Текст книги "Ученый из Сиракуз"

Автор книги: Сергей Житомирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Annotation

Повесть о великом ученом античности, выдающемся математике и инженере Архимеде, открытиями которого по сей день пользуются во многих отраслях современной науки.

Книга рассчитана на школьников среднего возраста.

С. Житомирский

НАЧАЛО

АРХИМЕД

ЗЕРКАЛА

МЕХАНИЧЕСКОЕ ОТКРЫТИЕ

МАШИНА

ДИСПУТ

КОРАБЛЬ

ГАРМОНИЯ

МАРК

ГЕОМЕТРИЯ

ЧЕРТЕЖ МИРА

ГЛОБУС

ГИЕРОНИМ

ГИППОКРАТ

ГАЙ

ЗОИПП

ЛЕОНТИНЫ

АНДРОНАДОР

АПОЛЛОНИД

ФИЛОДЕМ

БОЙ

КОНЕЦ КНИГИ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ЛИЧНОСТИ,

INFO

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

С. Житомирский

АРХИМЕД

*

УЧЕНЫЙ ИЗ СИРАКУЗ

_{ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ}

*

© Издательство «Молодая гвардия», 1982 г.

О тех, кто первыми ступили на неизведанные земли,

О мужественных людях – революционерах,

Кто в мир пришел, чтоб сделать его лучше.

О тех, кто проторил пути в науке и искусстве.

Кто с детства был настойчивым в стремленьях

И беззаветно к цели шел своей.

Имя Архимеда известно каждому. Но если вспомнить, что мы знаем о нем, то наберется совсем немного. Закон Архимеда, будто бы открытый ученым во время купания, возглас «Эврика!», с которым этот чудак, позабыв от радости одеться, бежал по улице…

На самом же деле Архимед вовсе не был отрешенным от жизни теоретиком. Он являлся одним из руководителей знаменитой обороны Сиракуз, осажденных римлянами во время Второй пунической войны. Прославился как замечательный изобретатель, непревзойденный фортификатор, известный астроном.

В этой книге рассказывается о великом ученом и инженере древности, о его трудах и заботах, о бурных событиях, свидетелем и участником которых ему довелось стать.

НАЧАЛО

ераклид Афинянин начал составлять жизнеописание Архимеда из Сиракуз летом третьего года 139 олимпиады^[1]. Будучи не слишком искушен в такого рода писаниях, я все же надеюсь, что смогу рассказать о жизни и делах славного сицилийца с подобающей подробностью. Для этого я обладаю нужными сведениями и имею достаточные познания в геометрии.

Об Архимеде я узнал еще юношей, обучаясь в основанной Платоном Академии. Там мне довелось познакомиться с трудом Архимеда о свойствах шара и цилиндра. Восхищенный силой доказательств сицилийца, я решил стать его учеником и отправился в Сиракузы. Пять летя провел в этом городе, пользуясь гостеприимством учителя, беседуя с ним и помогая ему записывать теоремы. Потом он послал меня в Александрию к Эратосфену и Досифею. (Этот Досифей, как и сам Архимед, некогда обучался у знаменитого Конона.) Не жалея сил, изучал я математику у александрийцев, но не встретил никого, равного познаниями Архимеду. Наконец я почувствовал, что стосковался по учителю, и решил вернуться к нему навсегда…»

Гераклид прочел написанное на вощеной дощечке, поморщился и закругленным концом стиля^[2] загладил последнюю фразу. Потом он разогнулся, прислонясь спиной и затылком к гладкому бревну корабельной мачты. Масса звуков наполняла корабль – шум ветра в снастях, всплески и удары волн, ритмичное, в такт качке, поскрипывание каких-то частей.

Затянувшееся путешествие подходило к концу. В начале весны Гераклид отправился на судне знакомого хлеботорговца из Александрии в Элладу. Смелые моряки плыли напрямик, держа курс по солнцу и звездам. Пять дней они шли среди волн, совсем не видя земли, и Гераклид хорошо помнит то облегчение, которое испытал, когда впереди показались голубые горы Крита. Его высадили в Коринфе, оттуда по суше он добрался до Афин и месяц прожил у отца, пока тот не отправил его вместе со своим компаньоном и грузом оливок в Тарент. И вот в середине лета он наконец приближается к цели на грузовом корабле римского флота, плывущего в Сиракузы за лучшими в мире метательными машинами.

Собравшись с мыслями, Гераклид снова принялся набрасывать стилем на вощеной дощечке своего диптиха^[3] черновик задуманной книги: «Отец Архимеда Фидий не принадлежал к знатному роду, – писал он, – но был родственником Гиерона, нынешнего царя Сиракуз. Гиерон сам приобрел власть, не имея ни богатства, ни славы, ни других даров судьбы. Он властвовал мудро, во время своего правления никого не убил, не изгнал и не обидел. Когда за победу над мамертинцами его провозгласили царем, Архимеду исполнилось 13 лет. (Эти мамертинцы были наемными воинами прежнего правителя Сиракуз Агафокла. После его смерти они захватили Мессину и хотели утвердиться во всей Сицилии. Так вот, когда Гиерон нанес им поражение, часть побежденных призвала на помощь римлян, а часть – карфагенян, что и вызвало потом великую войну между этими странами.) Став правителем Сиракуз, Гиерон приблизил к себе отца Архимеда Фидия и за пристрастие к наблюдению звезд поставил его заведовать календарем. Тот на средства царя устроил в Сиракузах обсерваторию, заказав для нее звездные глобусы и различные угломерные приспособления.

Фидий дал сыну хорошее воспитание. Особенно Архимед отличался в словесности, верховой езде и гимнастике. Однако Фидий не смог найти ему учителя, достаточно сведущего в геометрии, и, хотя мальчик изучил практическую математику, правила определения площадей и объемов фигур, а также приемы счета, геометрия в ту пору не привлекала его. Зато он рано увлекся механикой – отец даже нанял ему опытного мастера, который обучал мальчика своему искусству и помогал изготовлять различные хитроумные игрушки. Мне рассказывали, что однажды (Архимеду тогда едва исполнилось восемнадцать) он придумал подъемник в виде дощечки, висевшей на четырех шнурах. Дощечка поднималась, если в специальное пустотелое колесо запускали мышь и она принималась там бегать. Фидий показал игрушку Гиерону, и она ему очень понравилась. Тогда царь позвал Архимеда и спросил, может ли тот сделать подобный подъемник для подачи метательных машин и других грузов на крепостную стену? Юноша смело согласился, и действительно, через три месяца он перестроил одну из башен городской стены и поставил в ней подъемник собственного изобретения. Подъемник этот действует до сих пор, может поднять сразу десять человек, а в движение приводится ступальным колесом.

После этого случая Гиерон стал поручать Архимеду различные работы по улучшению городских укреплений и скоро сделал его главным над строителями и механиками города. Так, развлекая царя различными хитростями и развлекаясь сам, Архимед жил некоторое время. Но даже загруженный массой царских поручений, он не забыли про математику. В это время он написал сочинение под названием «Книга опор». Книгу эту нельзя считать в полном смысле математической, поскольку в ней исследуются низменные предметы, а именно величина давления здания на колонны. Но все же для этой цели Архимед использовал некоторые геометрические приемы. Как я полагаю, уже тогда, сам того не замечая, он стремился к занятиям геометрией, что впоследствии и осуществилось…»

Гераклид вложил стиль в кармашек между исписанными до конца дощечками, сложил их вощеными сторонами и скрепил застежкой. Поднялся, глянул на кормовой помост и увидел над его перилами широкую спину начальника корабля Гая Прокула. По качающейся палубе Гераклид прошел на корму, где под лестницей, положив голову на узел с поклажей, спал его слуга Ксанф. Гераклид не стал его будить, сам открыл круглый кожаный короб с книгами и достал один из стоявших там свитков. С книгой в руке по крутым ступенькам он забрался наверх.

Гай Прокул, туго подпоясанный, в светлой тунике^[4], стоял, привалясь боком к перилам, и смотрел на тянувшуюся справа далекую полосу сицилийского берега. Кроме Гая и нескольких моряков, на помосте оказался Марк Метелл, такой же гость на судне, как и Гераклид. Худощавый, темноволосый, с насмешливо сжатыми губами, он сидел, широко расставив ноги, на складном табурете и время от времени усмирял свою вздувавшуюся от ветра тогу^[5].

– Послушай, Гай, – сказал Гераклид, одной рукой протягивая римлянину свиток, а другой хватаясь за перила, – я хочу тебе сделать скромный подарок в память о нашей встрече.

Гай повертел перевязанный лентой рулон папируса, разыскивая название.

– «Начала геометрии» Евклида, – прочел он и поднял на Гераклида светлые глаза. – Благодарю тебя, только, наверно, тебе эта книга больше нужна, чем мне.

– У меня есть другая, – ответил Гераклид, – та, что мне подарили в детстве, с которой я не расстаюсь, а эту я купил по случаю в Александрии и думаю, тебе она пригодится.

– Вот уж чего не советую читать! – вмешался Марк. – Обычная для греков игра словами. Ты даже не представляешь себе, Гай, как Евклид затемнил и запутал то, о чем пишет. Половина книги – доказательства совершенно очевидных правил, вторая половина – бесполезнейшие рассуждения. Например, тебя пытаются убедить, что вообще нельзя найти отношения диагонали квадрата и его стороны.

– Они действительно несоизмеримы! – воскликнул Гераклид. – Эту великую тайну обнаружил еще Пифагор.

– А мне это неинтересно, – возразил Марк. – Я знаю, что диагональ квадрата равна одной и двум пятым доли его стороны.

– Только приблизительно…

– Для дела, Гераклид, большая точность и не нужна. А рассуждения ваши, по-моему, годятся только для того, чтобы морочить людям голову.

– Знаешь, Марк, – сказал Гераклид, пропуская мимо ушей колкость, – ты не прочел Евклида, а только издали взглянул на него. Ты ищешь в геометрии одни правила вычислений. Они там действительно есть, но не в них ее суть. Геометрия – это целый мир, ни с чем не сравнимый, высший по отношению к миру вещей, более тонкий и прекрасный. Занятия геометрией делают нас сотрапезниками богов, очищают и возвышают душу.

Марк презрительно скривился:

– Душу возвышает служение городу и исполнение гражданского долга. А ваши умствования только отвлекают от дела и ведут к падению нравов.

– Ладно, – Гай остановил спор. – Я все же попробую почитать Евклида и надеюсь, это не пойдет мне во вред. Вот про изобретателя машин Архимеда Гераклид рассказывает, что он еще и математик. Так что одно другому не мешает.

– Что-нибудь тут не так, – с сомнением покачал головой Марк. – Кстати, Гераклид, знался ли ты, когда жил в Сиракузах, с. Аполлонидом, сыном Архия?

– Не пришлось. Слышал про него, что он поклонник старинных трагедий и покровитель актера Аристона.

– А я хорошо с ним знаком, – сказал Марк. – Он как-то гостил у меня в Риме и рассказывал много интересного. Сам он потомок гаморов – первых переселенцев-коринфян, основавших Сиракузы. Он говорил, что в давние времена законы Сиракуз напоминали римские. Гаморы составляли сословие сенаторов и правили городом честно и справедливо. А потом лет двести назад чернь изгнала гаморов, и они призвали на помощь правителя Геллы Гелона, который стал тираном Сиракуз. Так пала древняя истинная республика.

– Нынешний Гиерон считается потомком того Гелона, – вставил Гай.

– Но доказательств этому нет. – Марк подоткнул развевающуюся полу тоги. – Он был простым солдатом и захватил власть с помощью войска, так же как до него Диониссий Старший и Агафокл. Вообще, по-моему, Гиерону нельзя слишком доверять. Ведь стать союзником Рима его принудил консул Маний Валерий, да и помогал он нам в войне с Карфагеном только продовольствием. А едва война закончилась, он оказал помощь Гамилькару против его взбунтовавшегося наемного войска. Так он оказался в союзе и с нами, и с Карфагеном.

– Послушай, – проговорил Гераклид, пораженный неожиданной мыслью, – ведь в начале той войны нас еще не было на свете, а сейчас нет в живых ни Гамилькара, ни Мания, ни большинства их воинов, а Гиерон живет и управляет страной!

– Ты лучше подумай о том, что будет с Сиракузами, когда он умрет, – усмехнулся Марк.

Корабль повернул к берегу, теперь волны били в борт и качка стала более утомительной. Зато впереди, подчеркивая волнистую полосу холмов, обозначилась светлая черточка приморской стены Сиракуз и над ней сам город – скопление белых и розовых пятен, покрывавших покатый мыс.

Гераклид перешел на нос корабля, наблюдая, как медленно приближается берег, как на нем появляется все больше подробностей.

Перед кораблем вырастала белая зубчатая стена Ахрадины – приморской части города, необычная, украшенная поясом узких ниш. Где-то над ней среди домов, покрывавших береговой склон, было жилище Архимеда, которое Гераклид тщетно пытался разыскать глазами.

Моряки занялись парусом, и Гераклид обернулся, наблюдая за их действиями. Его поражала слаженная работа римских мореходов. Здесь не было суеты, брани, попыток свалить свое дело на другого, к которым он привык на торговых кораблях своих соотечественников. Рею повернули вдоль корабля. Группа моряков на носу, поворачивая скрипучий ворот, опускала ее, четверо силачей на палубе подхватывали бьющееся полотно и укладывали его на настил, пока весь огромный серый парус не оказался на палубе. Тогда по команде люди бросились к бортам, разобрали сложенные там весла. И вот два десятка длинных, выкрашенных красным лопастей погрузились в волны, вводя корабль в Большую гавань города.

Перед ними лежал остров Ортигия, или просто Остров, старейшая часть Сиракуз. Он был похож на причалившую к берегу исполинскую лодку, доверху, выше белых зубчатых бортов загруженную домами, деревьями, колоннадами храмов. Тремя ярусами поднимались нарядные стены царского дворца, сложенные из цветных камней, украшенные барельефами и позолоченными решетками.

Проход между узкой оконечностью Острова и горбатым мысом Племирий вел в огромную круглую бухту. Впереди над бесчисленными кораблями, стоявшими среди гавани и у причалов, портовыми складами, домиками и садами приморского поселка Полихны, на покатом холме возвышался мраморный храм Зевса, формой и размерами напоминавший афинский Парфенон. Он поднимался над кронами дубков священной рощи, обращенный входом на восток, навстречу плывущим в Сиракузы кораблям. Правее уютно открывалась зеленая долина Анапа, из которой к городу тянулась каменная лента акведука.

Движимое ровными ударами немногих весел, судно медленно пересекало гавань. Вот уже Остров остался за спиной, и справа показалась стена города, идущая вдоль склона речной долины. Дома забирались на скат. Крыши из красной, желтоватой, бурой черепицы, гладкой и ребристой, поднимались одна над другой, разделенные листвой или полосками глухих оштукатуренных цветной глиной стен. Блеснула на солнце мраморная крыша величественного здания Совета, открылась врезанная в зеленый склон холма чаша амфитеатра.

Над театром на фоне неба вырисовывалась грандиозная бронзовая статуя Аполлона, а вдали, на гребне холма, где дома и сады сливались в пеструю неразличимую массу, белели стены и башни крепости Эвриал.

Чем ближе корабль подходил к причалам, тем слышней становился гул голосов – разноязыкие крики грузчиков, возниц, торгующихся купцов. Раздавался стук колес, скрип осей и подъемных блоков и непрерывный, монотонный, как шум воды, топот бесчисленных ног по деревянным мосткам.

Гераклид с детской радостью смотрел вокруг, узнавая знакомые места, переживая вновь события, о которых они напоминали. Уходящая в долину дорога, где обычно начинались его далекие прогулки с учителем, верфь, посещением которой они открывали каждый день в течение года, пока там строился необычайный огромный корабль, позже подаренный Птолемею, домик Ксении на окраине Полихны… Помнит ли еще она его?

Но вот и берег. Римляне выискали свободный от судов участок и, направив туда корабль, убрали весла. Гераклид смотрел, как сокращается расстояние между ним и дощатым помостом пристани, и вдруг в толпе зевак увидел острую черную бородку и угольные глаза своего давнего приятеля Магона из Тунессы под Карфагеном. Магон улыбался и махал Гераклиду круглой войлочной шапкой.

Гераклид прыгнул с борта на причал через еще довольно широкую полосу воды.

Старые знакомые обнялись.

– А я гулял по стене Острова, углядел тебя на корабле и решил встретить, – тараторил Магон. – Представляешь, сколько мне пришлось пробежать, чтобы поспеть вовремя! Я получил твое письмо, но не думал, что ты объявишься так скоро. Ну выкладывай, какие у тебя новости?

– Да никаких, Магон. Вот вернулся.

– Но корабль ведь пришел из Тарента, значит, и ты оттуда?

– Конечно.

– И ничего не знаешь? Ну да, пока ты полз сюда на этой римской черепахе, весть тебя обогнала. Тогда слушай – сегодня утром стало известно, что через Альпы перешел Ганнибал.

– Ганнибал? А кто это?

– Сын Гамилькара Барки, командующий войсками в наших испанских владениях. Он с огромным войском вторгся в Италию, чтобы сокрушить Рим. Да поможет ему в этом Танит, подательница дождя! Я думал, ты знаешь подробности…

Тем временем корабль притянули к берегу, канаты привязали к вбитым в землю столбам. По переброшенному трапу на причал сошел Ксанф, перекинув через плечо узлы с нехитрым имуществом хозяина. Гераклид попрощался со стоявшими на корме римлянами и в сопровождении Магона отправился в город. Они шли по обочине пыльной дороги, по которой одна за другой катились запряженные волами повозки, шли носильщики, двигались навьюченные ослы.

Впереди выступала из городской стены Пентапила, пятивратная башня – южные ворота города. Высокая и широкая, с полосой барельефа над проемами ворот, она была украшена статуями воинов. На солнце блестели их позолоченные доспехи и наконечники копий.

Магон рассказывал о сиракузских новостях, о смерти Гелона – сына и соправителя царя, о беспокойстве по поводу престолонаследия. Ведь царю недавно исполнилось девяносто лет.

– Ну а сам ты как? – спросил Гераклид.

– По-прежнему. Служу при дворе. Сейчас приставлен опекать астролога Бел-Шарру-Уцара, который недавно прибыл к нам из Вавилона. Не далее как послезавтра ты его увидишь сам. Архимед будет показывать царю и гостям зеркала, и астролог непременно придет, потому что Гиерон все время держит его при себе.

Дорога подошла к Пентапиле и разделилась перед ней на ветки, как диковинное дерево. Гераклид поднял голову, разглядывая скульптурный фриз, изображавший битву сиракузян с афинянами, и узкие окна караульного помещения над ним. Башня была почти точной копией Гексапилы – шестивратной, служившей входом в город с севера.

Вместе с толпой попутчиков они вошли в крайний правый проход башни, глубокий, прорезанный выемками, в которые на ночь опускались мощные, окованные железом щиты из кедровых брусьев.

АРХИМЕД

ераклид с беспокойством приглядывался к учителю. Тот немного постарел, но для своих семидесяти лет выглядел хорошо. Высокий, совершенно седой, с мягкими длинными волосами, стянутыми неизменным ремешком, он смотрел на Гераклида дружелюбно, слегка насмешливо. Загорелое лицо подчеркивало белизну волнистой бороды, закрывавшей верхнюю часть шеи. Архимед встретил ученика так, словно тот вернулся не из-за моря после четырехлетнего отсутствия, а с прогулки по городу. Может быть, для тех отношений, которые установились между ними, время действительно не имело значения, но под взглядом учителя Гераклид почувствовал себя так, словно никуда не уезжал.

Они расположились в столовой – учитель в старом кресле с высокой спинкой, ученик на стуле. Архимед позвал домоправительницу, распорядился, чтобы Гераклиду приготовили ванну и принесли поесть.

– Жить будешь там же, наверху, – сказал он. – Твоя комната так и стояла все это время пустая. Рядом поселим и твоего оруженосца. А теперь давай, Гераклид, выкладывай, что новенького в Александрии.

Служанка принесла хлеб, сыр, оливки, поставила на стол чашу разбавленного вина. Гераклид макал хлеб в вино, брал с блестящей черной тарелки кусочки сыра и рассказывал:

– Там все, учитель, в точности так, как ты мне описывал. Мусейон полон жрецов науки и искусства, истинных и мнимых. Но даже у истинных столько сил уходит на интриги и хлопоты по поводу увеличения жалованья, что не знаю, много ли их остается для служения музам! Я, правда, благодаря твоей рекомендации находился под покровительством Эратосфена, и меня это не касалось.

Эратосфен передает привет. Я привез от него тебе в подарок одну математическую книгу о простых числах, другую по географии об измерении радиуса Земли. Вообще в Александрии тебя помнят. Очень все увлекались твоей книгой с расчетом числа песчинок, которыми можно было бы набить вселенную.

– Она доступна, потому и увлекались, – сказал Архимед. – Там ведь, по сути дела, одни умножения. Я написал ее, чтобы показать в действии свою новую систему записи очень больших чисел. Они-то и поражают читателей. А как восприняли «Плавающие тела»? Досифей осуждал меня в письме за отход от геометрии.

– Да, он называл твою книгу математической игрушкой. Я, признаться, и сам не совсем понял ее суть.

– Что же тебя смутило?

– Ну, во-первых, тема. Ведь такие вещи, как вес и текучесть, не относятся к математическим сущностям. И потом построение – твоя посылка произвольна, а ты обращаешься с ней как с аксиомой.

– Недалеко же ты ушел от Досифея, – усмехнулся Архимед и встал. – Устраивайся, отдохни. Не наедайся особенно, скоро ужин. Собирался прийти Зоипп, так что отметим твое возвращение маленьким пиром.

_____

Архимед, перестроивший чуть не все укрепления Сиракуз, не тронул старого дома, который перешел к нему от отца. Дом был сложен из белого камня. Его глухая наружная стена с широкой двустворчатой дверью когда-то смыкалась со стенами домов, стоявших рядом. Но Фидий купил несколько соседних участков и на месте снесенных построек разбил небольшой сад.

Дверь с улицы вела через тамбур в крошечный внутренний дворик, куда смотрели окна большинства комнат. Сейчас многие помещения дома пустовали, Архимед жил в нем один с немногочисленной прислугой. Каменная лесенка слева от входа шла на галерею второго этажа. Напротив располагалась дверь парадной комнаты для встреч с друзьями – андрона, размещавшейся в правой одноэтажной постройке. Тут же был широкий проход в сад. Пологая двускатная крыша торцевой части дома с нарядным фронтоном опиралась на пару стройных колонн и выступала вперед, образуя перед входом широкую затененную нишу – пастаду. Как в большинстве греческих домов, она была обращена на юг, позволяя низкому зимнему солнцу проникать в торцевые помещения, но защищая их летом от знойных отвесных лучей.

Гераклид разместился в угловой комнате второго этажа. Три ее небольших окна были забраны узорными решетками из обожженной глины. Дом стоял в Ахрадине, старой части города, которая была отделена от остальных районов собственной стеной, построенной больше двухсот лет назад при первом Гиероне.

Из боковых окон, выходивших к морю, Гераклид видел деревья сада, крытый черепицей забор, спускающиеся по склону дома соседей с такими же двориками и навесами, и за ними широкую мощеную площадь, примыкавшую к крепостной стене. Издали стена казалась игрушечной, но Гераклид хорошо различал два яруса ниш и ровный ряд прямоугольных зубцов, ярко белевших на темном фоне воды. Прямо напротив Гераклидовых окон из стены выступала массивная башня, которая называлась Львиной – по фигурам львов, изображенным по сторонам ее широкого входа. В башне помещался знаменитый подъемник – первая из построенных Архимедом машин.

Из торцевого окна, выходившего под навес пастады, был виден овал Большой гавани и правее ее на холме – храм Зевса, напоминавший Гераклиду об афинском акрополе.

Обстановка комнаты была простой – широкая деревянная кровать, стол с двумя стульями, небольшой ларь для вещей. В углу стояла высокая старинная ваза, красная с черным рисунком, изображавшим бой Геракла с Антеем.

_____

Гераклид надел тонкий вышитый хитон, обернулся светло-оранжевым гиматием^[6] и спустился вниз. В конце дворика Архимед встречал окруженного слугами Зоиппа. Муж Гераклии, младшей дочери царя, был толст, лыс и невелик ростом. Но его добрые, чуть сощуренные глаза и дружелюбная улыбка полных ярких губ сразу располагали к нему.

– Вот и Одиссей наш вернулся! – воскликнул Зоипп. – Ну-ка дай взглянуть на тебя… – Зоипп принялся с беспокойством разглядывать Гераклида. – Так, нос как будто в порядке, уши…

– В чем дело? – не выдержал тот.

– Слава богам, все хорошо! Я боялся, что ты хрюкнешь. Мало ли какая Цирцея могла поймать тебя в сети во время странствий!

Тревога и облегчение были разыграны Зоиппом с такой непосредственностью, что Архимед и Гераклид расхохотались.

– Хочу похвастать своим новым приобретением, – сказал Зоипп и позвал: – Ну-ка, Парис, подойди сюда!

Появился мальчик, круглолицый, с черными кудрявыми волосами, маленьким ртом и огромными темными глазами, спокойно глядевшими из-под длинных ресниц.

– Красив? – спросил Зоипп. – Он происходит из Вифинии, поэтому я и назвал его Парисом. Настоящее имя его Тигран. Разумный мальчик, сейчас его учат читать, и он делает большие успехи. Ты не будешь, Архимед, против того, чтобы он прислуживал нам во время ужина?

Принесли стул и серебряный сосуд с теплой водой. Зоиппа усадили, сняли сандалии, вымыли ноги. Босиком трое, вошли в андрон, освещенный вечерним солнцем. На мозаичном полу были искусно выложены изображения рыб, осьминогов, ракушек, водорослей, и вошедшие ступали словно по поверхности вдруг затвердевшего моря. Вдоль стен просторной комнаты, как берег, шло небольшое мраморное возвышение, на котором стояли три пиршественных ложа – клине с гнутыми ножками и резными возвышениями изголовий. Зоипп занял почетное среднее место, Архимед расположился справа, Гераклид сел на свое ложе, подложив под локоть подушку, и привычно подогнул ноги.

Юный Парис внес один за другим три маленьких уставленных яствами столика – трапезы и поставил их около лож. На небольших серебряных тарелках лежала мелко нарезанная, удивительно вкусная рыба, кусочки овощей, стояли чашечки с острыми приправами. Ели руками, вытирая испачканные пальцы хлебным мякишем.

– Сегодня ко мне заходил Ганон, наш проксен^[7], человек, близкий к совету Карфагена, – сказал Зоипп, когда похвалы в адрес его повара иссякли, – он полагает, что Ганнибал начал войну, не получив на это разрешения у своего правительства.

– Значит, власти Карфагена еще могут его остановить? – спросил Гераклид.

– Сомневаюсь, – покачал головой Зоипп. – Ввязаться в войну значительно легче, чем из нее вылезти.

Какое-то время они говорили о войне, о шансах на победу того или другого из могущественных соперников, об опасности для Сиракуз, которая может возникнуть, если война перекинется в Сицилию.

Стемнело. На изящных бронзовых торшерах зажгли масляные лампы. После мытья рук Парис заменил трапезы. Теперь на столиках лежали фрукты и стояли широкие на низких ножках глиняные сосуды для вина – килики. Мальчик наполнил их разбавленным вином, доставая его черпачком – киафом из широкогорлого кувшина.

– Великое счастье, – сказал Гераклид, отпивая глоток, – проводить время в неторопливой беседе с людьми, которых любишь и понимаешь.

– Постой, – обернулся Архимед, – не ты ли совсем недавно признался мне, что не понял моих «Плавающих тел»?

– Будь снисходителен, Архимед, – заступился за Гераклида Зоипп. – В математике ты превзошел всех, и я, например, восхищаюсь тобой отчасти именно оттого, что не в силах понять!

– Тебя, Зоипп, прощаю, его нет.

– Быть прощенным прекрасно, – облегченно вздохнул Зоипп. – Проси же прощенья, Гераклид, а ты, мудрый, прости его. Ведь прощать еще приятнее, чем быть прощенным.

– Ты все шутишь, – сказал Архимед, – а меня действительно никто не понимает. И дело не в математике. Вот я разобрал задачу о плавании тел, показал, когда они тонут, когда плавают, насколько теряют в весе при погружении. Я даже научился узнавать, какая нужна сила, чтобы опрокинуть корабль. Все это я доказал математически и отослал книгу друзьям-геометрам. Но они были разочарованы. Они упрекали меня в том, что я напрасно потратил время, которое мог бы употребить на геометрию. Ты думаешь, они нашли в моих доказательствах ошибки? Ничуть не бывало! Им не понравился сам предмет изучения. И даже мой ученик оказался заодно с ними.

– Ну нет! – запротестовал Гераклид. – Если бы ты только знал, учитель, какая битва была у меня из-за «Плавающих тел» с Досифеем! Я защищал тебя как лев.

– И кто победил? – спросил Зоицп.

– Каждый объявил себя победителем. Но хотя я и не принял ни одного обвинения Досифея, мне кажется, что настоящих доводов против него я не сумел найти.

– Расскажи про это, Гераклид, – сказал Зоипп и попросил Париса подлить ему вина.

– Лучше так, – предложил Архимед, – пусть Гераклид выскажет претензии Досифея, а отвечу на них я сам.

– Прекрасно! – воскликнул Зоипп. – Тогда мне станет ясной суть твоего спора с александрийцами.

– А я смогу поточить клыки и когти для следующей битвы, – Гераклид отложил яблоко. – Итак, я Досифей. – Он заговорил скрипучим голосом, пародируя александрийский говор: – Твое сочинение, сицилиец, начинается словами: «Предположим, что жидкость состоит из частиц, которые сдавливают и выталкивают друг друга, причем каждая из них сдавливается только весом частиц, лежащих над ней». Из этой посылки ты выводишь все остальное и пользуешься ею как аксиомой?

– Да, – сказал Архимед.

– Но ведь аксиомы – это самоочевидные истины, а ты выбрал далеко не очевидную.

– Скажи, Досифей, – спросил Архимед, – помнишь ли ты первую теорему книги?

– Конечно. В ней ты доказываешь, что поверхность жидкости в свободном состоянии есть сфера с центром в центре Земли. И поскольку это географический факт, скорее ее можно было бы сделать аксиомой.

– Дорогой Досифей, – сказал Архимед, – я ведь нигде не называл свою посылку аксиомой. Я сказал «предположим» и показал, что мое предположение приводит с помощью математических выкладок к правильным выводам. Не только сферическая форма океана – истина. Другие выводы проверены мною с помощью весов. Моя посылка – это наиболее общая черта жидкости, которая может объяснить наблюдаемые явления.

– Но, учитель, – Гераклид заговорил своим голосом, – ведь геометрия – это дерево, выросшее на естественных аксиомах, охватывающее самую тонкую сущность мира. А ты вырастил дерево из искусственного семени. Может ли оно прижиться?

– Подозреваю, Гераклид, что природа геометрических аксиом такая же, что и у моей посылки, только мы не замечаем этого в силу привычки. Просто геометрия относится к свойствам мира, связанным с формой тел. Но ведь свойства вещей не ограничиваются формой.

– Ты хочешь сказать, – не выдержал Зоипп, – что открыл новый вид задач и можешь создать несчетное множество наук, стройностью и красотой равных геометрии?

– Именно так, – ответил Архимед. – Ты, Зоипп, первый человек, который меня по-настоящему понял. Я хотел бы соединить с математикой всю физику. И тогда вместо одинокого дерева геометрии перед нами расцвел бы прекрасный плодоносный сад.