Текст книги "Повесть о партизане Громове"

Автор книги: Сергей Омбыш-Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

И вдруг ей пришла мысль сходить к Тыриным. Уж если не Василий Иванович, то его жена, эта противная толстуха, должна всё о Евдоше знать. Она дотошная!..

Матрёна Якимовна надела шубу, повязала голову белой шалью и вышла на улицу.

Пригревало по-весеннему, хотя было только начале марта. На крышах домов появились ледяные сосульки Со звоном падала на завалинки капель.

Матрёна Якимовна шла по деревне и раздумывала, что скоро пасха, что на красную горку[11]11
  Красная горка – первое воскресенье после пасхи. Раньше считалось, то это лучшее время для венчания и свадеб.


[Закрыть] можно обвенчаться и свадьбу справить. Она уже представила себе, как стоит в церкви в белой фате рядом с Евдокимом Семёновичем. Отец Василий надевает на них венцы и ведёт вокруг аналоя, а все бабы смотрят на неё с завистью, перешёптываясь: «Вот счастье-то Матрёне выпало. Мужик красивый и, говорят, очень богатый…»

Василия Ивановича дома Не было. Жена его сидела за столом. Перед ней стоял самовар, и она, смешно складывая трубочкой толстые губы, тянула из блюдечка чай. По лицу её катился ручьями пот.

– Садись, Якимовна, со мной чаёвничать, – пригласила хозяйка..

Матрёна Якимовна сняла шубу и подсела к Тыриной, проговорив:

– Не хочу. Аппетита лишилась. Ты лучше, пока муженька твоего нет, расскажи, стоющий ли мужчина Евдоким Семёнович. Уж ты-то, наверно, знаешь.

– Знаю, – ответила Тырина и захлебнулась чаем. Нестоющий. – И, поставив на стол блюдце, пристально посмотрела на Матрёну Якимовну. – Да тебе-то зачем?

Матрёна Якимовна засмущалась.

– Да как тебе сказать. Ну, вроде… руку он у меня просит.

– Эвон оно что! – изумилась Тырина. – А ты-то как?

– Я ещё не решилась.

– И не надо. Плохой он человек. Большевик…

– Да что ты! – испуганно вскрикнула Матрёна Якимовна и, закатив глаза под лоб, схватилась за сердце.

– Правда, – продолжала Тырина. – Когда первый раз пришёл к нам, мой Вася его другой фамилией назвал, только как – теперь уж и не помню. А он давай крутиться: мол, спутал ты. Я заводчик, насчёт поставки мыла приехал. Да меня не проведёшь. Пристала к мужу: скажи и скажи, кто такой. Он мне и выложил: совдепщик, от новой власти скрывается…

Домой Матрёна Якимовна пришла разбитая и усталая. Не раздеваясь, бросилась на кровать и затихла. «Что теперь делать, что? – думала она, всё больше приходя в ярость. – Каким подлецом оказался, а я-то думала, я-то гадала… Большевик, совдепщик!.. А благородным человеком прикидывается. Был бы он здесь, вцепилась бы ему в глотку, лицо в кровь изодрала. Ах, мучитель! Нет, я тебе не прощу, не прощу! Я не такая, чтоб позволить над собой смеяться. Я…» – Матрёна Якимовна даже заплакала от обиды и злости.

Пришла в голову мысль: сходить к сестре, которая была замужем за капитаном Трифоновым и сейчас жила в деревне, рассказать всё. «Пусть кум приедет и арестует его, а потом пытает, мучает, чтобы знал, как надо мной издеваться. И-их, несчастная моя головушка!..»

Матрёна Якимовна вскочила с кровати и кинулась вон из избы. Она бежала по улице, бледная, с горящими глазами и выбившимися из-под шали растрёпанными волосами. Встречные удивлялись: что это с ней случилось?

Рассказав сестре о коварстве Евдокима Семёновича, Матрёна Якимовна немного успокоилась. «Вот и всё, – думала она. – Словно тяжёлая ноша упала с плеч. Приедут, заберут Евдошу. И опять я одна-одинёшенька. Была вдовой, вдовой и осталась…»

И чем больше Матрёна Якимовна думала о своей несчастной судьбе, тем больше начинала понимать, что ей нелегко оторвать от себя Евдокима Семёновича. Слишком долго она вынашивала свою мечту о замужестве, слишком быстро привязалась к нему. Поздняя любовь, что репей, прицепится – не оторвёшь, а оторвёшь, так всё равно следы останутся. И в душе зашевелилось беспокойство: то ли сделала? Зря, однако, рассказала сестре о Евдокиме Семёновиче. Хоть он большевик и совдепщик, но человек хороший и ей ничего плохого не сделал…

Первым желанием Матрёны Якимовны было сейчас же бежать к Евдокиму Семёновичу и сказать, что она его выдала, пусть немедленно уезжает куда-нибудь по дальше. Но после недолгих раздумий женское самолюбие взяло верх над хорошим порывом, и она решила: нет, не пойду. Будь что будет. Всё-таки он виноват передо мной, обманывал…

* * *

Утром Листофор Коростылев сообщил Громову: «Юров велел быть готовым, сегодня ночью он переправит вас в отряд Мамонтова».

«Наконец-то, – обрадовался Игнат Владимирович, – а то уж я засиделся здесь, как бы в неприятную и торию не попасть».

…Ночь была очень тёмная, небо заволокли тучи. Громов торопливо шагал за Юровым, который бесшумно и уверенно двигался вперёд. Сначала шли по прошлогодней стерне, затем тропой среди мелкого кустарника и наконец углубились в сосновый лес.

Касмалинский бор. Угрюмо шумят могучие деревья, надсадно скрипят под напором ветра. Где-то падает, ломаясь, сушник.

Игнат Владимирович думает о предстоящей встрече с Ефимом Мамонтовым, с его партизанами, которых, наверное, не меньше тысячи – так, по крайней мере, говорят местные жители…

Шли больше часа, неожиданно из темноты их окликнул невидимый часовой. Юров негромко сообщил пароль, и через несколько минут Громов оказался в избушке.

Прямо у двери топилась железная печурка, на грубо сколоченном столе светилась лампа. В углу рядком составлены винтовки и охотничьи ружья. На нарах лежат человек восемь партизан.

Из-за стола поднялся высокий, худощавый человек с открытым лицом, на котором выделяются пытливые глаза и маленькие усики, и шагнул навстречу Громову.

– Наконец-то! А то я уж беспокоиться начал. Так вот ты какой!..

Они долго пожимают друг другу руки.

Просыпаются партизаны и, усаживаясь на нарах, по-монгольски скрестив ноги, с любопытством рассматривают гостя.

– Мои товарищи, первые штабисты: Запорожец, Дорошенко, Юрченко… – знакомит Ефим Мефодьевич с партизанами. – А это наш военный комиссар Анисим Копань, – указал он на человека, лицо у которого было перевязано белой тряпкой. – Ранен в глаз. Его, Малышенко да Прилепу чуть не захватила колчаковская милиция в Вострово. Да ладно, мы вовремя подоспели, с тылу ударили…

– Знаю, знаю, – заметил Громов. – От самих беляков это слышал.

Е. М. МАМОНТОВ – командующий партизанской армией.

– Ну, а каковы дела у каменцев? – поинтересовался Ани сим Копань.

– У нас-то? – переспросил Громов. – Отряд создали. На Корнилово налёт сделали, предателей побили. Ещё несколько вылазок совершили. А тут зима началась, стало трудно скрываться. Распустили отряд, но, чтобы зря время не терять, по сёлам ездили, связи устанавливали, группы подпольные организовывали…

– Ну вот, ну вот!.. – загорячился Ефим Мефодьевич, расхаживая взад и вперёд по избушке. – Они успели больше нас сделать. Говорил я вам: надо не выжидать, а беляков бить. – Мамонтов бросил сердитый взгляд в сторону партизан. – Так не послушали. В Ханхарах[12]12
  Ханхары – село в бывшем Змеиногорском уезде, где, скрываясь от колчаковцев, группа Мамонтова под видом переселенцев прожила зиму 1918—19 гг.


[Закрыть] сидели да агитацией занимались. Бить, бить надо колчаковцев!.. Это самая лучшая агитация…

– Без подготовки нельзя было, Ефим Мефодьевич, – заметил Копань. – Решение наше – вести агитацию за советскую власть, не выступать до весны, а собирать силы и оружие – тоже было правильным. А вот сейчас, когда мужики на нашу сторону встают, можно и выступать.

– Это верно, – поддержал Копаня Игнат Владимирович. – Я вот какое предложение вношу… В Обиенное частенько наезжает из Семипалатинска капитан Трифонов, у него там жена живёт, а из Бутырок – Курчин. Он не то начальник, не то агент контрразведки. Оба – отъявленные сволочи, наших немало погубили. Вот и надо бы их…

– А что, – загорелся Мамонтов, – предложение дельное, а?.. О Курчине я тоже слыхал. Займёмся, комиссар?

– Не возражаю, – ответил Копань. – Пока в отряде двадцать пять человек, только такими небольшими делами и заниматься.

– Надо Юрову поручить, он выследит, когда они в деревне будут, – заметил Громов. – Да вот что я ещё от Курчина узнал, Ефим Мефодьевич: контрразведка к тебе в отряд провокатора направила. Поостерегайся…

– Спасибо за предупреждение, – поблагодарил Мамонтов и поинтересовался: – А ты надолго к нам, Игнат Владимирович?

– Не знаю. Как поживется. – неопределённо ответил Громов.

– Живи.

В субботу Юров сообщил, что Курчин и капитан Трифонов приехали в Обиенное и, очевидно, проведут там воскресный день.

– Выступаем, – решил Мамонтов. – Это воскресенье будет для них последним.

Тщательно обдумали, как провести операцию. Решили переодеться в белогвардейскую форму, разделиться на группы и уничтожить каждого по отдельности на их же квартирах. Мамонтов с группой взял на себя обязанность «поговорить по душам» с Курчиным. Громов – с капитаном Трифоновым. Запорожцу поручили расправиться с лесником, который, как было точно установлено, вёл шпионскую работу и был непосредственно связан, с Курчиным.

В село въехали на трёх подводах. Встречные крестьяне смотрели на приезжих с нескрываемой злобой и старались быстрее убраться с улицы: от таких гостей доброго ждать нечего. Мамонтов улыбался.

– Смотри-ка, удирают! – толкнул он в бок Малышенко, сидяшего вместе с ним в санях. – Видно, не по душе белогвардейские погоны.

В центре села быстро разъехались: Мамонтов направился к дому Курчиных, Громов – к капитану Трифонову, Запорожец – к леснику.

Возчик остановил лошадь у ограды, и Игнат Владимирович с двумя партизанами вошёл в дом. На кухне у печи возилась жена Трифонова. Она приветливо поздоровалась и, пригласив пройти в горницу, продолжала заниматься своим делом. Громов распахнул дверь в комнату. За столом сидели капитан Трифонов и отец Василий. Они о чём-то беседовали.

– Здравствуй, кум! – проговорил Игнат Владимирович. – Наверное, и ждать меня перестал. Думал, совсем сбежал… А я вот и явился.

– Евдоким Семеныч! – растерянно проговорил капитан Трифонов.

– Был Евдокимом Семёновичем, теперь Громовым стал, – улыбнулся Игнат Владимирович. – Ваш праздник кончился, теперь наш начинается.

Капитан Трифонов начал поспешно отстёгивать кобуру револьвера, но рука не слушалась, и пальцы лишь выбивали дробь на коже. Тогда он соскользнул под стол, чтобы там освободить оружие и открыть огонь.

– Что с вами? Не плохо ли? – поднимая капитана с пола, спросил отец Василий, делая вид, что не понимает происходящего.

– Хватит баловаться. Руки вверх! – крикнул Громов и, обращаясь к партизанам, приказал: – Обезоружить!

Трифонов вздёрнул руки над головой, партизаны быстро вытащили у него наган из кобуры.

– Твоё счастье, успел скрыться. Я б тебя… – хрипел капитан, силясь вырваться от партизан. Те заломили ему руки за спину, и он умолк, злобно косясь на Громова. – Ненавижу тебя, презираю…

– Дело хозяйское, – спокойно заметил Игнат Владимирович. – У нас больше оснований тебя ненавидеть. И за грабёж, и за расстрелянных крестьян, и за сожжённые сёла. Теперь пришло время за всё сполна рассчитаться.

Громов подошёл вплотную к Трифонову и, не глядя на него, в упор выстрелил. Капитан мешком вывалился из рук партизан. На кухне вскрикнула его жена и, хлопнув дверью, выскочила на улицу.

– Ну, а со мной что? – беспокойно спросил отец Василий.

– О тебе я всё знаю, – ответил Громов. – Своего человека в любой одежде видно.

– Возьмите меня с собой, – попросил поп. – Я не могу больше притворяться.

– Нет, отец Василий, нельзя. Ты здесь нужен. Разъясняй с амвона мужикам, чью сторону держать, дружбу продолжай вести с белыми, а нам новости сообщай. Связь держи через Листофора Коростылева.

– А может, лучше всё-таки с вами уйти? – колебался батюшка.

– Не бойся. На тебя подозрений не будет. Всем говори, что убежал от расправы. Ну, прыгай в окно. Прощай!..

Игнат Владимирович хватил табуреткой по окну – рама со звоном вывалилась на улицу. Батюшка подобрал полы рясы и выскочил в пролом на завалинку. Многие видели, как он бежал, не оглядываясь, от дома Трифоновых.

Когда Громов с партизанами вышли на улицу, Мамонтов подъезжал к ограде.

– Всё в порядке? – спросил он у Громова.

– Вроде бы.

– У нас тоже. Двигаем.

Со двора лесника донеслось два выстрела.

– Скорее туда! – приказал Мамонтов.

Возчики ударили по лошадям. Но когда подъехали к дому лесника, всё было уже кончено. Партизаны выходили со двора, неся в охапке несколько ружей.

Отряд не торопясь покинул деревню, а весть о налёте быстро разнеслась по избам. Мужики восхищались дерзостью партизан, кое-кому захотелось быть вместе с ними. А отец Василий во время богослужения провозглашал, не упоминая о конкретном факте:

– Бог наш всевышний зрит наши грехи и карает своим перстом вероотступников…

* * *

С наступлением пахоты отряд Мамонтова перебрался в Селиверстовскую степь. Связь с окрестными сёлами, была налажена, о передвижениях карательных отрядов доносилось незамедлительно, и теперь Ефим Мефодьевич мечтал о больших боевых действиях. Он разослал по деревням членов своего штаба для вербовки в отряд мужиков, недовольных колчаковскими порядками. Стало прибывать пополнение. Приходила больше молодёжь, не умевшая обращаться с оружием. Нужно было обучать её, и Мамонтов организовал в отряде занятия военным делом. На поляне устанавливались мишени, и под наблюдением бывших фронтовиков проводилась тренировка в стрельбе. Однако партизаны проводили и мелкие боевые операции.

Однажды прибежал в отряд Егор Константинов, крестьянин села Солоновки. Лицо у него расстроенное – сразу видно, случилось что-то страшное. Отыскав Мамонтова, он торопливо, проглатывая слова, сообщил:

– В Волчихе… расстрелять… тридцать двух и моего брата… питерца Буданова.

– Что, что? – не понял Мамонтов. – Да говори ты спокойнее.

Константинов помолчал, стараясь успокоиться, и сказал более внятно:

– Завтра… должны расстрелять. Выручайте, Ефим Мефодьевич. На вас вся надежда. За зря люди могут сгибнуть…

– Что-нибудь сделаем, – пообещал Мамонтов. – Иди назад, за каталажкой организуй слежку, чтоб тихонько не вывезли куда арестованных.

Егор Константинов ушёл, а Мамонтов собрал на совещание членов своего штаба. Тут же присутствовал Громов и ещё несколько партизан.

– Слыхали, что Егор сообщил? Завтра наших товарищей расстреляют, тех, что в Солоновке арестовали, – сурово произнёс Ефим Мефодьевич. – Мы не можем допустить этого, не имеем права. Кровь расстрелянных будет лежать на нашей совести. Мужики нас после этого будут считать трусами, неспособными к боевым действиям. Так?

– Так! – поддержал его Анисим Копань.

– Сил-то у нас маловато. Справимся ли? – усомнился Иван Малышенко.

– Милиции в Волчихе много.

– Каждый наш человек десяти милиционеров стоит, – заметил Мамонтов и похлопал по плечу здоровенного, могучего партизана. – Вот такой, как Чупахин.

– Это верно, – улыбнулся Громов, любуясь богатырским телосложением партизана.

– Давайте обсудим, как нам действовать, – предложил Ефим Мефодьевич.

– А что обсуждать. Налететь ночью, перебить стражу и освободить наших, – заметил Запорожец.

– Это ясно. Да как? Тут хитрость нужна. Сами говорите, что у нас силёнки маловато.

– А нельзя ли, как в Обиенное, под видом белогвардейцев проехать? – сказал Громов. Этот опыт удался.

– А и верно, – предложение понравилось Мамонтову. – Повезём сдавать арестованного.

* * *

Перед самым рассветом отряд Ефима Мамонтова, численностью в двадцать человек, входил в Волчиху. Впереди, на тряской телеге, везли скрученного верёвкой по рукам «арестованного» – своего партизана.

Волчиха – большое торговое село с пятитысячным населением, раскинулась как раз у сростка Касмалинского и Барнаульского боров. В центре, на площади, возвышается церковь, расположены магазины, волостное управление. Тут же помещение колчаковской милиции, в котором содержатся арестованные.

Отряд не торопясь двигался по площади. От него отделились пять человек во главе с Чупахиным и залегли у церковной ограды – удобном месте для обстрела на случай появления колчаковцев с одного или другого конца улицы.

У здания милиции подвода остановилась. Мамонтов соскочил с лошади, толкнул наганом в бок «арестованного», прикрикнул:

– Вылазь, большевистская сволочь. Приехали!

«Арестованный» через силу поднялся, слез с телеги и нехотя зашагал к крыльцу. Часовой, увидев офицерские погоны на Мамонтове, стукнул каблуками и, приветствуя, выбросил винтовку в сторону на откинутую руку.

Мамонтов с «арестованным» поднялся на крыльцо и застучал кулаком в дверь.

С. Ф. ЧУПАХИН – один из организаторов партизанского движения в с. Волчиха.

– А ну отворяй! Послышались шаги, скрипнул засов. В полуоткрытую дверь высунулась голова колчаковца-милиционера.

– Чего надо?

– Дрыхнете, рас-так вашу… – хлёстко выругался Мамонтов. – Открывай, не видишь: арестованного привёз.

Милиционер испуганно распахнул дверь настеж. Мамонтов втолкнул в коридор «арестованного», вошёл за ним сам, а следом группа переодетых партизан.

Из караульной комнаты выскочило несколько милиционеров и, протирая заспанные глаза, беспокойно поглядывали на прибывших.

– Кто начальник караула? – сердито спросил Мамонтов.

– Я, ваше благородие, – выдвинулся вперёд рослый с залихватскими усами милиционер.

– Устава, сволочь, не знаешь. Пароль ни ты, ни твой часовой не спрашиваете, на посту спите. За нарушение караульной службы арестовываю. – Мамонтов кивнул партизанам: – Взять оружие, спять ремни!

Партизаны поспешно обезоружили милиционеров, вынесли оружие из караулки и втолкнули туда провинившихся.

Громов в это время уже открывал камеру.

– Выходи! – крикнул он арестованным крестьянам.

Однако никто не двинулся с места. Глядя на прапорщика, все думали, что пришёл их последний час – выведут за село и расстреляют.

– Ну, что же вы стоите? – уговаривал Громов. – Свои же мы, партизаны. Ей-богу!

Но никто не верил. И тут Громов увидел среди арестованных знакомого.

– Буданов. Да ты что, друг, меня не ухаешь?

Тот всмотрелся и, узнав, обрадованно воскликнул:

– Свои!.. Игнат Владимирович!.. Выходите, братцы!

И тогда арестованные толпой двинулись к двери.

– Не торопись, по одному, по одному, – ласково приговаривал Громов, пропуская мимо себя арестованных и всматриваясь в осунувшиеся и заросшие лица.

В караульном помещении их встретил Мамонтов и показал на выход. Переодетые партизаны образовали конвой.

У крыльца Мамонтов остановился и спросил часового:

– Ты кто: мобилизованный или доброволец?

– Так точно, доброволец!

– У-у, гад! – зло бросил Мамонтов и выстрелил в часового.

– Садись кто на подводу, а кто верхом, по двое приспосабливайтесь, – крикнул он освобождённым крестьянам.

Освобождённые кинулись к лошадям. Вскоре площадь опустела. Разбуженные выстрелом, сюда бежали колчаковские милиционеры, заряжая на ходу винтовки и стреляя в воздух. Часто захлопали выстрелы у церковной ограды – это Чупахин встречал колчаковцев меткой пулей, и не один из них ткнулся головой в придорожную грязь.

Громов покинул здание милиции последним. Отряда уже не было, и он, вскочив на коня, хотел было скакать вдогонку, как увидел, что от церкви к нему бежит Чупахин.

– Понимаешь… увлёкся, чуть не отстал, – запыхавшись, проговорил он. – Посади с собой.

– Куда тебя, чёрта толстого, – заметил Громов. – Лошадь не выдержит. Берись за хвост.

– Ну, давай!

Так он и выбежал за село, держась за хвост лошади.

* * *

Вербовка, проведённая членами мамонтовского штаба по сёлам, дала свои результаты. Народ всё прибывал и прибывал в отряд. Шли пешком, приезжали на верховых лошадях и ползках, с оружием и без оружия. Шли люди, которые ненавидели кровавую власть Колчака, убеждаясь, что только народная власть Советов, только большевики могут защитить интересы рабочих и крестьян. Шли недавние фронтовики, сполна познавшие царские привилегии в окопах; шла молодёжь, укрывающаяся от колчаковской мобилизации; шли те, чьи отцы и братья были расстреляны за сочувствие большевикам, и те, которым раньше было безразлично, какая власть будет, а теперь прозрели под белогвардейскими плетьми и шомполами. Все они были заинтересованы в победе над Колчаком и воевали потом мужественно и бесстрашно.

Однако в партизанские отряды попадали и такие людишки, которым дороже всего были корыстные цели: поживиться чужим добром во время налётов на сёла, поправить своё хозяйство за счёт награбленного, а то и разбогатеть. Шли в отряды эсеры и эсерствующие интеллигенты и мужички из богатеньких. У этих была мысль – повернуть партизан против большевиков, создать Советы, но без коммунистов. Колчаковская контрразведка засылала в отряды шпиков и провокаторов. Иногда ей это удавалось, так как проверка прибывающих в отряд не всегда была тщательной. Так в отряд Мамонтова проник бывший жандарм; провокатор Гранкин, впоследствии разоблачённый и расстрелянный партизанами.

Гранкин собирал вокруг себя неустойчивых и потихоньку разглагольствовал, разводя всякого рода «теории».

– У нас должна быть своя, особая партия, одухотворённая высокими целями, строящая все наши действия в соответствии с индивидуальными интересами приобщения к частной собственности. Война против богачей – это нажива. Всё, что захвачено в бою, должно принадлежать победителям и делиться на равные паи. Убийство, конфискация имущества, равные паи – вот наш девиз.

На первых порах эта небольшая группа Гранкина решила без ведома командования отряда заняться конфискацией у спекулянтов товаров, доставляемых из Маньчжурии. Гранкин хорошо знал дороги, по которым везли эти товары, кто-то сообщал ему и точное время прохождения обозов через ближайшие сёла. Тогда группа делала засаду в укрытии близ дороги и с криком и свистом налетала на обоз. Перепуганные возчики разбегались, а мародёры навьючивали товары на своих лошадей и увозили домой, в деревни.

Как-то Громов, Петя Нечаев и ещё два партизана возвращались трактовой дорогой в расположение лагеря. Лошади шли мелкой рысью: в этом районе карательных отрядов не было, и партизаны ехали без особой опаски.

Солнце клонилось к закату, окрашивая лужи в багряный цвет. Ветер, прорываясь через Касмалинский бор, раскачивал кустарники, гнул к земле прошлогодние ковыли, Кроме посвиста ветра, нигде ни звука. И вдруг из-за поворота дороги донёсся какой-то непонятный шум, следом одиноко грохнул винтовочный выстрел. Партизаны, не сговариваясь, пришпорили коней, приготовили оружие.

На дорогу выскочило несколько человек в крестьянской одежде, с бичами в руках. Они бежали быстро, полусогнувшись, то и дело оглядываясь. Весь их вид говорил, что люди спасаются от преследования. Увидев скачущих навстречу всадников, они остановились, растерянно озираясь по сторонам. После недолгого замешательства попрыгали через придорожную канаву и кинулись в кустарники.

– Стой, назад! – крикнул Громов.

Беглецы остановились, о чём-то переговорили между собой и нехотя вернулись на дорогу, сбились в кучку, понуро опустив головы, искоса, с тревогой посматривая на приближавшихся всадников.

– Кто такие? – строго спросил Громов, осаживая лошадь.

– Мы-то? – ответил длинный, угловатый человек, в чёрной суконной тужурке и добротных сапогах. Своим видом он напоминал приказчика мелочной лавки. – Мы сидоровские возчики, купцу товары везём. Да вот, понимаешь, оказия какая…

– Везёте-е?.. – протянул Громов. – Где ж вы везёте, когда бежите что есть духу, будто наперегонки об заклад ударились.

– Побежишь, – хмуро заметил длинноногий, – когда эти, ну как их… вроде бандитов напали на нас, весь товар отобрали да ещё и убить грозились.

– Бандиты?! – удивился Громов. – Где?

– Там! – махнул рукой вперёд длинноногий.

– Сколько их?

– Пятеро, кажись.

– А ну, возвращайтесь назад, – приказал Громов. – Сейчас мы с ними поговорим. – И, пришпорив лошадь, галопом помчался по дороге. Следом поскакали партизаны. Возчики в нерешительности постояли, не зная, что делать, а потом тоже побрели за ними.

Дорога сделала поворот – и партизанам открылась следующая картина: на обочине сбилось в кучу несколько подвод. Двое мужиков с винтовками через плечо торопливо скидывали с повозок прямо в пыль куски мануфактуры, трое других увязывали их в узлы. Несколько узлов было уже приторочено к сёдлам. Увидев приближающихся всадников, бандиты соскочили с повозок и кинулись к своим лошадям. Но было уже поздно…

– Стой! Ни с места! – крикнул Громов, выхватывая каган. Партизаны вскинули винтовки.

– Так вот это какие бандиты?! – изумлённо воскликнул Игнат Владимирович, узнав в них партизан из отряда Мамонтова. – Это ты, Гранкин… и ты, Митрий, и ты… Грабежом занимаетесь средь белого дня. Так?

– Несправедливо говоришь, – нахально ответил Гранкин, метнув злобный взгляд на Громова, и пустился в «теорию». – Мы конфискуем награбленную частную собственность у спекулятивных элементов, кои являются врагами мирового крестьянства…

– А кто вас на это уполномочивал?

– Каждый сознательный должен изымать у врага всё, что не принадлежит ему в соответствии с новыми порядками, за которые мы проливаем кровь.

– Болтаешь?! – рассердился Громов.

– Проповедую, – с показным спокойствием ответил Гранкин и отвернулся, тронул лошадь. – Н-но, пшла!..

– Нет, подожди, – схватил за уздцы его лошадь Громов. – Слезай, отвязывай узлы и складывай на место.

– Но-но! – угрожающе проговорил Гранкин. – Не хватайся, а то!..

Громов направил револьвер на Гранкина.

– Слазь, а то пристрелю, как собаку и мародёра!

Гранкин судорожным движением сорвал винтовку с плеча, но Петя Нечаев схватил её за ствол и выдернул у него из рук. Гранкин не удержался в седле и свалился на землю, затем поднялся, нехотя отвязал узел и так же нехотя унёс его к подводе. То же сделали и другие.

– Езжайте в отряд, доложите обо всём Мамонтову, – распорядился Громов, когда все узлы были сложены на телеги.

– Доложим! – неопределённо буркнул Гранкин и, хлестнув лошадь, погнал её галопом вперёд. За ним последовали его сподвижники. Сидоровские возчики долго благодарили партизан.

* * *

Ефим Мамонтов готовил отряд к новому налёту на колчаковцев в Волчихе. Хотя на германском фронте он занимал всего лишь должность телеграфиста сапёрного батальона и вернулся домой в звании унтер-офицера, но в военном деле, как говорили о нём, был «смекалист» и диспозицию разрабатывал со знанием опытного штабника. Он тщательно сопоставлял сообщения разведчиков, советовался с партизанами, умело распределял силы для нанесения удара по врагу. Мамонтов всегда был очень занят, забывал об отдыхе и еде, и поэтому, когда Громов рассказал ему о мародёрстве Гранкина и его друзей (сам Гранкин, как и следовало ожидать, не доложил об этом), отмахнулся:

– Потом разберёмся. Сейчас некогда.

А потом или забыл, или просто решил не поднимать на первых порах шума: окрепнет отряд, дисциплинируется – партизаны сами поймут, что этим заниматься нельзя.

Однако Гранкин увидел в лице Громова опасного врага, который при случае может его разоблачить и – чего доброго! – подвести под расстрел. И он понял: надо от Громова избавиться. Но как?.. Долго ничего подходящего в голову не приходило. Потом решение созрело…

Ночью Гранкин собрал свою группу в леске, недалеко от партизанской стоянки. Когда все уселись вокруг, он приподнялся. Тень от него, словно крылья коршуна, распласталась по посеребрённой луной выжженной полянке.

– Нас может погубить один человек. Берегитесь! – угрожающе проговорил Гранкин.

– Кто? – прошелестел испуганный шепоток.

– Тот, кто отобрал у нас принадлежащее по праву победителей имущество, конфискованное у купца. Игнат Громов… И вы думаете, куда он дел эти товары?.. Вернул хозяину, привёз в отряд? Не-ет, он их отправил к себе в Корнилово, где уже немало хранится награбленного.

– Ну да! – удивился Митька «Бобик», вороватый мужичонка.

– Вот тебе и да! – сердито продолжал Гранкин. – Видите, как он поступает с теми, кто кровь за свободу проливает. Да ещё требует от Мамонтова, чтобы нас расстреляли. Хитрит, чтобы никто не узнал, что купеческие товары присвоил. Мне доподлинно стало известно, что это не большевик никакой, не совдепщик, а провокатор, подосланный колчаковской контрразведкой. Шпион!..

– Похоже, – заметил неуклюжий, громоздкий человек из ссыльных поселенцев, отбывавший когда-то каторгу за убийство. – Не будь он провокатором, чего бы ему за купца заступаться.

– Вот гад! – возмутился Митька «Бобик». – То-то я думаю, отчего же ему в Обиенном заводчиком называться и с кулаками якшаться?

– Я и говорю: провокатор, шпион, – продолжал Гранкин. – Если его не убрать, он не только нас погубит, а и весь отряд…

– Верно. Раз он такой, надо убрать, – поддержал Митька «Бобик». – Рассказать Ефиму Мефодьевичу…

– А что рассказывать, ещё и нас запутает, – рассердился Гранкин. – Разве мы не полноправные партизаны и не можем сами отстоять свои интересы?.. Предлагаю шлёпнуть его, да и дело с концом.

– Правильно! – подхватили его сподвижники.

Гранкин понимал, что надо действовать быстро, пока люди не одумались.

– Вот и поручим это «Бобику», – проговорил он. – Кто за, голосуй!

Все подняли руки, кроме Митьки. Он побледнел, хотя никто этого в темноте не заметил, и дрожащим голосом спросил:

– А если Мамонтов меня за это к ответу притянет?

– Не бойся, – успокоил Гранкин. – Скажешь, что провокатора убил, ещё и хвалить будет. Понял?.. Назад отступать поздно, раз с нами связался. Иначе… Расходись по одному!

Заговорщики, крадучись, двинулись в расположение лагеря.

* * *

Отряд Ефима Мамонтова направлялся на операцию против колчаковской милиции. Конные партизаны двигались впереди, а сзади, на повозке, следовали раненые Анисим Копань и Никифор Прилепа – их надо было показать сельскому фельдшеру. Громов с Нечаевым ехали сбоку.

– Послушай, Игнат Владимирович, – обратился к Громову Анисим Копань, – тут мне сейчас один партизан рассказал по секрету, что против тебя неладное замышляют. Гранкин и Митька «Бобик»… Хотят тебя убрать под предлогом, что ты не большевик, а провокатор. Мы с ними после операции разберёмся, а сейчас ты поостерегайся…

– Спасибо. Поостерегусь.

«Попробуй-ка во время боя уберечься, – думал Игнат Владимирович, – когда стрельба кругом, пули свистят. Разбери, чья тебя стукнет».

В раздумье он попридержал коня, отстал от отряда.

В голову пришла было мысль – не уехать ли к себе в Корнилово, пора собирать свой отряд. Но эту мысль он сразу же притушил: «Трусом сочтут. Надо довести дело до конца».

Громов хотел пришпорить коня и догнать отряд, как увидел, что к нему, нахлёстывая лошадь, скачет с винтовкой в руке Митька «Бобик». Не доезжая метров двадцать, он крикнул:

– Товарищ Громов, почему отстал? – и приподнял винтовку.

«Это неспроста. Что-то он затевает. Не думает ли сейчас со мной счёты свести?.. – мелькнуло в голове у Игната Владимировича. – Надо действовать не дожидаясь!» – И он резко выкрикнул, выхватывая наган:

– Стой, убью! – Громов дважды выстрелил вверх.

Митька «Бобик» осадил коня и от неожиданности замер на месте.

От колонны партизан отделился конник и галопом двинулся в сторону Громоза и Митьки «Бобика». Игнат Владимирович узнал в нём Ефима Мамонтова.