Текст книги "Шарль Перро"

Автор книги: Сергей Бойко

Да, Шарль Перро очень быстро стал человеком двора. Этому способствовали не только его незаурядный ум и желание остаться в Лувре, но и умение приспособиться к любым обстоятельствам.

* * *

Шарлю пришлось осваивать новый для себя мир – мир придворных. Впрочем, писатель Жан де Лабрюйер в книге «Характеры» заметил, что манеры, принятые при дворе, так же легко перенять, как нормандский акцент в Руане или Фалезе – «взгляните на гоф-фурьеров, мундшенков и камер-лакеев. Эта наука дается так же легко и требует так мало ума, что человеку, обладающему большими способностями, не требуется никаких усилий, чтобы изучить ее и освоить. Он придает ей столь мало значения, что овладевает ею, сам того не замечая, и так же незаметно может ее забыть».

И еще одно замечание Жана де Лабрюйера, помогающее нам понять нашего героя:

«…И ложась в постель, и вставая с нее, придворный печется только о собственной выгоде: мысль о ней не оставляет человека ни утром, ни днем, ни ночью; он руководствуется ею, думая, разговаривая, храня молчание, действуя; повинуясь ей, он раскланивается с одним, не замечает другого, превозносит третьего и хулит четвертого. По этой мерке он отмеряет свое внимание, услужливость, почтительность, равнодушие или презрение. Как бы далеко он ни ушел по стезе умеренности и мудрости, главной пружиной его поступков все равно остается честолюбие, увлекающее его к той же цели, что и самых жадных, неистовых в желаниях и тщеславных царедворцев. Разве можно пребывать в покое там, где все волнуется, все движется? Разве можно не бежать там, где все бегут?..

Придворная жизнь – это серьезная, холодная и напряженная игра. Здесь нужно уметь расставить фигуры, рассчитать силы, обдумать ходы, осуществить свой замысел, порою идти на риск, играть по наитию и всегда быть готовым к тому, что все ваши уловки и ходы приведут лишь к объявлению вам шаха, а то и мата. Часто пешки, которыми умно распоряжаются, проходят в ферзи и решают исход партии. Выигрывает ее самый ловкий и самый удачливый».

Продержаться два десятка лет рядом со вторым лицом в государстве не просто. Нужно в совершенстве овладеть искусством придворной жизни. Наш герой конечно же не идеален. Он просто человек своего времени.

Немалое значение при дворе имело умение одеваться. К счастью, в семье Перро костюму всегда уделяли должное внимание. И отец, и сыновья одевались у самых модных портных, с детских лет овладевая искусством этикета.

При дворе было много чопорно одетых придворных. Некоторые из них, отъявленные щеголи, одевались особенно вызывающе. Не отличаясь особым умом и статью, они выделялись яркостью и манерностью костюма. Именно таким «петухам» – петиметрам – была посвящена известная в то время эпиграмма:

 
Их наряд драгоценным шитьем
И бриллиантами весь изукрашен.
Постыдились бы женщины даже
Показаться на улице в нем.
 
 
Головою вертеть им удобно.
В брыжах пышных, обширных и модных.
На крахмал негодна им пшеница:
Полотно, дескать, портит она.
 
 
И крахмалы для их полотна
Нынче делают только из риса.
Их прически полны новизны:
По линейке подстрижены пряди.
 
 
Непомерно обкорнаны сзади,
Впереди непомерно длинны.
И, клеем обмазаны густо,
Уложены в волны искусно.
 

Рабочий костюм Шарля был строг, и он поглядывал на щеголей с насмешкой и жалостью: ведь огромные накрахмаленные брыжи в кровь обдирали их шею. А локоны, завитые на клею, в дождь размокали и слипались.

* * *

Неожиданно ударили сильные морозы. Лед сковал Сену. Замерзли колодцы. В садах от холода лопнула кора деревьев. Некоторые вязы раскололись до самой сердцевины. Сильно пострадали парижские мостовые: от стужи потрескались даже камни. Птицы, которые никогда не залетают в города, – сойки, сороки – искали себе пропитание на улицах Парижа.

Торф для отопления продавался по двойной цене. В лавках нельзя было найти ни шкурок сурка или белки, ни даже простой овчины. Множество стариков и детей замерзли в своих жалких жилищах. Солдаты, которым приходилось стоять на посту, отмораживали ноги даже в теплых сапогах.

Зима положила конец королевским увеселениям. Поздней осенью двор вернулся в Париж и вот уже несколько месяцев отдыхал и собирался с силами для новой череды празднеств.

Накануне Нового года Шарль Перро в числе других членов Малой академии был наконец представлен королю.

Он следовал за Шапленом, опирающимся на палку. В длинных и гулких коридорах Лувра стук палки был хорошо слышен, и это нравилось знаменитому поэту. А Шарль пока еще робко двигался по дворцу, поражаясь роскоши и размерам королевской части дворца, хотя и в той, деловой части, где он работал, мебель тоже была не из дешевых.

Он шел мимо диванов, обитых красным атласом с золотыми кистями, мимо кресел с позолоченными изогнутыми ручками, пуфов с изящной отделкой. Занавеси на огромных окнах были тяжелые, с золотой бахромой, а в проемах между окнами висели картины и ковры, стояли античные скульптуры.

Молодой неискушенный придворный еще не знал, что эта роскошная мебель находится в Лувре по той простой причине, что все другие королевские дворцы пусты. А когда придет весна и двор начнет собираться в дорогу, мебель повезут в длинном, шумном поезде, а вместе с ней отправятся в путь плотники и другие мастера, которые расставят мебель в летнем дворце, выбранном в качестве королевской резиденции, подготовят все к приезду его величества.

Король, встречи с которым ожидал Шарль Перро, был поистине великим человеком. Александр Дюма в романе-хронике «Людовик XIV и его век» так писал о нем:

«…Эта смесь пороков и добродетелей, величия и слабости составила век, который в ряду времен занял первое место после века Перикла, после века Августа и после века Льва X, ибо Людовик XIV обладал удивительным инстинктом усваивать себе достоинства других, сосредоточивать в себе лучи, около него расходящиеся, потому что в противоположность с солнцем, которое он принял своей эмблемой, освещал не он – его освещали.

Людовик был маленького роста; придумав высокие каблуки и нося высокий парик, он достиг того, что казался высоким; то же самое надо сказать о Людовике в нравственном отношении: Тюренн, Конде, Кольбер, Летелье, Лувуа, Корнель, Мольер, Расин, Лебрен, Перро и Пеже возвысили его до высоты своего гения, и Людовика XIV называли великим королем.

Но что особенно замечательно в этом продолжительном царствовании, так это единственная мысль, в нем господствовавшая. Была ли она следствием гения короля или темперамента человека? Будучи неограниченным государем, преследовал ли он ее по расчету или покорялся ей по инстинкту? Этого никто сказать не может, этого, без сомнения, не знал и сам Людовик. Эта единственная мысль была единство правления…»

Вслед за Шапленом Перро вошел в королевский кабинет. Здесь членов Малой академии уже ждал Кольбер. Аббаты де Бурсе и Кассань присоединились к ним по дороге.

Король стоял у стены, завешенной тяжелым атласным с позолотой занавесом, в ряде мест подтянутым кистями, возле мягкого пуфа, изящные ножки которого были обтянуты атласным шелком. Кабинет украшали два широких камина и венецианские зеркала.

Людовик был без ливреи. Огромный кружевной воротник мягко облегал шею и падал на плечи. Искусно сшитый костюм подчеркивал все достоинства фигуры и скрывал недостатки. Никогда еще в глазах Перро мужской костюм не имел такой предельной ясности силуэта, такой графической четкости.

Король продолжал еще какое-то время говорить с Кольбером, потом последний сделал знак, чтобы гости приблизились.

Людовик величественно повернул красивую голову в высоком пышно завитом парике и одарил каждого из присутствующих улыбкой. Шарлю показалось, что король задержал на нем взгляд чуть дольше, чем на других, – но так казалось едва ли не каждому; это тоже было одно из достоинств короля.

Кольбер представил королю присутствующих. В «Мемуарах» спустя много лет Шарль Перро вспомнит слова, которые произнес тогда Людовик:

«Вы можете, господа, судить о моем уважении к вам уже потому, что я доверяю вам самую ценную для меня вещь – мою славу. Я уверен, что вы справитесь прекрасно; со своей стороны я постараюсь предоставить вам материал, который заслуживает того, чтобы с ним работали такие люди как вы».

…После этой встречи Шарль не раз встречался с королем. Он видел его в разной обстановке: и во время работы, и во время отдыха, игр или танцев. Во дворце и в театре, в зале и на воздухе, наедине и в группе. Но никогда больше у него не было такого ощущения счастья, как в этот день.

* * *

Шарль полностью отдался новой работе; его самолюбию льстило, что его слово значило теперь так много и одним росчерком пера он решал иногда судьбы людей.

В своих «Мемуарах» он с гордостью вспоминал о том, что было сделано им в это время:

«…Медаль союза со швейцарцами.

В это время прибыли швейцарцы, чтобы обновить союз с Францией. По этому поводу нужно было сделать медаль, и именно этой работой занялась наша зарождающаяся Академия. Аббат де Бурсе принял здесь наибольшее участие.

Девиз для монсеньора дофина.

Через несколько дней Кольбер попросил сочинить девиз для монсеньора дофина, которому в то время было всего три-четыре года. Мне выпало счастье сочинить один, который был предпочтен всем прочим. Он был написан на знаменах полка монсеньора и на плащах его гвардейцев.

Редактирование произведений, написанных в честь короля.

Когда не было работы по заказу, Академия просматривала и редактировала сочинения (в стихах и в прозе), написанные во славу короля, чтобы подготовить их к печати в типографии Лувра. Из всего этого можно составить фолиант, и я сохранил рукописи этих трудов, которыми набиты два портфеля. Каждый из членов Малой академии со своей стороны также работал над личными произведениями о благодеяниях Его Величества».

В 1663 году Кольбер стал министром финансов. Все денежные средства теперь были в его руках, и свою политику по перестройке экономики страны ему стало проводить легче.

Во второй половине года Малая академия пополнилась: в нее был включен Шарпантье, о котором положительно отозвались Шаплен и аббат Бурсе.

Став помощником Кольбера, Шарль Перро постепенно сосредоточил в своих руках немалую власть. Со временем он станет генеральным секретарем в Интендантстве королевских построек, фактическим руководителем Малой академии, государственным секретарем по культуре, будет контролировать работу мастерской гобеленов, участвовать в решении вопросов внешней политики.

Он много читает. На его столе лежат новые книги, все выходящие во Франции журналы. Он обязан просмотреть их, чтобы быть в курсе новейшей литературы. Тут и «Ежедневник нежных душ», и «Листок влюбленных» – сборники романтических историй, принадлежавших перу некоей госпожи Виледье, «Духовная борьба», «Христианский дух», «Святой год» – сочинения разных авторов, номера журнала «Меркурий», «Французской газеты». И Перро все больше заботит засилье античных сюжетов, античных героев, античной морали.

В будущем он начнет решительную борьбу за новую французскую литературу со сторонниками классицизма – сторонниками застывших форм, заданных античной литературой. Но это в будущем. А пока что в Комитете литераторов он закладывает фундамент этой борьбы и внимательно следит за современными авторами – законодателями мод в сегодняшней французской литературе.

Корнель находится в зените своей славы. Он автор двадцати семи пьес, некоторые из которых – «Дон Санчо Арагонский», «Сид», «Медея», «Никомед», «Эдип» и другие – не сходят со сцены. Его преемник Жан Расин, к которому скоро перейдет скипетр короля трагедии, еще молод, но уже поражает изяществом слога. Жан Батист Мольер, десять лет назад стремительно ворвавшийся на сцену, ни на кого не похож: он создает новый жанр – современную французскую комедию. По своему таланту он не имеет предшественников и не будет иметь наследников. Лафонтен ухаживает за будущей королевой Франции госпожой Ментенон, которая пока еще далека от дворца. По временам он дарит ей свою новую басню – и таким образом начинается составление его собрания басен, остающихся образцом тонкого и благородного ума.

Бюсси-Рабютен написал «Любовную историю галлов» – одно из любопытнейших сочинений о любовных интригах той эпохи, за что был отправлен в Бастилию: в книге легко угадывались любовные приключения Людовика XIV. (Но Перро и другие члены Малой академии конечно же не были причастны к его аресту.) Франсуа де Ларошфуко только что издал свои «Мемуары» (1662) – они будут формировать мировоззрение нескольких поколений французов. Мари де Рабютен-Шанталь Севинье издает свои «Письма» – непревзойденный образец изощренности ума, изысканности языка и холодности чувств. Николя Буало-Депрео публикует свои первые «Сатиры» и начинает думать над созданием теории классицизма, горячим сторонником которого он останется всю жизнь.

В свете большинства этих имен имя Шарля Перро не различимо. У него еще все впереди.

* * *

Немало времени отнимал у Шарля Перро и такой специфический вид прикладного искусства, как гобелен. Он следит за развитием мануфактур и иногда лично делает рисунки для гобеленов.

Производство гобеленов имело давнюю традицию во Франции. Эти безворсовые ковры-картины украшали стены дворцов богачей и королевские покои. Название свое они получили по имени братьев Гобеленов, чья мастерская известна с 1440 года. Размещалась она в пригороде Парижа Сен-Мишель.

Кольбер решил превратить эту отрасль в важный источник доходов и разрешил вывозить гобелены за границу. Стали открываться новые мануфактуры. В 1662 году Кольбер купил мастерскую и учредил мануфактуру, которую назвал Королевской мануфактурой мебели: в ней первоначально наряду с коврами изготавливались мебель и другие изделия. Но затем здесь стали производить только гобелены. Возникли и другие ковровые мастерские. Затея Кольбера увенчалась полным успехом. Деньги потекли из-за границы рекой.

Гобелены XVII века, огромные по размеру, отличаются изысканным чувством цвета и пышным орнаментальным великолепием. Это одно из наиболее эффектных и изощренных созданий декоративного искусства Франции. Они ткались на ручных станках из цветной шерсти с добавлением шелка, а иногда золотых и серебряных нитей. Очень длительное по времени производство гобелена требовало высокого мастерства.

На коврах-картинах чаще всего запечатлевались подвиги и деяния короля. Даже сюжеты, почерпнутые из мифологии и античной истории, в аллегорической форме прославляли французскую монархию.

Шарль Перро писал в «Мемуарах»:

«…Кольбер попросил нас сделать зарисовки для гобеленов. Мы сделали их множество, среди которых был выбран гобелен, состоящий из четырех элементов, куда мы нашли возможность ввести много вещей, прославляющих короля. Поскольку эти гобелены можно видеть каждый день, а их эстампы с сопровождающими их комментариями составляют прекрасный том, я не буду больше говорить о них. Замечу только, что все девизы принадлежат мне. Делаю эту ремарку только для своих детей, никому другому я бы не стал об этом рассказывать. Кольберу было показано сорок восемь девизов для гобеленов: шестнадцать аббата де Бурсе, шестнадцать аббата Кассаня и шестнадцать моих. Все они были перемешаны для того, чтобы он мог выбрать, не зная, кто автор каждого. Он отобрал четырнадцать – они все принадлежали мне. Я был очень рад. Затем Кольбер попросил показать два моих оставшихся девиза, и когда я их показал, он сказал: „Эти два мне тоже очень понравились, надо их присоединить к остальным, чтобы все были вашими“.

…Затем мы готовили рисунки и проекты обивочной ткани на тему времен года. Из шестнадцати украшающих ее девизов девять принадлежат мне. Я действительно имел талант к придумыванию девизов, и думаю, что за пятнадцать-шестнадцать лет я один их сочинил столько, сколько все остальные вместе взятые. В моих бумагах их можно найти целый сборник».

* * *

А между тем пришла весна. Король в честь своей фаворитки Луизы де Лавальер решил провести серию празднеств под романтическим названием «Удовольствия очарованного острова». Они должны были пройти в Версальских садах.

Для подготовки празднеств были привлечены лучшие творческие силы Франции. Знаменитый садовник Ле Нотр сделал необыкновенные перемены в еще девственных садах. Живописец Ле Брен написал роскошные полотна, архитекторы Ле Во и Мансар создали эскизы панорамы, которая должна была предстать глазам гостей. К участию в грандиозном празднике был привлечен и Мольер.

Сразу же по окончании праздника король принял решение построить здесь, в садах Версаля, свой новый загородный дворец. Его строительство началось в конце 1664 года и продолжалось несколько лет. Этот «памятник века» поглотил 165 миллионов 131 тысячу 484 ливра – сумму, которая бы на целый год сделала сытым весь бедный народ Франции…

Но и Лувр не был заброшен. Наоборот, король принял решение обновить его фасад и объявил конкурс на лучшее оформление фасада Лувра.

К тому времени Шарль Перро стал сюринтендантом королевских построек. Раньше других узнав о конкурсе, он в тот же день отправился к брату Клоду и, зная о его увлечении архитектурой, предложил ему принять участие в состязании, обещая свою помощь.

Шарль пришел не с пустыми руками. Он принес несколько книг по античной архитектуре с изображениями Афин и Рима.

– Странно, – задумчиво сказал Клод, просматривая рисунки. – Ты отобрал только один элемент построек…

– Верно, Клод. На всех рисунках ты видишь перистиль – колоннады, окружающие дворец или площадь. Именно этого и не хватает Лувру.

«Когда я сообщил брату идею перистиля, – пишет Шарль Перро в „Мемуарах“, – он ее одобрил и внес в проект, но еще и приукрасил, как мог только он».

Шарль, конечно, знал, что Клод дилетант и ему трудно тягаться с профессиональными архитекторами. Но ведь вел конкурс именно он, Шарль Перро, и он решил все сделать, чтобы заказ на перестройку фасада Лувра получил его брат.

Шарль Перро пишет далее в «Мемуарах»:

«…Этот проект, как и многие другие, был выставлен в зале, и было большим удовольствием слышать суждения о нем. Его находили прекрасным и замечательным, но не знали, кто его автор. Самые просвещенные в этом деле не могли назвать никого, кроме нескольких иностранцев, кто мог бы сделать такой чистый и такой правильный проект. Кольбер, хотя и довольный проектом вашего дяди [2]2
  Свои «Мемуары» Шарль Перро писал для собственных детей.


[Закрыть], не думал, что все это нужно оставлять так, как есть. Он ничего не хотел упускать в этом деле и решил узнать мнение самых лучших итальянских архитекторов и пригласить их сделать свои проекты. Были сделаны копии проекта Ле Во, которые были посланы в Рим Пуссэну, лучшему королевскому художнику того времени. Кольбер попросил меня составить ему письмо, и вот оно:

„Монсеньор, этим письмом мы выражаем признание нашим королем ваших заслуг. Его Величество решил послать в Рим планы и проекции своего дворца Лувра, чтобы получить мнение самых знаменитых итальянских архитекторов, а поскольку в этом деле необходим способный и умный консультант, то он счел наилучшим передать это дело в Ваши руки. Он не только считает Вас совершенным знатоком живописи и архитектуры, но и, учитывая Ваше долгое пребывание в Риме и дружбу с высочайшими людьми, полагает, что никто кроме Вас не сможет лучше исполнить эту просьбу. Думаю, что планы, проекции и сопровождающие их комментарии будут достаточны для Вашего осведомления в этом деле. Я надеюсь, что перед тем, как собрать всех вместе, будет благоразумно показать каждому в отдельности проекты и зарисовки, чтобы у них было время создать свое личное мнение, получив таким образом разнообразие идей, а также чтобы каждый мог насладиться славой своего изобретения, не боясь упреков, что кто-то ему помог. Затем было бы хорошо их собрать, чтобы одобрить или критиковать те или иные замыслы, и определить, в какую сторону склонится мнение Ассамблеи и что будет одобрено большинством. Я не ограничиваю Вас в количестве тех, кого Вы предложите: нужно только следить за тем, чтобы дело не затянулось, то есть не привлекать совершенно посторонних архитектуре людей, но с другой стороны, не забыть о тех, кто хорошо известен, как сеньоры Кортоне, Ареветти, кавалер Бернэн и некоторые другие. Попросите их письменно изложить свои мнения (что, я думаю, они с удовольствием сделают). Но особенно нужно им дать понять, что если они будут осуждать тот или иной момент в посланных им проектах, то указывать обязательно основание, подкрепляя архитектурными или другими соображениями. Вот так, я думаю, должно произойти; тем не менее, поскольку могут возникнуть непредвиденные сложности, я полностью доверяю Вашей интуиции: ведь речь идет об усовершенствовании одного из красивейших зданий мира, его соответствии величию короля, который будет там жить. Не сомневаюсь, монсеньор, что Вы изберете правильный порядок решения этого сложного вопроса.

Его Величество особенно любит живопись и скульптуру и считает, что именно эти виды искусства должны особенно работать в его честь и оставить его имя для потомков. Несколько лет назад он образовал в Париже Академию живописи и скульптуры, обеспечил профессоров для образования молодежи, назначил стипендии студентам. Здесь учатся многообещающие молодые люди. Но поскольку кажется необходимым для молодых людей Вашей профессии пробыть некоторое время в Риме, чтобы сформировать свой вкус и манеру, учась у самых великих мастеров современности, а часто бывает так, что самым талантливым не хватает средств на поездку в Рим, Его Величество решил посылать туда ежегодно определенное количество молодых людей, которых отберет Академия. Его Величество считает также, что для развития этих молодых людей необходимо руководство прекрасного мастера, который бы направлял их в своей учебе, прививал хороший вкус, и Его Величество выбрал Вас. С этой целью он и поручил мне отправить Вам сумму в 1200 экю. Вот что поручил мне написать Вам Его Величество. Я очень рад, что король оказал Вам такую честь“.

Это письмо, которое должен был подписать Кольбер, не было отправлено, и я никогда не узнаю почему. Проект был отправлен и изучен всеми знаменитостями архитектуры, которые прислали и свои эскизы. Но все они были странными, не имея строгой архитектурной красоты».

Когда выяснилось, что один из проектов принадлежит Клоду Перро, Кольбер пришел в восторг. Шарль Перро вспоминает:

«…Кольбер был очарован. Он не понимал, как мог человек, не архитектор по профессии, сделать такой прекрасный проект. Этот проект, выполненный в геометрическом и перспективном изображениях, находился в простых деревянных оправах в большом шкафу».

В конце концов, как и предполагал Шарль, именно проект Клода Перро победил в конкурсе.

…А между тем дела любимого старшего брата Шарля, Пьера Перро, обстояли из рук вон плохо. В этом году он потерял все свое состояние и оказался в жестокой опале, и никакие попытки Шарля уговорить Кольбера простить брата не удались. Вот что писал Шарль в «Мемуарах»:

«…Я забыл вам рассказать, как мой брат, главный сборщик финансов в Париже, был отстранен от должности и что мы сделали (но безуспешно), чтобы вернуть к нему доброе расположение Кольбера…

Мой брат, долгое время пробывший приказчиком по разовым делам, купил должность главного сборщика… Он пробыл в этой должности десять лет, с 1654 по 1664 год. Все это время поступления были настолько трудными, что в начале 1654 года брат оказался в опережении на 400 тысяч ливров, что произошло, в частности, потому, что король отдал народу все, что должно было быть остатками подати за эти десять лет; замечательная новость, если бы она не делалась в ущерб главным сборщикам, которым принадлежали эти остатки. Фуке, бывший в то время суперинтендантом, не делал и не сделал ничего для возмещения остатков, бесплатно отданных народу. Поэтому, когда на место Фуке был назначен Кольбер, весь Париж, особенно деловые люди, приходили к брату с поздравлениями, так как знали об их старой дружбе (брата и Кольбера). Однако продвижение Кольбера по службе стало полным крахом моего брата. Складывалось впечатление, что авторитет честного человека, который Кольбер хотел создать себе у короля, привел к тому, что он создавал для брата трудности, каких не создавал ни для кого другого.

Так как брат подвергался страшным гонениям теми, кому был должен, то он рассчитывал, что в ходе 1664 года сможет собрать деньги, чтобы вернуть самые неотложные долги. Но Кольбер, строго следивший за порядком и правилами уплаты в королевскую сокровищницу, был предупрежден Оливье, привратником, о том, что мой брат не заплатил сполна, и захотел узнать причину. Кольбер вызвал меня и самым дружеским тоном спросил: „Почему ваш брат не вносит плату, как было условлено? Я недоволен этим беспорядком“. Я ответил, что очень удивлен, так как уже не знаком с делами брата, и что я сейчас же пойду искать его, чтобы поставить его в известность; что я прошу, однако, проявлять к брату такое же доброе расположение, как и раньше. Затем я вернулся к Кольберу рассказать то, что узнал от брата, сказав, что он сейчас оказался в таком положении потому, что ему не вернули фонд остатков. Получив такой ответ, Кольбер на следующий же день продал место главного сборщика Соннэну за гораздо меньшую плату, чем оно стоило и чем покупал его брат. В тот же день он поручил интенданту по финансам Морэну, чтобы мой брат сделал отчет о своей работе за эти годы. Все это происходило в чрезвычайно сложной обстановке и сильно испугало всех финансистов. Во время ходатайств брата перед Кольбером тот ему сказал: „Пусть ваш брат говорит со мной о ваших делах“. На следующее утро я пришел в его кабинет и сказал, что, конечно, мой брат был не прав, беря средства текущего года для погашения долга предыдущих лет, но что ошибку эту можно исправить, что он боится попасть в долговую тюрьму, что все это причиняет смертельную боль его жене и семье, что ему, по правде говоря, задолжал большие суммы король, и если бы они были ему возвращены, этого несчастья не произошло бы. Я долго убеждал его, приводя разные доводы, но все это не понравилось Кольберу, и он посоветовал мне заниматься своим делом и подумать, смогу ли я дальше работать в строительной службе, и если я этого хочу, то не говорить с ним более о делах брата. Я ответил, что нет у меня иного выхода, чем замолчать и полностью подчиниться его воле. Брат после этого разговора еще долго обращался с просьбами, давая всяческие разъяснения, вплоть до того, что, по его подсчетам, король ему должен более 300 тысяч ливров. Во время всех этих хлопот Кольбер вновь сказал брату, чтобы я пришел поговорить. Когда я к нему явился, он сказал мне: „Ваш брат очень умный человек, я давно его знаю, и он знает, что я его старый друг. Но эта проделка, которую он сделал…“ Я спросил, о чем это он. „О том, что он деньгами этого года наполовину погасил старые долги, а теперь требует их полностью вернуть“. – „Как! – вскричал я. – Можете ли вы думать такое о человеке, которого давно знаете и называете другом? Мой брат перенесет бедность, но не вынесет, если в ваших глазах прослывет нечестным человеком!“ Я ушел.

Затем у меня еще были беседы с Кольбером, которые не привели ни к чему кроме того, что он закрыл мне рот, как уже было однажды. Наконец я попросил его дать брату хотя бы мелкое поручение, чтобы он смог существовать. Но брат остался ни с чем».

…20 декабря 1664 года завершился наконец процесс над Фуке. Палата правосудия вынесла вердикт: пожизненное изгнание с конфискацией имущества. Король же, сославшись на то, что Фуке известны государственные тайны, заменил изгнание пожизненным заключением…