Текст книги "Большие каникулы"

Автор книги: Сергей Гребенников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Полкан прощается с Липси

Привет, Иван и Юрка!

Ночью у нас шел дождь. Дробинки-капельки шумели по крыше, в слуховое окно задувал прохладный ветерок. Так было, здорово!

Я выглянул в слуховое окно. Поселок обложили лохматые тучи. Наверно, затянуло надолго… мама махала мне снизу рукой и говорила:

– К тебе Сема забегал. Что-то мялся у порога, но ничего не сказал. Я не смогла зазвать его в дом. Стеснительный он. Они ждут тебя с Виленом под амбарным навесом.

Я подумал: «Если ребята топчутся неподалеку, значит, дело у них важное».

Я выскочил за калитку, перепрыгивая через лужи, перебежал нашу узенькую улочку.

Ожидая меня, ребята стояли под навесом амбара и подставляли ладони под струйки воды, стекавшие с козырька крыши амбара. От времени до времени оба они поглядывали на наш дом. Семка увидел меня первым и заулыбался.

– Засоня! Мы тебя здесь уже полчаса ждем, – весело доложил Семен.

– А что случилось? – спросил я. – Чего вы в такую рань?

– Ничего себе – рань. Да уже десятый час.

– Значит, петухи уже откукарекали?

– Уже в лапшу попали, а ты – «откукарекали».

Вилен дернул меня за руку.

– Забирай ПШИК-2 и торопись, иначе упустим момент. Сегодня прощается Липси с Полканом.

– А мы что, подслушивать будем? – спросил я Вилена. – Ведь у них же прощание!

Вилен развел руками и покачал головой.

– Такой случай! Ведь мы никогда больше не узнаем, что говорят животные друг другу на прощание. Полкан на нас не обидится. Он ведь наш друг. Беги, Андрюха, за ПШИКом.

Вилен убедил меня. Я подумал, что эта встреча с Полканом, может быть, будет для нас последней. Ведь каникулы уже кончаются. Удастся ли нам когда-нибудь еще услышать разговор Полкана и, Липси? Да и батарейки здорово подсели, надо воспользоваться случаем, пока они еще действуют.

Я подумал: «Только бы не было дома Сережки Бобрикова. Ведь он может нам помешать, не пустит во двор, и мы ничего не сможем сделать. Он ведь хозяин своего двора, да и открывать тайну существования ПШИКа мне не хотелось. Не тот он парень, чтобы смог понять нас».

– Ладно… пошли, – сказал я.

Сбегал я за аппаратом, и мы направились к бобриковскому дому. По пути успели узнать, что все Бобриковы отправились на базар. Значит, дом оставлен на попечение Полкана. Его мы увидели лежащим на досках возле самой будки. Положив свою большую голову на лапы, он грустно глядел в сторону, где всегда появлялась Липси. Полкан лежал под дождем. Шерсть на нем слиплась и свисала сосульками. Он не сводил глаз с окна. Липси не появлялась. В доме слышались голоса людей. Бабка распоряжалась упаковкой вещей в дорогу. Просила, чтобы ничего не разбили, чтобы не забыли банки с вареньем. Какой-то мужчина разговаривал по телефону с автобазой и просил, чтобы «газик» прислали к двенадцати часам.

Полкан все глядел и глядел в окно. Возле него стояла миска с размокшими сухарями и остатками супа. Он оттолкнул ее лапой, миска перевернулась, и все вылилось на землю. Полкан обхватил голову лапами, и туловище его тихонько вздрагивало.

– Плачет, наверно, – сказал Семен.

Трудно было разобрать, плачет он или это дождинки скатывались по его морде.

Мы злились на Липси. Ну что хорошего Полкан в ней нашел? Чего он так переживает? Вдруг мы услышали лай. ПШИК тут же перевел:

– Ты где, Полкан? Я уезжаю, прощай!

Липси появилась на своем подоконнике. Полкан вскочил на ноги, загромыхала цепь.

– Здесь я, Липси! Здесь! Я с самого утра гляжу на твое окно, а тебя все нет и нет. – Полкан завилял хвостом, стараясь всячески показать, что он рад ее видеть.

– Я была занята. Я наблюдала, чтобы ничего не забыли из моих вещей. Ведь за мной скоро приедет машина из Киева. – Она как-то пропищала «за мной» по-особенному, словно хотела подчеркнуть, что именно за ней, а не за кем-нибудь другим выслана машина.

Полкан хрипловато и протяжно застонал:

– Скоро осень. Листья желтеют. – И отвернулся.

– Ты разве различаешь цвета? А ведь ученые утверждают, что мы не различаем цвета, – пролаяла Липси.

– Ну и пусть их утверждают, а нам видней, – ответил Полкан.

– Скажи, друг, а тебя зимой хозяин приглашает в дом, чтобы ты не замерз?

Полкан отрицательно покачал головой.

– Я ведь не кошка. Мое место здесь, под небом. Я ведь сторож. Должность у меня важная: уследить, чтоб ничто не пропало, чтобы дикий зверь не забрался во двор. Знаешь, когда зимой я облаю все звезды и вроде бы делать мне больше нечего, тогда я в окна к хозяину заглядываю. В избе у них огонь горит. Сережка с отцом на щелчки в шашки режутся, а я заберусь на сугроб и долго гляжу. Они меня со света не видят, а я их всех разглядываю, какие они есть. Когда же в доме у них погаснет свет и все улягутся спать, я для порядка тявкну пару раз в морозный воздух, пробегу мимо окон, гремя цепью, прислушаюсь ко всем шорохам и, если ничего подозрительного нет, ложусь спать, чтобы смотреть тревожные собачьи сны… Вот ты уедешь, а я буду думать о тебе. Буду считать дни, когда бабка снова привезет тебя в зеленой авоське.

– Послушай, Полкан, а ты не влюбился ли в меня? – спросила Липси.

Полкан закивал утвердительно головой.

– А тогда зачем дразнил меня и называл Липси-Дрипси?

– Забудь, Липсушка, забудь. Шутник я. Я совсем не хотел тебя обижать, я не злой. Правда, на заборе кто-то написал: «Во дворе злая собака». Только это неправда. Я громкий, только и всего, – с грустью взглянул на Липси. – Не уезжай, мы будем жить в собственной будке. К зиме ее починят, залатают дыры. Я буду в стужу укрывать тебя своей подстилкой. Не уезжай. Я буду отдавать тебе самые вкусные мозговые кости. Проживем как-нибудь. Не уезжай.

– Смешной ты… – как-то грустно пролаяла Липси. – Прощай! Я тоже буду тебя вспоминать. Ты очень добрый. Прощай!

– Постой чуть-чуть, ну хоть совсем немножко.

– Меня уже зовут. Да и ты совсем промок, – сказала Липси.

– Это пустяк. Я простою под ливнем, сколько ты захочешь.

Бабка сняла Липси с подоконника и усадила в сумку.

– Прощай! – Полкан тихонько ушел к себе в будку.

Семен всхлипнул и отвернулся. Вилен толкнул его в плечо.

– Ты что?

– Да так… Жалко мне их. Я сегодня притащу Полкану все мясо из борща.

Вот и все о нашем друге Полкане. Вот и все о маленькой Липси.

А. Костров.

Иван, спасибо за письмо!

Здорово, Иван!

Не сердись на меня, но так получилось, что я твое письмо прочитал Олесе и Семке. Понимаю, что поступил я не здорово и за такие штучки можно и по шее получить, но тебя рядом нет, я потому и осмелел. Когда все узнаешь, почему я так поступил, может быть, и не станешь размахивать кулаками.

Понимаешь, какое дело… Когда наш почтальон принес твое письмо, меня в это время дома не было, я в сельмаг за солью бегал. Семка дожидался меня во дворе и сказал почтальону, что, как только я вернусь, он тут же передаст его мне. Почтальон ему поверил (у нас тут все друг другу верят). А Семка решил со мной шутку разыграть: взял и до моего прихода углем на конверте нарисовал сердце, пробитое стрелой, чтобы меня заставить танцевать. Когда я пришел, Семка таинственно заулыбался, а руки держит за спиной. Я спросил, чего он такую хитрую физиономию скорчил?

– Танцуй, – говорит, – тебе письмо пришло с интересным знаком на конверте. – И стал дразнить меня: покажет – спрячет письмо, покажет – спрячет. Мимо нашей калитки Олеся проходила и заинтересовалась, что это Семен возле меня козлом скачет. Зашла к нам во двор, спрашивает:

– Ты чего, Семка, пляшешь?

А Семка хихикает и конверт с пробитым сердцем показывает.

– Видишь, – говорит, – какое письмишко Андрей получил?

Олеся пожала плечами и говорит:

– Ну и что?

А Семка ехидно так, растянуто ей втолковывает:

– Как это – «ну и что»? А сердце-то стрелой прострелено.

– А мне-то что? – Олеся сердито взглянула на меня и тут же плечом толкнула калитку, ничего не сказав, пошла к себе. Идет, не оглядываясь. Семка понял, что шутка его не тем боком повернулась, побежал догонять Олесю. Я тоже догнал ее и спросил:

– На что ты обиделась? Это же Семкины проделки.

Семка стал бить себя в грудь кулаком и клясться, что сердце он собственноручно нарисовал на конверте и что он во всем виноват. Я ей стал доказывать, что письмо из Москвы, от друга. Я твой почерк сразу узнал, Иван. Конверт стал ей показывать. Олеся отворачивается и даже смотреть не хочет. Я думаю: что мне теперь делать? У меня был единственный выход: прочитать ей твое письмо. Семка уцепился за это.

– Вот это правильно. Читай нам его вслух, пусть она убедится. Я тоже послушаю.

Вот так все и произошло. Свернули мы в тихий переулочек, сели на сваленные бревна, и я приступил к чтению. Тут бы надо было молчать Семену и слушать, а он стал мне помогать:

– Верно, верно, Андрей. Прочти ей, и она успокоится.

А Олеся как зыркнет на него глазами и говорит:

– Много вы на себя берете. Думаете, что меня волнует ваше письмо? Да ничуть.

Семка испугался, что я читать не стану, подтолкнул меня в руку:

– Читай, читай, мы слушаем.

Я спросил Олесю:

– Читать?

– Как хочешь.

– Читай, читай… это она так… Ты давай читай, – суетился Семен. Вот и пришлось мне читать, Иван, ты хоть и с продолжением писал свое письмо, но получилось у тебя хорошо. Обо всем понемногу ты тут рассказал, но все понятно и складно. Когда я вынул письмо из конверта, Семка даже ахнул от удивления.

– А ты, Андрей, говорил, что твой друг слишком короткие письма пишет, а он вон сколько накатал.

– Так он же тут пишет, что на письмо потратил несколько дней, – сказал я.

– Нет, это хорошо, что длинно. Я длинные письма люблю слушать, – радостно потирал руки Семка.

Ты пишешь о Бобрикове Сережке, что тебе хотелось бы встретиться с ним и поговорить один на один. Мне кажется, что это не стоило бы делать. Его этим не проймешь. Интересное письмо ты мне накатал. Про своего слесаря-наставника хорошо сказал: «Он такой мастер, что на него глядеть хочется, когда он работает». Ты даже чемоданчик такой же смастерил, чтобы инструмент лежал, как у него.

А вот то, что Юрка просился денек походить вместе с вами по заявкам, меня удивило. И, по-моему, прав был твой наставник, отказав ему в этом. Он заметил, что Юрка в своей новой курточке будет выглядеть как бесплатное приложение к журналу «Работница». Я догадываюсь, почему он так сказал: наверное, Юрка где-то себя пижончиком уже проявил. Есть у него такая манера. Не отучили мы его от этой привычки.

Слушай, Иван! А здорово, наверное, получать свою первую зарплату! Я представляю, как ты вечером, когда пришла Ольга Ефремовна, выложил на стол 34 рубля 39 копеек и как она ахнула и руками всплеснула. Шутка ли, такую кучу денег ты на стол выложил! А главное – сам заработал… Теперь можно и долги раздать, да еще кое-что останется. Ты говоришь, что приглядел в магазине за 16 рублей для Ольги Ефремовны серьги с синими камушками. Это ничего, что камни не драгоценные. По-моему, бриллианты сейчас совсем не модные камни, да и одной твоей получки на них не хватит. Смело покупай с синими камушками и не думай. Это будет здорово!

Мне понравилось в твоем письме, где ты пишешь, что Юрка не брал от тебя долг 3 рубля 11 копеек. Но то, что ты настоял, по-моему, это тоже правильно.

Иван; я читаю твое письмо и иногда на Олесю поглядываю. Она даже захлопала ладошками, когда ты Ольге Ефремовне преподнес серьги с синими камушками. А Семка сказал: «Можно бы и торт еще купить». Ты вот тут пишешь, что Юрка показал тебе осколки от своего разбитого «котенка». Значит, тогда мы с тобой крепко проучили его. Случайно я заметил строчки в твоем письме, где ты спрашиваешь: «А как там ваша скрипачка Олеся поживает?» Я незаметно для Олеси глазами перепрыгнул через эти строчки, она далее не догадалась, что ты про нее спрашивал. А вот место, где ты пишешь, что и у вас где-то на этажах кто-то тоже без устали утюжит на скрипке по утрам и по вечерам и на нервах у соседей играет, я это место прочитал. «Может, это тоже какая-нибудь красивая девчонка тренируется, тогда это еще ничего, а может, это пацан какой-нибудь занюханный пилит и пилит. Терпеть не могу скрипку». Когда я эти строчки прочитал, Семка испуганно посмотрел на Олесю (ведь скрипку обидели) и ждал, что она скажет. А Олеся только передернула плечиками и промолвила: «А твой друг не туповатый, случайно?»

Я тут же перестал читать и стал вкладывать письмо в конверт. Семка схватил меня за руку, стал уговаривать меня, чтобы я продолжал читать. «Не обижайся, – говорит, – это ей просто так показалось».

Олеся покраснела и не знала, куда девать глаза. Она не дала мне спрятать письмо в конверт.

– Я не знаю, – сказала она, – почему у меня так получилось. Хочешь, я напишу твоему другу письмо и извинюсь?

Мимо нас, по переулку, прошли девчата с птицефермы. Взглянули на нас, захихикали и стали о чем-то перешептываться. Олеся предложила пойти дочитывать твое письмо к ним на веранду. По пути Семка подтолкнул меня и тихонько шепнул:

– А она уже не сердится на тебя за стрелу и сердце.

Я тоже шепнул:

– Только ты не выкинь еще что-нибудь.

Семка приложил ладонь к губам:

– Молчу как скала.

В саду у Олеси расположились мы на лавочке возле качелей. Я продолжал читку. Теперь я жалею, что раньше ты мне так коротко писал. Узнал я из твоего письма и о посылке, в которую ты вложил шесть круглых батареек для аппарата ПШИК. Спасибо тебе за это, но, видишь ли… пока мы заниматься аппаратом не будем. К школе готовиться пора.

Иван, что ты вдруг спрашиваешь меня, не изменил ли я «Спартаку»? Да ты что! Я не флюгер какой-нибудь, куда подует ветер. Нет уж… Раз болеть – так только за «Спартака». Хочу тебя спросить, Иван, зачем тебе понадобился адрес Сереги Бобрикова? Это меня очень интересует. Если не секрет, напиши.

Пока я перелистывал страницы твоего письма, Семка углядел на уже обобранной яблоне уцелевшее одно-единственное красное яблоко и полез доставать его специально для Олеси. Пока он лез на дерево, я успел заглянуть в твою писанину чуть вперед, где ты рассказываешь об одном твоем походе по заявке ЖЭКа. Мне показалось, что это не заинтересует ни Олесю, ни Семку, и я решил на этом закончить читку. Конверт положил в карман. Но Семка слез с яблони, отдал яблоко Олесе и сразу ко мне с вопросом:

– А где же письмо? Куда письмо дел?

Я сказал, что в письме есть места, которые для них будут неинтересны. «Я сам буду читать», – сказал Семка и вырвал письмо у меня из рук. Так что ты, Иван, сам видишь, как все получилось. Сел Семка на лавочку между мной и Олесей и начал: «Со мной тут дело каверзное произошло: взяли мы в нашем ЖЭКе рабочий наряд с Николаем Семеновичем Фужеровым (это мой слесарь-наставник) и пошли по адресу. Я обычно читаю фамилии, к кому идем, а в этот раз промахнул это дело. Знаю, что должны исправить на кухне утечку и поплавок заменить в туалете. Идем, запаслись всем, чем нужно: поплавок новенький тащим.

Николай Семенович по дороге говорит мне: «Сегодня сам попробуешь устранить все неполадки». Я даже обрадовался. Знаю, что к чему и как все это делается.

Тащу железный чемоданчик с инструментами. Повстречались нам двое ребят из 6-го «А». Вижу; один из них подтолкнул другого локтем и говорит: «Ванька пошел в унитазах ковыряться». Я ничего на это не ответил, но на всякий случай запомнил этих чистоплюев. Решил, что при встрече напомню им о себе.

Идем с Николаем Семеновичем по адресу. Настроение уже немного подпорчено. Входим в подъезд. Поднимаемся на лифте куда надо. Находим нужную квартиру: Читаем на медной пластинке красивую надпись на дверях: «Блушко Овидий Маркович – врач-стоматолог». Я подумал, до чего же похожая фамилия на нашу классную руководительницу, только еще добавить «Карамельский», и я бы ни за что в эту квартиру не зашел. Позвонили мы. За дверью послышался густой бас: «Кто там?» Николай Семенович сказал, что мы из ЖЭКа, слесари. Дверь тут же распахнулась, и нас встретил толстенький человек в белом халате и в белом колпаке. Это и был сам стоматолог Блушко. В коридоре в кресле сидела женщина с перевязанной челюстью. Наверное, больная клиентка.

Овидий Маркович недовольно сказал нам: «Пройдите на кухню и занимайтесь своим делом». Мы молча прошли. Слышали, как Овидий Маркович сказал: «Марианна, там на кухне слесари из ЖЭКа, пройди к ним и покажи, что им делать». У меня даже сердце замерло. Вот сейчас явится Марианна Францевна, а куда мне деться? Хотел я спрятаться за Николаем Семеновичем, да оказался выше его. Ну, думаю, будь что будет. Я не то чтобы испугался, но мне не хотелось, показываться Марианне Францевне на глаза.

Зашаркали чьи-то домашние туфли по паркету и вот она – Марианна Францевна. Халат на ней красивый, голубой, с драконами. Прическа – ух-ты! Сама она красивая до невозможности. Хотя я и был выше Николая Семеновича, но она меня сразу почему-то не заметила. А может быть, не узнала. Поздоровалась с Николаем Семеновичем и сразу же сказала: «Начинайте, пожалуйста, с туалета». Объяснила, какие там неполадки. Все там было стерильно чисто, все в аккуратности. Прямо загляденье. А на стенках картинки наклеены всякие: гусар в зеленом пиджаке на коне с саблей. Тореодор красной тряпкой перед быком размахивает и разные другие картинки. Отдав распоряжение приступить к работе, она ушла. Николай Семенович приступил к делу.

– Вы же сказали, что поручите мне весь наряд делать, а теперь взялись сами, – сказал я ему.

– Хозяин больно капризный, и дамочка, наверно, сердитая. Я уж сам.

– Не дамочка это, – сказал я. – Это наша классная руководительница – Марианна Францевна.

Николай Семенович на минуту прервал работу и уставился на меня.

– Тогда, – говорит, – мы с тобой должны все сделать со знаком качества, – и засмеялся.

– А если бы не учительница, то без знака качества? – спросил я.

– Да нет уж, так не умеем. А скажи: почему она тебя не узнала?

– Я отвернулся, чтобы она не узнала.

Вдруг послышался бас Овидия Марковича. Он сказал Марианне Францевне, чтобы она поторопила нас с работой. Я слышал, как Марианна Францевна шепотом ответила, что этого делать она не будет. Овидий Маркович что-то грубо буркнул ей и стал прощаться с гражданкой – своей клиенткой. Громко хлопнул дверью и прошел в глубь квартиры. Оттуда послышалось, как он рычал на Марианну Францевну, а она что-то тихонько отвечала ему. Почему-то мне стало жаль Марианну Францевну. Закончили мы работу с Николаем Семеновичем и стали укладывать в ящик инструменты. Овидий Маркович вошел на кухню. Спросил Николая Семеновича, все ли сделано? А когда услышал, что «все в ажуре», жирный стоматолог громко приказал: «Марианна, возьми у меня в столе пятерку».

Марианна Францевна появилась в том же халате с драконами. Я заметил, что глаза у нее заплаканы. Она только теперь увидела меня. В руке она держала пять рублей и не знала, куда их спрятать, чтобы я не увидел деньги. Я тоже растерялся и ни с того ни с сего ляпнул: «Здравствуйте».

Я догадался, что Овидий Маркович был ее мужем. Вот не повезло ей.

– Гусев, это ты? – растерянно спросила меня Марианна Францевна. Я кивнул головой.

– Извините меня… Пожалуйста, извините, – сказала она дрожащими губами.

– Ничего, – тихонько проговорил Николай Семенович. – Все бывает в жизни, все бывает… Вот только нехорошо, что это произошло при нем, – глазами показал он на меня.

– Да, да, да, – еле слышно сказала она, повторив: – Пожалуйста, извините.

Появился Овидий Маркович, раздвигая воздух своим животом.

– Марианна, ты что тут расшаркиваешься? Не хотят брать – это их дело.

Николай Семенович подсунул ему «журнал заявок» и попросил расписаться за проделанную работу.

Толстяк Овидий размашисто черкнул в журнале и торопливо проревел басом: «Будьте здоровы»: Когда мы вышли из подъезда, Николай Семенович сказал:

– А небось рад толстый человек, что мы от пятерки отказались.

Оказывается, у нашей классной руководительницы жизнь не такая уж красивая, как ее голубой халат с драконами. Так вот закончился один из моих рабочих дней.

Четыре вечера потратил я на это письмо и все-таки дописал! Видишь, и у нас в Москве нет-нет да кое-что случается. Да, чуть не забыл: в боксерскую секцию я уже записался. Меня запросто приняли. А то что я длинноват и худоват, так тренер мне сказал: «Неплохие данные». Так что, смотри, приедешь в Москву, я тебя от радости сразу же нокаутирую. До свидания.

Иван Гусев».

Дочитал Семка твое письмо и даже повздыхал немного. Вернул его мне со словами:

– А ты не хотел нам его дочитывать… А смотри, как интересно все. Тебе понравилось, Олеся?

Олеся сидела задумавшись, потом спросила:

– A-кто его родители, твоего друга?

Мне пришлось много-много рассказать. Я даже рассказал, как ты девочку пятилетнюю из-под троллейбуса успел выдернуть, а мать девчонки хотела за это тебе денег дать, а ты обозвал ее «дурой», а она раскричалась и в конце концов обозвала тебя «хулиганом». Надо было видеть, как рассвирепел Семка. Он вскочил со скамейки и даже как-то запыхтел.

– А что же народ? Глядели все и молчали? Никто этой тетке не сказал, что она в самом деле дура? Ну и люди… Человек ребенка спас, а его хулиганом обозвали.

Олеся обратилась ко мне с просьбой дать твой адрес. Она думает что-то тебе написать и извиниться за то, что раньше сказала. Спасибо за интересное письмо. До свидания.

А. Костров.