Текст книги "Фантастика 2001"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Святослав Логинов,Евгений Лукин,Александр Громов,Андрей Дашков,Дмитрий Громов,Владимир Васильев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

В управлении повсюду горел свет, исправно работали лифты и кондиционеры – завод опять подключили к источникам техники. Наверное, и безобразный пролом в стене начали заделывать, и проволочную систему восстанавливать… Завод есть завод. Жизнь здесь трудно остановить даже бесчинствами действующего трансформера.

На третьем этаже коридоры были устланы коврами. Мгновенно почувствовалась начальственная роскошь, во всем – в отделке стен, в обитых кожей дверях кабинетов, в многочисленных вазонах с цветами, в чистоте…

Директорский кабинет располагался рядом с залом для совещаний. За первой дверью открылась общая приемная, где скучали уже надоевшие взору охранники. На этот раз не в униформе, не в строгих костюмах, а по заводскому обычаю разряженные в цветастые рубашки и просторные куртки-толстовки с капюшонами, в пестрые свободные штаны и туфли с квадратными носами. Не обращая внимания ни на кого, Геральт пересек приемную и бесцеремонно врезал по двери здоровой рукой. Несмотря на чувствительный удар, дверь распахнулась почти бесшумно.

– …все видели ржавый остов рядом со складами? Это останки точно такого же механизма, только более крупного! – горячо втолковывал присутствующим незнакомый безусый заводчанин, явно техник, хоть и молодой. Геральт вошел.

Халькдафф, остановив взгляд на пожаловавшем ведьмаке, тем не менее не прекратил разговора:

– Ты полагаешь, что молодой трансформер не случайно избрал это место в качестве отправной точки для набегов? Полагаешь, он пытался отомстить за предка или по-своему продолжить его дело?

– Не обязательно! – ответил молодой. – Возможно, есть нечто, что тогда притянуло внимание того трансформера, а сейчас – нашего.

– Секундочку! – прервал спор губернатор. Вставать он, естественно, и не подумал.

Губернатор сидел по правую руку от эльфа со смутно знакомыми Геральту чертами лица. Эльф, в свою очередь, сидел во главе стола. По левую руку от него расположился Халькдафф, еще дальше – Техник Харькова, а глава заводского клана Даркин на правах хозяина облюбовал перекладинку Г-образного отростка от основного стола. Остальные живые в количестве семи заняли стулья напротив Даркина. Одним из этих семи был техник Римас, сидящий чуть обособленно от остальных. Особняком держались несколько групп охранников – заводские, Халькдаффа, второго эльфа, техника Римаса…

– А вот и наш герой, – насквозь фальшиво провозгласил губернатор. – Что привело тебя в нашу скучную компанию?

– Деньги, – без обиняков открылся Геральт. – Мне отказались платить по чеку.

– Ай-ай-ай, – всплеснул руками губернатор. – Какое безобразие! Эй, Римас, что происходит? Может, пояснишь?

Техник из киноцентра соизволил оторвать тяжелый взгляд от столешницы.

– Ты еще спрашиваешь? – угрюмо отозвался он. – Сам меня разорил, да еще и ведьмачий гонорар на мое отделение повесил?

– А ты чего ожидал? – Губернатор недоуменно пожал плечами. – Расшевелил этот ужас, так плати, жизнь тебя побери!

– Господин губернатор! – встрял в перепалку Геральт, понимая, что в данную минуту препираться с техником Римасом совершенно бесперспективно. Благородное собрание сейчас занималось тем, что методично поедало техника Римаса. И по лицам присутствующих становилось очевидно, что если жизнь Римас, может, и сохранит, то местечко свое теплое – однозначно нет. – Господин губернатор, не могли бы вы выписать другой чек? А прежний я верну.

Лицо губернатора вмиг стало скорбным, но непоколебимости при этом не потеряло:

– Увы, мой друг! В момент выписки чека Тамбовское отделение «Равновесия» было еще вполне платежеспособным.

– Но тогда мне отказались выплачивать деньги вплоть до вашего распоряжения! Которого, увы, не последовало! – Геральт злился, по старался сдержать себя. – Я согласился сначала выполнить работу, против всех ведьмачьих правил, согласился только из-за грозящей городу опасности! И что теперь? Обман?

– Почему обман? – удивился губернатор, с виду совершенно искренне. – Забирай свои деньги, пожалуйста, если сможешь! Я, губернатор Харькова, выделил тебе оговоренную сумму из местных средств, А именно – из средств отделения банка «Равновесие». Банк должен тебе деньги, а не я! Какие могут быть претензии к губернатору? Ты понимаешь, ведьмак?

– То есть вы отказываетесь платить? – напрямую спросил Геральт.

– Я? Да ни в жизнь! Если кто и отказывается, так это техник Римас, владелец Тамбовского отделения банка.

– Я банкрот, – устало уточнил Римас, растерявший всю свою важность перед, лицом более могущественных, чем сам, персон. – Я бы заплатил, если б было чем.

Геральт взглянул на Халькдаффа. С надеждой. Но тот лишь беспомощно мигнул: мол, ничего не могу сделать! Я всего лишь магистр с Выставки… Пока трансформер был жив и угрожал не только Харькову, но и окрестным районам – я мог давить на губернатора, а теперь…

– Господин губернатор! – чеканя каждое слово промолвил Геральт. – Отказав в гонораре ведьмаку, в виде исключения выполнившему работу без предоплаты, вы навлекаете на себя большие неприятности. Губернатор широко улыбнулся.

– Ба! Да мне, кажется, угрожают! И кто? Ведьмак-калека? С ума сойти.

Халькдафф спрятал взгляд за поднесенной ко лбу ладонью. Зато эльф со знакомым лицом повернулся в сторону губернатора:

– Хорошо подумай, прежде чем так поступать, – сказал он отстраненно и снова умолк.

– Господин Техник! – Губернатор враз исполнился вежливости и даже чуть склонил голову. – Я справлюсь с этой проблемой своими силами. Ручаюсь.

В этот момент Геральт сообразил, кто сидит во главе стола.

Техник Большого Киева. Живой, не имеющий формальной власти, но имеющий огромное влияние в самых высших кругах. Главный Техник гигантского города-мегаполиса. – Ты сказал, – равнодушно заметил Техник.

Геральт повернулся, чтобы уходить – зачем же еще? Семен и Сход Развалыч, так и не осмелившиеся отойти от дверей, невольно шевельнулись. Но тут из приемной донесся неясный шум, низкие орочьи голоса, а затем дверь снова распахнулась. На пороге возник один из охранников Даркина, держа за шиворот снова ее – злосчастную девчонку из котельной, на этот раз отмытую, причесанную и одетую в чистое, а не в засаленный полукомбез.

Геральт замер, встретившись с нею взглядом. И девчонка под этим взглядом обмякла, как тряпичная кукла, перестала упираться. Охранник легко вытащил ее на центр и пробасил, обращаясь к главе клана: – Босс! Вот она. – Можешь идти, Толян, – отослал его Даркин. Охранник с достоинством удалился, плотно затворив за собой дверь.

Даркин кашлянул, покосился па присутствующих высокопоставленных гостей и обратился к Гсральту:

– Ведьмак! Я не знаю, кто и сколько тебе должен за смерть оборотня. Но я знаю одно: ты пострадал из-за этой девки, а она вроде как с моего завода. Она твоя, ведьмак. Можешь ее убить, можешь отпустить, можешь забрать с собой, твое дело. Я сказал. Воцарилась странная тишина – именно странная.

Семей мучительно ждал реакции Геральта – почему-то он был уверен, что ведьмак девчонку отпустит. Иначе все его действия за последние дни теряли смысл, тот высший смысл, который вопреки всему существует в жизни, существует наряду с такими неудобными и неблагодарными понятиями, как честь, как долг, как доброта и справедливость…

– Моя, говоришь? – переспросил Геральт, оценивающе глядя на девчонку. – Очень кстати. Семен ждал. Затаив дыхание. – Господин Техник, – обратился Геральт к эльфу во главе стола. – Я прошу санкции на обращение этой девушки в рабство на том основании, что по ее вине я лишился руки, правой руки. Мне трудно теперь обходить себя и почти невозможно зарабатывать на хлеб… пока. Я нуждаюсь в ее руках и нуждаюсь в праве приказывать ей. – Да будет так, – без колебаний согласился Техник.

Девчонка смертельно побледнела, став такой же полупрозрачной, как последние пару дней Геральт. Недвижимый Семен переваривал услышанное.

Рабство. Исключительное в Большом Киеве состояние некоторых живых. Собственно, теперь эта девчонка становится собственностью Геральта. Как вещь. Ведьмак действительно может ее убить, может заставить делать что угодно, и ни единая душа на всем белом свете не вправе упрекнуть его. Потому что в рабство просто так не попадают.

Мимолетная суета в кабинете ускользала от внимания Семена. Секретарь с папиллятором, снимающий с девчонки отпечатки пальцев; хмурый орк с паяльником-клеймителем, выспрашивающий у Геральта внешний вид его личного знака; вопль девчонки, когда горячее железо навсегда ставит отметину на ее щеку… Семен ожидал от ведьмака совсем не этого.

Запомнил только, что, покидая кабинет, Геральт пристально поглядел в глаза губернатору. И во взгляде этом читался приговор.

К джипу они спустились в полном молчании. Девчонка с пунцовым ожогом на щеке, злой Геральт, ничего не понимающий Семен и все понимающий Сход Развалыч. Семен не знал, что говорить Геральту и нужно ли ему что-либо говорить. Орк был совершенно, совершенно растерян.

Рядом с серебристой «Хортицей» успел припарковаться пошарпанный внедорожник «Случь». Завидев его, Геральт запнулся и остановился, не дойдя до стоянки десяток-другой шагов. Встали и остальные.

А из внедорожника неторопливо выбрались двое. Оба были крепкими, худощавыми и производили впечатление очень сильных живых. Кроме того, оба были абсолютно лысыми и обритую голову каждого украшала затейливая татуировка. – Здравствуй, Геральт, – поздоровался один. В его голосе не читалось ничего: пи приязни, ни угрозы. – Здравствуй, Койон… Второй просто коротко кивнул. – Как твои дела, Геральт?

– Плохо, Койон. Денег я, как и опасался, не получил. Чек был выписан на банк, принадлежащий технику Римасу. Вчера банк успешно лопнули. – Это действительно плохо, Геральт. – Я знаю, Койон.

– Кто это с тобой? – поинтересовался второй незнакомец.

– Это – живые, которые зачем-то помогали мне. А это – моя рабыня.

Взгляды лысых коллег Гсральта скользнули по свежему ожогу на щеке несчастной девчонки.

– Старый кобольд, – промолвил тот, которого Геральт называл Койоном. – Здравствуй, старый кобольд. – Здравствуй, ведьмак, – поздоровался Сход Развалыч. Койон пару секунд глядел на него, потом перевел взгляд на Геральта.

– Поедешь с нами. В дороге и поговорим. Ты уже отрезал своей рабыне язык? – Нет еще, – нехотя ответил Геральт.

Девчонка охнула, закатила глаза и наладилась шлепнуться в обморок. Геральт еле успел подхватить ее здоровой рукой. Второй ведьмак тут же помог ему.

– Семен, – попросил Геральт, – открой машину. Я возьму ружье. «И рюкзачок», – мысленно добавил орк.

Действовал он как в тумане. Вынул ключи из кармана, открыл дверцу, подождал, пока Геральт заберет свое, старательно орудуя одной левой.

– Сумка! – напомнил он, спохватившись.

Пустую сумку взял Койон, неторопливо приблизившись к «Хортице».

Семен ожидал любого финала этой истории, но не такого чудовищного в своей неправильности.

Ведьмаки и девчонка давно забрались в «Случь» и умчались куда-то на восток, растворившись в нескончаемом автомобильном потоке проспекта. А орк и кобольд все стояли у управления ХТЗ и таращились вдаль, Семен – потерянно, Сход Развалыч – просто задумчиво. – Его убьют? – мрачно поинтересовался Семен.

– Не знаю, – ответил кобольд. – Правда не знаю. Он ведь действительно нарушил ведьмачий кодекс. Отработал без предоплаты… И денег в итоге не получил.

– А с этой что будет, если его убьют? – Семен, несомненно, имел в виду рабыню.

– Не знаю, – вздохнул Сход Развалыч. – Правда не знаю. Я не настолько близок к ведьмакам.

– Впрочем, – добавил он пару секунд спустя, – даже если бы и знал, ничего бы я тебе не сказал, Семен. Уж прости за прямоту.

– Шахнуш тодд, – выругался орк. – Совсем недавно я возил клиентов на своей «Деснухе» и был уверен, что в этом мире есть настоящие живые, для которых «честь» и «порядочность» – не пустые слова… А теперь?

– Ты не переживай, – неожиданно улыбнулся Сход Развалыч. – Они действительно есть, эти живые. Просто не всем об этом нужно знать.

– Семен с удивлением поглядел на кобольда и вдруг понял, что тот говорит совершенно искренне.

«Случь» мчалась по крайнему левому ряду, то и дело сигналя фарами разнообразной роскошной четырехколесной братии. Некоторые пропускали, некоторые пытались не пустить, но Койон за рулем вес равно быстро обходил упрямцев и оставлял их далеко позади. Дома так и мелькали за чуть затененными стеклами дверей.

Обожженная щека девчонки уже была спрыснута чудодейственным ведьмачьим аэрозолем, а Ламберт миролюбиво втолковывал ей:

– Никто тебе отрезать язык не собирается. Это так, всего лишь иносказание. Тебе неизбежно придется научиться молчать, хочешь ты этого или нет, ибо все, что связано с ведьмаками, совершенно не предназначено для посторонних ушей. Молчать все время, пока у нашего друга не отрастет рука и покуда твоя помощь не станет ненужной. И дальше тебе придется молчать. Научишься, никуда не денешься – у тебя просто нет другого выхода. – А потом? – робко поинтересовалась девчонка.

– А потом как твой хозяин решит – так и будет. Ты ведь на самом деле угодила в рабство.

Девчонка несмело взглянула на Геральта, откинувшегося на спинку переднего кресла. – А… у него правда вырастет рука? Новая?

– Правда, – серьезно подтвердил Ламберт. – Сколько тебе раз калечило руку, а, Геральт?

– Правую? – сонно переспросил Геральт. – Это четвертый. – А левую? – Левую два раза. И оба раза только кисть. Девчонка протяжно вздохнула. – Даже не верится…

– Можешь не верить. Но это так. Ведь мы – ведьмаки. Чудовища. Мутанты. Все, что болтают о нас живые, – правда… для живых. А как обстоят дела на самом деле – это вопрос отдельный. Покачав головой, девчонка тихо сказала:

– Странно это… Выглядеть в глазах всех горожан чудовищами… Не слишком ли велика цена за спокойствие города? Ламберт неожиданно улыбнулся.

– Наивная ты. Никакая цена не высока, если речь идет о спокойствии города. Любого города. Да и не считаю я такую цену излишне высокой. И вопрос цены – действительно отдельный вопрос. Поверь.

– Кстати о цене, – встрял Койон, на миг отвернувшись от дороги: он вполне доверял верному внедорожнику. – Не поднять ли цену губернатору Харькова, когда вернемся. Например, вдвое?

– Поднять, – сквозь зубы подтвердил Геральт. – Вот поправлюсь, вернемся, тогда и поговорим о новой цене. Думаю, война за заводские линии между техниками уже поутихнет. Тут-то мы о себе и напомним.

– Да, вот еще что, – обратился к Геральту Ламберт. – Мы тут посовещались намедни… Думаю, тебе даже не придется менять имя и внешность. Весемир тоже не против.

– Это хорошо. – Геральт веселел на глазах. – А то я, знаешь ли, привык уже…

Пошарпанный внедорожник несся на восток, к границе Большого Киева. Далеко-далеко, в стороне от трасс, ведьмаков ждал закрытый городок Арзамас-16. Единственное место па Земле, где они осмеливались быть самими собой и где из-за этого не приходилось вспоминать о ценах. Не приходилось. Совсем.

Александр Громов. Глина господа бога

Нет участи хуже, чем подавиться за обедом. Это я вам точно говорю.

Почему?

Потому что знаю.

Само собой разумеется, на свете существует великое множество иных опасных неприятностей, на своем мегавеку я повидал их предостаточно. До сих пор вздрагиваю, вспоминая, как во время Большого землятрясения прямо под моими ногами разверзлась трещина – та самая, которая позднее превратилась в Атлантический океан, – так что мои задние ноги остались попирать больший из кусков разломившейся Лавразии, а передние конечности устремились на запад вместе с Новым светом… словом, не обхвати я тогда хвостом ближайшую секвойю, худо бы мне пришлось. В ту эпоху хвост был полезным эволюционным приобретением, в чем я неоднократно убеждался на практике. Теперь-то, конечно, все иначе.

Но я отвлекся.

Помимо землетрясений мало радости доставляют также ураганы, удары молний (для очень высоких существ), лесные пожары, ледниковые периоды, всемирные потопы, а также падения астероидов и кометных ядер более десяти километров поперечником. Трудно рассчитать так, чтобы не оказаться в ненужном месте в нужную минуту. Что до войн новейшего времени, то есть начиная примерно от Рамзеса Великого, то они хуже всех пережитых мною вулканических извержений, вместе взятых. Я уже не говорю о современных самодавящих и саморасчленяющих транспортных средствах и иных новомодных напастях, к которым не успеешь толком приспособиться, как – р-раз! – и приспосабливаться уже не надо, да и некому. Но хуже всего, повторяю, подавиться за обедом, особенно если поблизости нет никого, готового хлопнуть тебя по спине. С одной стороны, эта смерть далеко – и очень далеко! – не мгновенная, с другой стороны, природное естество не успеет прийти тебе не помощь. Ему, естеству, для этого требуются не секунды и даже не минуты – дни и недели.

Само собой, только для мелких трансформаций. Для крупных – больше.

Поубивал бы тех, кто любит болтать за обедом, да еще обращается при этом ко мне! А уж любителей рассказывать за столом анекдоты, особенно смешные, я бы судил по всей строгости за покушение на убийство при отягчающих обстоятельствах и приговаривал бы к ампутации языка. «Когда я ем, я глух и нем!» – думаете, с чьей подачи придумано и пошло гулять по свету? С моей! А много ли толку? Очень жаль, что нельзя заставить болтунов принимать пищу с кляпом во рту.

Один из таких типчиков, достойный того, чтобы к его языку привязали пудовую веригу, как раз сидит напротив меня с супругой и переводчиком и не столько жует, сколько расточает комплименты еде, напиткам, обстановке, русскому гостеприимству и черт знает чему еще, переводчик уже вспотел, поспевая за ним, а мне каково? Не всякий раз можно отделаться обаятельной улыбкой, иногда надлежит ответить, а то и предложить тост. Не-на-ви-жу!

Не то беда, что мне приходится скрывать свое знание ста семидесяти языков и наречий, признаваясь во владении лишь двумя-тремя, а то беда, что я боюсь за свою жизнь. Двуногим эфемерам, обильно расплодившимся за последние несколько тысяч лет, и то случается задохнуться, отправив не в то горло кусок пищи, – это с их-то ничтожным периодом жизни! Попробуйте пожить с мое – я очень удивлюсь, если страх подавиться пищей не вытеснит из вашего подсознания все остальные страхи после миллиона-другого прожитых лет. Землетрясения и покушения на президентов случаются куда реже, чем застолья. Теория вероятностей против меня. Иной раз и хотел бы уклониться, да нельзя – регламент.

Он опять болтает… Господи Боже!

Слушаю с любезной миной. Кусочек севрюжьего бока великолепен – но обожду жевать. Пусть сам подтает во рту, а потом я его сглотну быстренько.

Главное – улучить момент.

Оп! Сглотнул. Вовремя. Пожалуй, повременю втыкать вилку в следующий кусок…

Нет, все-таки человек – парадоксальное существо. Если он, как я думаю, всего лишь желудок, который в процессе эволюции обзавелся руками, ногами и мозгами с целью облегчить свое наполнение пищей, – так и наполнял бы на здоровье! Но молча. Не-е-ет… Мозг мешает. Избыточен. Кто много о себе понимает, тот всегда мешает другим.

А ведь было, было счастливое время одних только желудков! Сам-то я, понятно, этого не помню, поскольку и у меня тогда не было мозгов, а были лишь две клеточных стенки – внешняя и внутренняя. Мешок. Желудок в чистом, неиспорченном виде. А с ресничками, нагнетающими воду, – уже примитивное кишечнополостное существо, не хуже и не лучше других. Вот с ресничек-то, боюсь, все и началось… Но разве я виноват, что они выросли?! Разве я хотел этого? В то время мне и хотеть-то было нечем…

Признаться, не я додумался до мысли о том, что у Господа Бога были под рукой два сорта глины, – это сделал один из моих родственников еще во время, впоследствии прозванное эфемерами пермским периодом. Распустив на утреннем солнышке колючий наспинный веер и неодобрительно косясь на приближающуюся тень от гигантского хвоща, родственник изложил мне свою теорию.

– Самосохранение живой материи – величайшее из эволюционных приобретений, не так ли? – лениво размышлял он вслух, а я соглашался, брезгливо рассматривая других греющихся диметродонов, явных эфемеров и нам не конкурентов. – Теперь рассмотрим два пути, которыми могла пойти природа. Путь первый: наделить живое существо практическим бессмертием и пластичностью, позволяющей существу изменяться в течение всей жизни, в идеале бесконечной, приспосабливаясь к давлению внешних обстоятельств. Таким образом, самосохранение обеспечивается тут на уровне особи. Путь второй: ограничить срок жизни существа ничтожной величиной, – тут и он покосился на эфемеров, – зато обеспечить им случайную и сугубо избыточную изменчивость в потомстве. Случайную, понимаешь! Я уже не говорю об их идиотской половом размножении и совершенно безумной плодовитости. Тут самомохраняется не особь, а племя, вот потому-то эфемеры столь многочисленны, не то что мы…

И он рявкнул на эфемерную мелюзгу, совершавшую робкое поползновение заползти погреться на солнечный склон дюны, уже занятый нами. Обрушивая песок, мелюзга в панике ссыпалась вниз и булькнула в болото.

Родственник долго молчал. Затем обвел ироническим взглядом окружающий ландшафт.

– Эфемеры! – изрек он с презрением. – Любой из нас шутя задавит десяток таких, как они. Мы крупнее, проворнее, у нас больший наспинный веер, мы скорее обретаем подвижность после ночной прохлады. А главное – мы умнее. В сущности, мы похожи на них только потому, что в этом облике нам легче живется. Сиюмоментный оптимум, понимаешь? Ты знаешь, что такое оптимум? Это то, что позволяет нам существовать вечно при неизменности условий нашего существования. Например, способность думать. Но я думаю и не могу себе представить: кем я стану впоследствии, очень нескоро, словом, когда у меня исчезнет этот дурацкий теплообменник на спине? Что я приобрету вместо него? А ты? Будем ли мы по-прежнему похожи друг на друга или наши пути разойдутся?

Я лишь пробурчал в ответ что-то нечленораздельное и погрузил лапы в песок, потому что как раз в эту минуту порыв ветра, ударив в мой колючий парус, сделал попытку сбросить меня со склона дюны. Но родственник и не ждал от меня реплики.

– Кто в ответе за нас? – риторически вопросил он и сделал попытку хапнуть пастью гигантскую стрекозу, пролетавшую чересчур низко. – Если мы изменяемся, оставаясь телесно и духовно оптимальной формой жизни при любых изменениях этого мира, – продолжал он, следя за суматошным полетом увернувшейся от челюстей стрекозы, – значит, это кому-нибудь нужно. И если эта мысль верна, а я думаю, что она верна, возникает любопытнейший вопрос: Он, который дал нам разум и память, – Он понимал, что когда-нибудь мы осознаем Его существование? И попытаемся постигнуть Его сущность? И я спрашиваю себя: зачем Ему это нужно? Для чего Он вообще отделил одну глину от другой?

Признаюсь, вопрос, на сей раз обращенный ко мне, поставил меня в тупик. О таких материях я как-то не задумывался. Сам-то я помнил себя еще с тех времен, когда ползал по дну лагуны панцирной рыбой, причем далеко не кистеперой, но никогда не считал этот факт достаточной причиной для философствований. Появилась соображалка – и очень хорошо. Соображай. И, поднатужившись, прими как факт, что не все на этом свете от тебя зависит.

Например, то, кем ты станешь через столько лет, сколько чешуек на твоих боках. А то и через год – бывали случаи! Царем природы и грозой эфемеров – это понятно. Иначе и быть не может. Но каким?

– Наша глина лучше, – указал я на очевидное, нежась под ласковыми лучами солнышка, поднявшегося уже высоко и начинавшего припекать.

Мой родственник посмотрел на меня со снисходительным сожалением, как на несмышленыша. Он был умнее, и я это признавал. В те давние годы, когда я, по его словам, имел еще не мозг, а какой-то неудобопонятный ганглий, ему уже повезло стать большим головоногим моллюском с навороченным мозгом последней модели. Он просто раньше меня начал мыслить, вот и все. Если не врет, конечно.

– Ты не понял, – сказал мой родственник. – Необходимы оба пути, обе глины. Не будь второй, где бы мы брали пищу?… Кстати, вон там, по-моему, очень подходящий растительнояд… ты не находишь? Вон, вон, к водопою пошел… Ты как, уже прогрелся? Тогда побежали, как раз перехватим…

И мы побежали.

Царь навеки – вот как я назвал себя, когда уже стал человеком и насмотрелся на разных царей (а некоторыми был и сам, что греха таить). Цари навеки – таковы были и мои родственники. Глина высшего сорта. Вершина пищевой пирамиды всегда и везде. Существа, уязвимые разве что для слепой стихии, но не для зубов эфемеров, напади они хоть целой стаей. И притом, что любопытно, зачастую копирующие внешний облик тех же эфемеров!

Точнее, они копировали нас Взять хотя бы тех же диметродонов или, скажем, зверозубых горгонопсов… Все-таки цель у нас и эфемеров была общая, вот только достигали мы ее разными путями. Почти всегда мы успевали раньше, ну и, естественно, пировали на отходах эволюции второсортной глины. При прочих равных мы зачастую были сильнее эфемеров одного с нами облика, а умнее – всегда. Если бы мы размножались, как они, то еще в карбоне подъели бы их всех без остатка, а дальше, боюсь, принялись бы друг за друга – тут мой родственник был совершенно прав.

Века полтора назад я хохотал над спорами ламаркистов и дарвинистов – этим чудикам так и не пришло в голову, что правы (в первом приближении) обе стороны! Зачем навязывать природе (или Ему?) примитивные ремесленные навыки – мол, делай то, не смей делать этого?… Да что понапрасну обижать ремесленников! Любой гончар времен Хеопса, и тот знал, что к глине каждого сорта необходим свой, особый подход.

Кстати о Хеопсе… Все-таки зря я тогда приказал выстроить ту пирамиду. Ненужное баловство, и только. Презрение к эфемерам – еще не повод для сомнительных экспериментов над ними. Хорошо еще, что египтяне исстари были народом терпеливым и законопослушным – не убили не только меня, но и почти никого из моих подражателей, которых развелось несчетно! А ведь никто из них меня так и не переплюнул… Куда им, второсортным!…

О чем это я? Гм, отвлекся… Да, об особом подходе!

Так вот. Взять хотя бы меня. Не спорю, быть клыкастым горгонопсом приятно во всех отношениях, но лишь до тех пор, пока вокруг хватает упитанной и неповоротливой дичи. Чума на этих эфемеров! Не прошло и миллиона лет, как самые ушлые из них видоизменились вслед за нами точно так же. Плагиаторов во все времена было пруд пруди. Понятно, до наших статей им было далеко во всех отношениях – и клыки у них были короче, и бегали они немногим лучше крокодилов, а главное, не блистали интеллектом, – но все же дичи стало так мало, что мы уже не брезговали нападать на невкусных зверозубых плотоядов, да и они на нас тоже пытались – какой глупости с голодухи ни выкинешь! Вот тут-то я безошибочно почувствовал, что долго мне горгонопсом не быть… да и не первый раз почувствовал, кстати. Когда я пребывал в облике стегоцефала, случилась та же история. Ну и предчувствие, как водится, не обмануло…

А кем быть? Каким быть? Господи, да разве это можно узнать заранее! Кто ж меня будет спрашивать! Высшая форма живой материи, наиболее приспособленная к индивидуальному выживанию в данной среде, – и точка.

Кем я был в середине триаса, вам не понять, в палеонтологических музеях таких скелетов нет, да и не может их быть – я-то жив! Разве что кто-то из моих родственников случайно пошел по тому же пути и столь же случайно погиб – но тут, во-первых, его останки надо еще найти, а во-вторых, разбросало нас в ту пору сильно, очень сильно… Кто во что горазд.

Сейчас, когда я стараюсь не пропускать ни одной палеонтологической новинки, касающейся крупных позвоночных, мне совершенно ясно, что одна-две кости, в лучшем случае полскелета, раскопанные однажды и не найденные во втором экземпляре, сколько их ни искали, – почти несомненно останки того или иного моего родственника. Просто им меньше повезло, чем мне. Мы ведь тоже смертны, хотя и не дряхлеем с течением времени.

Нет, нам не были страшны хищники – куда им! Любой из нас мог бы переломать тиранозавру кости одним ударом хвоста. Когда континент разломился и я остался в Евразии, плюнув вслед неспешно удаляющейся Америке, мы с одним моим родственником (не с тем философом – его я не встречал с верхнего триаса) какое-то время прекрасно себя чувствовали в облике десятиметровых рукастых ящеров и очень лихо сворачивали шеи безмозглым тарбозаврам, если те начинали слишком уж нагло приставать. Признаться, они нам порядком надоели, и я был рад, когда эти бегающие пасти исчезли с лица планеты. Туда им и дорога. Глупо растить пасть за счет мозгов.

Совсем недавно моего родственника раскопали палеонтологи – вернее, раскопали то немногое, что от него осталось. Я чуть было не всплакнул. Назвали дейнохейрусом – выдумают же имечко! Теперь эти наивные ищут второй экземпляр и, конечно, не понимают, что никогда его не найдут. Нас было только двое, и второй экземпляр – это я.

Голод был серьезнее хищников, но и он нас не страшил: если не ладилась охота, мы успевали видоизмениться прежде, чем погибали от бескормицы, и добыча вновь чуть ли не сама лезла под клыки. Стихийные бедствия – это уже серьезнее. Трудно за сотню миллионов лет ни разу не попасть под молнию, если ты возвышаешься над окружающей природой подобно колокольне – а попробуй-ка сверни тарбозавру шею, если ты меньше! А как мне приходилось спасаться от лесных пожаров! О камнепадах, селях, прорвавшихся озерах лавы и топких асфальтовых озерах я уже и не говорю. Но сколько их, моих родственников, погибло в мезозое, подавившись куском гадрозавра или диплодока, – это же уму непостижимо!

Да, мы размножались. Что до меня, то я в мезозое почковался трижды – один раз в триасе и два раза нижнем мелу. Не знаю, что сталось с моими отпрысками. Некоторые из нас гибли, но все же мы медленно, но верно наращивали численность, и я, вспоминая слова моего родственника-философа, начинал уже задумываться о том, что когда-нибудь на наше пропитание не хватит эфемеров…

Наивный! Грянул кайнозой, крупная пища повымерла, и мы стремительно начали мельчать. Обиднее всего было удирать что есть духу от последнего тарбозавра – месяцем раньше от одного моего апперкота он гарантированно получил бы сотрясение мозга, даром что там сотрясаться почти нечему! Но я спасся, а тарбозавр вымер, наглядно продемонстрировав ущербность глины второго сорта.

Вообще-то и в креодонтах можно было неплохо жить, если знать как. Странно, конечно, видеть высоко над головой ветви, которые ты еще недавно ломал бедром, пробираясь по лесу, – но можно привыкнуть. Хуже, что и тут у нас мигом появились подражатели из эфемеров – знаете, шустрая такая, зубастая мелочь. От нее мне пришлось спасаться в эндрюсархи, да и не мне одному, если судить по некоей ископаемой челюсти. А еще неприятнее было то, что и подражатели, и дичь умнели с каждым миллионом лет!