Текст книги "Большие каникулы"

Автор книги: Сергей Гребенников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– В переводе с первобытного это означает: «Бери лук, отправляйся на охоту и домой без мамонта, не возвращайся».

– Ну ты даешь! – вставил Юрка… – Это же сплошное вранье…

– Надо знать разницу между враньем и фантазией. Вот скажи мне, – Андрей потряс над головой подаренной книжкой, – Жюль Верн тоже врал?

– Жюль Верн – это Жюль Верн, и нечего себя сравнивать с ним.

– Жюлю Верну, значит, можно фантазировать, а мне нет, так, да? – спросил Андрей.

– Ну хорошо, хорошо, раз это фантазия, можешь топать дальше по первобытным пещерам, у тебя это здорово получается.

Андрей стал рассказывать про другую пещеру:

– Пещера № 2. Следы, следы, следы! Царапины на стенах. Пятьдесят веков назад! В пещере пахнет сыростью и жареными хвостами динозавров.

– А почему хвостами? – удивился Юрка.

– Ну хорошо, ушами.

– А почему ушами?

– Ну потому, что, может быть, в те времена это было самым, любимым блюдом для первобытных людей.

– У каждого свой вкус. Я, например, люблю кукурузные хлопья, – сказал Иван.

– Аппарат ПШИК-1 сообщает мне, что в этой пещере жило племя из семидесяти человек. Племя называлось УП – УП. Слов у племени было немного, но каждое было на вес золота.

– Но ведь звуки, Андрей, они же невидимые. Их ведь рукой не потрогаешь, лопаткой со стен не соскребешь… Слово сказал, оно и исчезло. Навеки. Как же это твой аппарат?.. – Иван толкнул локтем Юрку, что означало: «Не перебивай».

– До Эдисона тоже никому не приходило в голову, что человеческую речь можно записать на восковой барабан. Вот и до меня тоже не было такого аппарата, а скоро будет. Вот только подумайте: мой аппарат расшифровывает давно исчезнувшие звуки и переводит их на наш русский язык… А разве не интересно было бы перевести язык птиц на человеческий язык или услышать, о чем говорят деревья и животные?

– Почему же ты раньше ничего нам не говорил об аппарате? – спросил Юрий. – Мы бы тебе помогли его делать.

– Мне нужно было сначала разработать схему, – многозначительно ответил Андрей. – Но теперь, кажется, все в порядке. Думаю, что работать будет. Ну а теперь, друзья, до встречи на вокзале.

В 19 часов 40 минут Юрка помчался на остановку автобуса. Сел на 45-й номер автобуса и через 20 минут был уже на перроне вокзала. Несколько человек из 6-го «Б» тоже пришли проводить Андрея.

Оставались секунды до отправления поезда. Говорить уже было не о чем, и теперь все глядели друг на друга да похлопывали друг друга по плечам. Девчонки притворялись грустными, а некоторые делали вид, что плачут (жалостливыми хотели выглядеть).

Раздался гудок… Вздрогнул зеленый состав. В окно вагона высунулся Андрей. Юра Хлебников успел на прощанье сказать ему, чтобы он писал почаще. Андрей в ответ утвердительно кивнул головой. Родители Андрея тоже махали рукой на прощанье. Поезд набирал скорость. Провожающие сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей шли рядом с вагонами, потом стали отставать. Юрка с Иваном не отставали, они бежали рядом с вагоном и только у самого конца платформы встали как вкопанные. «Прощай, Андрей!» Последний вагон простучал на стыках, быстро превращаясь в маленький квадратик, оставляя за собой лесенку шпал и ниточки рельсов. Полотно дороги уходило далеко вдаль – до самой Украины.

Первое письмо Андрея

Привет, друзья!

Вы, наверное, ругаете меня в хвост и в гриву и небось думаете, что я болтун, – пообещал писать, а сам канул как в воду. Нет, нет, ребята. Надо же мне было оглядеться и пообтереться среди местной флоры и фауны. А вот теперь уже могу более или менее складно докладывать вам о своем житье-бытье. Все, что вы прочтете в моих письмах, это будет самое интересное в моей жизни здесь, на Украине. Об остальном – второстепенном не буду писать, чтобы не отрывать у вас время на чтение.

Сначала, ребята, взгляните на фотографии, которые я посылаю вам. Это мои знакомые. Сейчас в нашем поселке мало ребят, все разъехались на каникулы кто куда; а эти трое остались дома. Они заявили своим родителям, что им и здесь хорошо.

Вот этот, с грустными, глазами, в длинных черных штанах, худой и костлявый, с застенчивой улыбкой, – Семка Галкин. Он под водой может целую минуту просидеть. Застенчивый и добрый, мне он очень напоминает тебя, Иван. Только он слабее тебя. Но зато по деревьям лазает как обезьяна. Хороший Семка. Я с ним подружился. Ручаюсь, что он вам очень бы понравился.

А вот Вилен Кацура. Видите, у него на руках серый кот. Сибирской породы. Смотрите, хвост какой пушистый! Цыплят соседских давит безжалостно. Поэтому Вилен таскает его с собой, чтобы соседи не прихлопнули его как хищника. За ним давно уже охотятся. Да, чуть не забыл сказать о главном: портрет Вилена Кацуры на совхозной доске Почета висит. Он спас совхозных жеребят. Загорелась конюшня, а Вилен перемахнул через забор и пооткрывал все перегородки, где был молодняк. В общем, проявил храбрость. Ребята с каникул возвратятся, еще больше его уважать будут.

А на этой вот старой, потертой фотографии Генка Зеленский улыбается вовсю. Волосы ежиком. Хороший он парень, но иногда бывает вредным. Знает, где в роще фундук крупный растет, но это место никому не показывает. Не все его любят, но к нам он примкнул.

Здесь, в поселке, я уже как свой хожу. Правда, есть тут и другие ребята, но мы вот как-то больше вчетвером.

Нет, хлопцы, не с этого надо было начинать письмо… Ехал я на Украину и смотрел в открытое окно. А за окном мелькают деревушки, кружатся поля. Мчит нас экспресс, а на буксире у него: леса, мосты, рощи. Нет ничего лучше, как смотреть в вагонное окно. Мимо нас промелькнуло стадо коров пятнистых. К самому железнодорожному полотну вышел пастушок с медным рожком на плече и длиннющим кнутом в руке. Когда наш вагон поравнялся с ним, мальчишка так хлестнул кнутом, что даже в вагоне был слышен хлопок. Я помахал ему из окна рукой, а он мне показал язык и погрозил кулаком. За что погрозил – не знаю. Наверное, он подумал: «Ездят тут всякие». Секунда, и промелькнул пастушок, как мотылек над полем. А колеса вагона стучат и стучат: турух-тук-тук, турух-тук-тук. Я стал придумывать слова под этот стук: «Спешим домой, спешим домой». И еще: «Друзья в Москве, мои друзья».

От Киева мы еще километров 150 прокатились до нашего поселка на «газике».

Поселок, где мы теперь живем, очень большой. Часть домов стоит на горе. Наш домик у подножия горы. Дома у реки похожи издали на перевернутые вверх дном лодки. Если сверху взглянуть на совхозный поселок, слева простираются поля, справа – лес, а перед лесом разные совхозные угодья. Речка пересекает весь поселок. Есть места, где глубина речки доходит до двух метров. Вдали она скрывается в лесу. Мост через нее новый, высоченный, на железобетонных опорах. Кинешь с моста камешек и долго смотришь, когда по воде пойдут круги. Хожу здесь, как и все ребята, босиком по траве, по речному песку. Вы там, хлопцы, наверно, в сандалетах да в кедах по асфальту щеголяете, а мы бо-си-ком! Ученые говорят, что ходить по земле босиком очень полезно – организм человека освобождается от электрического заряда.

А вы там, городские, накапливаете в себе электричество. Накапливайте, накапливайте – аккумуляторы ходячие! Лет через двадцать в вас столько электричества накопится, что можно будет от одного к другому провода тянуть и троллейбусы пускать. Это я в шутку говорю, чтобы напугать вас. Юрка, Иван, у нас здесь два пруда есть, один зовется Небесным, на нем белые гуси совхозные плавают, как айсберги, стайками, никогда не видал столько гусей. Другой пруд в самом лесу находится, его Бусинкой зовут. Ох, как там хорошо! На Бусинке: камыши, осока, плакучие ивы над прудом. Сосны есть в лесу такие, что троим взрослым не обхватить. В самом поселке мельница большая у реки. Когда идёт помол, возле нее телеги стоят и грузовики. Собак у нас в поселке дюже много (это значит по-украински – «очень много»). Про одного лохматого дворнягу я вам расскажу.

Полканом пса зовут. Шерсть рыжая с подпалинами и морда умная: Только невесело ему живется. Но про это потом. Этот Полкан первый кандидат на испытание моего аппарата ПШИК-1. Чуть-чуть про речку: есть там омут – глубина жуткая. Местные жители говорят, что в этот омут во время войны, когда фашисты бежали отсюда, бросили железный ящик с награбленным добром и золотом. Ребята здешние каждый год шарят там, но пока еще до ящика с золотом не добрались. Попробуем в этом году еще раз понырять, может быть, повезет. А какие леса тут, разве опишешь их…

Вы знаете, ребята, если зайти в лес километров на десять вглубь, наткнешься на запретную зону. Недавно там на мине корова подорвалась (представляете: прошло столько лет после войны, а мины еще попадаются). Корова была собственностью одной местной тетки. Ох, как она голосила, если бы вы слышали: платком слезы вытирала и причитала: «Красавица была моя Маня! – так звали ее корову. – Молоко давала – чистейшие сливки четыре ведра. Ни одной такой коровушки во всем совхозе, и в районе, и в округе не найти». Я, слушал ее причитания и все ждал, что она вот-вот скажет, что ее корова готовый сыр давала и творожники с изюмом. Ходят слухи, что эта тетка самогон гонит из сахара и пшеницы. Ловкая тетка – никто своими глазами, не видел, как она самогон гонит, но об этом все говорят. Глазки у нее узенькие и будто насквозь, просверливают. Вот сколько я вам порассказал, даже рука онемела. Да вот еще занозу из пятки вытащить надо (босиком хожу).

Друзья, пищите чаще. Адрес на конверте точный.

А. Костров.

Скрипка играет…

Здравствуйте, хлопцы!

Помните, я писал вам, что у нас тут есть два пруда. Так вот, сначала про Бусинку.

Вчера у папы, выдался совсем свободный день. Мама очень обрадовалась. Я пристал к папе, чтобы он со мной пошел в лес – на пруд порыбачить. Папа согласился, а мама рассердилась, стала упрекать его за то, что он ни один выходной не посидит дома. В общем, с трудом, но мы ее уговорили отпустить нас.

Мама шлепнула меня полотенцем по спине, и сказала: «Ладно уж, украл отца и не ухмыляйся».

Мы с папой, уложили в рюкзак картошку для ухи, я зеленого луку нарвал в огороде, укропу, огурцов и… (Вы пошевелите мозгами, у нас – свой огород! Редиска, лук, морковь, десять подсолнухов, растут, их, правда, никто, не сажал, не сеял, они сами по себе выросли.) В общем, взяли мы все, что нужно для рыбалки: кастрюльку, две ложки, миску и подались за калитку.

Мелколесье начинается сразу же, в пятидесяти шагах от дома. Идем по обочине дороги. Свистим, песни поем, загадки друг другу загадываем, чтобы веселее было. Вот скажите, когда человеческие руки становятся сразу тремя местоимениями? Ага, заело!.. Ладно, не ломайте голову. Отвечу: когда руки бывают вымыты. Три местоимения: «вы», «мы», «ты».

Или вот еще: когда местоимения мешают машинам ездить по дорогам?.. Ну-ка поскрипите, подумайте… Туго, да? Ну ладно, так и быть: когда на дорогах ямы. Местоимения: «я», «мы». Когда кончилось мелколесье, начался сосновый бор. Мы остановились. Папа снял свои ботинки, связал их шнурками и повесил мне на плечо. Идем по лесу и все вокруг разглядываем. Вдруг сзади нас послышался топот. Оглянулись. Видим, Вилен Кацура бежит.

– Узнал, – говорит, – что вы на Бусинку пошли, и припустился за вами.

Через час мы уже были у пруда.

Эх, ребята, такой пруд и такую природу можно увидеть разве только в цветном кино и один раз в тысячу лет! Ну представьте себе: идешь по лесу, а между деревьями колонны солнечных лучей, а между кронами деревьев синенькие пятнышки неба, а муравейники словно огромные перевернутые ласточкины гнезда. Птицы как будто слетелись на птичье собрание. На полянах ромашек миллиарды.

Сразу же за поляной пруд – Бусинка. Воду пруда сдерживает насыпная дамба. Нашли мы втроем мировое местечко, размотали удочки (Вилену тоже одна досталась), насадили червяков на крючки и закинули лески, а сами сидим разговариваем между собой. Зайчишка неподалеку от нас пробежал скачками и запетлял в глубь леса. Папа оторвет взгляд от поплавка, оглядится вокруг и вдруг произнесет: «Надо же… красиво-то как». В общем, часто он восторженно ахал да руками всплескивал.

Из камышей два чирка выпорхнули. Полетали, полетали над прудом и снова опустились на воду в камышах.

Вот так… сидим себе тихонько и рыбачим. Кое-что поймали. Вдруг из леса к нам человек приближается в черном кителе с дубовым листом на рукаве и на фуражке. Через плечо ружье-двустволка.

– Здравствуйте, товарищ Костров Павел Савельевич! – обратился он к папе.

Папа поздоровался с ним. Это был лесной обходчик.

– Кому-кому, а главному агроному совхоза надо бы знать, что рыбку ловить в этом пруду запрещено. Тут мы карпа зеркального запустили. Вам как новичку на первый раз предупреждение, – сказал лесничий, чуть улыбаясь.

– …Ну что ж, нельзя так нельзя. – Папа выплеснул пойманных рыб из ведерка.

Короче говоря, удочки мы смотали и пошли домой…

Устал я писать вам, а толком так ничего и не рассказал. Ну да ладно, в следующем письме продолжение прочитаете… Хотя нет. Еще немного поцарапаю бумагу.

Письма я вам пишу на чердаке при свете карманного фонаря. Кругом тишина, и я пишу. Сюда, на чердак, я притащил матрац и простыню. Так что теперь спать буду здесь, на чердаке. Эх, вас бы сюда ко мне!

Вот бабочка ударилась в фонарик… Тихо, ребята… Где-то играет скрипка… Вот интересно: никогда раньше не любил скрипку… А тут… Как здорово! Недалеко где-то играет. Совсем недалеко. Дома через три от нас… Может быть, в нашем поселке какой-нибудь лауреат проживает инкогнито, а мы и не знаем… Скрипнула дверь в нашем доме… Это моя мамуля. Я ее по шагам узнаю.

– Спишь, Андрей?

– Давным-давно сплю.

– Одеяло второе возьмешь?

Я ей с чердака:

– Я же на матраце, а под ним сено. Мягко.

– Ну спи. Спокойной ночи!

И вновь дверь скрипнула. В дом ушла.

Вот она: «Тиха украинская ночь». Ой тиха. Мне кажется, что такую тишину рукой пощупать можно. Вожу фонариком по старым балкам чердака, по всем темным углам. Все кажется таинственным, загадочным, Немного жутким. Но это оттого, что ночь кругом. Вот где мечтается! Слуховое окно открыто настежь. Я смотрю из темноты в него, и кажется, что я в иллюминатор Наутилуса гляжу. Над поселком бледным шариком плавает луна. Я встал со своей постели, пробрался к окну, оперся руками о самый край и гляжу на ночной поселок. Совсем рядом пролетела какая-то, ночная птица и растворилась в лунном свете. И даже шороха крыльев не было слышно. Вот простор для ночной путешественницы! Правда? Луна медленно проплыла над совхозным клубом. Вот чуть задержалась над домом Вилена. Пристроилась на чьей-то телевизионной антенне и дальше… По полям… по лесам…

Вернулся я на свою постель и теперь лежа смотрю на мутно-молочное пятно слухового окна. Кажется… я уже… засыпаю… Вот дослушаю сверчка… Он где-то совсем рядом… Я его обязательно дослушаю. Привет…

Ужас что произошло

Здравствуй, Юрка! На днях у нас произошло большое несчастье. Такое, что я никогда не забуду.

Прибежали ко мне вчера Вилен Кацура и Семка Галкин, бледные, запыхавшиеся, сообщают, что Бусинки больше нет. Сначала я не поверил им. Семка схватил меня за руку и говорит дрожащим голосом: «Бежим, бежим с нами в лес – сам увидишь». И мы припустились во всю прыть.

Примчались к Бусинке… И что же там увидели: камыш весь повален, истоптан, лодки исчезли, и только замшелые большие камни громоздятся в грязи на дне пруда, да в тине головастики шевелятся. На дамбе валяется деревянный заслон, который сдерживал воду.

У пруда (теперь уже бывшего) застали мы совхозного плотника деда Лагутина. Сидит он на старом пне, голову склонил на колени и что-то, шепчет про себя: то ли молится, то ли ругается. Нагнулись мы к нему. От него водкой пахнет. Семка спросил его:

– Это кто же такое натворил?

Дед голову приподнял, мутным взглядом на нас посмотрел и говорит:

– Я виноват, ребятки, во всем я виноват…

– Ты? – закричал Семка. – Ну, дед, мы тебя сейчас судить будем за такое дело.

Он взглянул на нас дымчато-серыми глазами. Зашмыгал носом и сказал:

– Свяжите меня чем-нибудь покрепче, оттащите, где тина пожиже, и киньте с размаху, чтобы меня там засосало. Я вам даже спасибо скажу за это.

Мы растерялись и не знаем, что с ним делать.

– Вяжите! – приказал дед Лагутин.

Мы стали связывать его, по его личной просьбе, своими ремнями от брюк. Когда мы его связали, Семка ухитрился сунуть ему под ребро кулаком, дед ойкнул и говорит: «Кулачишка у тебя остренький, внучок». А Семка ему:

– Я не внучок тебе, дед проклятый! Топить в тине мы тебя не будем, а милицию вызовем, чтобы тебя, посадили лет на сто в тюрьму.

– Не проживу столько, ей-богу, не проживу, – говорит дед. – Вы уж лучше меня туда, в тину, настаивал он.

Сначала мы его понесли: туда, куда он просил. Но потом раздумали. Да и тяжелым он оказался. Посадили мы его, связанного, у пня и стали допрос чинить.

– Отвечай, дед Лагутин, как ты пруд загубил, подробно рассказывай.

Дед стал рассказывать:

– …Значит… так дело-то случилось, – волнуется дед, носом шмыгает. – Стою я у Бусинки, любуюсь; как в пруду тучки отражаются. Вдруг слышу: где-то в отдалении «тыр-тыр-тыр», вроде автомобиль или трактор шуршит. Потом это «тыр-тыр-тыр» все громче и громче. Вдруг у дамбы показался сначала «газик», а за ним «Волга» голубая подкатила. Въехали они на дамбу, остановились. Из «газика» вылезли четверо людей, а из «Волги» один, толстый, лысоватый. Руки под помочи засунул и глазами вокруг себя рыщет. Стали они о чем-то между собой шептаться. А мне, – говорит дед, – страсть, как захотелось услышать, какие они слова про наши места говорят. Я взял и приблизился. А они, приезжие, прямо обалдели от красоты нашей неземной. Лысоватый каждого приехавшего в лоб поцеловал и сказал: «Не Бусинка, а жемчужина найдена. Всем премия будет».

– Ничего даже и не подозревая, – говорит дед, – я встрял в их разговор. «А чего делать собираетесь? – спрашиваю. – Рисовать будете, что ли?» А тот, лысоватый, говорит: «Хотим увековечить эти места. Кино снимать будем, дядя». Я обрадовался, думаю: «Давайте, давайте, не всякий сюда приехать сможет, а потому и не всякий увидит все это». – А вон что из этого вышло… – Лагутин захлюпал в бороду. – Облюбовали они это место и укатили куда-то за разрешением для спуска воды из пруда. Оказалось, что этому толстяку, что в голубой «Волге» сидел, Бусинка нужна была совсем без воды и без карпа. Лысому нужны были камыши да тина. Режиссер он. У них в кино через тину должен был бежать какой-то преступник из тюрьмы, а потом его болото засосать должно было… Чтоб их всех засосало… – дед Лагутин нехорошо выругался.

Потом он попросил нас развязать его. Покурить ему дюже захотелось. Мы развязали его и разрешили закурить. Дед стал крутить самокрутку. Долго лизал языком листочек курительной бумаги. Потом подсунул Семке и говорит: «Послюни, а то в горле пересохло».

Семка даже отшатнулся.

– Ты что? – говорит. – Я не умею.

Тогда я послюнил и заклеил ему самокрутку. Дед закурил. Глубоко, с хрипотцой затянулся и стал дальше нам рассказывать. Моргает своими серо-дымчатыми глазами и все всхлипывает.

– Когда, – говорит, – воду-то спустили, главный из них взглянул и повертел башкой, скривил губы, заложив руки за спину, долго прохаживался по дамбе, на тину смотрел. Потом говорит:

– Нет. Это я себе не так представлял. Нет, нет, не так… Это болото нам не подойдет:

– А как насчет премии? – спросил один из них.

– Премия отменяется. Камыш жидковат. Нет, все это не то. Будем другое место искать.

И снова их автомобили задымили и «тыр-тыртыр» – умчались другое болото искать: Бусинка наша им не подошла.

Вот, Юрка, вроде бы и не браконьеры они, а дело свое сделали: пруда как не бывало вместе с карасями и с зеркальными карпами. Помнишь, я писал вам, как нас за двух карпов лесничий чуть не оштрафовал. А эти… Такое натворили и хоть бы что.

В этот раз мы окончательного приговора не вынесли, да и не придумали еще, каким он будет.

Привет вам, друзья, от всех нас.

Если что-нибудь станет мне известно про Бусинку, напишу тут же.

Андрей Костров.

Важное сообщение о Бусинке

Иван и Юрка (Юрка и Иван) в скобках я написал для того, чтобы вы не обижались, кого я первым назвал.

Из-за Бусинки здесь такой шум идет, хоть уши затыкай. Вот что произошло у нас три дня тому назад.

Корреспондент к нам из Киева приезжал. Выспрашивал: что, да как, да где, да почему?

Хотел он с плотником Лагутиным поговорить. А дед как в воду канул.

Три дня никто его не мог найти. Одни говорили, что он уехал в Киев режиссера разыскивать, другие предполагали, что он переехал жить в другой район. А кто-то сморозил, что дед Лагутин отшельником стал, забрался в пещеру и не вылезает из нее, а если кто к пещере подходит, он тому язык и кукиш показывает. В общем, кому что вздумалось, тот то и говорил.

А на самом деле он в деревню Богдановку махнул к своему внуку Тарасу. У внука его и разыскали. Он лежал на печке и стонал. Что-то невнятное говорил (разобрать трудно было). А когда ему напомнили про Бусинку, тут, говорят, он разошелся. Заметался по комнате. Разорвал подол своей рубахи. Табуретку два раза поднимал над головой и грохал ею об пол (ну прямо как Чапаев). Потом стал горько плакать и требовать, чтобы ему дали любимый пистолет ТТ. Из него я, говорит, изрешечу того режиссера зараз. Не мучьте меня, скорее дайте мне пистолет ТТ.

Глядеть, говорят, на него было жалко. А те, кто хорошо знал деда Лагутина, смеялись и говорили, что никакого пистолета у него сроду не было. И тем больше его успокаивали, тем больше он суматошился. Расхорохорился дедушка. Постепенно успокоили его. Дали, ему выпить какого-то лекарства, после чего дед попросил, чтобы принесли ему малосольный, огурец. Схрумкал он его и тут же крепко заснул. Во сне вздрагивал выкрикивал разные слова: «Ура!», «Вперед!», «Окружай режиссеров справа. Загоняй их в угол, а там мы с ними расправимся!»

Всякие толки шли по поселку о гибели Бусинки. Но пока что никто не мог сказать, кто в этом виноват. Ко всему красивому как-то быстро привыкаешь и не можешь себе представить, что этого красивого уже нет. Я новичок этих мест, но уже и для меня все-все в нашем поселке стало близким и дорогим. И мне совсем не безразлично, что Бусинки не стало. Нельзя закрыть глаза и сделать вид, что нас это не касается. Нет, так не пойдет!

Мы с ребятами ушли в лес, чтобы все это увидеть и подумать, что делать нам теперь. Молча обошли пруд вдоль всего берега. Жаль было смотреть на поваленный камыш, на валуны, лежащие в тине, на деревянный заслон, когда-то сдерживавший бирюзовую воду Бусинки.

Разные мысли шли вместе с нами по берегу пруда.

– Нет, ребята, кто-то обязан ответить за все это, – сказал Вилен. – Ведь на спуск воды должно быть разрешение, а если разрешения не было, значит, за это должен кто-то отвечать.

Мы согласились с Виленом.

– Но как нам поступать дальше, ребята? – спросил Семен и задумался. – Допустим, что мы найдем виноватого, а как мы с ним поступим? Какое наказание придумаем? А ведь приговор придумать надо. Обязательно надо. Вот и давайте соображать сообща. Нельзя же надеяться только на взрослых. Мы ведь тоже давали торжественное обещание и тоже отвечаем теперь за все.

Я подумал: «А ведь Семка прав. Кто мы есть? Подрастающие мальчишки… А ведь через два года нас будут называть комсомольцами. Вспомним мы про Бусинку, и нам будет стыдно, что мы без боя отдали такой уголок природы».

В тот раз мы долго вчетвером просидели у пруда. Обдумывали, прикидывали, прицеливались, какой придумать приговор тому, кто сотворил такое варварство над Бусинкой.

Семка убеждал нас, что во всем виноваты только режиссер и все его помощники и что следует написать об этом письмо в киностудию, да такое, чтобы всыпали им как следует за это. А еще он предложил: как только появится кинокартина этого режиссера на экране, у нас в поселке, расклеить листовки на домах и сказать в них, чтобы никто не покупал билетов на этот фильм. Предложение Семки нам понравилось, только мы не знали, а как же будет называться тот фильм.

– Узнаем, – сказал Семка. – Не думаю, что фильм такого режиссера будет интересным. Такой режиссер не может снимать хороших фильмов.

Вот так и порешили. На этом мы уже собрались вернуться в поселок, как вдруг Гошка заметил на тропинке в лесу идущую по направлению к нам женщину с кузовком в руках.

– Ребята, стойте, от этой тетки мы кое-что выведать сможем, она ведь главный беспроволочный телеграф у нас в поселке. – Тетка шла быстро, опираясь на тонкую суковатую палку. Иногда она останавливалась, чтобы походя успеть пошевелить палкой траву, растущую вдоль тропинки. – Калган-корень ищет – средство от сорока болезней, – сказал Семен. – Потом настойки делает и продает во флакончиках. Ловкая тетка – из ничего деньги умеет делать.

Взобралась она на дамбу и прямо к нам. Поставила кузовок у пенечка и присела. Глазками-буравчиками сверлит нас и ехидновато улыбается.

– Что, хлопчики, у разбитого корыта сидим? Лягушек считаем? – спросила тетка. – Ну, ну, любуйтесь на безобразие директора совхоза Дзюбы. Ведь это он бумажечку подписал на погибель Бусинки. А вы, пионеры всему примеры, сидите тут да глазки пучите на эту трясину. Эх вы!..

– А откуда вы знаете, что бумажечку подписал Георгий Степанович Дзюба? – поинтересовался Вилен.

– Я, пионерия, все знаю, потому как всем интересуюсь, не то, что вы. Это я вам по особому секрету сообщаю, а вы уж дальше сами кадило раздувайте, чтобы. Дзюбе этому жарко было.

Я смотрел на хитрое лицо этой тетки, на ее с проседью волосы, на серьги с разноцветными камушками и почему-то не верил ни одному ее слову, выскакивавшему сквозь щель тонких, ярко накрашенных губ. Суетливые движения ее рук, бесцельно перебиравших в кузовке набранную «лечебную» травку, словно отыскивали на ощупь самые нужные травинки. Но это было для нее не главное. Она что-то нам не досказала и сейчас выбирала удобный момент для сообщения. Мы молча наблюдали за теткой. Помолчав немного, она встала с пенька, отряхнула юбку, ухмыльнулась лукаво и как бы в шутку ткнула пальцем Семку в лоб. Семка оттолкнул ее руку и с удивлением спросил:

– Вы что, тетенька, в лоб меня тычете? Что я, ваш родственник, что ли?

– Да нет. Какой, ты родственник. Просто указала на пустую голову. Все вы и галстуки имеете красненькие, и иногда в строю ходите, в трубу медную дуете, а толку от вас чуть. Проморгали Бусинку.

Упрек был, может быть, и справедливый, но разве кто-нибудь мог предвидеть, что такое случится?

– Эх вы… – с упреком произнесла тетка и направилась было уходить. Вилен встал поперек ее пути и вновь спросил:

– А все же почему вы считаете, что виноват в этом Георгий Степанович Дзюба? Вы что, видели, как он подписывал бумажку?

– Не видела, – со злостью сказала тетка. – Но такие слухи по поселку ходят.

– А про вас тоже разные слухи ходят, – вставил Семен. – Да еще какие.

– Какие же про меня слухи ходят, а ну говори? – Тетка угрожающе шагнула к Семену. Семен не отступил. Он смело глядел в ее глаза.

– Да ну, тетя, стоит ли говорить. Вы лучше научите нас, как нам дальше поступать? – с нескрываемой иронией спросил Семен.

– А поступать, если хотите знать, я вас научу! Возьмите да побейте окошки в кабинете у Дзюбы. И никто вам за это ничего не сделает. Дело-то ваше все равно будет правое. Вот и делу конец. А если что, вас все поддержат. Вы же пионеры, за природу боретесь. Только не говорите, что я вас на это толкала. А уж если что, то мы вас всем народом выручать будем.

Смотрел я на эту хитрую гражданку и думал: «Вот же бывают на земле на нашей такие гражданки».

– Скажите, а чего вы так на директора совхоза окрысились? – спросил я ее. Тетка как-то изучающе взглянула на меня. Потом повернулась к Вилену и, кивнув в мою сторону, спросила:

– Это что за хлопец? Не тот ли, который из Москвы с ученым агрономом приехал?

Я ей сказал, что я действительно приехал из Москвы.

– А интересно, почему мы все-таки должны стекла побить у директора?

Тетка сверкнула очами на нас и махнула рукой:

– А идите вы к шуту. Ничего я вам такого не говорила.

– Говорила. Только что говорила. Но бить стекла мы все же не будем, – сказал Вилен. – А знаете почему? Вы же сами говорили, что мы пионеры. Вот по этому самому и не будем.

Тетка резко повернулась, взяла свой кузовок и быстро зашагала по тропке к поселку, Остались мы у спущенного пруда сноба втроем. Проводили мы ее взглядом, пока она не скрылась из виду.

– Ишь на что нас толкала, куркулька, – сказал Семка и показал вслед этой гражданке кукиш.

– А кто она такая? – спросил я у Семки. Но он не ответил мне. Пожал плечами. Махнул нам всем рукой и сказал:

– Пошли домой.

По дороге к поселку кое-что все же выяснилось. Понемногу, понемногу, и ребята рассказали мне разные разности об этой гражданочке. Узнал я от ребят и о нашем директоре совхоза Георгий Степановиче Дзюбе. Оказывается, он был командиром партизанского отряда. Имеет девять боевых наград. Четыре раза был ранен. Фашисты его считали «неуловимым». Охотились за ним и обещали тому, кто укажет, где находится отряд Бороды (такая была его подпольная кличка среди партизан); дать надел земли, корову и немецкие марки. Да только предателей среди местного населения они не нашли.

Говорили ребята и про здоровье Георгия Степановича. Сердце у него шалит очень, и частые приступы сердечные бывают. Ему бы уже и на пенсию пора, да только он не соглашается, говорит: «Вот построю Дворец культуры из стекла и бетона, библиотеку отгрохаю, баню для любителей попариться и кое-что еще успеть бы, а там и пенсионную книжку в карман положить можно будет».

Вот, ребята, что я узнал еще за один день наших каникул.

Дни мчатся быстро и события накапливаются. Будет о чем вспомнить. А вот Бусинка из головы не выходит. Вечером, когда я забрался на свой чердак на ночлег, перед сном пришла мысль: прийти с ребятами к Георгию Степановичу в кабинет и выспросить у него все поподробнее, кто же все ж таки будет отвечать за Бусинку? Неужто все так и останется загадкой для всех и станут ходить разные тетеньки и распространять всевозможные небылицы? А может быть, предложить Георгию Степановичу свои услуги: съездить, в киностудию и там сказать, что дело у нас такое небывалое приключилось из-за вашего режиссера и что вы теперь с ним делать будете? Заявить об этом от имени всех школьников нашего поселка.

Я уверен, что ребята согласятся с моим предложением. А что? Вполне нормальное предложение. Директор занят, у него дел по горло здесь, в совхозе, а у нас каникулы, нам ничего не стоит съездить в Киев и наделать там шороху. Пусть только нам поручат. А что, если нам взять и написать письмо в «Пионерскую правду»? Как вы думаете, ребята? Если будут у вас какие-нибудь мысли по этому поводу, немедленно пишите мне.