Текст книги "Большие каникулы"

Автор книги: Сергей Гребенников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Откровенное письмо Андрея

Здравствуйте, ребята!

Не сердитесь на меня за долгое молчание и не удивляйтесь, что почерк мой так сильно изменился. Пишу в больничной палате № 7. Нахожусь я здесь уже два месяца и одиннадцать дней. Скучища жуткая. Из окна видно, как хозяйничает осень. Деревья уже надели рыжие парики. Уже и цветов так мало на клумбах у больницы. Недавно я видел из окна пролетающую журавлиную стаю. Частые дожди хлещут над поселком, а я один в палате № 7.

Теперь все по порядку: почерк мой изменился потому, что еще не совсем зажила рука (перелом запястья), – это раз. Перелом ключицы – это два. Сотрясение мозга – три. Для начала, пожалуй, это весь список моих ранений. Но не волнуйтесь, ребята, уже выздоравливаю. Когда все это обрушилось на меня, врачи сомневались в благополучном исходе.

Вы помните, я писал вам о тетке-самогонщице, у которой корова Манька в лесу на мине подорвалась? Так вот эта тетенька решила слово свое сдержать. Припомнила она все свои обиды. Первым на ее пути повстречался я. С меня она и начала расправу.

Возвращался я поздно вечером домой от Вилена. Обсуждали у него дома, как поступить с экспонатами нашего музея. Дело в том, что над ними нависла серьезная опасность: на них позарились важные дяденьки из области. Узнали они про наш музей, и тут же нагрянула целая комиссия осмотреть наше музейное хозяйство. Сначала мы обрадовались, что наш труд заметили. Дальше – больше: ходят гости, читают надписи над экспонатами, что-то в блокноты записывают. А когда закончился осмотр, один из членов комиссии заключил: «Работа проделана большая и имеет важное патриотическо-воспитательное значение». Пообещал дать об этом информацию в областную газету. Сказал, что поставит вопрос о премировании участников нашего кружка «Красные следопыты». Только потом мы раскумекали, зачем он нам этот «пряничек» посулил (это был директор областного музея). Вся хитрость была в том, чтобы уговорить нас все добытое нами с таким трудом передать в ведение областного музея. Сказал он нам, что все экспонаты будут находиться под надежной охраной, в прекрасном помещении. За ними будет настоящий уход и присмотр. Там, видите ли, у них лекторы и консультанты имеются со специальным образованием. Словом, там у них все самое главное и самое лучшее. Женщина из этой комиссии даже такое сказала:

– Ну что тут у вас, маленькая комнатушка – пристройка к библиотеке, даже замка на дверях приличного нет.

– Ну и что? У нас воров нет. Проживем без замков, – сердито сказал Семен.

– Не понимаю, что вы так ершитесь? Мы же хотим как лучше, – сказала гражданка из комиссии. – Мы хотим, чтобы такой ценный материал не распылялся по комнаткам да по чуланчикам, а был сконцентрирован в одном месте.

Вилен не выдержал и сказал: «А вы добудьте сами такое же и тогда концентрируйте где вам будет угодно».

Спор у нас шел долго. Мы не соглашались с предложением комиссии. Директор музея перешел на угрозы: сказал, что мы не имеем права присваивать реликвии – всенародную память и что к ней следует относиться с должным уважением и вниманием. Алексей Кумач вступился за нас. Он вежливо объяснил, что обвинять ребят в неуважении – несправедливо. Он рассказал, как много мы приложили стараний и усилий. Показал на надпись, висевшую при входе: «Никто не забыт, ничто не забыто».

– Вот именно, – вставил Семен. – Мы в речку сто раз ныряли, чтобы что-нибудь раздобыть. У нас зуб на зуб не попадал от холода, и на тебе – «отдайте нам». Да и музыканты, которые перед казнью «Интернационал» пели, они же из нашего района. Ничего мы не отдадим. Мы сами будем расширять наш музей, и он, может быть, будет не хуже вашего.

Григорий Степанович Дзюба слушал эту перепалку и сердито глядел на гостей из области.

Директор Центрального областного музея сказал:

– Значит, так, ребятки… На будущей неделе приедут к вам наши товарищи, вы подготовите список имеющихся у вас ценных экспонатов и передадите все под расписку, официально, в наш Центральный музей. Мы отведем вашим бесценным реликвиям уголок в зале № 3 и даже напишем, что найдено все это и добыто школьниками совхоза. А в общем, славное вы дело сделали, я бы сказал, что очень славное!

На этом он словно бы поставил точку на нашем споре.

– А вот вы, товарищи, не очень славное дело задумали, – сказал Григорий Степанович. – Во-первых, ребята не все сделали, как вы говорите. Они ведь только начали поиски, начали свое большое дело. А вы чуть ли не конфискацию устроить собрались. Во-вторых, я удивляюсь такому повороту дела и такому разговору. Вы же взрослые люди… Как можно разрушать такую мечту ребят? В-третьих: что касается их музея, я обещаю, что они зарегистрируют его официально где следует. И если явится у вас желание взглянуть еще раз на то, что делают наши совхозные ребята, – милости просим в гости. А сейчас: до свидания, товарищи! Алёша, – обратился он к Синему Воробью, – проводи гостей к машине.

Вот как дело повернул наш Григорий Степанович Дзюба. Теперь, я думаю, не тронут нас больше областные гости.

После того как уехала от нас эта комиссия, собрались мы все у Вилена дома – обсуждали происшедшее событие и разговаривали про разные разности. Семку, например, заинтересовал вопрос: какую работу делает мой папа? Потому что он видит его то в поле, то в нашей селекционной лаборатории (везде Семка успевает за день побывать).

Я спросил его:

– А когда ты в поле побывал?

– Меня Федор Якушенко до самого поля и обратно подвез. Там я батьку твоего вместе с нашими агрономами видел. А как-то мимо нашей лаборатории шел и заглянул туда, а батька твой и там что-то в микроскоп разглядывал. Он что, ученый?

Рассказал я ему как мог про папу, что он агроном – кандидат наук и вместе с другими агрономами добивается вырастить крепкую, скороспелую и морозоустойчивую пшеницу.

– А как это они добиваются? Что для этого нужно?

Ну что я мог ему сказать. Он поставил меня в тупик.

– Семка, а ты зайди как-нибудь к нам вечерком и расспроси у него сам. Уж он наверняка точней меня расскажет.

Последним от Вилена уходил я. Ночь была ясной, луна светила, как фонарь. Проходя мимо строящегося элеватора, за щитами, отгораживающими стройку, я услышал какую-то возню и приглушенный разговор: «Чего мешкаете? Грузите, да поскорее, а то я загудю вместе с вами в тартарары». Голос этот показался мне знакомым. Где-то я его уже слышал… Тихо подошел к щиту, поглядел в щелку, а что бы вы думали: узнал самогонщицу. Она засовывала что-то в телегу и очень суетилась. Двое мужчин помогали ей укладывать в телегу рулоны рубероида. Укрывали их мешками. Потом я вновь услышал голос самогонщицы: «Это вам за труды, а остальное после получите, как договорились». Ну, думаю, дело тут нечистое… Только я так подумал, как вдруг кто-то крепко схватил меня за плечи. Оглянулся я, а за спиной стоит какой-то незнакомый тип с бородой.

– Кино, – говорит, – бесплатное смотришь?

– Да тут и, правда, кино интересное – рубероид воруют, – ответил я.

Бородатый дядька схватил мою руку, как клещами. Дышит на меня и шепчет:

– Поздно ходишь. Видишь, луна взошла?

– Вижу, – отвечаю, – только при чем тут луна?

– А ты ее больше не увидишь.

Одной рукой он держал меня, а другую сунул себе в карман. И тут я понял, что этот дядька из той же шайки воров. «Убьет!» – подумал я. И так мне стало жалко самого себя. Недолго раздумывая, рванулся я в сторону изо всех сил и задал деру… Мне показалось, что у меня от страха крылья появились, не бегу, а прямо лечу. Если бы кто-нибудь засек время, я бы, наверное, все рекорды побил на стометровку. Мужик тоже прытко гнался за мной, как грузовик. Но, на мое счастье, запнулся он обо что-то и упал. Правда, успел чем-то запустить в меня, но не попал.

Прибежал я домой, отдышаться не могу. Мама спросила, что случилось? Я наспех рассказал ей. Папа в это время смотрел телевизор в другой комнате. Я и ему рассказал о происшедшем. Папу моего знать надо: он вскочил с места, снял со стены охотничье ружье и рванулся к двери. Я тоже хотел выскочить за ним, но мама успела захлопнуть дверь перед моим носом. Ожидая его, мы с мамой не знали, что делать: самим ли бежать за ним или соседей позвать. Через час папа вернулся. У элеватора никого уже не застал – удрали ворюги. Часть рубероида валялась на земле. На следующий день было обнаружено, что со стройки пропало много строительного материала.

Про этот случай утром я рассказал Семену и Вилену. Пожалели ребята, что со мной их вчера вечером не было. Я тоже пожалел. Встреча с ворюгами была началом моей беды. Днем все мы в школе были, на субботнике. Привели в порядок волейбольную площадку. Плотники отремонтировали беседку. Девчонки убирали мусор на территории. Все шло так хорошо. Вечером я предложил Семену и Вилену сходить на вечернюю зорьку, порыбачить на Небесный пруд, карасей половить. Вилен отказался, а Семка ухитрился на стекло наступить и пятку порезать. Одному мне пришлось идти рыбачить. Дома я об этом ничего не сказал и незаметно улизнул. После вчерашнего случая мама меня ни за что бы не пустила.

Походил я по берегу, поискал себе местечко поудобнее, где бы определиться. Заметил у сарайчика, построенного на самом берегу, дедушку Фоменко. Сидит он на своем любимом месте, чмокает свою старенькую трубку. Поздоровался я с ним, спросил:

– Как клюет, дедушка?

– Погляди в ведерко, – отвечает.

Я запустил руку, а там штук десять карасей. Присел я возле него, понаблюдал за клевом. К берегу подплыли гуси с птицефермы, гогочут и на деда смотрят.

Дед Фоменко, как всегда, угостил их блинами. Я решил не мешать деду. Попрощался я с ним. Облюбовал себе небольшой мысок и закрепился на нем.

Ой, ребята… обход врачей. Допишу письмо попозже…

…Клев был, ну радость да и только. Быстро я нахватал с десяток рыбешек. Темнеть стало очень. На берегу ни души. Решил собираться домой. Стал сматывать удочки под вечерний хор лягушек. Место мое было неподалеку от деда-блиноеда. Сложил я свои рыболовные причиндалы, взял в руки ведерко с карасями и чуточку задержался. Смотрю: кто-то справа по берегу приближается ко мне. Различить – кто это, я уже не мог, стемнело. Ну, думаю, кто-то домой бережком возвращается. Посмотрел налево – вижу: еще какая-то фигура ко мне медленно идет. Первая фигура остановилась сзади меня. Я оглянулся и обмер… Мурашки по телу побежали. Сердце застучало как колокол. Возле меня стоял вчерашний бородатый человек, который меня возле элеватора за плечи схватил.

Я решил не подавать вида, что струсил. Стою. Молчу. Бородатый тип, как и в прошлый раз, ощерившись, спросил:

– Ну как клевала?

Я ответил, что поймал с десяток, а сам налево взглянул. Второй силуэт неподалеку остановился. Мне даже веселей как-то стало. Думаю, если что… человек же рядом, не даст убить.

– Ну а помнишь, – спросил бородатый, – я тебе про луну говорил вчера?

– Помню.

Пришла мысль: бросить удочки и ведерко и задать стрекача. Но бородатый загородил путь так, что, мне ни вправо податься, ни влево. И там и тут вода, а я на крошечном мыску оказался. Сделал шаг, чтобы обойти бородатого дядьку, а он мне руку на плечо положил. Рука у него тяжелая, сильная.

У меня потихоньку стали дрожать руки. Тип бородатый это заметил.

– Что это тебя колотун бьет?

– Давно у воды сижу, – ответил я.

– Домой собрался, поди?

– Пора, – говорю.

Вдруг ко мне стал приближаться человек, который стоял слева поодаль. Взглянул я на него и… обомлел. Это была самогонщица.

– Ну, сынок, – сказала она, – не зря я говорила, что все припомню.

«Ну, – думаю, – теперь-то я пропал. Сбежать мне от них некуда». На воду уже пал туман, в камышах что-то крякает, хлюпает. Жуть на меня напала. Я подумал: «Может быть, броситься в воду и поплыть? Да разве после такого разговора дадут они мне уплыть?!»

Хотел я крикнуть кого-нибудь на помощь, но бородатый мужик зажал мне рот рукой. Пока я вырывался, кусался, бородатый мужик ударил меня чем-то и столкнул в воду.

Все, что потом со мной произошло, рассказал мне дедушка Фоменко, когда приходил ко мне в больницу навестить меня. Оказывается, засиделся в тот вечер дедушка Фоменко допоздна, к моему счастью. Говорил, что он объединенный хор лягушек слушал на пруду и собирался уже уходить, как вдруг услышал сильный всплеск, а по воде волны пошли. Дедушка сначала подумал, что это щука хвостом хлобыстнула, по воде. Прислушался – тишина кругом. Даже лягушки замолчали на время. Он стал соображать: «А что же могло так шмякнуться? Сомов больших в пруду не водится. Так что ж это воду так всколыхнуло?» Пошел он по бережку взглянуть.

– Поднялся я, – говорит дедушка, вышел из кустов. – Вижу, бегут двое, от пруда в сторону. Что за оказия? Приблизился, где круги на воде стали затихать, гляжу, – говорит, – удочки брошены, ведерко перевернутое на земле валяется, и пузыри над водой буль-буль… «А не беда ли тут приключилась?» – подумал. «Сбросил, – говорит, – я с себя брезентовый спинджак и порты снял, да где бережок поположе, спустился в воду. Нырнул. Пошукал руками в воде, нащупал. Хватаю тебя, Андрюха, за рубашку, а воздуха в баллонах уже тю-тю (он свои легкие баллонами называл). Но, – говорит, – я не сдаюсь. Вынырнул, пополнил баллоны и снова на дно бултых. Схватил, – говорит, – я тебя, карася, и выволок на свет божий…»

Ключица у меня уже зажила, а вот голова иногда ни с того ни с сего начинает побаливать. Врачи обещают завтра гипс с руки снять, тогда я буду писать нормально и почерк будет получше.

Неожиданно затянулись у меня каникулы. В школу хочется. Друзей у меня теперь полно! Жалко, вас нет рядом со мной. Пока лежу в больнице, прочитал все скопившиеся от вас письма. Юрка, ты почти в каждом письме напоминаешь, почему я перестал сообщать об аппарате ПШИК-2? Скажу честно: ПШИК-1 и ПШИК-2 – это моя выдумка, фантазия! Захотелось мне с вами поговорить о чем-нибудь необычайном, и вот на ум пришел ПШИК-1, а за ним и ПШИК-2. Я с этими фантастическими аппаратами так свыкся, что расстаться уже не хватило сил. Да и с. Полканом не хотелось расставаться. А что, Липси разве плохая собачонка? А какие у нас гуси на Небесном пруду! Мне они даже во сне снятся. Ну как об этом рассказать, чтобы было и интересно и не скучно. Да вы ведь и сами просили писать о них. Не обижайтесь на меня, что пришлось немного придумать и чуть преувеличить. Ведь без фантазии человек бы и на других планетах не побывал, и, может быть, даже в космос не улетел.

Но, как вы знаете уже, Полкан распрощался с Липси. Улетели дикие гуси. Всему бывает конец. Писать я больше о них не буду. Еще раз прошу: за мои ПШИКи на меня не злитесь. Хочу вам сказать еще немного: сегодня навестила меня в больнице Олеся. С цветами пришла. В косичках розовые ленточки. Она вошла в палату так неожиданно, что я не успел нырнуть под одеяло. Не хотелось мне, чтобы она видела мою забинтованную, голову, похожую на кочан капусты. А откровенно говоря, я обрадовался ее приходу. Правда, она приходила ко мне и раньше, но тогда я был очень плох и не помню ее посещений. Всякий раз она оставляла мне записку. Недавно в своей тумбочке я обнаружил одну из ее записок. В ней были такие слова: «Эти цветы для, тебя. Ты такой молодец! Моя бабушка целует тебя». Смешно мне стало. Вот уж мне нужно, чтоб меня целовала ее бабушка.

Сегодня Олеся тоже приходила ко мне в палату, но быстро ушла, ей надо заниматься на скрипке. А вот появилась нянечка и сказала, что ко мне пришли двое. И кто пришел, как вы думаете? Алексей Кумач и, что самое неожиданное, вместе с ним Сережка Бобриков.

– Принимай гостей! – весело сказал Кумач.

Я даже растерялся от неожиданности. Серега остановился в дверях. На нем была новая рубашка, синяя в горошину.

– Ну чего стоишь? Садись, – предложил я ему.

Серега топтался в дверях, не решался проходить в палату.

– Да проходи же, – сказал я.

Алексей Кумач подтолкнул Бобрикова. Серега вошел, держа руки за спиной. Кумач взял у него букетик цветов и передал мне.

– Это от Сереги.

Серега застенчиво хмыкнул и покраснел.

– Вот еще… Сам принес, а на меня сваливает.

Сразу у нас как-то не клеился разговор. Бобриков оглядел мою палату и нарочито бодро произнес:

– А здорово они тебя… Третий месяц лежишь.

– Здорово, – сказал я и засмеялся.

– Вот смеешься, а если бы не дед-блиноед, они бы тебя угробили насовсем.

В палату заглянула нянечка. Алексей Кумач понял это как сигнал, что пора выметаться и поторопил Серегу.

– Не тяни, а то нас скоро отсюда попросят.

Бобриков поерзал немного на стуле и робко спросил:

– А жить-то ты сможешь?

Смешным мне показался его вопрос.

– Смогу, – ответил я. – Уже почти все в порядке.

– А шрам на щеке так и останется? – поинтересовался Серега.

– Не знаю, – ответил я. – Врачи говорят, что со временем исчезнет.

– А знаешь, – сказал Серега, – тебе идет этот шрам. На мушкетера смахиваешь. Я в кино видел.

Помолчали все немного, и вдруг Бобриков полез в свой глубочайший карман и вытащил из него помятый толстый почтовый конверт. Показал мне на вытянутой руке и сказал:

– Вот… Из Москвы письмо мне пришло. На мое имя. На нем, видишь, печать «Заказное». От какого-то Ивана Гусева. Он тут называет тебя своим большим другом, да еще предупреждает, чтобы тебя никто пальцем не смел трогать, потому что ты какой-то немыслимый аппарат придумал – ПШИК-1 называется. Ну и ну! Расписал твой Иван про этот аппарат сплошные небылицы в лицах, хоть стой хоть падай. Я, правда, с интересом читал эту брехню несусветную, и в голову забиралось соображение: а что, если ты, Андрей, и в самом деле какой-то интересный москвич?.. А я тебе фингал под глазом поставил. Это ведь нехорошо. Тобой хвастать надо, а я фингал тебе врезал, вот ведь что получилось… – говорил Серега, а сам покраснел так, что веснушек не стало заметно на его лице. Интересен мне был его рассказ, было в нем что-то такое, о чем задуматься следует. И я вдруг понял, зачем ты, Иван, просил меня прислать тебе адрес Сереги Бобрикова. Ты ведь тоже верил в мой ПШИК и хотел, чтобы в него поверил и Серега. И если он в это поверит, добрее будет к своему Полкану и на меня не станет косо глядеть.

Иван, друг ты мой закадычный, если бы не ты, я бы, наверно, навсегда закрепил за Серегой Бобриковым прозвище «Прощайте, голуби» и, может быть, никогда б не увидел его застенчивую улыбку. А вот сейчас сидит Серега на стуле возле моей кровати и застенчиво улыбается. Алексей Кумач – Синий Воробей, глядел на нас и тоже улыбался. Серега мял в руках письмо, и я чувствовал, что хочет он еще что-то сказать мне, но смущается. Алексей Кумач тоже это заметил и подбодрил Серегу:

– Чего ты замолчал?

– А я уже все сказал, что думал.

Не узнавал я Серегу в этот раз. Что-то в нем переменилось. Сидит передо мной совсем другой человек. Только руки поцарапаны – наверно, с котом Яшкой возился.

– А, знаешь, я ведь тоже чуть было не поверил, когда ты тут про моего. Полкана басни плел. – Бобриков развернул письмо, быстро нашел в нем то место, о котором хотел сказать. – Полкан мой почти такой, каким ты его в письме расписал. Здорово он в кости эту Липси облапошил. Только у соседей не Липси ее зовут, а Жужуткой. Задурил ты всем голову, Андрей, но Полкана я теперь никому в обиду не дам. Теперь мы с Полканом часто сидим в его будке и думаем о разном: он о своем, а я о своем. Я ему что-нибудь говорю, а он меня слушает и будто понимает. А тут, на днях, ухитрился Полкан три тарелки студня схрумкать и тарелки побил. Отец мой хотел ему за это крепко всыпать, только я не дал. Я ему сказал, чтобы больше Полкана не трогал, а то сбегу из дома. Подействовало. Не трогает он теперь моего дворнягу… – Помолчав немного, Серега спросил: – Слушай, Андрей, а больше ты ничего такого… не писал своему Ивану? Если писал, то, может быть, расскажешь, а?

Иван и Юрка, я писал вам о своем несуществующем ПШИКе для того, чтобы вы там, в Москве, не думали, что я тут помираю со скуки. Нет, здесь у нас, на Украине, люди замечательные: добрые, веселые, балакают мягко, напевно. А поют как! Заслушаешься.

Ребята, пусть вам не кажется, что в эти большие каникулы я и мои друзья только тем и занимаемся, что бегаем по поселку, как ищейки, и выискиваем, куда бы всунуть свой нос, чтобы проявить свою деятельность. Ничего подобного. Мы, как и все ребята, все лето накапливаем солнце – подставляем грудь и спину под его лучи, ходим в лес и в поле, купаемся в реке. Но не проходим мимо тех, кого прозвали «ложкой дегтя». Я о них вам уже писал и не хочу больше упоминать их имена (велика для них честь)… Скажу только, что с ними, в конце концов, проводят такую же операцию, как и с зерном для посева (среди миллионов зерен попадаются всякие: больные, и паразитирующие, и даже такие, от которых никакой пользы нет, кроме вреда). Такие – в сторону! Такие выбраковываются напрочь!..

Полчаса назад нянечка заглянула в палату и сказала, чтобы посетители уходили, так как скоро начнется обход врачей.

Я расстался с Алексеем Кумачом и Серегой Бобриковым. Ох, как не хотелось с ними расставаться: осень за порогом, частые дожди, врачи, перевязки и больничная тишина, как все это надоело!..

Очень не хватает мне вас, ребята… Посидели бы мы рядом на нашем бульдолете, как это было тогда в Москве. Вокруг бульдолета бурьян в человеческий рост, рядышком узенькая Сетунь журчит, собаки в деревне лают, а мы отправляемся на своем бульдолете-звездолете к зеленым звездам вселенной! Бесшумно поднимаемся над деревней Давыдково все выше и выше, прямо из бурьяна… Юрка наш, как всегда, заворчал: «Ну куда нас понесло в такую даль? Ведь возвращаться будем седыми и бородатыми. Давайте назад, в овраг, поворачивать». А Иван толкает Юрку локтем в бок и грозит: «Еще слово – и полетишь вниз без парашюта».

Помните такой случай? Это было совсем недавно.

…Обход врачей закончился.

Меня обещают скоро выписать. Вот будет здорово!

Да, чуть не забыл: когда из палаты уходили Кумач и Бобриков, Серега задержался у двери, повернулся ко мне и сказал: «Андрей, а если ты думаешь, что я приходил к тебе подлизываться, то ты это брось – я не такой».

Я заканчиваю свое письмо.

Друзья мои, если вы по-прежнему считаете, что аппарат ПШИК – только вранье, то даю вам честное слово, что больше вранья не будет (хотя, если подумать хорошенько, ПШИК не совсем вранье).

Хочу вам сказать на будущее: если у меня в голове будет созревать какая-нибудь подозрительно неправдоподобная история (а такое может случиться), то я вам отсигналю: «Внимание! На подходе снова невероятная фантазия! Будьте бдительны и дайте знать, стоит ли мне продолжать ее или не вводить вас в заблуждение?»

…Вот и снова я в палате совсем один… Как бы хотелось мне уйти отсюда вместе с ними… За окном хмурая осень. В школе за партами сидят ребята плечом к плечу. Учатся…

Вспоминаю день за днем. Не так уж много было дней в наших больших каникулах, а сколько за это время было всевозможных событий и приключений, всего и не упомнишь, и не перескажешь. До свидания. Привет всем, кто хоть чуточку помнит меня.

Бывший утопленник А. Костров.