали ветки из-за оград. Встречались даже небольшие рощицы и сады. Город не замечал тревоги Гераклида. Пестро одетый люд заполнял улицы. Хозяева со слугами, тащившими корзины, просто слуги, посланные купить съестного, не слишком состоятельные горожане. То тут, то там стояли группки друзей, которые болтали и делились новостями, у водоразборных фонтанов толпились женщины с кувшинами.

Вскоре Гераклид оказался перед оградой скромного старинного храма, с серой от времени черепичной крышей. Мимо алтаря и дубов священной рощицы он прошел к неровным стенам и выщербленным колоннам, сложенным из желтоватого известняка. Около храма было пусто, зато левее, возле длинной, богато украшенной постройки царило оживление. Это был храм Тихе, богини счастья, в честь которого и получила название северная часть города. Храм был очень богат, давал ссуды, вел торговлю, брал на сохранение ценности. Но жрецы построили для своих коммерческих дел специальное здание, оставив древний храм таким же, каким он был четыре столетия назад.

Гераклид поднялся по истертым ступеням и прошел через широкие полуоткрытые двери в наос – главную часть храма. Там было пусто, он подошел к статуе Тихе и склонился перед ней в просительной позе. Скульптор изобразил богиню миловидной лукавой женщиной в короне с прямыми зубцами. В правой руке Тихе держала рог козы Амалфеи, из которого, по преданию, нимфы вскормили Зевса. Левая рука богини касалась волос Плутоса, бога богатства, – толстого малыша, обнимавшего ее ногу.

Из задней комнаты к Гераклиду вышел молодой жрец, коротко постриженный, в одеянии, спускавшемся почти до пола.

Гераклид расстегнул висевший на поясе кошелек, достал три дидрахмы и подал жрецу:

– Принеси жертву богине и попроси у нее для меня и моего друга удачи в завтрашнем предприятии.

Вероятно, жрец принял Гераклида за купца, который собирается заключить важную сделку, взял деньги, пообещал исполнить обряд по всем правилам и вдруг добавил:

– Я бы на твоем месте не стал завтра заниматься делами.

– А что, разве завтра несчастливый день? – встревожился Гераклид.

– Нет, день как день. Просто завтра Архимед собирается силой одного человека сдвинуть корабль. Ты разве не слышал? Обидно пропускать такое зрелище!

_____

В этот день Архимед с Гераклидом отправились в гавань, едва рассвело. По дороге их повозка без конца обгоняла горожан, двигавшихся к верфи. Многие узнавали Архимеда, кричали ему приветствия.

Солнце низко стояло над сверкающей водой гавани и глядело в просвет между краем Острова и кручами мыса Племирий. Оно освещало корму корабля, царский помост и пологий склон холма, где уже сидели тысячи любопытных, занявших места с ночи. Позади помоста темнели десятки шатров. Там дымили костры, толпились воины и работники. Трирема стояла на дорожке из толстых брусьев, полого поднимавшихся из воды. От ее носа к столбикам, обозначавшим место установки машины, тянулись канаты полиспастов. Сама машина, спрятанная от зрителей, находилась рядом в специально поставлеппом шатре.

Гераклид хотел было устроиться у края помоста, но вдруг увидел по ту сторону канатной ограды Ксению. Она сидела на склоне одна с вызывающим видом, одетая в ярко-оранжевое платье. Гераклид улыбнулся ей, и Ксения поманила его к себе. Появление здесь женщины было нарушением приличий, на Ксению оглядывались, никто не садился близко к ней. Гераклид оценил смелость девушки и решил принять приглашение, тем более что место было удобным. Он перешагнул канат и подошел. Ксения подвинулась, приглашая его сесть на край ее подстилки.

– Ты настоящий друг, – сказала она, – не то что Аполлонид! Добился приглашения на почетное место. Глупо. Сел бы тут, привлек бы к себе общее внимание. По-моему, просто струсил. Слушай, а Архимед действительно сможет сдвинуть эту махину?

– Иначе бы не брался, – ответил Гераклид.

Люди все прибывали, заполняли склон, толпились у канатов загородки, на помосте рассаживались знатные горожане. Ксения без умолку болтала, вспоминая общих знакомых.

– А этот Аполлонидов Марк, видно, решил тут обосноваться как следует, – говорила она. – Представь – купил дом в Эпиполах. Что ёму здесь надо? Может быть, решил переждать у нас войну?

– Смотри, кажется, началось! – прервал ее Гераклид.

На площадке у корабля послышались команды, засвистели флейты. Войны выстроились в несколько рядов лицом к морю. Перед ними прохаживался Филодем в парадных доспехах.

– Гиерон, – показала Гераклиду Ксения.

По зеркальной воде гавани к берегу двигались три галеры. Два боевых корабля сопровождали широкую с низким бортом прогулочную царскую ладью, украшенную легкой беседкой. Люди на холме зашевелились, многие повставали, приветствуя царя. Сопровождающие суда остановились, не дойдя до берега, а плоскодонка Гиерона плавно сбавила ход и осторожно ткнулась носом в песчаный откос напротив выстроенных воинов. Прыгнувшие с бортов моряки слегка вытянули ее из воды. Опустился широкий трап, и царь в сопровождении пышно одетой свиты сошел на берег. Вскоре Гиерон уже сидел в своем любимом золоченом кресле в центре помоста на возвышении, покрытом драгоценными тканями.

Демонстрация опыта началась. Сперва на площадку вышел Архимед и, обращаясь к царю, сказал небольшую речь, слов которой Гераклид не разобрал. Потом в сопровождении отряда воинов появился Филодем. На борт триремы положили длинные трапы и стали вносить на корабль мешки с песком. Было видно, с каким трудом поднимаются юноши, как гнется под их ногами трап и как легко они сбегают вниз, оставив груз на корабле.

– Что это они делают? – спросила Ксения.

– Нагружают корабль.

– Всю эту кучу? А я думала, зачем мешки? Слушай, а не зря ли Архимед это затеял? Ведь не сдвинет!

Воины с мешками шли по трапу один за другим, но прошло немало времени, пока весь заготовленный груз исчез в трюме.

– Погружена тысяча талантов^[10]! – громогласно объявил Филодем и рявкнул: – Экипаж, по местам!

В мгновение ока больше сотни моряков заполнили трирему, уселись на палубе, расположившись у весельных люков.

– Что же он делает, – волновалась Ксения, – ведь не сдвинет!

– Ну помолчи немного, – взмолился Гераклид, – а то напророчишь дурное!

На небольшое время площадка опустела. Корабль был подготовлен к опыту, настало время Архимеда и Гекатея. Они вышли вдвоем – худощавый седой ученый и коренастый рыжий механик, обменялись несколькими словами, и Гекатей направился к шатру. Шатер распахнулся, на глазах замерших от нетерпения зрителей несколько работников вытянули наружу таинственную машину. Все, кто сидел на холме, поднялись на ноги, чтобы лучше рассмотреть ее. По сравнению с громадой корабля этот выкрашенный в черное ящик казался ребячьей игрушкой. Торчавшая из него медная рукоятка не подошла бы, наверно, и для колодезного ворота, не то что для передвижения груженого судна. Зрители зашумели, делясь впечатлениями. За спиной Гераклида кто-то предлагал биться об заклад на три мины, что корабль останется там, где стоит. Но Архимед спокойно расхаживал по площадке и наблюдал за работой помощников. Машину подтащили к концу деревянной колеи, уперли торцом в забитые там приземистые столбы. Свободный канат полиспаста перекинули через барабан, сколько смогли, натянули, закрепили клипом. Гекатей с кистью и ведерком белил подошел к борту и снизу вверх провел черту, которая соединила брус деревянной колеи с краем корабельного днища. Когда он отошел, на площадке остался один Архимед.

– Сейчас какого-нибудь силача вышлют – ручку крутить, – сказала Ксения.

Но Архимед подошел к машине сам. Он откинул плащ и принялся спокойно вертеть рукоятку. Время шло, но с кораблем ничего не происходило. У Гераклида тоскливо сжалось сердце. Зрители напряженно молчали, только Ксения что-то шептала, обхватив пальцами его руку.

– Нет, не выйдет, сейчас канаты натянутся, и он уже не осилит… – расслышал Гераклид.

И вдруг ногти девушки впились ему в кожу.

– Сдвинулся! – закричала она и запрыгала от радости. – Сдвинулся, сдвинулся!

Гераклид перевел взгляд с Архимеда на белую метку и увидел, что проведенная Гекатеем черта разорвалась, корабль продвинулся больше чем на толщину линии.

– Сдвинулся, сдвинулся! – подхватили сотни голосов. Крик восторга прокатился по холму. Сиракузяне махали шапками, аплодировали, кидали на площадку цветы.

Тем временем с помоста спустился Зоипп, обнял Архимеда и отнял у него рукоятку. Скоро у машины уже толпились знатные горожане, желавшие покрутить ручку чудесной машины. Архимеда позвали на помост. Гераклид видел, как учитель остановился перед царским креслом и как Гиерон что-то сказал ему. И тут же закричали глашатаи, повторяя слова царя: «Гиерон сказал: «Я приказываю, чтобы все во всем доверяли этому человеку. Он пообещал совершить чудо и выполнил обещание…» Гиерон сказал…» На озаренном солнцем холме тысячи людей снова махали шапками, снова п снова выкрикивали имя ученого.

– Нравится мне твой Архимед, – сказала Ксения. – Похож на меня, не признает плохих обычаев. Взялся сам за рабскую работу – ручку крутить! Да еще скольких раззадорил!

– Когда крутишь ручку такой машины, наверно, чувствуешь себя титаном, – ответил Гераклид.

Оживление у машины продолжалось, рукоятка крутилась непрерывно. Корабль сдвинулся уже на полтора локтя и продолжал незаметно для глаз ползти к холму…

Но вот раздались команды, засвистели флейты, воины построились двумя рядами, образовав проход от помоста до царской ладьи. Гиерон в белоснежном с золотыми узорами плаще сошел вниз по устланной ковром лестнице. Рядом с ним справа шел Архимед. Толпа придворных и именитых гостей, приглашенных царем на зрелище, двигалась позади двух стариков, которые неторопливо шли к кораблю. Гераклид смотрел вслед учителю и думал о словах, которыми расскажет о событиях этого дня в его жизнеописании.

ГАРМОНИЯ

атоптрика» была наконец закончена, и Архимед попросил Гераклида сделать выписки из имеющихся в библиотеке астрономических сочинений для задуманной книги о размерах мира и небесном глобусе.

Теперь Гераклид проводил много времени в библиотеке. Он мог бы, конечно, брать книги домой, но здесь ему больше нравилось.

Библиотека Гиерона помещалась в специальной пристройке дворца, выходившей в сад. У стен круглого зала между статуями муз стояли резные лари с книгами. Удобные кресла располагали к чтению. Старый Прокл восседал в нише со свитком на коленях, подставив под ноги скамеечку, и писал очередную часть комментария к «Теогонии*» Гесиода. Он знал толк в книгах и, не гонясь за количеством, собрал лучшее, что дали философы, историки, драматурги. По просьбе Архимеда он приобретал и научные труды.

Здесь, кроме чтения астрономических сочинений, Гераклид втайне от учителя продолжал заниматься его жизнеописанием. Сейчас он описывал книгу «О шаре и цилиндре», наиболее любимую из всех работ ученого.

«Эта книга, – писал Гераклид, – поистине превосходит все другие геометрические сочинения, которые только существуют. Недаром Архимед, сообщая во вступлении к ней об открытых им геометрических соотношениях, говорит так, – Гераклид заглянул в свиток, чтобы не ошибиться при передаче слов Архимеда: – «Конечно, эти свойства были и раньше по самой природе присущи упомянутым фигурам, но они все же оставались неизвестными тем, кто до нас занимался геометрией, и никому из них не пришло на ум, что все эти фигуры являются соизмеримыми друг с другом, поэтому я не поколебался бы сравнить эти теоремы с теми, которые были открыты другими геометрами и, в частности, наиболее выдающимися теоремами, которые были установлены Евдоксом».

Кстати, о Евдоксе – пора было приниматься за астрономию. Отложив листок с отрывком жизнеописания, Гераклид взял со столика второй свиток сочинения Евдокса «О скоростях». Пифагорейцы и Платон, к которым был близок великий математик, провозгласили самой совершенной из фигур сферу, а равномерное вращение наиболее гармоничным из движений. Мир они считали составленным из серии вложенных друг в друга сфер, охватывающих шарообразную Землю. Но небесные движения не были равномерными, и Евдокс задался целью объяснить сложные и запутанные движения планет, не прибегая к иным движениям, кроме равномерных вращений.

И он сумел это сделать. Каждое светило он закреплял цд поверхности сферы, заключенной внутри ряда других. Полюс наружной сферы направлялся на Полярную звезду, ее вращение отражало суточное движение светила. В той сфере наклонно закреплялась ось второй сферы, перпендикулярная кругу зодиакальных созвездий. Вращение этих внутренних сфер определяло ход светил вдоль зодиака. Наконец, дополнительные сферы объясняли широтные колебания Луны или загадочные остановки и попятные движения планет. Много труда пришлось потратить Евдоксу на вычисление таких углов наклона сфер и их взаимных скоростей, которые соответствовали бы наблюдаемому движению светил. Книга была старая, может быть, переписанная во времена Евдокса.

В конце ее Гераклид обнаружил заметки отца Архимеда Фидия. Затаив дыхание, он читал неразборчивые строки, написанные человеком, который дал учителю жизнь. Фидий сообщил, что ученик Евдокса Калипп уточнил его систему, добавив несколько сфер, причем общее их число достигло тридцати трех. Но Евдокс и Калипп рассматривали движение каждого светила независимо от других, и Аристотель, чтобы составить общую картину мира и закрепить оси сфер внутренних светил на сферах внешних, должен был ввести между ними еще двадцать две промежуточные «возвратные» сферы. «Таким образом, – заключал астроном, – всего в движении светил согласно Аристотелю участвуют пятьдесят пять вложенных друг в друга прозрачных сфер».

Гераклид отметил, что, по Евдоксу, радиус сфер не влияет на картину небесных движений и что его схема не дает возможности определить расстояния до светил.

– А я тебя знаю! – произнес у него над ухом звонкий голос. – Ты Гераклид из Афин, ученик Архимеда.

Гераклид поднял голову и увидел нарядную девочку-подростка, голубоглазую, с пышными каштановыми волосами, с милым капризным лицом.

– Я Гармония, – сообщила она, насладившись его недоумением.

– Дочь Андронадора! Когда я покидал Сиракузы, ты была еще совсем маленькой!

– А я сразу узнала тебя. Ты уезжал домой? Расскажи мне про афинский театр. Я увлекаюсь театром.

– Театр… – Гераклид несколько оторопел от неожиданности. – Наш театр, говорят, самый старый на свете. Но тот, который стоит сейчас, построил на месте старинного Ликург лет сто назад. Как тебе описать его? Он вообще похож на сиракузский. Ваш даже понаряднее…

Гармония не дала ему закончить.

– Когда вырасту, обязательно съезжу в Афины! – воскликнула она. – Так хочется посмотреть на место, где выступали Софокл и Эсхил, где ставил свои драмы Еврипид! Я обожаю Еврипида. Скажи, его любят у вас?

– Ну конечно. Мы прямо лопаемся от гордости, что все великие драматурги произошли из Афин, – засмеялся Гераклид.

– Нет никого, равного ему, – серьезно сказала Гармония, – ни из предшественников, ни из тех, что писали позже. Как ты считаешь?

– Готов согласиться, – ответил Гераклид, осваиваясь с манерой собеседницы вести разговор.

– А какую из его вещей ты больше всего любишь? – продолжала она свои вопросы.

– Пожалуй, «Электру».

– А я «Ифигению». Как бы я хотела стать мужчиной, чтобы хоть раз сыграть ее в театре!

Гармония приподнялась на носки, изображая котурны, прижала кулачки к груди, вскинула голову:

Я хрупкая, но рождена тобою…

О, не губи безвременно меня!

Глядеть на свет так сладко, и спускаться

В подземный мир так страшно – пощади!

– У тебя выходит не хуже, чем у трагика, – похвалил Гераклид и подумал, что Ифигения, верно, была ровесницей Гармонии.

– Я пропою тебе до конца, – предложила девушка, – а то Зоипп уехал в Леонтины, Прокл куда-то делся, а отец терпеть не может, когда я пою монологи. Ведь мы не в театре, и божество не рассердится.

Она исполнила один монолог Ифигении, потом второй, потом спела за Клитемнестру и, разойдясь, принялась представлять Агамемнона, Ахилла и даже вестника. Подошел Прокл и встал за креслом Гераклида. По глазам юной актрисы было видно, что вместо них двоих она видит амфитеатр, полный народа. Гераклид вспомнил Ксению и ее разговоры о том, что женщины способны на большее, чем им позволяет обычай.

_____

Подошла осень, наступила слякотная, промозглая зима. Гераклид закончил жизнеописание, доведя его до истории с передвижением корабля. Теперь большую часть времени он отдавал изучению астрономии, попутно читая диалоги Демокрита и Платона. Архимед не торопил его.

Учитель возился с расстановкой метательных машин на стенах, опытными стрельбами, определением расстояний до мест, куда долетали каменные ядра и тяжелые стрелы. Кроме забот о сиракузской крепости, Архимеда занимала постройка небесного глобуса. Давно уже был готов его каркас в виде переплетения медных кругов, но теперь, когда Архимед занялся внутренними механизмами, дело пошло медленнее. Гекатей выпиливал ажурные зубчатые колесики, спаивал какие-то трубки и оси. Архимед показал Гераклиду целую кучу замысловатых устройств, которые были испробованы, но оказались непригодными. Гераклид поражался терпению учителя и огорчался, что тот тратит время на пустяки.

Завернувшись в теплую хламиду, Гераклид сидел в ставшем ему привычным кресле под статуей Урании у того же необъятного сундука с научными трактатами. Разбираясь в темно написанном сочинении пифагорейца Филолая Терентского, жившего незадолго до Евдокса, он прислушивался, не стучат ли по переходу сандалии Гармонии. Она часто забегала сюда взять книгу и поболтать; его засыпала вопросами о звездах, а с Проклом серьезно рассуждала о происхождении богов.

Нередко в библиотеку заходил и Зоппп, бывали здесь Магон и Скопин, появлялся трагик Аристон со свитой поклонников. Но большинство читателей присылали за книгами слуг, и обычно в библиотеке было пусто.

«Сегодня не придет», – решил Гераклид, чтобы не отвлекаться, и углубился в рассуждения Филолая.

В середине мира пифагореец поместил Гестию – великий очаг вселенной. «Первое, слаженное, находящееся в центре сферы…» Солпце он считал лишь зеркалом, отражавшим блеск могучего центрального огня, который озарял небосвод. Землю Филолай рассек по экватору на два полушария, разделенных просветом, из которого вырывалось наружу священное пламя. Так что за этой щелью помещалась некая подобная нашей «противоземля» – Антихтон. Но самым поразительным было утверждение Филолая, что оба земных полушария, сохраняя взаимное расположение, вращаются вокруг общей оси, делая один оборот в сутки!

Земля движется?! Все в Гераклиде возмущалось против этого предположения. Но, с другой стороны, суточное вращение присуще всем светилам, так не проще ли действительно объяснить его движением одной лишь Земли внутри неподвижного неба? Тогда Солнцу и Луне останутся лишь движения вдоль зодиака. Из схемы Евдокса, который почему-то пренебрег этой идеей, можно было бы выкинуть по крайней мере семь сфер! А то, что мы не чувствуем этого вращения, еще ничего не значит.

Разве ощущаешь движение, когда плывешь на барке по Нилу?

Когда Гармония, к радости Гераклида, все-таки появилась, он рассказал ей о Филолае и о его системе мира.

– То, что Солнце лишь зеркало, неверно, – объяснил он, – Аристарх доказал, что Луна заимствует свет именно от Солнца, а если бы был прав Филолай, то ее освещала еще и Гестия, и мы не видели бы лунных фаз. Что же касается вращения Земли, то, вероятно, это так и есть.

Но девушку не тронула мысль о вращении Земли, зато фантастическая идея о таинственном Антихтоне, похожем на Землю, но недостижимом, поразила ее, и она заставила Гераклида прочитать ей чуть ли не половину книги Филолая.

В начале весны в библиотеку зашел Зоипп. Подозвав Гераклида и Прокла, он с таинственным видом развернул лист папируса и прочел им небольшую поэму, которая начиналась словами:

Быстрый припасами полный корабль снарядил

Филолай из Тарента

И, Геркулеса столбы миновав, на юг

устремился бесстрашно…

Дальше рассказывалось о том, как двенадцать лет они плыли, «…не встретив ничего, кроме волн и диковинных, страх нагоняющих тварей». Потом впереди появилось сияние, не стало ночи, огненным сделалось небо перед кораблем. Подхваченный течением, он оказался на краю обрыва, с которого с шумом падала вода. Внизу зияла пылающая бездна, стекавший туда океан кипел и превращался в облака, а на той стороне провала сверкала дивная страна, но не дано было путникам достичь ее:

Рухнул корабль, и в объятиях Гестии все оказались…

– Ну, кто это написал? – спросил Зоипп.

– Чем-то смахивает на «Аргонавтику» Аполлония Родосского, – сказал Прокл. – Кто-нибудь из его учеников? А может быть, твое?

– Нет, не мое.

– Я знаю, – улыбнулся Гераклид, – это написала Гармония.

– Угадал, – согласился Зоипп, и немудрено. Она рассказывала мне, как ты морочил ей голову своим Фило-лаем. Но какова! Я поправил совсем немного, всего несколько строк. Она талантлива, как Сапфо. В ее возрасте так писать!

– Оставь мне эту вещицу, – попросил Прокл, – я дам снять с нее копию Антипатру, лучшему переписчику.

– Именно это я имел в виду, – сказал Зоипп, – но только пусть не пишет имени автора. Не стоит раздражать Андронадора. Ты же знаешь, как он относится к увлечениям дочери.

Гераклид несколько раз перечитал стихотворение, удивляясь живому воображению девушки.

Когда на следующий день она забежала в библиотеку, он стал расхваливать стихи, приводя на память удачные строки.

Поэтесса, смутившись, призналась, что и сама в восторге от своей поэмы.

– А ведь ты указала мудрецам, которые спорят о природе Земли, самый верный путь решения споров, – сказал Гераклид, – поплыть и все увидеть своими глазами.

– Скажи, – спросила Гармония, – а что, если правда взять корабль, а потом плыть через океан все вперед и вперед?

– Земля круглая, – ответил Гераклид, – и поэтому если двигаться точно по прямой, то в конце концов, как ни странно, окажешься на том же месте, откуда вышел. Если, например, плыть от столбов Геркулеса на запад, то после долгого плавания попадешь в Индию, на самый восточный край нашего материка. Правда, по пути можешь наткнуться на Атлантиду или на заатлантическую землю, если они действительно существуют.

– Атлантида была, а потом утонула, – сказала Гармония. – Я об этом читала в «Тимее» у Платона.

– Видишь ли, Гармония, – покачал головой Гераклид, – пока мы плаваем только вдоль берегов, океан для нас остается местом сказок. Ты помнишь, Платон пишет, что узнал об Атлантиде и неведомом материке за ней от египтян, знакомых с древними преданиями. Я, когда был в Александрии, специально расспрашивал об этом египетских жрецов, и оказалось, что никто из них ничего не слышал об Атлантиде. Правда, один рассказал, что очень давно египетские мореходы плавали за океан в какую-то землю, но что это за земля, он не знает.

– Выходит, Атлантида все-таки была!

– Боюсь, что нет, – возразил Гераклид. – Речь могла идти о каком-нибудь острове за океаном или даже об Индии, к которой египтяне доплывали с той стороны Земли. Они ведь не знали, что Земля шар, и могли считать восточный край Индии новым материком. А насчет Атлантиды, я думаю, Платон все выдумал от начала до конца. Просто он хотел рассказать людям об идеальном государстве и, не найдя подходящего примера среди известных стран ни в свое время, ни в прошлом, изобрел такую страну за океаном, да еще и утопил ее напоследок, чтобы никто не смог упрекнуть его в вымысле. Так, во всяком случае, считал его ученик Аристотель.

– Но ведь могла же она быть? – настаивала Гармония.

– Конечно, могла, – согласился Гераклид. – Может быть, александрийцы найдут какие-нибудь древние египетские записи, и мы узнаем о ней поподробнее.

– Вот хорошо бы! – обрадовалась Гармония. – А скажи, что у тебя нового в мире звезд?

– Новостей масса, – ответил Гераклид. – Могу, если пожелаешь, рассказать тебе о самых новых астрономических теориях.

– Конечно, желаю! – заявила девушка. – Рассказывай немедленно.

– Ну слушай. – Гераклид на миг задумался. – Помнишь, я говорил тебе о системе Евдокса? Так вот, математики объявили ее неверной и взамен предложили целых три.

– Ого! А в чем же ошибка Евдокса?

– Видишь ли, Марс, двигаясь среди звезд, очень сильно меняет блеск. То он горит ярче Сириуса, то делается совсем бледным. Венера и Меркурий тоже меняют яркость. А по Евдоксу, расстояние от Земли до сфер, на которых сидят планеты, всегда остается неизменным’.

– Значит, когда планета ярче, то она подходит ближе к Земле? – уточнила Гармония.

– Правильно, – кивнул Гераклид, – поэтому Гераклид Понтийский в одном из своих диалогов предложил очень интересную идею об эпициклическом движении планет.

– Как ты сказал?

– Неважно. Это геометрический термин, означающий вращение точки вокруг центра, который сам вращается вокруг другого центра. Сейчас я тебе покажу. Вот встань в середине зала. Ты будешь Земля, я Солнце, а этот свиток у меня в руке – планета Меркурий.

Гераклид поставил Гармонию в центр широкого светлого круга, выложенного на мозаичном полу, а сам, отойдя к его краю, украшенному кольцом орнамента, вытянул вперед руку с папирусом.

– Солнце движется вокруг Земли, – объяснял он, делая шаги по узорной дорожке, – в то же время планета, – Гераклид повел вытянутой рукой, – обращается вокруг него.

– Я поняла, – сказала Гармония, – если ты будешь вертеться, то свиток станет иногда приближаться ко мне, иногда удаляться за солнечную орбиту.

– Отлично! – воскликнул Гераклид. – Такое объяснение прекрасно подходит к Меркурию и Венере. Эти планеты никогда не отходят от Солнца. Меркурий не уходит дальше чем на одну шестнадцатую часть круга, а Венера на одну восьмую. Видишь, книга не может же отдалиться от меня больше, чем на длину руки.

– Если бы ты захотел показать мне Венеру, то тебе пришлось бы удлинить левую руку! – засмеялась девушка.

– Правильно подмечено, – сказал Гераклид, – но вот с Марсом так просто не получается. Он ходит по всему небу, удаляясь от Солнца насколько захочет. И тут есть два предположения. Гераклид пишет, что, возможно, Марс тоже обращается вокруг Солнца, но его орбита так велика, что охватывает Землю. Чтобы изобразить это, мне пришлось бы отрастить очень длинную руку, а тебе пригнуться, чтобы я тебя не задел. Понимаешь? Радиус орбиты Марса должен быть больше радиуса солнечной орбиты.

– Понимаю. А что за второе предположение?

– Его не так давно высказал Аполлоний из Пергама. Он предположил, что орбита Марса подобна орбите Венеры, только он обращается не вокруг Солнца, а около некоего воображаемого центра, который, в свою очередь, обходит Землю. И представь себе, математически обе схемы дают совершенно одинаковые результаты и прекрасно объясняют все особенности движения планет!

– Гераклид, Аполлоний, – посчитала Гармония, – а кто же третий? Филолай? Но ведь он жил раньше Евдокса!

– Третий – Аристарх Самосский, – ответил Гераклид. – Чем-то он напоминает Филолая, потому что поместил в центре мира огонь. Но не фантастическую Гестию, а Солнце, которое, как видно, и есть священный очаг вселенной. Ведь Аристарх доказал, что оно намного больше Земли. Сейчас я покажу тебе его систему. Ты, Земля, идешь на мое место. Я, Солнце с планетами, ухожу в центр зала. Все планеты, и Земля в том числе, обращаются вдоль стен, вокруг лучезарного светила. Только Луна по-прежнему ходит вокруг Земли и вместе с ней вокруг Солнца. Ну и, конечно, Земля, как у Филолая, вращается еще и вокруг оси.

– Как интересно! – Гармония закружилась по комнате, обегая ее по узорному кольцу мозаики.

– Что за танцы исполняет здесь принцесса? – спросил вошедший Зоипп.

– Танец Геи, летящей вокруг Гелиоса, – весело откликнулась девушка.

– Я обучал ее астрономии, – смущенно признался Гераклид.

– Боюсь, это кончится чем-нибудь ужасным, – проговорил Зоипп с притворной мрачностью, – например, новой поэмой!

МАРК

арк желает Гераклиду радости! Дорогой друг, приглашаю тебя посетить мой дом. Если ты можешь принять приглашение, сообщи посыльному, и завтра в полдень я пришлю за тобой повозку.

Желаю здоровья».

Гераклид с удивлением разглядывал полоску папируса. С чего это вдруг Марк, который после приезда не удосужился ни разу поговорить с ним, вдруг приглашает его в гости? Какое-нибудь дело? Но какое дело может быть у отпрыска знатного римского рода к скромному искателю знаний из Афин? Заскучал и хочет поболтать?