Текст книги "Большие каникулы"

Автор книги: Сергей Гребенников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Вот, пожалуй, и все про Бусинку. Если будут какие-либо новости, я дам вам знать. Выключаю карманный фонарик. Засыпаю.

А. Костров.

Оперетта приехала

Иван и Юра, привет!

Все, что я рассказываю вам в письмах, может быть, вам совсем не покажется таким уж ярким и занимательным, ну что ж поделаешь… Конечно, день на день непохож. А это и хорошо, что непохож, а то будут дни как матрешки одинаковые, только и разница, что одна больше, другая меньше.

У нас тут с опереттой смехота получилась. А в общем, все по порядку: умылся я утром, почистил зубы. Мама мне белую рубашку погладила. Надел я коричневые шорты, на пробор волосы зачесал и отправился в клуб на оперетту областного передвижного театра, который должен был в воскресенье показывать новый спектакль «Баранкин, будь человеком!» (музыка С. Туликова, пьеса В. Медведева).

Направление взял я на Зеленую улицу, где должен был ждать меня Семка Галкин. Встретились мы с ним и двинулись к Вилену. Вилен и Семка тоже принарядились ради «Баранкина». Семка полный карман семечек тыквенных прихватил, чтобы скучно не было. Я спросил его: «А разве у вас в клубе можно семечки грызть?» – «Сколько хочешь – и никто слова не скажет».

Начало спектакля назначено на афише в 11 часов, но мы подошли к клубу в 10.30, чтобы места занять получше.

Возле клуба уже народ толпится, ждут, когда впускать будут. Мы к дверям поближе протиснулись. Клуб наш совхозный, прямо скажу, не Большой театр и похож он на большой складской сарай. Только хотел я вам рассказать не о стареньком клубе, а самом спектакле.

Загремел ключ в замке, отворились двери, и мы сразу предъявили свои билеты. Припустились на первый ряд.

Когда все расселись по местам, на сцену вышел высокий артист с черным бантиком на ковбойке и в спортивных трикотажных брюках. Оглядел зрительный зал. Потом потер ладонь о ладонь. Дождался тишины и вежливо сказал:

– Здравствуйте, дорогие зрители!

Мы ему тоже:

– Здрасть.

Потом он заметил, что двое мальчишек залезли на сцену, приподняли занавес и подглядывают, что там на сцене делается. Артист с бабочкой на ковбойке прогнал ребят. Покачал головой и сказал: «Ай-яй-яй». Потом прищурился и уставился в зал.

– Дорогие дети! Дорогие мамы и папы! Мы рады вас видеть на сегодняшнем спектакле. Товарищи зрители, – продолжал он, – в связи с тем, что артистка, исполняющая в спектакле роль Баранкина, заболела, дирекция театра вынуждена была произвести замену спектакля. Сегодня мы вам покажем классическую оперетту Кальмана «Сильва»!

Что тут началось в зале, если бы вы видели. Зрители затопали ногами, зашумели. Артист поднял руку и долго ее так держал, пока не наступила тишина.

– Товарищи! Товарищи! Тот, кто не пожелает остаться на спектакле, – сказал артист, – билеты могут вернуть в кассу. Но я не советую этого делать, потому что в спектакле «Сильва» заняты лучшие силы нашего театра.

Из зала начали выкрикивать:

– «Сильва» спектакль не для детей!

– Это халтура!

– Мы напишем куда следует!

– Подумать только, ребятишкам «Сильву» привезли показывать!

Кое-кто стал выходить из зала. Я, Семка и Вилен остались. Перешли из первого ряда в третий, чтобы свет от прожектора не бил в глаза. Матери детей тащили из зала за руки. Ребятишки упирались, ревели. Им очень хотелось «Сильву» смотреть. В клубе осталось человек двадцать пять всего-навсего. Человек шесть старушек, нас трое, девчонок человек семь, да в темноте, на последних рядах, мужчины какие-то беспричинно хохотали.

Спектакль начался. Ну когда говорили на сцене, это еще ничего, понять можно, а как только петь начинали, ни слова не разберешь.

Досидели мы до того места, когда артисты начали петь: «Без женщин жить нельзя на свете…» Мы стали потихоньку в темноте к выходу пробираться. У дверей билетерша схватила меня за руку и шепчет: «Лохматые черти, куда вас дьявол понес? Зал вон совсем пустой».

А Семка сказал:

– Нам, тетенька, в одно место надо. Мы скоро вернемся.

Она поверила и выпустила нас, а вслед строго прошептала:

– Приспичило всем сразу. До антракта дотерпеть не могли, деревенщина. – Подняла она крючок на двери, да как поддаст Семке в спину. Потом и нас с Виленом таким же способом выпроводила. А мы не обиделись. На улице – солнышко. Хорошо!

Так мы и не посмотрели оперетту «Баранкин, будь человеком!». Хотели сколько-нибудь денег назад получить, но и тут нам не повезло. Кассирша очки на лоб сдвинула и стала на нас смотреть как на полоумных.

– Вы что, – говорит, – спятили? Никто вас в шею не толкал из зала, надо было сидеть до конца. Чему вас только в школе учат?

– Знаем чему, – огрызнулся Семка. Вместо «Баранкина» «Сильву» какую-то подсовывают, да еще и деньги не возвращают.

Вот вам и еще один день каникул пролетел, совсем непохожий на другие дни. Настроение у нас было неважное, такое же, каким бывает на рыбалке, когда рыба не клюет.

А. Костров.

Событий хоть отбавляй

Привет, ребята! Как хотите, но у нас тут история на историю налезает.

Помните: я вам писал про тетку, у которой корова в лесу на мине подорвалась? Давно я эту тетку не встречал в поселке, а тут как-то, гляжу, идет она рано утром по направлению к шоссе. Мне бросилось в глаза, что уж очень она быстро потолстела. А главное: верхняя часть потолстела, а ноги какими были, такими и остались. Удивительная история: словно ее насосом накачали. «Ну, – думаю, – может быть, она водянкой заболела или еще чем».

Шла она грузно, но быстро. Подобрала ее на шоссе грузовая машина и куда-то увезла. Вечером снова я ее увидел. Домой она шла бодро (от шоссе) и снова худой стала. «Это что за чудо? – размышлял я. – Не может же человек за один день потолстеть и за полдня похудеть». Рассказал я об этом Вилену, Гошке и Семену. Семка сказал, что, может быть, она ведьма. Гошка заспорил с ним и стал доказывать, что ведьмы на нее вовсе непохожи. Вилен спросил:

– А ты разве видел ведьм своими глазами?

Гошка сказал, что не видел, но зато у него есть о них свое представление.

Пока они спорили, какими бывают ведьмы, мимо проходила Гошкина сестра Нюся. Лучшая птичница на совхозной ферме. Она как раз возвращалась с работы.

– Вот… – показал Гошка на сестру. – Вот кто на ведьму похож как две капли воды! Видите: волосы, наполовину черные, наполовину белые. А завтра, может быть, сиреневыми будут.

Нюся, наверное, слова Гошкины услыхала. Остановилась как вкопанная. Поманила Гошку пальцем. Но Гошка отрицательно покачал головой и сказал:

– Если что сказать мне хочешь, говори, я и так услышу.

– Ладно, сама подойду, – сказала Нюся и, шагнула к Гошке. Гошка припустился бежать. Сестра за ним. Гошка здорово бегает, никто из нас его ни разу не перегонял, а тут еще страх его подстегивал, так он такую бешеную скорость развил, что его и на лошади не догнать. Но сестра его тоже отлично бегает. Припустилась она за ним во всю прыть. Гошка в овраг, а сестра за ним, Гошка вокруг колодца, и Нюся не, отстает. Гошка бегает и жалобные слова произносит: «Нюсенька, прости меня, родная сестричка, это я пошутил».

Но сестра его не слушала, гонялась за ним. Гошка, не сбавляя скорости, уговаривал, ее: «Родненькая, я тебе туфли почищу, когда ты на танцы пойдешь!»

Расстояние между ними сокращалось с каждой секундой.

Пробегая мимо нас, Гошка на ходу клялся: «Нюсенька, всю жизнь красавицей тебя звать буду».

Между ними осталось крошечное расстояние. И наконец схвачен голубчик! Потащила она его к дому. Гошка упирался. Пятками землю пахал. А она его волоком тащила и приговаривала:

– Иди, иди, миленький мой братик с голубыми глазками. Я крапивку приготовила.

Дотащила она его до самой калитки, как вдруг над дорогой коршун появился и кинулся камнем вниз, где куры в пыли лежали. Гошка как заорет:

– Нюся, бросай меня! Спасай наших кур!

Коршун схватил одну хохлатку и, как вертолет, потащил ее вверх. Нюся бросила Гошку, стала руками махать и кричать: «Шшугу! Шугу!» Потом схватила палку и запустила в хищника. Докинуть не докинула, но кобчика напугала. Курицу кобчик из когтей выпустил. Хохлатка немного пролетела камнем, а потом замахала крыльями и пошла на приземление. Опустилась прямо во двор к Зеленским.

Гошка отбежал на безопасное расстояние от сестры и стал вслед кобчику кричать:

– Спасибо тебе, кобчик! Птица ты хорошая! Пусть курицей ты не поживился, зато меня спас!

– Ничего, ничего, – пригрозила Нюся. – Есть-то все равно домой придешь. Вот там я твои слова припомню.

Хохотали мы все до упаду. Потом дошли к конюшням на жеребят смотреть.

Привет вам, А. Костров.

Фу мажор!

Ребята, если только вы меня не так поймете, писать больше вам не стану. Значит, так…

Объявился в наших краях неизвестный музыкант, и, по-моему, он где-то недалеко живет. Каждый вечер играет на скрипке. Мне захотелось узнать, кто же это?! И вот я пошел прямо на звуки. В самом деле, это оказалось совсем недалеко, четвертый дом от угла по нашей Пролетарской улице. Я подошел к невысокому заборчику. За кустами сирени увидел дом в глубине двора. Вокруг дома – большой фруктовый сад. Уже надвигались сумерки. Там, за забором, увидел я застекленную веранду. Скрипка пропела какую-то руладу и вдруг смолкла. Я подождал немного. Любопытство меня взяло. Тихонько толкнул ногой калитку, она заскрипела и приоткрылась. Я вошел в сад и остановился. Кто же играл, не пойму?! Увидеть никак не удалось. Присел, надеясь, что снизу виднее будет. Ни-ко-го! Сквозь ветки деревьев, как светлячок, мелькал слабенький огонек. Это в какой-то комнате дома уже горел свет. Я нагнул ветку. Вдруг за моей спиной раздалось: «Зачем ломаешь? Лучше попроси».

Я даже вздрогнул от неожиданности. Обернулся. Передо мной стояла девчонка в синеньких шортах. Небольшие косички лежали на ее плечах, а в косички вплетены бантики. Трудно было определить, какого они цвета: то ли зеленого, то ли салатного.

– Ты чей? – спросила девочка.

– Я – Костров.

– Почему ты здесь и зачем ломаешь сирень?

Я объяснил ей, что совсем не собирался ломать, а только нагнул, чтобы понюхать. Девчонка сказала:

– Ну а теперь уходи!

– Это ты так хорошо играешь? – спросил я.

Девчонка отбросила за плечи свои косички, удивленно посмотрела на меня и спросила:

– Ты разбираешься в музыке? – хмыкнула она и приоткрыла калитку, намекая на то, чтобы я уходил.

Но я не спешил уйти.

– Так это ты по вечерам играешь?

– А тебе не все равно? – заносчиво ответила девчонка.

Ей было лет тринадцать, а может быть, четырнадцать.

Она молчала и в упор рассматривала меня. Я тоже на нее глядел в упор. Смотрим друг на друга и молчим: Наконец я снова спросил:

– Так кто же играл?

– Это очень важно для тебя? А если я не скажу, что будет?

– Да ничего не будет. Сон у меня от этого не пропадет.

– Ух ты какой… – с чуть заметной улыбкой произнесла девчонка и совсем несердито сказала: – Я играю.

Мне пришлось признаться, что раньше я не любил скрипку, а теперь, когда я слышу ее по вечерам, она мне начала нравиться. Совсем осмелев, я попросил ев что-нибудь сыграть.

– Сыграть? А что сыграть?

Этим вопросом она застала меня врасплох. Вспомнил я, что в Москве на балалайке сам разучивал «Светит месяц», и хотел было заказать ей эту популярную музыку, но сказал совсем, совсем не то. Хотелось знающим себя перед ней показать. Я сказал ей:

– Сонату… фу мажор можно? – и молчу. Жду, что будет. Лицо девчонки как-то вытянулось. Она расхохоталась. Я, наверное, выглядел перед ней дураком со своим музыкальным заказом.

– Разве такой сонаты не бывает? – спросил я.

– Бывает, бывает, – успокоившись, сказала она, – и фу мажор бывает, и фи мажор. – Она снова захохотала.

Я не стал дожидаться, когда она опять подковырнет меня, резко толкнул ногой калитку и выскочил на улицу. Вслед я услышал:

– Почему ты обиделся?

Но было поздно. Я уже шел к своему дому, проклиная себя за сказанную мной глупость. Это мне наука. А дом этой девчонки-скрипачки я буду теперь далеко обходить. Фу мажор получился у меня. Но она тоже хороша – смеялась чуть ли не до слез, будто с ней такое не может случиться.

В тот вечер у себя на чердаке я долго не мог заснуть. Закрою глаза, а мне в голову лезут всяческие неправдоподобности: то розовый туман через слуховое окно пробирался и все собой заполнял, то виделись какие-то полосатые лилипуты – они гонялись за синим мотыльком, старались оторвать, у него крылья, а мотылек человеческим голосом заговорил: «Андрей, спаси меня, и тогда я буду вечно, играть для тебя на скрипке твою любимую сонату – фу мажор». Я вскочил, но ни мотылька, ни полосатых лилипутов нигде не было. Ну раз такое дело, зажег я карманный фонарик и стал, первый раз в жизни, сочинять стихи. Хотелось придумать что-нибудь обидное для скрипачки. И вот:

 
Свысока говорила она со мной,
даже имя свое не сказала,
ну и ладно: не буду встречаться с тобой,
раз на дверь мне рукой указала.
Но не думай, что ты лучше всех,
что ты всех покоряешь на свете,
твой такой издевательский смех
первый раз услыхал на планете.
 

Вы мне потом напишите, понравились ли вам стихи? Если понравились – я буду дальше все в стихах писать! Всю жизнь свою зарифмую!!!

Жду от вас сообщений. Пока о скрипке все.

А. Костров.

Засада

Привет, Иван и Юрка! Вот и еще одна встреча состоялась у нас с той гражданкой, которая советовала нам стекла побить директору совхоза из-за Бусинки. Заметили мы, что эта гражданка иногда превращается в худую и наоборот. Мы решили в этом разобраться. Это было рано утром у шоссейной дороги.

Смотрим – топает она, как утка с боку на бок переваливается. Мы стали наблюдать за ней. Как только она поднялась на насыпь шоссейной дороги, мы пошли за ней… Идет, идет тетка и вдруг приостановится; поглядит по сторонам, возьмет себя за живот, потрясет его из стороны в сторону и дальше по шоссе двигается на перехват машины. На шоссе стала «голосовать». Мы подошли к ней и остановились. Наше появление было для нее явно неожиданным.

– Сыночки, а я вас знаю… Вон ты, прыщавенький, Галкин будешь. Ты, рыжулька, – Гошенька Зеленский. И Кацуру знаю. А вот тебя, белобрысый, – указала на меня, – тоже теперь знаю.

Мы молчим.

Тетка залебезила:

– Да какие же вы все хорошенькие, да складненькие, да симпатичные какие! Вот из города вернусь, гостинцев вам привезу. Петушков сладеньких на палочке. Любите небось?

Мы молчим как в рот воды набрали.

– А что за повязочки красненькие у вас на рукавах?.. A-а, догадалась! Дружинники вы. Хулиганов ловите с утра пораньше. А я вот… захворала. Какая-то отечность одолевает. В город к доктору собралась, да вот никакого грузовичка не поймаю, никто меня больную подобрать не хочет. Может быть, как есть вы дружинники, поможете?

– Поможем, – сказал я, а сам гляжу, как Семка проволочку тонкую из кармана вытаскивает и сзади тетки заходит.

Я стал допытываться:

– Что же вы, гражданочка, только посередине отекаете, а ноги как были спичками, так и остались?

– Такая уж у меня болезнь, – отвечает, – как ее называют… Запамятовала. Тромболифтит какой-то.

– Плохая болезнь, – сказал Гошка и к Семке приблизился, да как подтолкнет его плечом. Семка нарочно упал возле тетки, а сам во время падения ткнул проволочкой в то место, где тетка «отекла», и тут же извинился. Тетка даже не почувствовала, что ее укололи. Только затараторила:

– Упал, сыночек? Не убился? – И нагнулась помочь Семке встать. Тут все и началось: только она нагнулась к Семке, фонтан как ударит у нее на спине. Тетка почувствовала неладное, присела и защебетала:

– Ой сыночки, извините старую, огрех со мной приключился. Отвернитесь, миленькие.

Я как сверкну на нее глазами.

– Нет, – говорю, – никакого огреха нет. Мы тут не дураки. Самогонка это.

Тетка затряслась вся, губы у нее посинели сразу!

– Ребятишки мои, сыночки, вы уж меня простите.

И за пазуху полезла. Деньги достала. Руки трясутся.

– Нате, – говорит, – здесь много – целый месяц можно мороженое с утра и до ночи есть. Только никому ни гугу, ладно?

– Ваши деньги, нам не нужны, – категорически заявил Семен.

– Сыночки, – взмолилась она, – корова Минька у меня на мине взорвалась. Жить стало не на что. Одинокая я. Пожалейте, ребятки…

Это неправда все. У нее дом большой. Летом отдыхающим чуть ли не весь дом сдает. Сад у нее есть. Гусей штук двадцать.

– А если мы возьмем сейчас и за милиционером сбегаем, тогда что?

Как услыхала тетка эти слова, узенькие глаза свои расширила, бока кулаками подперла, ноги широко расставила и злобно задышала. Куда ее плаксивое выражение делось. Свернула она два кукиша и сунула их Семке в нос (он к ней ближе стоял).

– Шиш вам с маслом! – сказала. – Раз уж на то пошло, лучше разойдитесь, а не то я вас всех сейчас поубиваю! – Нагнулась за камнем. А как только выпрямилась, у нее из-под сарафана автомобильная камера шлепнулась в пыль и резиновая грелка. Вокруг нее озеро самогонное образовалось.

Семка тоже камень поднял.

– Ты, тетенька, не очень-то… Мы тоже камни кидать умеем.

Хитрая тетка в другую крайность ударилась:

– Что же вам, сыночки, легче будет, когда меня засудите? Пожалейте… Никогда в жисть даже с напёрсток не буду гнать самогонку.

Глазки-щелочки зло и ядовито смотрели на нас. Кинула она на землю бывшие у нее за пазухой, грелки.

– Завязала, – говорит. – Навек завязала.

Семка погрозил ей пальцем.

– Ну если обманешь нас, тетенька, мы к этому ещё вернемся, так и знай.

Напугали мы ее крепко. Может быть, и правда, не будет она больше заниматься таким злом.

– Смотри, тётенька, мы это запомним, – сказал Семка.

– Не сомневайтесь. Я тоже все запомнила.

Так мы и расстались с ней. Вечером, за ужином, я дома рассказал папе все подробно. Мама все слышала и погрозила мне:

– Суешь свой нос куда не надо.

Папа ходил по комнате, скрестив на груди руки, о чем-то думал. Остановился напротив мамы.

– Нос у него нормальный, чуть-чуть курносый. Но это не беда.

Разговор происходил при мне, и я понял, что мне следует уйти. Из другой комнаты мне было слышно, о чем они говорили. Мама очень сердилась:

– Подумать только, мы здесь живем без году неделя, а у Андрея каждый день события. А ты спокоен.

– Кто тебе сказал, что я спокоен? Ему тринадцать лет – спокойным быть нельзя. Только не жури его. Сломать характер легко.

– Андрей, войди! – послышался папин голос.

Я вошел.

– Только не говори, что не подслушивал.

– Я не подслушивал, но вы говорили так громко, и я все слышал.

Мама просила меня поутихомириться. Я не обещал, но сказал:

– А почему же втолковывают всем нам: «Не проходите мимо!» Это что же, для красного словца?

Ну пока все, ребята.

А. Костров.

Семка выручил

Здравствуйте, ребята! Видите, стихами больше не пишу, я вас хорошо понял: «Не в свои сани не садись». Иван, ты спрашиваешь, как зовут скрипачку? Да никак. Она мне не сказала, а я напрашиваться не стал. Письмо прерываю… За мной пришли ребята купаться. На речку двинемся. Гошка на велосипеде примчался, значит, по очереди ехать будем, если, конечно, Гошка нам разрешит.

Мама крикнула мне вслед:

– Возьми плавки! Они уже высохли.

Я отмахнулся:

– Зачем, плавки? Обойдусь трусами.

Кеды свои я снял и нес в руках. Пыль на дороге была уже горячей, и стало припекать. Я перешел на обочину и пошел по траве. Мы вышли за дворы к водокачке, и вдруг… перед нами в красненьком сарафане, как из-под земли, предстала скрипачка. Вот не ожидал! Я поравнялся с Семеном и шепнул:

– Я домой побегу, плавки возьму.

– Но трусы-то на тебе?

– А как же, – удивился я его вопросу.

– Тогда пошли! Что-нибудь придумаем.

Скрипачка подскочила к нам, веселая такая, и спрашивает:

– Ребята, вы купаться? Я тоже. Можно с вами?

Гошка ответил:

– Воды не убудет, топай!

Вилен толкнул меня вперед.

– Знакомься, Андрей! Это наше: «до-ре-ми» – Олеська Капралова, дочка главного врача нашей больницы.

– А я уже его знаю. Он у нас на днях сирени в саду хотел наломать.

«Вот врет!» – подумал я, но сказал:

– Неправда, у нас своя сирень под окном растет. Зачем мне чужая?

Олеся усмехнулась, посмотрела на Гошку.

– Груши доже у всех в саду свои есть, а вот Гошка у соседа их рвет. У соседа они, наверное, вкуснее.

– Что ты болтаешь? – возмутился Гошка. – Никто не рвет.

– А Лопушенко Игнат Васильевич кого крапивой хлестал?

Вилен положил Гошке руку на плечо и сказал:

– Он его не хлестал, он из него пыль выбивал, верно, Гошка?

Гошка, нахмурил брови, оттолкнул Вилена, вскочил на свой велосипед и поехал вперед. Я время от времени поглядывал на Олесю и ничего заносчивого в ней не заметил.

С одной стороны, хорошо, что Олеся как-то неожиданно примкнула к нам, а с другой стороны, я ведь плавки забыл. Что буду делать? Трусы у меня ситцевые, широкие. Такие сейчас и не носят. Но я же не знал, что встретится Олеся.

На берегу все разделись и пошли к реке, а я под кустик – в холодок. Не удалось мне показать ни брасс, ни баттерфляй. Но ничего, зато я можжевеловый куст нашел и стал вырезать палочку. У меня в кармане было увеличительное стекло, я выжег на палочке «Олеся», не знаю зачем. Жарко сидеть у реки и не искупаться. Интересно, что думает Олеся? Наверное, думает, что я не умею плавать. Пусть думает. Время летнее, я еще успею показать ей, на что я способен. Сижу строгаю палочку. Вспотел даже затылок. Семен поглядывал в мою сторону. Взгляд у него был сочувствующий. Он подошел ко мне и тихо сказал:

– Хочешь, я тебе свои плавки отдам, а сам вместо тебя посижу? Мне уже не хочется купаться. Мои плавки тебе подойдут.

Я сказал Семке, что сегодня купаться не буду.

– А то, пожалуйста, бери. У меня хорошие плавки, на них даже маки цветут. Ни у кого таких нет. У нас в сельпо продавались: – Пока мы шептались с Сёменом, к нам подбежала Олеся, схватила меня за руку и потянула к реке.

– Идем, москвич! Или боишься утонуть?

– Кто боится? Он? – возмутился Семен. – Да Андрей лучше нас всех плавает. Просто он… Трусы не взял, если хочешь знать.

Семкины слова словно кипятком меня ошпарили.

– Ты чего болтаешь, Семен?!

Олеся, как тогда в саду, залилась хохотом:

– Тогда сиди, соната фу мажор, – сказала она и побежала к воде.

– Ну и удружил ты мне, Семка. Лучше бы я тебе не говорил про трусы.

– А чего же она: «Боишься утонуть?»

Пошли мы с Семкой подальше, где густые заросли, и поменялись трусами. После чего я шел к реке смело.

Я нырял, плавал баттерфляем, кролем, брассом. В общем, показал, что кунцевские кое-что умеют. На обратном пути Олеся попросила у меня палочку. Я с удовольствием подарил ей палочку.

– Хорошенькая, – сказала Олеся И стала ею по лопухам дубасить. Босоножки свои она несла в руках и чуточку прихрамывала (наверное, на колючку наступила). А еще я заметил у нее на подбородке розовое пятнышко: Я тихонько спросил у Семена:

– Она ударилась?

– Нет, – шепотом ответил Семен, – это от скрипки мозоль.

Гошка с Виленом шли чуть впереди и о чем-то разговаривали.

Ну вот, на сегодня все…

Привет вам.

А. Костров.