Текст книги "Жизнь номер 2016: «Песни девочки не со звёзд» (СИ)"

Автор книги: Сергей Савенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Жизнь номер 2016: «Песни девочки не со звёзд»

Круг первый. «Совёнок»

Рейтинг 21+ Действие происходит в вымышленной стране. Все совпадения случайны. Книга содержит нецензурную брань, сцены насилия и употребления психоактивных веществ. Это не сборник мудрых идей и не руководство к действию. Мнение героев не обязательно совпадает с позицией автора. Всем героям больше шестнадцати лет. Автор не рекламирует употребление наркотиков, насилие, секс.

Только семья и работа! Остальное – удел власть имущих!

«А если стал порочен целый свет,То был тому единственной причинойСам человек: лишь он – источник бед,Своих скорбей создатель он единый». Данте Алигьери

«Совёнком» лагерь назвали придурки-взрослые. Лупоглазых пернатых поблизости не было, а подростки напоминали совят, только если особенно сильно накуривались, что случалось нечасто – три-четыре раза в неделю. В последнее время было не до того, в лагере все помешались на сексе.

Неудивительно. У секса имелось неоспоримое преимущество. Никто не заплатит за то, что ты накурился.

Унитаз этот был не из тех, что встречаются в приличных домах. Щека скользила в говне, а перед носом, как жуткий кровавый спрут, плавал использованный тампон – в воде, колыхаясь, висели щупальца-нити.

– Жри, сука, тварь! – Танюха елозила моей головой по полочке унитаза…

В таком положении я оказалась из-за того, что депутат областного совета Дидюлько не подарил Танюхе айфон. Я слышала разговор с полковником Мясоедовым, из райотдела. Девчонки тогда напились, и я пряталась под кроватью.

– Сел твой куратор, Танюха. Подкинули порно, «цэ-пэ». Не то, чтобы он не имел своего, да это же надо искать…

– А когда его выпустят?

– Выпустят? – Мясоедов опешил. – Да никогда! Будто не знаешь, что делают там с педофилами… А всё почему? Потому, что он жадный! Поверь, самый страшный порок! Вот и с айфоном тебя наебал. Зря сосала! – до ушей долетело ласковое похлопывание. – Не рыдай, мой член не хуже.

Не то, чтоб Танюха особо расстраивалась из-за напрасной работы, она ведь любила сосать. Однако, айфон нужен был позарез – чтобы стать круче всех в интернате. Здесь, в летнем лагере, на её титул не было претендентов. На «зимних квартирах» всё куда жёстче. Там таких Танек…

Ленка, подруга и «заместитель» Танюхи, принялась распускать слухи. Девчонки хихикали: «Зря, дурочка, сперму глотала!», замолкая и отводя взгляд при появлении попавшей впросак предводительницы. Власть пошатнулась, и требовалась сакральная жертва, на роль которой я подошла идеально.

Кто же ещё? Умная и начитанная девчонка с той стороны, из Макеевки, с русской фамилией Котина, японским, и тоже «кошачьим» именем Мика, которую десять лет любили родители.

Что с того, что мне от ума одни неприятности? Что с того, что я по национальности украинка? Что с того, что родителей больше нет?

Десять счастливых лет, полных любви! Десять лет!

Такого никто в интернате представить не мог. Здесь за малейшую ласку готовы на всё. Только, откуда она возьмётся? Волшебники в голубых вертолётах давно не летают, магия нынче другая – магия чёрных машин и мигалок.

За всё в жизни нужно платить, а за счастье – по максимуму. Всем наплевать, что его давно нет, и даже воспоминания, как прошлогодний сон.

Другим ничего и не снилось. Раз было – плати!

Впрочем, для травли хватило бы и того, что я – альбинос.

Мучительница убрала руку. Я распрямилась и встала напротив неё.

Наверное, со стороны это выглядело, как встреча демона с ангелом: черноволосая крупная Таня и хрупкая белокожая Мика.

Но, это только со стороны. Ангелов тут не бывает, все мы пытаемся выжить.

Я часто моргала, по щеке стекало дерьмо, кровь из разбитого носа капала на пол.

– Танюха! Ты осторожнее с кровью, она ведь спидозная! Трахалась там с солдатнёй. Это здесь – недотрога, – Ленка шмыгнула носом и плюнула, стараясь попасть в лицо. На рукаве моей худи повис зелёный харчок.

Что ж, грязнее не буду.

У меня гепатит, а не ВИЧ, но девчонкам плевать на детали.

– Тварь уАТОшенная! – пинок в живот отбросил меня на стену. Посыпался град ударов. Крови девчонки уже не боялись.

– А ну, відвалите! Швидко!

Девчонок сдуло, как ветром. Только Танюха буркнула: «Тебе-то, какое дело?» Но связываться не стала.

– Міка, вставай.

Странно. Микой тут звал меня только Мурлыка.

Я поднялась, хотя это было непросто. А руку Злата не подала.

– Підемо, я тебе помию.

Мы прошли в умывальник. На гусак Злата надела обрезок чёрного шланга. Я сняла худи и кинула в раковину – придётся стирать. Лифчики я пока не носила, не было необходимости.

– Сhodź, chodź!

Я мылила голову и фырчала, а Злата поливала меня относительно тёплой июльской водой. Вода сразу же розовела.

Было чертовски приятно, обо мне так никто не заботился уже года три.

– Котя, Котя… Ну точно, як кіт! – смеялась Злата. – Біленький ласкавий котик!

Потом подала полотенце – откуда оно тут взялось?

Я вытерла голову. За моей короткой причёской не нужен уход. Растёрлась до пояса, бросая пугливые взгляды.

Злата смотрела как-то не так… Знаю я эти томные взгляды – так смотрят спонсоры.

– Тільки дуже худий…

Кончики пальцев коснулись моих узких бёдер. Пухлые губы скользили по уху, по шее, двигались ниже… Волосы щекотали голую кожу, от них пахло хлебом, мёдом и молоком.

Было приятно, как будто ты в маминых нежных объятиях. Я закрыла глаза…

Далёкое прошлое. Двадцать шестое июля. Последний мой день рождения, одиннадцать лет.

Мы вышли к реке. Печёт солнце.

Отец ловит рыбу, сестрёнка купается. Мама гладит по голове. Потом начинает мазать на хлеб ароматный мёд…

– Мама… Мамочка…

– Злата! – по коридорам несётся звонкое эхо. – Злата!

– Чорт!

Запах мёда и хлеба сменился вонью параши. Я распахнула глаза.

– Злата! Ты где? – в дверях появился Семёныч, и.о. начальника летнего лагеря.

Вообще, он отличный мужик. Только всегда появляется очень не вовремя.

Сердце пойманной птицей билось в груди. Очень хотелось быть кому-нибудь нужной. Очень хотелось мёда и молока.

– Злата! Что вы тут делаете? Почему везде кровь? – Семёныч нахмурился. – Котя! Что с тобой делала Злата?

Если б он знал! Вряд ли Семёнычу это понравится – весь Златин мёд достаётся ему.

Значит, мы теперь конкуренты. Смешно!

– Ні, Ігор. Навіщо це мені?

– А кто?

– Та дівчата! Танюха.

– Понятно, – Семёныч скривился, как будто от боли, и треснул по умывальнику. – Вот сука! Когда эта тварь успокоится!

– Якби не вона, то її…

– Її – не її, а получит!

– Не варто. Тоді Коте зовсім стане погано.

Семёныч вздохнул.

– Ладно, рыжуха, пошли, – он развернулся и зашагал на выход. Обернулся в дверях: – Котя! Пришлю с порошком…

Злата громко сказала: «Дівчат не дратуй!», томно прищурилась и шепнула на ухо, успев укусить за мочку: «До побачення, солодка Міка…»

Я снова осталась одна.

В голове всё звучало: «До побачення, солодка Міка…»

Сладкая? Это она, будто мёд!

Не слишком рассчитывая на обещание Семёныча, я принялась стирать худи.

Мыло с холодной водой стирало не очень. Я придирчиво нюхала худи и тёрла опять.

Порошок бы сюда! Но его отобрали девчонки. Хорошо хоть тепло, и высохнет быстро.

– Кто их дратует… – исковеркала я на русский манер, и устыдилась – Злату подобные вещи бесили.

Рыжуха была «западенкой». Родители всякий раз повторяли: «Это враги, хуже нет!» Странно, что враг оказался значительно лучше друзей.

Злату боялись.

Во-первых, она была умной, расчётливой, а когда надо – предельно жестокой.

Во-вторых, она убила отца – он пил и гонялся за ней с топором. И ей сошло это с рук. Болтали, что следака она соблазнила.

В-третьих, она пырнула Танюху. Не сильно, но всё равно. И вновь прокатило – за неё все были горой: питалки, Семёныч и даже директор.

В общем, со Златой всё было понятно. Рыжие волосы, пухлые губы и голубые глаза. При этом, смуглая кожа и озорные веснушки – с ранней весны и до осени Злата лежала на солнце.

Кто устоит?

Но что такая девчонка нашла во мне – блеклой, худой и безгрудой? Длинноногой, но это совсем не спасало, скорее отталкивало. «Гости» кривились при виде меня:

– Будто какой-то паук, выросший в темноте! И смотрит, как будто животное…

– Привыкай! Они все тут так смотрят. Неисправимые задержки в развитии. Людьми им не стать.

– Может и так, только эта – особенная. Для конченых извращенцев!

Я была стопроцентный «брак». И вдруг…

Но Семёныч…

Хороших людей – единицы, подставлять его не хотелось. Он столько сделал для нас! Устраивал девчонкам свидания, не отбирая почти ничего. Иногда разрешал алкоголь, а потом говорил по душам и гладил по голове. И меня всегда защищал.

К тому же, он очень смелый! Однажды, «гости» нанюхались кокса и собрались к малолеткам. Семёныч встал на пути:

– Это дети! Через мой труп!

Пьяная полицейская шишка сказала:

– Да все они шлюхи! Дрочат дни напролёт. Изначально испорчены, знаешь и сам. Не всё ли равно, в каком возрасте начинать?

Но Семёныч их не пустил.

Его не убили. Даже не посадили. Наверное, им пока хватало и нас.

Мужики – одноклеточные, мы для них вещи. Как выглядишь, кто ты такая – им всё равно. Кончил в новое тело – и рад, в голову больше не бьёт.

Но даже они на меня не велись. Это радовало. Однако, уверенности не добавляло.

И вдруг, Злата! Самая красивая девушка в мире!

– Мика, привет! Затеяла стирку?

Голос мужской. Я вздрогнула, не узнав – в голове всё гудело. Обернулась и успокоилась – рядом стоял Мурлыка.

Вообще-то, в нашем крыле обитали только девчонки. Семёныч строго за этим следил, гоняя мальчишек и делая исключение лишь для мужчин. И то, далеко не для всех – только для обладателей власти, а иногда – богатеев. Однако, мальчишкой Мурлыку никто не считал – ни Семёныч, ни даже девчонки.

Иногда его заставляли лизать, но относились при этом не как к мужику, а скорей – как к коту, приученному сгущёнкой. Он никогда не отказывался, но и не рвался. Да и девчонки делали это от скуки, и чтобы слегка отомстить обладателям членов.

Какое уж тут удовольствие! Ведь, чтобы добраться до пика, нужно ценить мужика, с которым ты спишь. Во всяком случае, мне так казалось…

Откуда мне знать про какие-то пики? Если солдат суёт в задницу член, разве тебе до оргазмов! Думаешь только о том, как остаться в живых. Потом, рыдаешь от боли, пытаясь посрать.

– Я принёс порошок! – Мурлыка нахмурился. – Эй! Ты чего вся трясёшься? И кровь…

– Благодарю! – я подставила руку, и Мурлыка насыпал в ладонь. – Не парься, я в норме.

Мурлыка поставил на раковину красный флакон с надписью «Gucci Rush».

– Подарок от Златы, – он изобразил её грудной голос: – Щоб пахла, як дівчина.

– А по-простому, чтоб не воняла говном.

– Может, хочешь курнуть? Девки все уже пьяные, а Семёныч закрылся со Златой.

– Ты же знаешь…

– Знаю. Ты – дура! – мальчишка зашёлся безумным смехом. – Тогда так посидишь, повтыкаешь!

Конечно же, я согласилась. У меня не особенно много друзей.

Только Мурлыка.

Когда мы вышли на крышу, звёзд ещё не было. День догорал, солнце падало за горизонт.

Мы уселись на парапет, свесив ноги. Я зажмурилась от удовольствия – когда раскалённый за день бетон греет жопу, это одно из самых восхитительных чувств. А если болтать ногами, то можно представить, что ты – шагающий по степи великан.

Внизу был бетонный забор, защищающий лагерь от золотого океана степей. С проходившей поблизости железной дороги ветер нёс резкие запахи и грохот порожнего товарняка. Левее был лес и развалины старого корпуса, за которыми возвышалась ажурная радиовышка. А совсем далеко блестел Днепр.

Мурлыка стал забивать косячок.

– Как думаешь, если лебедя трахнуть, а он не самкой окажется – это сочтут извращением?

– Лебеди или люди? – задала я встречный вопрос. Мальчишку «ответ» устроил.

К Мурлыке нужно привыкнуть. Только начнёшь говорить с ним серьёзно, как он что-то ляпнет такое, что сразу теряешь нить разговора. Он говорит: «это всё потому, что грибы создают необычные связи нейронов». Но думаю, он делает это специально – чтобы выбить меня из проторённой колеи.

– Мур, почему питалки и даже Семёныч не боятся пускать нас на реку и в лес? Всякое может случится!

– А к спонсорам почему не боятся? А в город? – он усмехнулся. – Разве не видишь, всё уже вышло из-под контроля. Если коробку открыл, и бабочки разлетелись, то фиг их назад запихнёшь.

– Какие мы бабочки… Нам не взлететь…

– Мика? Ты для чего на крышу приходишь?

Странный вопрос! Здесь так хорошо! А почему, я не задумывалась.

– Наверное, чтобы быть ближе к небу. И тут нет людей. А ты?

– Как будто не ясно! – Мурлыка кивнул на косяк.

Такое объяснение расстроило. Лучше бы он сказал: «Чтобы делить с тобой красоту на двоих». Но для мальчишек, всё это сложно. Даже для необычных бесполых мальчишек, как он.

А мне так хотелось быть нужной!

Мурлыка курил, щурясь от дыма, набирая полную грудь и время от времени кашляя.

– Ещё, чтобы быть с тобой. Делить все миры на двоих.

Сердце затрепыхалось. Я сделала вид, что мне безразлично.

– Миры? Тебя уже вставило?

Он рассмеялся: «Не отпускало!» А после сказал, очень-очень серьёзно:

– Мне кажется, всё уже было. И крыша, и ветер, и степь.

– С нами?

– С нами, только с другими.

Мурлыка опять говорил ерунду. Неудивительно – он был очень странный мальчишка.

Никто в интернате не знал, откуда взялся Мурлыка. Казалось, сначала был он, а интернат появился потом.

Никто не знал, сколько Мурлыке лет. Рассказывали, что девятнадцать. Что он уже мог бы уехать, но здесь его что-то держит. Глядя на детскую щупленькую фигурку, верилось в это с трудом.

Никто не знал его имени. Конечно, в каких-то журналах была и фамилия, и дата рождения. Но только, в каких?

– Это называется «дежавю». Ошибка мозга. У планокуров бывает.

– Дура! Причём тут план!

Я не обиделась. Просто сказала: «Сам идиот!», и треснула так, что он чуть не упал.

Случалось, Мурлыка был груб – но совсем не со зла. Просто, на первое место он ставил естественность. В ответ я делала так же, спонтанные грубые выходки Мурлыка ценил. Он утверждал: «Время – иллюзия. Есть только миг. Смысл в том, чтобы этот миг ухватить! И тут нужна концентрация».

Концентрировался Мурлыка по-своему, при поддержке грибов и таблеток, дыма и трав. Он был самозабвенным исследователем нашего и близлежащих миров. Однако, всемирная слава ему не светила – с головой было плохо, и становилось всё хуже.

– Знаешь, я чуть не свалился! – он посмотрел на меня уважительно.

– Подумаешь… – кивнула я равнодушно. – Пять этажей.

– Четыре, – заброшенный полуподвал Мурлыка этажом не считал. – Всё верно, бывают места и повыше. Вон, ретранслятор, хотя бы. Когда-нибудь нужно залезть!

О вышке Мурлыка мечтал постоянно, трезвоня о том, что самое главное в жизни – преодоление себя, и о том, как важно выйти за рамки системы, увидеть и лагерь, и ситуацию в целом, со стороны…

Но дальше рассказов дело не шло. Мурлыка стоял на ногах не особенно твёрдо. Куда там, взобраться на стометровую вышку!

– Мика… А можно спросить?

Сейчас он продолжит: «Что у тебя случилось?» Я всё расскажу, от единственного и лучшего друга у меня нет секретов. Он будет хмурится и сопеть, ему не понравится мой рассказ. А после, чем-то закинется.

Так у нас было всегда, каждый день.

– Что у тебя случилось?

Изложив все подробности, я подвела итог:

– Ненавижу девчонок!

Диск солнца коснулся степи, и поле утратило летние краски. Колыхалась трава, как волнуется океан, полный крови – от края до края.

– Думаешь, мальчики лучше?

Сегодня Мурлыка не стал дожидаться финала истории, чтобы сожрать свою дрянь. Едва я дошла до момента, в котором Танюха отправила мою голову в унитаз, он вытащил из кармана таблетки. А когда я поведала всё, то Мурлыка, еле ворочая языком, стал рассказывать сказку про сотканную из лунного света сказочную принцессу, странствующую среди звёзд.

Такой у нас был ритуал. Так Мурлыка меня пытался утешить.

– Знаешь, Мика. Раз хочешь увидеть бабочку, придётся терпеть и гусениц.

Метафору я уловила, не зря Мурлыка сидел со мной все вечера. Без него я не знала бы даже этого слова. Вот только, мне было не до метафор.

– Из Танюхи не вырастет бабочка.

– Вообще-то, я про тебя. Остальные друг друга сожрут.

– Друг друга? Я первая в очереди на пожирание.

– Глупая! У тебя самое безопасное место. Все тебя монстром считают, шарахаются. Клиенты, девчонки… – он помолчал. – И у меня безопасное. А жопа привыкла.

Солнце уже почти скрылось, торчал только маленький край.

Я опустила глаза. В сравнении с жизнью Мурлыки, моя была раем. И это при том, что всего я не знала – он о себе говорил неохотно.

– Почему им так нравится жопа? Там ведь говно!

– Акт доминирования.

Я сказала рассеянно:

– Будто нельзя доминировать в рот…

– Можно в рот. Ну а можно и в жопу.

– Слушай, а где ты таких словечек набрался? «Акт доминирования»!

– Не помню… Наверное, книжки читал.

– Читал? А сейчас не читаешь?

– Больше мне это не нужно. Я сам себе книга. И жизнь, тоже – книга. И ты!

Ласточки прекращали облёт. Наваливалась чернота. Сквозь перекрытия слышались визги и вой, будто внизу веселились все демоны ада.

Не люблю это время. Может когда-нибудь, люди научаться оставаться людьми целый день. Пока что, рассудка хватает только на утро.

– Как думаешь, есть в мире что-то, кроме вот этой тьмы?

Мурлыка молчал, качаясь, как будто тростник на ветру.

– Знаешь, я книжку читала… Она от лица героини написана: «Я думала, я говорила…» В конце этой книги она умирает. Финал ведь для всех одинаков… – я положила ладошку ему на бедро. – Но может, она не совсем умерла, если рассказывает историю?

Мурлыка накрыл мои пальцы.

– Не бойся. Нет никакой темноты, только свет…

– Откуда ты знаешь? Грибы рассказали?

– Девчонка, – Мурлыка был очень серьёзен. – Девчонка, которая не соврёт.

Он вдруг, как будто проснулся.

– Я ведь не пидор!

Я удивилась. Мне-то какое дело? Я его не осуждаю, все пацаны спят друг с другом. Да и девчонки. Если везёт, с кем постарше – за деньги, вещи или еду.

Не зная, что ответить на странное заявление, я только пожала плечами. Но после, не выдержала:

– Тебе и девчонки не нравятся. Это же видно.

Мурлыка спорить не стал.

– Клуши… Только секс на уме… Тупые, как пробки… Им даже грибы не помогут, не то что трава.

Я его раньше не видела таким возбуждённым.

– Мика, ведь ты лучше всех! – признался Мурлыка, и замолчал, позабыв о нашем существовании.

Но я всё равно сказала: «Спасибо». Я к друзьям отношусь уважительно, у меня их немного.

Впрочем, Мурлыка уже ничего не слышал.

Я сидела, тая под светом луны. Присматривала, чтоб не упал Мурлыка. В отключке он нравился больше.

Зачем люди вообще говорят? Глупость не стоит того, чтобы рот открывать, а важное ясно без слов.

Ближе к полночи Мурлыка очнулся и начал молоть чепуху:

– Значит, я тебе больше не нужен?

– С чего ты такое взял?

– Теперь у тебя есть Злата.

Кто мог подумать! Ведёт себя, как обычный ревнивый мальчишка!

Я положила руку ему на коленку.

– Глупости! Это ведь просто секс. Что такого?

Умный, а не понимает!

Мурлыка мне, словно отец. Кем я бы была без него? Озлобленной озабоченной идиоткой, как все остальные. Двух слов не смогла бы связать! А я говорю, как дворянка из позапрошлого века.

Раньше я не понимала, глупышка была. Но после увидела – он меня лепит, как будто из пластилина. Родители делают также. Изо дня в день, изо дня в день… А кто из здешних может похвастаться, что каждый вечер проводит время с отцом?

– Мика, а хочешь, я тебе полижу? Ты никогда не просила. Девочкам это приятно!

Я фыркнула:

– Вот ещё! Ты ведь мой друг.

– Ну так что? Если друг – значит, буду стараться. – Он передразнил: – Что такого? Это ведь просто секс.

Я отвернулась.

– Не чувствуешь ничего? Из-за войны? – Мурлыка, наконец, догадался.

– Чувствую. Только не кайф.

Он помолчал и сказал:

– Понимаю. Я ведь не пидор, а в жопу ебут.

И я его понимала, касательно жопы. Навалилась тоскливая жалость, которую я терпеть не могла. Сопереживать или чувствовать, в интернате – гиблое дело. Морду набьют, а тоска тебя просто сожрёт.

Чтобы не дать чувствам шанса, мы поцеловались, а после я сделала это рукой. Так было лучше для всех: ему хорошо, мне не слишком противно.

Потом он ушёл. Я смотрела на Днепр, платиновый под серебристой луной, и тянула старинную песню.

Ніч яка, Господи! Місячна, зоряна: Ясно, хоч голки збирай…

В воздухе мельтешили чёрные тени летучих мышей. Звенели комарики. Девчонки уже наорались, и лагерь затих, лишь изредка подвывала собака по кличке Фиест.

Сплять вороги твої, знуджені працею,Нас не сполоха їх сміх…Чи ж нам, окривдженим долею клятою,Й хвиля кохання – за гріх?

Пела я шёпотом. Когда у тебя нету Родины, и всюду враги, можно только шептать.