Текст книги "Шарль Перро"

Автор книги: Сергей Бойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

1660 год

Принц Конде возвратился ко двору, словно никогда не удалялся от него. Все произошедшее в годы Фронды было предано забвению. Принцу вернули все его земли, должности и достоинства.

Александр Дюма в книге «Людовик XIV и его век» писал по этому поводу:

«Принц Конде представлял собой последний тип мятежных и беспокойных вельмож Средних веков. Торжество над ним Людовика было и торжеством монархии над феодализмом. Это были не два человека, враждовавшие между собой, но два, так сказать, начала, из которых одно должно было исчезнуть навсегда!»

2 февраля умер еще один герой той же «пьесы» – Гастон Орлеанский. Насколько громко звучало его имя во времена Фронды, настолько же тихой была его смерть, которая ни у кого не вызвала участия. А 3 июня состоялся последний акт трагикомедии под названием «Фронда». Александр Дюма пишет: «Фронда оканчивалась наподобие пьес Мольера, которые в это время начали приходить в большую славу, – женитьбой». Людовик XIV вступил в брак с инфантой Марией-Терезией, дочерью испанского короля Филиппа IV. Венчание состоялось в церкви города Фонтарби. Королю было 22 года, супруге – столько же, без нескольких месяцев. Залогом этого брака должен был стать вечный мир между Францией и Испанией, которым наконец закончилась многолетняя война.

Шарль в числе многих поспешил отозваться на это событие. Он пишет оды «На женитьбу короля» и «О мире».

Обе оды были переписаны красивым, каллиграфическим почерком на белую веленевую бумагу. Шарль, который с детства любил рисовать, снабдил их виньетками, нанесенными золотой краской, и дал почитать Жану Шаплену, старому, заслуженному поэту. Шаплен давно интересовался творчеством начинающего поэта. Ему так понравились обе оды, что он показал их в Лувре. Сочинения были замечены.

Сюринтендант финансов Николя Фуке пригласил к себе Шарля и, похвалив его сочинения, спросил, нет ли у него чего-нибудь еще. Фуке сидел в высоком кресле и выглядел очень элегантно. Движения его были изящны, улыбка – обаятельной.

Шарль как раз недавно закончил «Диалог Дружбы и Любви».

«Диалог» также заслужил одобрение сюринтенданта. Фуке попросил Шарля переписать его на веленевую бумагу. После того как произведение Шарля Перро было издано в типографии сюринтенданта, Фуке оставил рукописный экземпляр у себя.

Вот что писал об успехе своего сочинения в письме сеньору де Абигне сам Перро:

«Поскольку вам мало того, что я посылал вам мои „Диалоги“, и поскольку вы желаете получить еще одну копию, я не могу вам отказать. Я признаю, монсеньор, что я ленив, но не хочу огорчать вас своим отказом, ибо вы человек света, который отмечен вкусом более тонким и более деликатным во всех отношениях, чем многие, и особенно к такого сорта трудам, как эти „Диалоги“».

Не только монсеньор де Абигне, но и многие другие просили Шарля сделать им копию «Диалогов». Ведь Шарль затронул в этом произведении вечные вопросы, порядком подзабытые во времена Фронды: что такое любовь, что такое дружба, что такое желание и красота.

В том же письме монсеньору де Абигне он писал:

«…Монсеньор, я осмелюсь напомнить, что в своем последнем письме к вам я задал два или три вопроса. Позвольте мне вам их напомнить, чтобы вы все-таки на них ответили. Я спросил вас: почему Любовь и Дружбу называют братом и сестрой?

Я не думаю, что вы сразу выскажете истинное суждение или что вы никогда не обсуждали эти свойства человеческой натуры. Но если и в эти тяжелые дни тысячи людей пользовались ими, применяли друг к другу эти имена, нежные и добрые, потому что они любят или дружат на самом деле, – значит, они и в самом деле – брат и сестра?

Или вы можете доказать, что Любовь и Дружба между людьми – это такая банальность, что апеллировать к ним как к брату с сестрой – неубедительно и не стоит соглашаться на то, чтобы рассматривать их генеалогию, чтобы получить неубедительный результат?

Несомненно, Любовь есть нить к Желанию и Красоте. Платон в этом знал толк, и мы уверены, что он апеллировал все к тем же Желанию и Красоте, когда давал эти имена своим родителям – отцу и матери. И мы отмечаем его оригинальность. Также весьма достоверно, что Дружба – есть нить к Желанию и Доброте, потому что само Желание тянется к Красоте и дает жизнь Любви…»

В это же время протекции при дворе ищет и Жан Расин. Через своего друга Витара он передал Шаплену свою оду «Нимфа Сены». Шаплен в свою очередь попросил высказать о ней свое мнение Шарля Перро.

– Жан Расин? – развел руками Шарль. – Не помню такого.

Однако он пришел в восторг от оды и захотел познакомиться с талантливым поэтом. Возможно, они могли бы стать друзьями. Но жизнь распорядилась по-иному.

1661–1662 годы

Между тем здоровье кардинала Мазарини ухудшалось. Как-то он спросил своего врача Гено:

– Признайся, только откровенно, долго ли я еще буду жить или умру скоро? Не бойся сказать правду.

И Гено ответил, что дни кардинала сочтены.

Кардинал выслушал приговор спокойнее, нежели можно было ожидать. Посмотрев на своего врача, он сказал ему:

– Гено! Так как вы решились сказать мне всю правду, то уж доскажите мне ее до конца: сколько дней мне еще остается?

– По крайней мере, еще два месяца, – ответил Гено.

– Этого довольно, – сказал кардинал. – Прощайте, Гено! Приходите ко мне почаще! Я вам обязан, насколько можно быть обязанным своему другу. Воспользуйтесь тем немногим временем, которое мне остается, чтобы увеличить свое богатство, подобно тому, как я, со своей стороны, воспользуюсь вашими спасительными советами.

С каждым днем ему становилось все хуже. Но, игрок в жизни, он решил сыграть и со смертью. За семь или восемь дней до кончины кардиналу пришла в голову странная прихоть. Он велел выбрить себе усы и покрыть щеки румянами и белилами, так что во всю жизнь он не бывал так свеж и румян; потом уселся в свои носилки, которые спереди были открыты, и отправился прогуливаться в сад несмотря на прохладную погоду. Был март, и появление кардинала привело всех в удивление. Всякий, видя его в таком экипаже совершенно помолодевшим подобно Эзопу, думал, что видит сон. Принц Конде заметил по этому поводу:

– Плутом был, плутом хочет и умереть.

Все испортил граф Ножан Ботрю, старый шут королевы-матери. Он встретил Мазарини и сказал, будто не замечая маскарада:

– О! Как видно, воздух здесь очень полезен для вашего преосвященства! Он произвел в вас большую перемену. Вам бы надо почаще им пользоваться, ваше преосвященство!

Больше кардинал не покидал своих покоев. Входить к нему мог только король, королева и Кольбер, которого Мазарини перед смертью рекомендовал королю:

– Советуйтесь во всех случаях с господином Кольбером, когда вы будете иметь нужду в умном и преданном человеке.

9 марта Мазарини скончался. По завещанию им было оставлено родственникам несметное богатство – 50 миллионов ливров.

Мазарини умер, проклинаемый всеми. Его проклинала королева, упрекавшая его в неблагодарности и измене. Его проклинал король, который не мог простить его скупости. Его проклинал народ, обвинявший его в разорении страны.

Между тем беспристрастная история дала ему другую оценку. Благо государства Мазарини ставил превыше всего, даже выше требований короля. Для блага Франции он употреблял все возможные средства: будучи безбожником в политике, материалистом в делах государственных, он не знал ни ненависти, ни симпатии, ни антипатии. Кто мог быть полезен для его видов, был его союзником. Кто действовал против них, был его врагом. Он был скуп для людей, но никогда не скупился для дела. Если надо было отыскать врагов врагам своим или лучше – врагам Франции, то золото лилось рекой.

Он оставил королю королевство, в котором уже не было оппозиции – ни парламентской, ни церковной, ни феодальной…

После смерти Мазарини королю нужен был человек, который мог бы заменить его. И такой человек нашелся.

Первым, кого король обнаружил в своем кабинете, когда приехал в Лувр на следующий день после смерти кардинала, был молодой человек с нахмуренным лицом, впалыми глазами и отталкивающей наружностью. Это был Жан Батист Кольбер, два часа ожидавший случая поговорить с королем наедине. В последние дни своей жизни Мазарини поручил ему самые близкие своему сердцу дела.

– Что вам угодно? – холодно спросил его король.

– Ваше величество! – поклонился Кольбер. – Долгие годы я верно служил Мазарини и теперь готов так же верно и бескорыстно служить вам.

– Бескорыстно? – усмехнулся Людовик, думая, что поймал человека на слове. – По-моему, в Лувре другие нравы!

– Бескорыстно! – твердо повторил Кольбер. – И я сейчас же докажу вам это. Мне известно, что кардинал зарыл в разных местах до 15 миллионов наличных денег, и так как он их не показал в своем завещании, то я думаю, что намерение кардинала было предоставить их казне, сундуки которой, насколько я знаю, совершенно пусты.

Король с изумлением посмотрел на Кольбера:

– Уверены ли вы в том, что говорите?

– Я могу предоставить доказательства, – сказал Кольбер.

Ни в чем так сильно не нуждался Людовик в первые дни своего единоличного правления, как в деньгах. Это ставило его в независимость от Фуке, который – и это прекрасно понимал король – хотел приручить его с помощью подачек.

* * *

С этого момента началось восхождение Кольбера к вершинам власти. И одновременно – падение Фуке, который сам ускорил его крайне неосторожными действиями по созданию своей «империи».

Не сразу, но королю стало известно, что Фуке к своим морским владениям в Бретани добавил остров Ванн и несколько окрестных сеньорий. Он узнал, что на острове Бель-Иль, недавно купленном Фуке, ведутся работы по укреплению оборонительных сооружений и поденщикам в интересах секретности запрещено покидать остров.

В июне Кольбер известил короля, что Фуке купил для своего ставленника маркиза де Креси должность командующего галерным флотом. И это сильно разгневало короля.

– Да это потенциальный фрондер! – воскликнул Людовик и сказал Кольберу, что пришла пора избавиться от Фуке.

Фронду Людовик боялся и потому ненавидел. Он хорошо помнил, как фрондеры держали его с матерью под домашним арестом, как люди, называвшие себя верноподданными, обстреливали его из пушек. Отомстить всем этим людям он не мог: участники Фронды были защищены общей амнистией, гарантированной мирным договором с Испанией. Неутоленная жажда мщения должна была обратиться на Фуке.

– Ваше величество! – заметил Кольбер. – Мы не можем тронуть его, пока он имеет звание генерал-прокурора парламента.

– Так заставьте его продать свое звание! – усмехнулся молодой король.

И доверчивый, самоуверенный Фуке, не заметив ловушки, согласился за достойную цену отдать высокую должность.

Теперь препятствий к аресту Фуке не было. Однако в Париже у него имелось множество друзей, и потому Людовик назначил поездку в Нант, чтобы арестовать Фуке в этом городе и вместе с тем овладеть замком Бель-Иль.

Но Фуке упростил задачу. Желая преподать урок королю и продемонстрировать ему свое финансовое могущество, он пригласил короля и весь двор в замок де Во, который стоил ему 15 миллионов ливров.

Король приехал в замок с отрядом мушкетеров под командой д’Артаньяна. У ворот его встречал сам Фуке.

Людовик был ошеломлен великолепием дворца, восхитительной панорамой парка, роскошью убранства. Ничего подобного во Франции в то время не было.

Король едва мог скрыть смущение и негодование. Его придворный принимал его так, как он сам не мог принять никого! Особенно возмутил его герб Фуке, попадавшийся на глаза буквально повсюду. На нем была изображена белка с девизом: «Куда я не вознесусь?!». Людовик готов был арестовать Фуке тут же, в его замке. Но королеве и девице Лавальер, любовнице короля, сообщили о его намерении, и они успели отговорить его: «Нельзя за гостеприимство платить предательством!» И король решил подождать несколько дней.

После ужина, в 3 часа утра, двор начал разъезжаться.

– Милостивый государь, – сказал Людовик, прощаясь, хозяину, – теперь я не осмелюсь уже принимать вас у себя, потому что у меня помещение для вас покажется слишком бедным.

5 сентября, во время поездки двора в Нант, Фуке был арестован. При аресте он воскликнул: «Ах! Сен-Манде! Сен-Манде!» И действительно, в его доме в Сен-Манде нашли бумаги, в которых заключались главные улики против него.

15 сентября Людовик назначил Кольбера своим министром. И тот сразу же заменил Фуке в Узком совете. Так как король ликвидировал должность сюринтентанта и приказы о выплате денег из казначейства подписывал сам, был учрежден Королевский совет финансов, в который вошли канцлер Сегье (председатель), маршал Виль-Руа (заместитель), государственные советники Алигр и Сэв и Кольбер.

…В 1661 году Шарлю минуло 33 года. Он придавал большое значение этой цифре, считая, что это – время его вступления на историческую арену, а вся предшествующая жизнь была лишь подготовкой, быть может недостаточной, к этому шагу.

* * *

Из-за «гнилой зимы» во Франции наступил голод. Тучи нищих наводнили города. И чем дальше, тем нахальнее они приставали к прохожим, и по их изможденным лицам и больным глазам было видно, что просят они только на пропитание, чтобы не умереть с голода. По Парижу ползли слухи о людоедстве, хотя никто не мог их подтвердить.

А во дворце тем временем праздник следовал за праздником, и каждый отличался такой роскошью и таким изобилием, что на потраченные деньги можно было бы целую неделю кормить несколько деревень.

Более всего короля смущали не бедствия народа (о которых он даже не подозревал), а оппозиционные настроения среди интеллектуальной элиты Франции – ученых и литераторов.

Герцог Ларошфуко в своем сочинении «Правила» в пух и прах раскритиковал внутреннюю политику Франции. Бюсси-Рабютен в «Любовной истории галлов» делал недвусмысленные намеки на многочисленные любовные связи Людовика. Корнель в своих трагедиях обращал внимание зрителей на тяжелое положение дворянства, а попутно – и народа. Лафонтен высмеивал в баснях современную ему французскую действительность. Король же нуждался в литературе совсем иного рода. Он поручил Кольберу поддержать лояльную ему литературу – роялистскую, то есть «королевскую», которая поднимала бы авторитет королевской власти и во Франции, и за границей.

Чтобы выполнить просьбу короля, Кольбер решил создать небольшой комитет литераторов. Прежде всего он приблизил к себе престарелого Жана Шаплена, находившегося тогда в зените славы. Шаплен был признанным теоретиком литературы. Его эпическая поэма «Девственница, или Освобожденная Франция» пользовалась огромной популярностью. В «Письме о правиле двадцати четырех часов» (1630) и в двух «Рассуждениях о поэзии» (1635) он обосновал главные принципы классицизма, ярым защитником которого являлся. Именно с поэтики Шаплена началось распространение идей классицизма за пределы Франции. Но главное – Шаплен был искренним роялистом. Кольбер часто встречался с ним в Лувре и беседовал о литературе. Во время одной из таких бесед Шаплен назвал имя Шарля Перро.

– А что он за человек? – спросил Кольбер.

И Жан Шаплен ответил замечательной фразой:

– Это человек талантливый, многообещающий, и, самое главное, это человек доверия. Вы можете доверять ему, как самому себе.

Престарелый поэт не ошибся. Перро проработает с Кольбером 20 лет и за это время ни разу не подведет своего «патрона».

* * *

Наконец наступил день, которого так долго ждал Шарль, – его вызвали в Лувр к Кольберу.

Министр принял его в своем кабинете, заваленном бумагами. Они были на всех столах, на стульях и даже на полу.

Шарль уже знал, что Кольбер очень строг, и приготовился к трудному разговору. Беседовали они минут пятнадцать, но Шарлю показалось, что прошла целая вечность. За это время его вывернули наизнанку. Некоторые вопросы казались бессмысленными, но Шарль терпеливо отвечал на них.

Кольбер устроил ему настоящий экзамен. Наконец он вручил Шарлю бумагу, чернильницу и перо и попросил тут же, в соседнем кабинете, написать нечто о политике короля в области культуры. И Шарль справился. Когда он в тот же день показал черновики Шаплену, тот одобрил его изящную, тонкую и умную записку.

В том же году в Гренобле была опубликована поэма Шарля Перро «Зеркало, или Метаморфозы д’Оранте». Она привела в восторг старого классика. Шаплен осыпал Перро похвалами, предрекая ему великое будущее, а Кольберу сказал при встрече, чтобы тот не оставил втуне молодые силы Шарля Перро.

– Я считаю его своим духовным наследником, – сказал Жан Шаплен.

И это было близко к правде. Автор «Девственницы» был стар и болен, и в силу этого ему приходилось все больше полагаться на Шарля Перро, который всегда находился рядом и готов был отдать себя в полное распоряжение мэтра.

…В 1662 году, в возрасте 38 лет, умер любимый брат Шарля Перро Николя, чьи проповеди оказали на него такое большое влияние. В том же году умер и великий Блез Паскаль. Он был близок с братьями Перро и именно им адресовал свои «Письма из провинции».

1663 год

Шарль хорошо запомнил завет отца: тот, кто хочет идти вперед, обязан потакать своему влиятельному покровителю и всегда говорить только то, что ему приятно.

Он сразу понял выгоду от дружбы с великим поэтом и сумел настолько влюбить Шаплена в себя, что тот и дня не мог провести без своего молодого друга. Едва ли не каждый день карета престарелого поэта останавливалась у главного подъезда Лувра и Шаплен, тяжело опираясь на палку и наклонив голову с тяжелым париком, поднимался к Кольберу. Он – главный советник всесильного министра по делам литературы.

Именно здесь, в апартаментах Кольбера, и был составлен список Комитета литераторов, целью которого прямо ставилось повышение авторитета короля и королевской политики. По предложению Шаплена, в него вошли он сам, аббат Бурсе, аббат Кассань и в качестве кандидата Шарль Перро. Правда, в отношении последнего Кольбер все еще сомневался. А потому для испытания он поручил Шарлю написать прозаическую пьесу о покупке королем города Дюнкерка.

Шарль осознавал, что от того, как он выполнит это задание, зависит все. Он ощущал себя на пороге прекрасного будущего. Чтобы ничего не отвлекало его от выполнения задания Кольбера, он уединился в Вири. В январе пьеса была готова.

Он прекрасно понял, чего от него хотят. Его пьеса – это откровенный дифирамб королю, его государственному уму и новой государственной политике, направленной на процветание Франции. Шарль отдал должное и Дюнкерку – стратегически важному морскому порту, показав в своей поэме, сколь дальновидно поступил король, приобретя именно этот город.

Шарль переписал свое произведение на веленевую бумагу и попросил художника сделать виньетки, заголовки и самую первую букву пьесы золотой краской. И Кольбер принял его труд. Так Шарль Перро попал в литературный кабинет Кольбера. Ему было 35 лет. Шел февраль 1663 года.

Кольбер был сыном купца. Его отец торговал сукном в Реймсе и держал там лавку готового платья. По окончании Реймского иезуитского коллежа юный Жан Батист работал при лионском банкире Маскарани, затем переехал в Париж, где также занимал незначительные должности. Здесь у него нашелся покровитель – троюродный брат Жан Батист де Сен-Пуланж, который служил в государственном секретариате военных дел. Он и помог Кольберу купить должность военного комиссара.

Вот где сформировались жесткий характер Кольбера, его точность и исполнительность. В его обязанности входило сопровождать войска на марше, организовывать их расквартирование, проверять правильность списочного состава, комплектность экипировки. Он был обязан также инспектировать гарнизоны. На этой должности Кольбер прослужил пять лет.

В 1643 году государственным секретарем военных дел стал Мишель Летелье, шурин Сен-Пуланжа. Последний возглавил бюро госсекретариата, а два года спустя Жан Батист Кольбер стал служащим этого министерства. На правах родственника он пользовался особым доверием министра, который назначил его представителем министерства при Мазарини. Скоро Кольбер завоевал безграничное доверие кардинала. В 1651 году Мазарини по требованию парламента удалился в изгнание за границу. Кольбер остался управляющим его имуществом. Так постепенно образовалось огромное состояние Кольбера. Потому и смог он неучтенные Мазарини деньги передать королю.

Кольбер смог купить себе в 1655 году должность королевского секретаря и стал дворянином. Затем, после приобретения сеньории Сеньелэ в Бургундии, его герб украсила баронская корона.

Испытавший свои способности в управлении огромным богатством кардинала, Кольбер стремился найти им применение в масштабах всей страны – лучше всего в верхах финансового ведомства. Но место сюринтенданта финансов прочно занимал умный и честолюбивый Николя Фуке. И Кольбер начал с ним борьбу, об исходе которой мы уже знаем.

Своей карьерой Кольбер во многом был обязан Мишелю Летелье. Однако чувство благодарности оказалось незнакомо ему, и соперничество его со своим бывшим благодетелем будет длиться до самой смерти Кольбера.

Кольбер служил королю с такой преданностью, с какой собака служит своему хозяину. К Людовику он питал любовь, доходящую до обожания.

Про Кольбера говорили: «Он не знает пышности и роскоши и тратит немного, охотно жертвуя своими удовольствиями и развлечениями ради интересов государства. Он деятелен и бдителен, тверд и неподкупен в отношении своего долга, он избегает партий и не хочет входить ни в какое соглашение, не сообщив о том королю и не получив от его величества определенного приказа. У него нет большой жадности к богатству, но зато сильная жажда накапливать и беречь достояние короля».

Став во главе финансового управления, Кольбер поставил перед собой три цели: 1) привести в порядок финансы Франции; 2) поднять земледелие в стране; 3) развить торговлю и промышленность. И достижению этих целей он посвятил всю оставшуюся жизнь.

* * *

Кабинет, в котором предстояло работать Шарлю Перро, был очень длинным и освещался рядом высоких стрельчатых окон. Из них Шарль видел глубокий ров, за ним полосу песчаного берега шириной футов в пятнадцать и гладкую, как зеркало, воду Сены. На другом берегу реки возвышался неподвижный гигант – Нельская башня.

…Шарль прошелся по офису, подошел к рабочему столу, на котором уже лежали листы бумаги. Красивая бронзовая чернильница, в бронзовом же стакане – десяток очиненных перьев. Было тихо, несмотря на то, что за столами вдоль окон сидели восемь писцов – его помощников. Полки книжного шкафа уже отчасти заполнены были книгами в кожаных переплетах. Пол офиса устлан мягким ковром, и шаги ходивших по нему были неслышны.

Шарль подошел к камину, погрел руки над огнем и уже хотел садиться за стол, чтобы еще раз прочитать инструкцию Кольбера, написанную непосредственно для него, как вдруг без стука отворилась тяжелая входная дверь и порог переступила огромная фигура придворного поэта и покровителя Перро Жана Шаплена, председателя Комитета литераторов. Он сел у камина в предложенное ему кресло и указал своему молодому другу на кресло напротив. Шаплен помолчал, изучая кабинет, приглядываясь к фигурам писарей, потом глянул на Шарля и с расстановкой проговорил:

– Молодой человек! Кольбер обратил на вас внимание, а это уже немало! Говорят, он давно знаком с вашей семьей, тем лучше! Но если бы он хотел только выразить вашей семье чувство признательности и благодарности, он не пошел бы так далеко в своих милостях. Следовательно, вы ему понравились. – Старик помолчал, внимательно рассматривая Перро, словно хотел выяснить причину этого, и потом продолжил: – Он решил, что вы сможете сыграть ту или иную роль, предугадать которую сейчас трудно, – роль, которую он наметил в своих тайных помыслах. Да-да! Не улыбайтесь, молодой человек, я лучше знаю Кольбера. Он ничего не делает без дальнего прицела! Я думаю, он хочет подготовить вас для нее, вышколить вас, если хотите, и мне кажется, что вы должны идти на его зов. – Он поднял палку и крупным ее набалдашником коснулся колена Шарля. – Так начинаются великие карьеры! Только, ради Бога, пусть милости его и ваше высокое положение не вскружат вам голову!

Шаплен говорил медленно, с расстановкой. Шарль слушал его внимательно, не пропуская ни одного слова.

– …Увы, монархи привыкли к постоянным изъявлениям напускного восторга перед их особами. Считайте же лесть новым для вас языком, который необходимо освоить. Пусть язык этот доселе был вам чужд, но, поверьте, и на этом языке можно говорить благородно, ему тоже дано выражать возвышенные, безупречные мысли.

Знаете ли вы, чем вы особенно понравились Кольберу? Ему кажется, что ваши взгляды на политику, экономику и культуру совпадают с его взглядами. Так не разочаруйте его! А с творчеством, боюсь, придется повременить… Нам предстоит столько работы, что личное отходит на второй план…

Шарль, полный воодушевления и надежд, кивнул своему наставнику. Увы, никто не может предугадать свое будущее полностью! Шарль не знал, что за те 20 лет, что он проработает при дворе, он почти ничего не напишет.

* * *

Через несколько дней состоялось первое заседание Комитета литераторов. Жан Шаплен должен был сидеть во главе стола, но он выбрал место у камина и подремывал, предоставив аббатам Бурсе и Кассаню вволю говорить на любые темы. И они вскоре углубились в такие дебри истории французской литературы, что сами, без Жана Шаплена, не скоро бы нашли выход.

Шарль в тот день больше слушал, почти ничего не говорил. Из бесед с Кольбером и особенно с Шапленом он понимал, чего от них ждет король – лояльности, преданности и внимания к своей особе. Их Комитет должен был определять тематику литературных произведений, их направленность, их тон. В конце концов, Комитет должен был поддерживать тех писателей, которые прославляли короля и его политику, и осуждать тех, кто пытался что-либо критиковать. Такая культурная политика конечно же не нова. Во все времена правящие классы стараются привлечь интеллектуалов на свою сторону и их устами прославлять проводимую в стране политику. Пропаганда – великая сила, значение которой хорошо понимал уже Генрих IV.

Ришелье, настойчиво следуя этой политике, пытался по возможности объединить людей искусства и определить их на службе королевских интересов. В 1635 году он создал Французскую академию, призванную установить по отношению к различным диалектам провинций единый язык, соответствующий идее единого королевства, находящегося под властью абсолютного монарха.

Кольбер продолжил и развил идею привлечения интеллектуалов к прославлению королевской власти. При нем эта идея достигла апогея. Власть особенно ощутила ее необходимость после Фронды, которая вызвала брожение в умах. Теперь необходимо было формировать одно мнение: королевская власть незыблема, она – от Бога. И Кольбер, воплощая эту идею в жизнь, создал Комитет литераторов, который вскоре фактически возглавил молодой Перро, ибо Шаплен был слишком стар и к тому же во всем доверял молодому другу, обласканному Кольбером.

Шарль был молод, крепок, здоров. Работа, которую ему поручили, пришлась ему по душе. Он часто засиживался допоздна, и когда его карета выезжала из Лувра, город, как правило, уже засыпал. Шарль готов был приложить все силы, весь свой ум, волю, чтобы навсегда остаться в Лувре – сердце Франции, месте, где жил обожаемый им король и где могли осуществиться его самые честолюбивые мечты.

…В те ранние годы, когда в человеке закладываются основные черты его характера, когда все его чувства обострены, когда он тонко и болезненно воспринимает каждое слово окружающих, особенно отца и матери, – в эти годы детства и начала юности Шарль, как мы уже говорили, ощущал казалось бы неуловимое чувство неприязни, которое испытывали к нему родители, словно это он был виновен в смерти Франсуа. Травма, полученная в раннем детстве, давала о себе знать в течение всей его жизни. Как замечает профессор Марк Сориано, Шарль вынес из своего детства необычайно стойкое стремление к реваншу, к достижению семейного, материального успеха. Поэтому, получив место при дворе, он приказал себе забыть все услады и утехи и полностью отдался работе.

* * *

С первых же дней их совместной работы Кольбер сделал его своим личным секретарем. Он поручал Перро самые разные дела, причем не всегда связанные между собой. Полностью преданный своему шефу и долгое время не имевший семьи, Шарль готов был браться за любое поручение и выполнять его со всей тщательностью.

3 февраля Кольбер приказал Шарлю явиться на заседание Совета по делам строительства и вести запись выступлений, а потом оформить их в единую докладную записку.

10 февраля Перро участвует в обсуждении нового регламента по сбору тальи (налога). Разобравшись в сути вопроса, он справедливо выделил ведущую роль интендантов в сборе тальи.

В тот же день, на другом заседании, он записывает мнения разных лиц и отдельно Кольбера по вопросам архитектуры, финансов, объединения и укрупнения откупов, подвода питьевой воды, организации музыки и праздников и других.

Он внимательно следит за работой королевской мануфактуры мебели, основанной Кольбером в прошлом году.

Но больше всего времени Перро отдает работе в созданном Кольбером «Бюро славы короля». Название говорит само за себя! Кольбер искренне был убежден в необходимости изображать короля не просто символом власти, но представителем Бога на Земле, предметом страха, уважения и восхищения.

Позднее «Бюро славы короля» стало называться Малой академией. Фактически ее возглавляет Шарль Перро.

15 февраля приказчик Кольбера принес Шарлю кошелек, в котором находилось его жалованье – 500 экю. Это было больше, чем получали члены Французской академии. Кольбер давал Шарлю аванс, и тот должен был его отработать.

Два раза в неделю, по вторникам и пятницам, у Кольбера собирался Совет по вопросам зданий и строений. Малая академия собиралась в другие дни. Ее работой все чаще интересовался лично король. Все больше значения Кольбер придает Академии надписей: надписи на медалях, памятниках, стелах живут дольше, чем книги и картины. Они должны вечно хранить память о Людовике XIV и его славных деяниях. Шарль участвует в работе и этой Академии – в частности, готовит медаль в честь обновления союза Франции и Швейцарии. Очень важным было решение использовать в надписях и девизах французский, а не латинский язык. Краткие энергичные лозунги, прославляющие короля и его политику, должны были быть понятны всем, а не только образованным слоям населения.

Однажды Кольбер вызвал Перро и поручил ему сочинить девиз для дофина (наследника престола). Ему исполнилось всего три года. В конкурсе, кроме Шарля, приняли участие многие члены Академии надписей. Но победил девиз, сочиненный Шарлем Перро, о чем он сам с гордостью вспоминал впоследствии в «Мемуарах».