Текст книги "Журнал «Если», 2005 № 02"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Кирилл Бенедиктов,Леонид Кудрявцев,Юлия Остапенко,Максим Дубровин,Дейл Бейли,Пол Ди Филиппо,Глеб Елисеев,Джон Грайзимир,Геннадий Прашкевич,Хосе дель Валье
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

"Огнем и дымом?"

"Огнем и дымом. Конечно".

"А когда такой день наступит?"

"Офицер Тэтлер тоже интересовался".

"И что ты ему отвечал? Есть у тебя ответ?"

"Я отвечал ему так: нам без разницы. Десять лет или тысяча, мы не торопимся. Небо заражено звездами, они, как серебряная сыпь, никуда не денутся. Воздух полон зловония, но ведь дышать можно, и в кармане есть сушеные корешки, и завтра будет только хуже. Так давайте радоваться. Так я отвечал офицеру Тэтлеру. И не надо ломать голову, когда придет нужный день. Дети вырастут – разберутся".

"А если не успеют?"

"Как это?"

"Если люди Экополиса сами устроят вам медитацию?"

"Ты что! Они трусливые, – весело заржал офицер Стуун. Волосы на его голове отступили почти к затылку, но глаза все еще смотрели остро. Голубые, немножко выцветшие глаза. – Они нас боятся. Они заняты только тем, чтобы сделать Языки для нас вкусными, даже еще вкуснее. Они все свои силы отдают Языкам. Так и будет. Ты слышал программу Горизонт?"

Алди кивнул.

"Помнишь голос старого Худы?"

Алди помнил: "Очень омерзительный голос".

"Ты говоришь совсем как Тэтлер, – обрадовался офицер. – Нам пение старого Худы нравится. Он поет о нашем торжестве".

"Но воздух зловонный, – потянул носом Алди, – а завтра будет еще хуже. И на детей надежда плоха".

"Ты говоришь совсем как Тэтлер".

"У вас сейчас нехорошее время, – никак не мог остановиться Алди. – И лучше оно уже никогда не будет. Особенно если будете слушать старого Худы. Он поет о полном торжестве, но как такого торжества добиться? Как его добиться, если у вас все только болеют и умирают? И зачем устраивать большую медитацию, если Языки для вас выращивают в Экополисе?"

"Дети вырастут – разберутся".

Офицер Стуун ни разу не снял со рта специальной марлевой повязки, и голос его звучал глухо. Отряд между тем выехал на пригорок, и внизу открылся чудовищный поселок – грязный, дымный, с извилистыми разбитыми переулками, с рядами ребристых черных домов, с черными шатрами, окруженными зловонными лужами и канавами. Толпы неопрятных людей без всякого видимого порядка слонялись по кривым улочкам. Над плоскими заболоченными площадями, озаренными светом мутноватых фонарей, разносились раздраженные крики вьючных животных. Там фильтровали воду, сушили полезную траву, отжимали водоросли.

Немного подумав, офицер Стуун сказал:

"Конечно, мы устроим медитацию. Но прежде мы всему научимся. – И спросил: – Хочешь помочь нам?"

"Это как?" – удивился Алди.

"Тебе надо будет пойти в Экополис".

Сердце Алди стукнуло раз, другой, потом бешено заколотилось:

"В Экополис? Зачем?"

"Говорят, там созданы банки спермы".

Офицер Стуун не ждал какой-то особой реакции. Он знал, что в голове Алди все путается.

"О банках спермы нам рассказал офицер Тэтлер. Он Герой Территорий. Он знал, что нам надо делать. Мы устроим медитацию, а содержимое специальных сейфов реквизируем и вывезем в Южную Ацеру. Там сейчас совсем нет женщин, почему-то они перестали рожать девочек. Мы раздадим содержимое по лучшим семьям, и у нас снова появятся крепкие веселые девочки. Мы научим их любви и всему такому. Но Экополис большой. Мы не знаем его улиц. Нельзя найти банки сразу, ничего не понимая в окрестностях. Ты можешь все разузнать?"

"Разве сперма принадлежит вам?"

"А кому она принадлежит?" – не понял офицер.

"Наверное, тем, кто сдавал ее на хранение. Ее ведь нельзя просто забрать. Там охрана. Нужны документы. И там должны быть разные подписи и печати. Даже копии копий должны быть заверены".

"Нет, ты только смотри. Даже копии копий! – обрадовался офицер Стуун. – И, весело постучав зубами, крикнул: – Копии ему заверенные! Подписи и документы разные! Эй, Мохов, тащи долбанного в контору! Будешь по ушам бить!"

5.

В третий раз вместо Станции Алди попал в некое местечко, отгороженное от Остального мира глухим становым хребтом. Густая холодная тень всегда падала на травянистую поляну, окаймленную редкими кустами, всегда почему-то желтыми. В массивном доме, сложенном из угловатых, неотесанных камней, в многочисленных залах, комнатах, переходах и тупиках обитало множество людей. Сколько – точно никто не знал. Запомнить всех не было возможности.

Заправляла колонией мать Хайке.

Горбатая, ходила, загребая сухой ногой, по утрам подолгу расчесывала перед мутным зеркалом пепельные длинные волосы и все толковала про русалку по имени Иоланда. Про испортившиеся нравы, растрепанные нервы и про то, что у Иоланды трещинка на верхней обветренной губе. Будто бы русалка ленива. Будто бы валяется в камышах в специальной переливающейся серебряной сети, и никому нельзя к ней подходить. Будет плохо.

Мать Хайке непременно отыскивала глазами Алди: "Не делай этого".

Нынешние обитатели пришли в ущелье отовсюду. Некоторые издалека и по разным причинам. А уйти не могли по одной – памяти не хватало, не помнили, как попали в такое уединенное место. Некоторые, правда, указывали на сосенку, склонявшуюся с чудовищной высоты крутого обрыва: вот вроде спускались от нее, даже царапины остались на скальном склоне.

Но говорили без уверенности.

А как оказались наверху? Да кто же помнит!

Особенно настаивал на беспамятстве шестипалый брат Зиберт.

Наверное, хотел что-то скрыть. Зато со многими делился заветной мечтой: попасть в Экополис и выступить на Большом Совете. У брата Зиберта не было зубов, а понятных слов – еще меньше. Шесть пальцев на каждой руке и ноге придавали ему некоторую убедительность. Но край, откуда он был родом, славился и семью, и даже восемью пальцами на руках. Удобно брать в ладонь сыпучее. "Как малый Гекатонхейр".

То, что брат Зиберт считал словами, были просто звуки. От вечного напряжения слезились глаза, но ему непременно хотелось обратить внимание жителей Экополиса на то, что все люди на земле – братья. Одно время он так называл зверей, но на болоте его укусила змея. Если не ценить братских отношений, хотел сказать брат Зиберт на Большом Совете, непременно придет конец света. Он изучил все тайные входы и выходы в Экополис, все ловушки и западни. Он готов был привести жителям Экополиса целых шесть неопровержимых доводов в пользу близкого конца света. Пять известны всем, а шестой брат Зиберт держал в тайне. Падение морали, эпидемии, отсутствие высоких целей, жадность и узость интересов, все такое прочее – в глубине души даже мать Хайке была уверена в том, что брат Зиберт выступит убедительно.

А значит, Большой Совет подарит остальным еще несколько Языков.

"Мы все братья. Нам надо делиться!" – вот что хотел сказать брат Зиберт жирным, жадным, все загребающим под себя жителям Есен-Гу. Следя за полетом птиц, он делал предсказания. Например, утверждал, что придет такое время, когда счастливчики из Экополиса своею волей выдадут остальным тайны красоты и здоровья, а сами начнут работать много, даже еще больше. Они всегда хорошо жили, пусть и поработают теперь хорошо.

Алди не был уверен, что выступление шестипалого получится удачным, но брату не возражал. Поглаживая грубые рубцы, обезобразившие лицо, он вдруг задумывался об остальных – сотнями тысяч, сотнями миллионов умирающих на пыльных дорогах, в душных влажных лесах, на краю зловонных мертвых болот, десятками тысяч тонущих в мутных реках, в отравленных озерах, вымирающих целыми селениями и городами только потому, что кто-то неудачно чихнул, порезал руку, надышался нездоровыми испарениями, а то просто провел ночь в облаке крошечных комаров с заводей Нижней реки. Причин было много, вымирали целые регионы, но неисчислимые беспорядочные толпы шли и шли по пыльным дорогам. Они никогда не уменьшались в количестве, они выглядели тучами, чудовищными облаками москитов без роду, без племени, без имен, они питались неизвестно чем, захлестывали одни города, интуитивно обходили стороной другие.

И все мечтали выйти к Языкам.

По слухам, вокруг Языков кипела настоящая жизнь.

После того, как Мохов энергично бил Алди по ушам, слух у него нарушился, но Алди тоже хотелось выйти к Языкам.

А пока – густая холодная тень, серебристые стрекозы, липкие паутинки в воздухе. Чудесное ощущение покоя и одновременно страшной беды. Красный глаз вечерами прожигал небо. Наверное, звезда. Но Алди и в этом не был уверен. Мать Хайке разливала чай, заваренный на травах, растущих по откосам ущелья. Она сама перебирала траву, очищала ее от пыли, подсушивала на легком духу. Расширенные ноздри отца Вонга начинали шевелиться. Он тянулся к костру и мучительно щурился:

"В Экополисе огонь не такой".

"А какой?" – спрашивал отец Олдис, почтенный лысый человек с почти негнущимися кистями. Пальцы у него торчали в стороны, от чего руки походили на растрепанные камышовые метелки.

"Огонь в Экополисе химический, – объяснял отец Вонг. – Он светит, но греть не может. Но таким огнем можно очищать траншеи с трупами. А наш – совсем другой. Он греет".

Сестра Байя, худая, с распущенными по плечам волосами, страдающая приступами неожиданных головных болей, тоже была в этом уверена. И мать Джуди, и многие другие обитатели каменного дома. Только настырный кибернетик брат Перри ни с кем не хотел соглашаться. Даже с братом Худы, который в программе "Горизонт" омерзительным голосом пел о торжестве.

Мать Лайне обычно сидела в стороне. У нее шелушилась кожа.

Глядя на ее сгорбленные плечи, прикрытые чем-то вроде серой пушистой шали, Алди смутно вспоминал давнее. У болотных людей его, умирающего от ожогов, выкормила грудью вот такая же несчастная женщина, незадолго до того потерявшая ребенка. Она старалась не причинять боли распухшим обожженным губам Алди. Никто не знал, откуда он прилетел. Лесные братья подбили зеленую военную машину только потому, видимо, что она летела, не включив сигнальных и габаритных огней. В основном, бокко принадлежат зонам Порядка, для многих честь – поставить синерубашечников на место. Никто не догадывался, что скрюченный обгорелый труп, закопанный на месте падения, это Герой Территорий. Молодая женщина, похожая на несчастную мать Лайне, выкормила Алди собственным молоком. Она бережно наклонялась над ним и даже не сердилась, если он от боли сжимал зубы.

У матери Хайке Алди прожил полгода.

Климат там был один, и порядки всегда одни.

Алди привык. Неторопливость его не раздражала.

Да и куда спешить? Дети вырастут – разберутся. Лично у Алди детей никогда не было, но у него и генкарты не было. У него теперь вообще ничего не было, кроме хромоты, зарубцевавшихся ожогов и смутных воспоминаний об ужасной и бесконечной боли. Надо привыкать к Остальному миру, убеждал он себя. Звездных центров не существует. Экополиса не существует. Не существует нежной Мутти и многих других когда-то дорогих людей. Не существует даже той новенькой, назвавшейся именем его сестры. Приснилась, наверное.

Чтобы отогнать темную тоску, Алди жевал кору черного дерева.

Где такое растет, знала только мать Хайке, но никому не показывала.

Время от времени, обычно ночью, поднимаемая лунным светом, вытянув перед собой руки, она неслышно уходила в дикие закоулки станового хребта. Возвращалась с корой черного дерева, тогда устраивали праздник. Мелко истолченную кору заворачивали в мягкий, но не рвущийся лист низенького кустарника и жевали медленно, передавая друг другу обслюнявленную жвачку.

Алди никак не мог понять, почему он еще не умер.

Обычно считается, что человек, попавший на Территории, живет не больше года, а он жил и жил. Медленно водил челюстями, поглаживал черный хрящ обгоревшего уха, пытался понять сосущую сердце тоску. Когда-то круглое лицо несколько деформировалось, он боялся смотреть в спокойную воду. Зато звезды над горизонтом покачивались, как проблесковые огни.

Он не торопился. Он пытался объяснить брату Зиберту, что звезды далеко, но вполне достижимы. Брат Зиберт не верил. Отчаявшись объяснить, Алди просто пожимал шестипалую конечность брата. Потом мычал от боли. Невозможность что-то объяснить часто вызывала у него такую вот сильную головную боль. При сильных приступах он падал на землю, судорожно обдирал сжимающимися кулаками холодную влажную траву. Извиваясь, ускользала рассерженная змея, больной горный суслик с высокого камня, трепеща, смотрел на дергающегося и стонущего человека.

"Не делай этого".

Но Алди полз к берегу.

Там, в камышах, в волшебном раскачивающемся разлете, серебрились тонкие, почти невидимые нити, как растяжки дымной палатки, будто построенной водяным пауком. Сквозь некую сумеречность Алди прозревал нежную грудь, нисколько не напоминавшую отвислые груди матери Лайне. Ну да, трещинка на обветренной верхней губе, зато голос красивый. Вспыхивали серебряные нити, мерцали нежные перемычки, слышался хрустальный звон. Мир плавился, утончался. Эоловой арфой вскрикивал ветер, солнечные лучи, разложенные на спектр, богато украшали озеро.

"Не делай этого".

Но сияние освещало тихие камыши.

Как сладкие стоны, разносились над заводями призрачные стрекозы. Трепеща, указывали на что-то. Утопленники, правда, проплывали южнее, потому что высокий мыс разворачивал неторопливое течение. Но даже если утопленники покачивались в метре от волшебного ложа, это никому не мешало. Алди пускал сладкую слюну. Сердце громко стучало. Фиолетовые руки по эмалевой стене. Русалка Иоланда отрыгивала вкусную зелень. Ну да, трещинка на обветренной губе. Она себе платье скроила из теней. Тихонько смеясь, Иоланда, как насекомое, отставляла одну тонкую ногу, потом другую. Она потирала шершавыми лапками, поводила зеленым плечом, смеялась.

Приятно шуршал хитин.

"Не делай этого".

6.

Станции находились при Языках.

Сотрудников Управления можно встретить только на Станциях.

Алди знал, что искалеченному человеку места в Экополисе нет, но все равно хотел добраться до Языков. Брат Зиберт мечтал о выступлении на Большом Совете, а он о Языках. Зачем торопиться? – успокаивал его брат Зиберт. По пальцам шестипалого получалось, что времени у них много. А рано или поздно на Экополис обрушится волна остальных. Тогда тебе и стараться не надо, успокаивал брат Зиберт. Тебя просто выбросит на разоренные Нижние набережные. Даже если будешь упираться, все равно выбросит. Посмеиваясь, пуская слюну, брат Зиберт приводил свои пять доводов, и хитро прищуривался: в запасе у него есть еще один. Храпел во сне усталый отец Вонг, всхлипывал отец Олдис – не просыпаясь. В огромной спальной зале сопели, вздыхали, причмокивали многие люди. Шуршали циновки, сплетенные из камыша. Редко, теперь уже совсем редко, Алди представлял новенькую. Имя, правда, помнил. Гайя. Повторяя странное имя, прислушивался, как чавкает под лунной сумеречной паутиной, доедая утаенную пищу, брат Юлдис.

Есен-Гу. Экополис. Биобезопасность.

За знакомыми словами ничего не стояло. Вторгались в сознание пузыри ложной памяти. В каждой избушке свои погремушки. Алди терпеливо поглаживал страшные рубцы на лице. Остальные есть. Они существуют. Они выкормили меня. Они вывели меня из гиблых болот, сбили месяцами мучавшую температуру, не дали умереть от холеры на берегах заиленных рек. Их не интересуют звезды, зато они охотно обсуждают мнимую или действительную свежесть Языков.

Это главное: добраться до Языка, вкусить блаженства.

Язык вкусный, гильотина рубит его на части. Свежий Язык под ножом дергается, как живой. Проще рубить подсохший, некоторые даже любят подсохший, но живой, конечно, вкусней. И, наверное, полезней. Язык не должен стареть. Чем большую массу от него отторгнут, тем эффективнее он восстановится. Запущенный Язык горчит. Тучные сидельцы внимательно следят за тем, чтобы этого не происходило. Они никогда не удаляются от Языка. Если надо, их на руках переносят с места на место, лишь бы Язык не сох.

7.

Чудовищная тьма.

Горы, массивы тьмы.

Ночь казалась особенно густой.

Так и хотелось поднырнуть под нее, хотя тьма, несомненно, сама по себе была хищником. С галактиками тоже так. И с близкими планетами так. Время и локальность живого кардинально отличаются от времени и распространенности неживого. Пылевые дьяволы – воронки, несущиеся по марсианской пустыне, изгибаясь, как в пляске, выбрасывая тучи пыли на высоту более десяти километров, ужасают и влекут. Сыпучие дюны Эллады, сглаженные пылевыми бурями, прячут тысячи тайн. Распадки, покрытые изморозью застывшей углекислоты, как червленым серебром, манящие тела бесформенных песчаных русалок. Создавать из неподобного подобное, пускать сладкую слюну. Добраться до области Хрис. К вулкану Арсия. Двигаться вдоль марсианского Языка, гарантирующего жизнь космонавтам. Все живое когда-то портится, выходит из строя, но Язык неуничтожим. Специально созданный для марсианских станций, он пока что вынужден обслуживать Территории.

Во тьме лицо сестры Байи белело, как влажный гриб.

"Я сосала соки".

"Это вкусно?"

"Соки сосала я".

"Ну да. Мы знаем. Что было потом?"

"Сосала я соки".

Темные мохнатые бабочки облепляли каждую лужу, в глухое ущелье врывались ветры. Обитатели каменного дома фильтровали воду, калили камни, удаляли омертвелые обрывки со звериных тушек, отжимали водоросли, чистили, выдирали.

На это уходило все время.

"Уйдем", – иногда предлагал Алди отцу Вонгу.

"Я совсем плохо вижу".

"Я буду вести тебя".

"А куда мы пойдем?"

"К ближайшему Языку".

"Это далеко. Но я хочу, – кивал отец Вонг. – Поевшие Языка лучше видят".

"Я тоже слыхал о таком".

Лунной ночью Алди увидел мать Хайке.

Загребающая нога, падающие на плечи пепельные волосы.

Выставив перед собой руки, мать Хайке, как слепая, пробиралась к скальным массивам. Проходов не было видно, но, подчиняясь луне, мать Хайке не сомневалась ни в одном шаге. Осинки отсвечивали багровым, будто горели, и Гаю стало страшно. Он сказал отцу Вонгу, семенившему за ним:

"Держись за мой пояс и выше поднимай ноги".

"А куда идет мать Хайке?"

"Прямо к каменной стене".

"Думаешь, мы пройдем вслед за ней сквозь камень?" "Не знаю".

Светила луна. От горных массивов несло холодом.

Мать Хайке внезапно ступила куда-то вниз. Точнее, стала вдруг ниже ростом, будто провалилась по лодыжку. Потом провалилась по колено, по пояс.

"Что она делает?"

"Не могу понять".

"Но ты же зрячий".

"Зрячие тоже не все видят".

"Тогда зачем зрение?"

Отвечать Алди не стал. Следуя за матерью Хайке, он привел отца Вонга в каменную расщелину, надежно скрытую от любопытных глаз густыми зарослями. Никому бы в голову не пришло искать выход из ущелья так близко от человеческого жилища.

Через какое-то время расщелина стала еще шире, и Алди увидел рощицу черных деревьев, залитую мутным лунным светом.

"Что сейчас делает мать Хайке?"

"Обдирает кору черного дерева".

"А теперь она что делает?" – не унимался отец Вонг.

"Теперь размягчает кору".

"У матери Хайке есть вода?"

"Нет. Но в ее теле много жидкостей".

"Она размягчает этим?"

"Ну да, – сказал Алди. – Так легче жевать".

Взглядом попрощавшись с матерью Хайке, он повел отца Вонга через рощу черных деревьев.

"Мы идем в правильном направлении?"

"Других направлений здесь нет".

"Значит, мы выйдем к Ацере?"

"Все так говорят".

"Тогда давай сядем на камень и подождем".

"Чего?"

"Я не знаю. Может, кто-то пройдет, подскажет. Людей везде много, непременно кто-то пройдет. В мире не осталось одиночества".

"Так можно ждать долго".

"А куда торопиться? Или ты думаешь, мы не заметим ангела, когда он пролетит мимо? – Отец Вонг всеми пальцами нервно ощупал лицо Алди, страшно изуродованное рубцами. Он будто боялся, что Алди подменили. – Ты разговариваешь с ангелами?"

"Нет".

"А по строению головы мог бы разговаривать".

"А ты разговариваешь?"

"Ну да. Постоянно".

"А о чем?"

"Ну, спрашиваю, например, что делает тот или иной человек. И еще про всякое. А ты что сейчас видишь?"

"Белочку вижу".

"Она на ветке?"

"Ну да".

"А что делает?"

"Сейчас спрыгнула на солнце. Оно низко, ветка нависает над ним, вот белочка и спрыгнула прямо на солнце. Лапкам горячо. Поджимает лапки".

"Хорошо жить", – вздохнул отец Вонг.

Когда-то Алди ненавидел слепых, но это давно умерло. Слепец, похитивший его сестру, помнился смутно. Ну, еще проблесковый маяк. Ну, еще Мутти, неизвестно за что получившая Заслугу. Мечты о Mapсе и звездах – это все тоже давно умерло. И Тэтлер, Герой Территорий, умевший водить грохочущий бокко, умер.

"В Ацере нас никто не тронет, – сказал отец Вонг, почувствовав меняющееся настроение Алди. – В Ацере большой Язык. Там я восстановлю зрение. Это правда, что у Языка вкус банана?"

8.

Они всякое встречали.

Например, человека, который носил за спиной осиное гнездо.

Ядовитые насекомые ползали по впалым щекам, по бледным векам, по голым плечам, человек чихал, но осторожно.

Видели человека-кочку в мертвой зоне, куда никто не ходит.

Ограждения там давно рухнули, болотные "окна" затянуло черной ряской, человек, как кочка, оброс прямыми зелеными волосами до пояса. И верба над ним переродилась во что-то бесформенное, огромное, все в серых шарах, будто на ветках развесили дохлых мышей. И кожа на человеке клочьями сползала с тела от сырости. Он все время казался голым.

Над дорогами погромыхивало.

Может, гроза. Может, отзвук Катастрофы, когда-то поразившей Землю.

Там и здесь валялись тела. Некоторые умерли сами, другие не хотели больше идти. И везде, переступая через тела, копошились толпы. Это были настоящие котлы ужаса. Те самые семь миллиардов. Они искали дорогу, ведущую к Языкам. И каждому звуку на дорогах сопутствовало необычное эхо.

"Наступит время, когда любой человек в любой час дня и ночи сможет получать кусок Языка, – вслух мечтал отец Вонг. – Пусть какие угодно очереди, это не должно мешать. Хотя бы раз в сутки можно будет поесть от души. Больше людям и не надо, верно?"

Отец Вонг любил говорить о пище, о простых вещах.

"У меня никогда не было родителей. Слышишь, Алди? Никто не слышал, чтобы у меня когда-нибудь были родители. Просто однажды я пришел к матери Хайке. А кто меня произвел, было ли вообще такое, этого никто не знает. Дети вырастут – разберутся. Они сделают так, чтобы любой человек мог получать по куску Языка хотя бы раз в сутки. Вот будет счастливая жизнь, правда? Стоит жить ради этого. Каждый день по большому куску! Конечно, придется отстаивать длинные очереди, но мы благожелательные люди, Алди. Куда нам торопиться? Если нам будут давать по куску Языка, мы будем жить в очередях. Жизнь длинная, это ее скрасит. Вот какое наступит счастливое время! Каждый будет знать место в очереди и никому не будет грозить голод".

"А звезды?"

"О чем это ты? – настораживался отец Вонг. И вдруг понимал: – Ты думаешь, Язык будут выдавать даже ночью?"

9.

В грязном городе Терезине они застряли на несколько месяцев.

В Терезине тысячами умирали люди. Закрытый на карантин город охраняли синерубашечники, не слушавшие никого, расстреливавшие всех, кто пытался уйти. На окраинах города громоздились горы разлагающихся, посыпанных специальным порошком трупов, грохотала тяжелая техника, пробивающая глубокие рвы. "Вирусы, это вирусы, – объяснил доктор Пак, которого Алди разговорил, проходя медкомиссию. – Они убивают, они спасают". Странная фраза объяснялась тем, что доктор Пак смотрел на вирусы как на некий божественный механизм, обеспечивающий самую быструю и эффективную очистку биосферы. "Нас слишком много, – объяснил он Алди. – Способность вирусов вызывать эпидемии – это божественная и спасительная для нас способность. Может быть, она – самый важный контрольный механизм биосферы".

"Но мы умираем от вирусов".

"Ну да, – соглашался доктор Пак. – Некоторая часть населения Земли обязательно вымрет. Рай на земле нельзя установить в такой ужасной толчее, как сейчас. Кто-то обязан навязать свою волю другим, иначе как поддержать жизненный тонус? Взгляни на своего спутника, – доктор ткнул крючковатым пальцем в сгорбившегося отца Вонга. – Он давно утратил все резервы жизнеспособности. Он давно не плодится, значит, у него нет будущего. Вирус непременно его убьет, потому что он съел все свои биологические резервы. Зато ты, Алди, как это ни странно, выглядишь приемлемо. Хочешь, я рекомендую тебя в отряд синерубашечников? Мне понравились твои анализы. А немного страданий всегда уместно. Даже при самых резких изменениях внешних условий ты способен выдержать многое. Хочешь надеть форму? Уверен, ты еще способен плодиться. Тот, кто хочет жить, должен плодиться. Избыточность, избыточность, избыточность! – вот наш девиз".

"Но в мире и так нет мест, где можно ступить, не толкнув другого человека".

"Не думайте об этом. Умные вирусы все отрегулируют".

"Сколько же нам этого ждать?"

"Дети вырастут – разберутся".

Сладкий запах тления мешался со смолистым дымом.

С грохочущих бокко, ни разу не рискнувших сделать посадку, в Терезин сбрасывали пластиковые мешки с медикаментами и сухими водорослями. Очень много сухих питательных водорослей. Алди спал на матрасе, набитом такими водорослями, и ел их же. Удобно. А на бульваре он и отец Вонг наткнулись однажды на интересного человека, сидящего среди трупов. Человек очень давно не брился, порос клочковатыми волосами, глаза выцвели, как тряпка на солнце.

"Почему ты не умер?" – заинтересовался Алди.

Интересный человек даже не улыбнулся:

"Не знаю".

"А почему все вокруг умерли?"

"И этого не знаю".

"Тогда вставай. Вокруг тебя одни мертвые".

"А что мне делать среди живых? Все, кого я знал, уже умерли. Мне скучно. И ты уходи. Никому не говори, что разговаривал со мной. Это будет для тебя плохо. Иди прямо на запад, там начинается совсем сухая пустыня. Ты об этом догадаешься, когда увидишь черепа. Они рядами лежат по краю пустыни, как дорожка прилива. Иди вдоль этой дорожки, потом поверни на полдень. Правда, воды в колодцах давно нет, они завалены трупами. Но ты ведь тоже умрешь".

10.

Тоска томила сердце.

В Экополисе на площади Согласия, вдруг вспоминал Алди, сквозь любую толпу можно протолкаться и увидеть гранитную набережную. Там пахнет чистой водой, изысканным парфюмом, молотым кофе, а в грязном Терезине пахнет истощенной землей, тлением, сырым песком и грибами. В Звездном центре горелое железо распространяет приятную кислую вонь, привычно орут сирены предупреждения, а в сером, изрытом гусеницами Терезине несколько кварталов полностью выгорело. Мертвые пожарища, политые мутным ливнем, поросли пузырчатой жирной дрянью, противно лопающейся под босыми ногами. Время от времени отец Вонг слепо проводил рукой по обезображенному лицу Алди. "Я боюсь тебя забыть". Некоторое количество еды можно было получить от синерубашечников. Они же расстреливали всех, кто пытался вырваться из Терезина. Зобастые птицы на полях давно уже не искали червей, предпочитали копаться в растерзанных трупах. У заболевшего человека начинали неметь руки или появлялись участки кожи, рыхло и мягко продавливающиеся под пальцами. Это было безболезненно, но неприятно. На грохочущем нефтяном тракторе Алди помогал свозить бесчисленные трупы к рвам, их заливали напалмом. Запах тления мешался с запахом гари. Во рвах трещало и шипело, как в шашлычницах.

"Тебе нужна женщина".

Алди кивал:

"Наверное".

В ночном небе мерцали огоньки спутников, густо подвешенных над всей зараженной областью. В Экополисе вполне могли видеть лица мертвых – оптика это позволяла. Возможно, бесстрастные наблюдатели не раз видели и Алди. Подумав о таком, он с испугом прятал лицо в рукав. Вряд ли его могли узнать, но не хотелось, чтобы Мутти плакала.

"Тебе нужна женщина", – повторял отец Вонг.

Он ходил за Алди как привязанный. В городе их знали. Иногда отцу Вонгу давали немного активированной воды, потому что слепец, помогающий зрячим, не может не вызывать уважения.

"Сейчас такое время, – говорил отец Вонг, блаженно возвращая чашку. – Мы все заодно. – И выдавал тайну: – Моему другу нужна женщина".

Он и Алди стали известными людьми в Терезине.

"Придут счастливые дни, – не уставал твердить отец Вонг. – Все болезни исчезнут, и мы будем проводить дни в грандиозных очередях. Это будет счастливое время. Трупы будут закопаны, родятся новые люди, дети во всем разберутся, а очередь к Языку специально пустят по красивому берегу реки, чтобы мы чувствовали прохладу".

Однажды их вызвали в Комитет спасения.

Комитет только что возглавили люди, ворвавшиеся в город с севера.

Эти люди видели так мало, они привыкли к такой скудной пище, что вымирающий Терезин показался им раем. Они просто сияли, увидев так много красивого и неизвестного. С бокко, патрулировавших воздух, их даже не стали расстреливать. В конце концов, это можно будет сделать, когда бандиты начнут уходить из города. А пока пусть поддерживают порядок.

Человек, командовавший отрядом, такое отношение приветствовал.

Звали его Зоммер. Он был длинный и тощий, как необыкновенная конструкция скелета, на котором не мешало бы нарастить немного мяса. Весь день Алди пьянствовал с Зоммером и с его охраной в каком-то пустом здании. Возможно, раньше это был банк или какая-то служебная контора. Везде валялись битые диски, рваные магнитные ленты шуршали под сквозняком. Пили какую-то сквашенную дрянь, для отвода глаз один раз пропущенную сквозь змеевик. Отрыжка убивала мышей, это проверяли на фактах. Охранник ловил взрослую опытную мышь, а Зоммер или Алди дышали на нее. Обычно хватало одного выдоха. А закусывали сухариками, обросшими бледной плесенью. Сухарики сушили на спиртовой зажигалке, отец Вонг счастливо повторял: "Когда-нибудь в очереди… На берегу красивой реки…" А Зоммер вторил ему: "Большая медитация… Банки спермы…" Он проповедовал известную идею офицера Стууна. Алди кивал.

Он гладил шершавое колено приведенной женщины.

Было темно, он не видел никаких лиц, но слышал хриплый смех женщины. Гладить податливое колено было приятно. Хотелось говорить о звездах, но мешала отрыжка. Кто-то включил дорожный приемник. После обычных призывов к разуму и воле мужественного населения зазвучала музыка Территорий. "Веет, веет, веет, веет…" Никто не знал, чем заканчивается эта песня. Но, может, смысл ее заключался как раз в бесконечности, кто знает?

"Мы распределим захваченную сперму по семьям, в которых нет хронических больных…"

"Каждый получит по куску полезного Языка…"

Тьма, желание, влажная духота, хриплый смех.

Алди повалил женщину на невидимый диван. Скрипела пыль на зубах, из продранной обивки с писком выпрыгивали юркие ящерицы. Женщина укусила Алди в губу, но не отпрянула. Вкус крови и пыли возбуждал еще сильнее, даже вызвал у Алди рвотную судорогу. Женщина заботливо вытерла ему губы подолом своей грязной юбки и снова крепко прижалась. "Мы войдем в Экополис, мы захватим все банки спермы, – впервые подумал Алди. – Зачем мечтать о звездах, если они недостижимы? Все равно нас уже ничто не спасет. Зачем нам звезды, если есть женщины, умеющие смеяться так хрипло, так призывно? Мы устроим грандиозную медитацию. Мы сравняем Экополис с землей".