Текст книги "Баязет"
Автор книги: Сергей Бородин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 55 (всего у книги 57 страниц)
Утро.
Ибн Халдун, проснувшись, увидел высоко на стене алую полосу света, проблеснувшую через щель между створками ставня.
Не торопясь вставать, он думал, как когда-нибудь проберутся в Каир все эти мамлюки, донесут до султана вести обо всём, что испытали здесь. О расправах с ними. Но, может быть, и о заботах Ибн Халдуна, как он вызволил их из темниц, укрыл от невзгод.
По старой привычке, он как бы взвешивал на весах разума, вникал в каждого из людей – кто из них скажет доброе слово, а кто по злонравию предастся и в Каире злоречию, злословию.
Ибн Халдун ещё лежал неподвижно, вспоминая, обдумывая, предугадывая предстоящие дела.
Такое утро казалось бы продолжением покоя, если б оно не означало начала трудов. Эти предстоящие труды и дела он и обдумывал, когда вбежал чёрный Нух:
– Вельможи пожаловали. От Повелителя. Желают немедля видеть славнейшего из учёных. Стоят во дворе.
– Видно, им не спится! – воскликнул Ибн Халдун, сбрасывая одеяло, наскоро ополаскивая лицо над тазом.
Тянясь за чалмой, висевшей на деревянном размалёванном колышке, вбитом в стену, надевая бурнус, бормотал:
– Не спится, не спится… Сна им нет…
Нух, забирая тазик с мыльной водой, сказал:
– А ещё с рассвета у ворот сидит человек от каирского купца Бостан бен Достана.
Но Ибн Халдун не внял этим словам. Твердя:
– Сна им нет, нет им сна, не спится, – он торопился предугадать: «Зачем я Тимуру?»
Когда головы гостей, поднимавшихся к нему по высоким каменным ступеням, показались, как бы вынырнув из-под пола, он прикинулся, что бежит, бежит к ним навстречу через всю келью, но не успел добежать даже до порога, застигнутый врасплох, хотя всё ещё не рассмотрел, что это за люди.
Первым переступил порог сам прославленный в набегах на узбекские племена победитель, принёсший Тимуру большую добычу серебром и стадами, овладевший доверием Повелителя Гази-Буган Бахадур в златошвейном зелёном халате, с тяжёлой кривой саблей в широких ножнах, покрытых узорным шахризябским чехлом.
А когда Ибн Халдун поднял голову после почтительного поклона, он увидел прямо перед глазами огромную чёрную вьющуюся бороду, столь густую и плотную, что, казалось, своей тяжестью она перевешивала и тянула книзу круглолобое лицо Бахадура. Из-подо лба, из-под курчавых бровей смотрели маленькие красновато-чёрные немигающие глаза.
За Бахадуром стояли скромно одетые младшие хранители сундуков Повелителя и переводчик Ар-Рашид.
Долго и парадно они кланялись Ибн Халдуну, а он им.
Ибн Халдуну случалось видеть среди ближних людей Тимура этого густобородого вельможу. На скуле у него над бородой белел шрам. На этом месте и борода не росла, как подрубленная.
В знак приветствия Гази-Буган протяжно мычал какие-то невнятные слова и сам тому улыбался.
Но Ар-Рашид, не вслушиваясь в это мычание, переводил, что по указу самого Обладателя Счастливой Звезды, Меча Милосердия, Повелителя Вселенной явились они вручить дары Звезде Знания, сверкающему на небесах Просвещения, Оплоту Мудрости, Провозвестнику грядущих судеб, Несравненному Победителю на поединке умов Абу Зайд Абу-ар-Рахману ибн Мухаммеду Ибн Халдуну.
И ещё раз:
– …Провозвестнику грядущих судеб.
Ибн Халдун заметил, что Бахадур не выговорил ни длинного имени, ни даже всех славословий, но Ар-Рашид перевёл это без запинки, словно читал по книге.
«Как он заучил моё имя?» – удивился Ибн Халдун.
Гази-Буган, развернув покрывало, возвратил Ибн Халдуну серебряный александрийский поднос, тот, на котором историк преподнёс Тимуру свои подношения. Это значило, что Ибн Халдуну принесены отдарки.
На подносе лежали бережно сложенный отличный халат, седло, обшитое зелёным сафьяном, с высокой лукой, выкованной из красного золота. Золотую луку седла сплошь покрывали бадахшанские лиловатые лалы, мерцая, как груда углей, подернутых голубоватой дымкой. Под седлом притаилась ремённая плётка с тяжёлой серебряной рукояткой. Всю рукоятку по серебру покрывали крупные зёрна бирюзы, отчего рукоятка казалась лапой сказочного дракона.
Ещё не разгадав намёка, заключённого в этих вещах, Ибн Халдун подивился царственной щедрости дарителя, богатству его посылки.
Когда царедворцы ушли, историк рассмотрел дары. Халат из малинового самаркандского бархата, расшитый бухарскими златошвеями. Расшит золотыми кругами с золотыми же надписями внутри каждого круга. Надписи вышиты так причудливо, что красота в них возобладала над смыслом и понять их никто бы не смог: швеи попросту не знали грамоты.
Историк задумался, но, как ни думал, складывался тот же смысл: халат дарили гостю на прощанье. Седло – с намёком, что пора седлать коня. Плётку в дорогу, чтоб быстрее ехать.
Он понял: Тимур отпускал его. И не только отпускал, но и не звал попрощаться: отдарок вручён, все беседы остались позади, впереди открывалась дорога.
Немного времени спустя пришёл другой посланец. Этот был молод, брил бороду, но отрастил длинные усы. Был уверен в себе, доволен собой, что сквозило во всех его движениях. Звали его Хамид-улла. С ним снова пришёл переводчик Ар-Рашид.
Хамид осторожно осведомился, есть ли намерения у Ибн Халдуна, нет ли желаний, ибо приказано помочь во всех намерениях и желаниях учёного гостя.
Впервые Ибн Халдуна назвали гостем. Он ответил:
– Чем щедрее встречают гостя, тем скорее гостю надо уйти, ибо щедрость разорительна для хозяина. Гость тот хорош, который не обременяет хозяина.
– Это ваша воля! – ответил Хамид. – Хорошего гостя хозяин и встречает и провожает с любовью.
Ибн Халдун понял, что верно разгадал смысл даров, и вскоре они говорили уже о дороге. Желает ли историк идти в Каир караваном; сколько понадобится ему лошадей и верблюдов: и для него со слугами, и для всех его спутников, мамлюков, собеседников султана Фараджа, коих Повелитель милует и отпускает к их султану.
Хамид сказал:
– Каравану гостя следует уйти прежде, чем хозяин свернёт здесь свою юрту. Двинется дальше в поход.
Ибн Халдун понял, его хотят отправить отсюда раньше, чем поход уйдёт дальше, ибо некуда деть такого гостя: ни оставить в разорённом городе на произвол дамаскинов, ни взять с собой…
Присказка «двинется дальше в поход» словно разбудила Ибн Халдуна: куда двинется? Не на Магриб ли? Не по «Дорожнику» ли пойдёт замышленный поход?
Утаивая возраставшую тревогу, Ибн Халдун вторил Хамиду, подсчитывая, сколько понадобится лошадей под сёдлами для слуг, для двенадцати дворцовых стражей, оставшихся от султана и отданных Ибн Халдуну, для девяти знатных мамлюков… Сколько верблюдов под вьюки, сколько ослов…
Ибн Халдун знал, что лошадей придётся менять после дневного перехода, верблюдов меняли реже.
Хамид засмеялся:
– Верблюдов не будем менять; дойдут с нами до дальней заставы. А на последней заставе я сам перевьючу на тех, что с вами до конца пойдут. Сколько надо, столько берите!
Историк понял, что всё заранее решено, если уже назначен и человек, который возглавит его караван.
– Берите, – щедро предложил Хамид. – До мамлюкских застав. Охрана вам тоже до самых дальних застав. Никому не дадим вас в обиду! Я поеду сам.
Ибн Халдун вспомнил, хотя и не сказал:
«А ведь ещё есть вьюки и у Бостан бен Достана…»
Тут же возникла и замелькала новая мысль, хотя и неотвязный взгляд Хамида, и его деловые вопросы мешали думать.
Историк продолжал уныло подсчитывать то и другое, без чего не выйдешь в дальний путь, но эту новую мысль не забывал, она в нём крепла. Не о товарах, накупленных Бостан бен Достаном, укрытых где-то в закоулках Дамаска, думал он, а о самом купце.
Ещё вчера, улёгшись в постель, задрёмывая, Ибн Халдун пытался предугадать череду дней, предстоящих в Дамаске, но не предугадал дорогу, на которую поутру его поднял Тимур.
Щедрость Тимура встревожила бывалого царедворца: ни один из султанов Магриба, ни в Фесе, ни в Андалусии, ни в Кордове за годы придворной службы не одаривали его так богато, как за несколько кратких бесед его одарил Тимур.
«Чего-то он всё ещё ждёт от меня?.. Чего?» – гадал Ибн Халдун.
Хамид-улла наконец ушёл. Переводчик задержался.
– Не понадоблюсь ли я вам на базаре? Вы теперь будете запасы закупать…
«Он хочет знать, какими закупками я займусь перед дорогой», – и любезно отказался:
– Здешние купцы – арабы, обойдусь, не утруждая вас.
– Здесь наши воины распродают занятные вещи. В Каире они будут в диковину.
– Я не скупщик награбленного! – строго ответил Ибн Халдун, хотя и догадывался, что любое его слово может дойти до Тимура.
Когда Ар-Рашид заговаривал, чтобы оживить беседу, Ибн Халдун отмалчивался. Переводчик ушёл.
Ибн Халдун запер дверь толстым засовом, как запирались на ночь, и, схватив из угла свою палку, покопал в очаге. Поддетая палкой, высунулась из-под пепла рукопись.
Он поднял, стряхивая золу, черновик «Дорожника». Счастливою случайностью было, что в те тёплые дни не топили очаг и готовили пищу внизу в кухне.
Строку за строкой он перечитал весь черновик. Дорога по Магрибу снова прошла перед его глазами.
Из того, что сперва он неосторожно написал, многое было вычеркнуто и не упомянуто в чистовом «Дорожнике», поднесённом Тимуру. Но здесь вычеркнутое читалось разборчиво, и пронырливым людям нетрудно было это прочесть.
Он достал из кожаного джузгира листы плотной бумаги. В раздумье проверил ногтем кончик тростника.
Он писал в Фес.
Он перечислил тамошнему султану все города, все дороги, неосмотрительно вписанные в «Дорожник»:
«Он силой вырвал у меня названия городов, направления дорог, места оазисов. Ему я назвал…»
Сверяясь с «Дорожником», подолгу щуря усталые глаза, он не хотел пропустить ни одно название из вписанных в книгу городов, крепостей, замков, оазисов.
Назвав это и проверив, что ничто не пропущено, он продолжал:
«Но утаил…»
Ибн Халдун перечислил всё, что вычеркнул в черновике, припомнил глухие, малоприметные селения, заслонённые песками от караванных дорог.
Он перечислил эти места: там можно скрыть от нашествия, от огня, от меча, от равнодушия невежд и от корысти злодеев всё, что надлежит из века в век хранить, то, без чего народ останется как путник без рубища на ветру веков.
«И ещё я утаил…»
Теперь он вспоминал те, какие знал из самых дальних, укромных, глухих селений, уединённых колодцев, покинутых карфагенских руин и руин римских, места, что могут стать тайниками, убежищами.
Дописав, долго припоминал, не осталось ли мест, которые сразу не вспомнились, но могут пригодиться.
Он снова сверил письмо с черновиком.
Когда всё сошлось, он понял, что это письмо нужно послать в Магриб скорее, прежде, чем войско, отстоявшись, двинется дальше. Ведь никто заранее не знает, куда пойдёт отсюда Тимур. Случалось, выйдя на запад и тем утешив султанов на востоке, он внезапно сворачивал на восток, где его уже не ждали, и это облегчало ему расправу над зазевавшимися султанами. А чтобы легче одолеть врагов на западе, прикидывался, что идёт на восток. Никто не мог сегодня сказать, куда он пойдёт завтра. Даже из старейших его соратников не все понимали такие начала походов:
«Не может, что ли, сразу сообразить, в какую сторону ему надо?..»
Ибн Халдун приметил: Магриб привлекал Тимура. Он уже многое вызнал о Магрибе. Это значило, что завоеватель завтра же может двинуться туда.
Проницательный Ибн Халдун подумал и другое: Тимур не скрывал своего влечения к Магрибу, а если Тимур ещё до начала похода говорит, что намерен пройти через Магриб к океану, не отводит ли он глаза приглядчивых врагов от иных дорог, о коих помалкивает, но куда готов нагрянуть?
Ибн Халдун собрал все листки черновика, кое-где потемневшие от золы и сажи, и вернул их в очаг.
Собрав с полу перед очагом щепки, припасённые на растопку, он забросал ими черновик и, привычно, быстро посверкав кресалом, раздул огонь.
Сухие щепки вспыхнули. Бумага зажглась. Сквозь розовые лепестки огня снизу от бумаги поднялись, завиваясь, бурые, густые струйки дыма, пока и весь черновик не вспыхнул живым пламенем.
Когда от рукописи остались чёрные лоскутки пепла, похожие на вороньи перья, Ибн Халдун взял из угла палку и перемешал весь пепел с золой.
Постояв у очага, словно отдышавшись, он послал слугу звать человека от Бостан бен Достана.
Вошёл нестарый, приземистый, круглоплечий, широкоголовый коротыш с круглыми растопыренными ушами, с пепельно-серыми обветренными губами. На его низком насупленном лбу чернели глубокие морщины и вздулись серые бугры – не лоб, а пашня, изрытая сусликами. Жидкая круглая бородка, красная, со странным бурым оттенком, как бы опалённая пламенем.
С ним вошёл мальчик, ничем на него не похожий, очень бледный, бледный до синевы, с иссиня-чёрными длинными глазами, с пухлыми влажными губами.
Коротыш подошёл ближе. Остановился, переваливаясь с ноги на ногу. Ибн Халдун ему сказал:
– Чтоб хозяин твой скорей шёл на Прямой Путь. Там рабат перса. А как тому подворью названье, не знаю.
– Перса? Я тот хан знаю.
– Знаешь?
– Я сызмала с караванами.
– Что-то ты на араба не похож.
– Меня на базаре купили. А откуда привезли на продажу, продавец запамятовал. Из добычи я. И потому моё имя – Добыча. Хорошо, а? Добыча! Лучше, чем прежде звали.
– А как звали прежде?
– Прежде? Никто не знает. Да не может быть, чтоб было лучше. Добыча! Вот это да!
Добыча. Так переводится его имя – Ганимад.
– Ну спеши, спеши. Передай моё слово хозяину.
– И передам, и приведу. Без меня он туда дорогу не разглядит: я его так притулил, сам он оттуда не выберется. Сызмалу сюда хожу, как пророк Мухаммед! Слыхал? Он тоже сюда с караванами хаживал. Тоже небось торговать.
Ибн Халдуну не понравилось такое братанье караванщика с пророком.
– Ступай. Дела ладятся, пока быстро деются. Тогда скорей удаются.
– Вот верно! – согласился Ганимад. – Тогда ладятся. Спешу. А?
– Не забудь, что сказать.
– Я? Я сто караванных дорог помню. Иные и не видны на земле, когда через пески. Я их, не глядя, помню. А тут и помнить нечего. Бегом приведу. На Прямой Путь.
И обернулся к мальчику:
– Посмотрел? Вот он и есть большой человек из Каира.
Ибн Халдун заметил нездешний облик мальчика.
– Чей он?
– Мой. Покупка. Теперь ему имя Иса.
– Откуда?
– Когда я пошёл хорошо жить – караваны вожу, везде всех знаю, надумал себе купить мальчика, как прежде меня купили. Я знал, чего надо такому: помню, чего хотел себе, то и даю ему. А купил на том самом рынке, у самого того торговца, который прежде продал меня. Мальчик добыт пиратами на румском корабле. По-нашему не понимал. Купил его, и теперь я уже не один.
– Святое дело – выкупать невольников.
– Святое? Не знал. Купил, и вот он!
Ганимад ушёл, переваливаясь, отставляя широкий зад, привыкший к спине осла на долгих дорогах.
Мальчик, оглядываясь на худощавого белобородого старца, последовал за Ганимадом.
Вскоре Ибн Халдун взял свою палочку, опалённую в очаге, кликнул Нуха и слуг и пошёл к Сафару Али.
Прошёл через Дамаск. Жизнь смолкла. Люди нашумелись. Завоеватели наликовались. Напраздновались. Награбились. Завоёванные навопились. Наплакались. Кто уцелел, примолк. Погибшие ещё лежали среди щебня. В городе становилось нехорошо.
У ворот не оказалось хозяина: привратник сказал, что Сафар Али прихварывает, отлёживается у себя в маленьком закутке над воротами.
Но тут же за воротами на каменном уступе под сводами сидел Бостан бен Достан. Ганимад не обманул: доставил купца быстро.
Ибн Халдун, зорко оглянув двор, приметил уединённый угол и повлёк туда за собой Бостан бен Достана.
Прошли мимо прикрытых и мимо приоткрытых дверей, где в полутьме келий разные люди таились, жили настороже – прислушивались, приглядывались ко всему двору.
Проходя, Ибн Халдун увидел воротца во второй двор, забросанный зеленовато-золотой соломой. На соломе стояли и возлежали незавьюченные верблюды, жуя пенящуюся жвачку.
Резко свернув с пути, Ибн Халдун вовлёк купца в этот двор, остановился между жующими, покряхтывающими, поревывающими верблюдами.
– Я вас позвал.
– Наконец-то!
– Вы желаете уйти отсюда?
– Некуда. Кругом заставлено.
– Если в ту сторону, какую скажу?
– Только б уйти! Куда?
– Магриб.
– Кто ж туда пустит?
– А как пустят, пойдёте?
– А мой товар?
– С товаром.
– Для моих товаров лучше Магриба места нет!
– Я вам помогал? Теперь ваш черёд.
– Пешком товара не вынесешь! А верблюдов моих давно отняли.
– А вот эти?
– Сытые скоты. Да ведь не наши!
– А когда найдём?
– Навьючусь и айда!
Солома под ногами пружинилась, дышала. Они переступали с ноги на ногу.
Бостан бен Достан забеспокоился.
– И товар цел, и верблюды найдутся, и коней купим, и караванщик опытен, да кто ж выпустит?
– Скажите твёрдое слово: моё дело первей, а ваше дело с товарами после того.
– Только б выйти!
– Путь буду открывать для моего дела.
– Сколько ни ходит купец, а домой вернётся. А дом – это Каир. А в Каире – это базар. А над базаром староста. А ему судья вы, господин! Разве могу вас обмануть?!
– Верю. Посидите здесь, от чужих глаз с краю.
Ибн Халдун вышел, словно никого с ним и не было. Прошёл к воротам. Привратник показал ему ступеньки к Сафару Али.
Перс привстал с узкой постели в тёмном углу.
– О! Ко мне? Есть дело?
– Дело не без выгоды.
– В чём оно, господин?
Ибн Халдун плотно притворил за собой дверцу. В келье свет померк. Оба присели возле узкого окна. В окно видна улица перед воротами, там непринуждённо расселись слуги Ибн Халдуна вперемежку с людьми Бостан бен Достана.
Это не понравилось историку:
«Не распускали б зря языки!..»
Но уходить туда, к слугам, чтоб постращать их, было не время.
Ибн Халдун, косясь на окно, медлил.
Перс повторил:
– В чём же суть?
– Вы налюбовались на ту медяшку. Наигрались ею.
– Люблю играть.
– Время её продать, пока есть цена.
– Кому это?
– Мне.
– Я знаю, слыхал: вас отпускают домой. А когда отпускают, без всякой медяшки проводят до застав.
– А вам она на что? Завоеватель уйдёт отсюда. А без него её сила сгинет: здесь останутся базары без товаров. Стены без хозяев. Мертвецы без могил. Вот и весь Дамаск. Идя до вас, на этот Дамаск нагляделся.
– Дорого она стоит.
– Сколько?
– Завоеватель уйдёт, цена ей станет не дороже воробья. А пока их здесь сила, ей цена тяжелее табуна лошадей.
– Пересчитайте табун на золото.
– Золото? Она дороже: мне она спасла моё золото. Без неё меня прикончили бы. А при ней даже по дому не шарили.
– Легче отсчитать пригоршнями золото, чем пригнать сюда табун лошадей.
– Когда золота много, а жить осталось мало, на что золото старику?
– Чем же мне платить?
– Цена ей… Для какого дела она нужна, то дело ей и цену определит. Вам её не надо. Кому же её надо?
– Верному человеку.
– Уйти от завоевателей?
– Уйти прежде завоевателей. Впереди них.
– Опередить их?
– Опередить.
– Им во вред?
– Себе на пользу они бы сами послали!
– Значит, во вред?
Ибн Халдун промолчал.
– Я понял. Старею, а понял.
Сафар Али, упёршись ладонями в пол, поднялся. Опираясь о стену, выпрямился.
Пройдя худенькими босыми ногами по постели, из-под одеяла достал пайцзу.
– Вот она!
– Сколько же за неё?
– Я без неё беззащитен останусь. Пока они уйдут, беззащитен. Но когда это им во вред, берите.
– Сколько же?
– Ничего, когда им во вред! Задаром.
– Значит, для нашего дела?
– Была б нам польза!
– Будет! Многим будет!
Сафар Али с размаху, как в детской игре, влепил пайцзу в ладонь историка.
– Держите! Айда!
Ибн Халдун спрятал её и спросил:
– На дальнем дворе у вас… Верблюды. Продаются?
– Дёшево не отдам.
– Почём же?
– До нашествия почём они шли? Породу видели? Это ведь гейри! Самые быстроногие.
– Корить не могу. За гейри всегда дорого дают. Да ведь гейри хороши для езды, а не для вьюков!
– Полегче навьючить, так и они пойдут. Нынче они в четыре раза дороже.
– Не дорого ли?
– Не уступлю: на подвиг человек и пешком пойдёт, а караван подымают для корысти.
Бережно прижимая к груди пайцзу, Ибн Халдун снова пошёл на дальний двор, ворча:
– Цена высока!..
Бостан бен Достан ждал, не скрывая ни беспокойства, ни нетерпенья.
– Собирайте караван, дорога открыта.
– О господи!
– Клятву помните?
– Первое дело ваше. Мои дела после того.
– Помните!
– Клянусь небом!
– Держите!
Ибн Халдун тихо, бережно, словно пайцза могла рассыпаться, протянул её купцу.
Двери многих келий замерли, приоткрытые во двор. Но Ибн Халдун, не чая вблизи никаких соглядатаев, не таясь, отдал пайцзу Бостан бен Достану.
Напряжённым глазом Мулло Камар заметил, как, сверкнув синим отблеском, она перешла к купцу.
– А верблюды… Цена высока!
Бостан бен Достан отмахнулся:
– Мне б только вывезти товар: распродавшись, я могу любых верблюдов прочь прогнать, всё равно останусь при выгоде.
Они вышли вместе и прошли наверх к персу торговать верблюдов – двое каирцев, что-то тут затеявшие на глазах у людей.
