Текст книги "Повесть о партизане Громове"

Автор книги: Сергей Омбыш-Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Раздался выстрел, и черныш, цепляясь за ветки, свалился на землю.

Киря подбежал к птице, поднял её и уже не торопясь вернулся к землянке.

– Вот. На похлёбку, – проговорил он. – А вы говорите, стрелять не умею. Баевы – все охотники.

Громову паренёк понравился.

– Молодец! Что же, ладно, берём. Будешь моим связным.

Киря обрадовался. В обнимку с Петей Нечаевым он и отошли в сторону, улеглись невдалеке на жухлую траву и принялись о чём-то разговаривать.

Ночью прибыло ещё несколько мужиков, но теперь уже из Ярков: Проня Поставнев, Илья Чеукин, Василий Коновалов и другие. Народ всё стреляный, фронтовики. Позже всех пришёл из Поперечного Данько Кольченко. В руках у него – винтовка. Он тяжело опустился на порожек землянки, закурил и только тогда хрипло проговорил:

– Не мог оставаться в деревне, а в их армию не хочу. Терпение лопнуло. Примите в отряд. Буду бить их не жалея.

– Принимаем. Нам люди нужны, – ответил Громов.

* * *

Прошла неделя. Отряд вырос до 23 человек. «Пора дать знать о себе мужикам, да пусть и белые почувствуют. Двадцать три партизана тоже сила немалая. И оружие есть», – думал Громов.

В одну из тёмных октябрьских ночей он побывал на явочной квартире в Камне, встретился с Иваном Коржае-вым. Рассказав о расправе карателей над крестьянами села Корнилово, об организации отряда, Громов попросил совета:

– Думаю, пора нам действовать, да не знаю, с чего начать?

– А вот и начни, пожалуй, с Корнилова, – посоветовал Коржаев. – Кулачьё всюду выдаёт карателям большевиков и им сочувствующих. По всей строгости советского закона накажи предателей Монохина, Леоненко, попа Остроумова.

Вернувшись в отряд, Игнат Владимирович подозвал к себе Кирю Баева, усадил рядом и, по-отцовски обняв, проговорил:

КИРЯ БАЕВ – партизанский связной и разведчик.

– Ну, вот что, Киря, даю тебе боевое задание: надевай на себя что похуже да постарее, мешок через плечо вешай и иди в Корнилово милостыньку собирать, как я когда-то в детстве.

Да пожалобнее тяни, знаешь, вот так:

«Подайте ради Христа на пропитание.

Нет у меня ни отца и ни матери…» Понял?

– Понял, товарищ Громов! – задорно ответил Киря.

– Побывай обязательно у мельника Монохина, у попа, посмотри, есть ли у них офицеры, чем они занимаются.

– Вот здорово! – восхищённо воскликнул паренёк. – Всё как есть разведаю.

Киря натянул на себя грязную, рваную рубаху, такие же штаны, не по росту большой, залатанный пиджак, Петя Нечаев пристроил ему сбоку мешок, наполненный до половины чёрствыми кусками хлеба. Киря и впрямь стал походить на нищего мальчишку. Он подошёл к Громову, сделал жалостливое лицо и дрожащим голоском протянул:

– Подайте ради Христа. Нет у меня ни отца и ни матери…

Громов улыбнулся:

– Похож, похож.

Киря козырнул, повернулся кругом и побрёл узенькой тропинкой к просёлочной дороге.

* * *

На улице в Корнилово тихо, людей не видно. Чтобы не было подозрений, Киря начал «побираться» с крайней избы.

Наконец Киря добрался и до поповского особняка. Он решительно открыл тесовую калитку, быстро прошмыгнул к крыльцу (как бы не увидели, а то ещё не пустят!). Дверь в дом оказалась незапертой, и Киря вошёл в кухню. У печи возилась попадья, низенькая, толстенькая, с двойным подбородком и маленькими заплывшими глазками.

Киря размашисто перекрестился на иконы в переднем углу и плаксиво протянул:

– Подайте ради Христа. Нету меня ни отца и ни матери.

Попадья торопливо подошла к шкафу, отломила кусок от ржаной булки, видно, испечённой на корм курам, и подала нищему.

Киря снова неистово закрестился, приговаривая: «Спаси Христос! Дай вам бог здоровья, всякого благополучия, и счастья, и богатства, и…», а сам всё соображал, как бы ухитриться заглянуть в другую комнату. Оттуда доносились приглушённые голоса, но кто там? Есть ли офицеры? Сколько их?.. А может, батюшка с кем-нибудь из местных забутыливает?.. И вдруг мелькнула смелая мысль…

В следующее мгновение попадья увидела, как у нищего мальчишки лицо перекосилось от боли, из рук выпал кусок хлеба, как он судорожно схватился за живот и, вскрикнув: «Ой, тошно!», повалился на порог.

Попадья перепугалась: не дай бог, помрёт, ещё отвечать придётся. Она кинулась к мальчишке и, теребя его за ворот пиджака, спросила:

– Что… что с тобой? Что случилось?.. Где болит?

– Ох, ох!.. – стонал Киря. – Живот схватило.

Попадья ещё больше всполошилась, крикнула мужа. Широко распахнулась дверь, и в ней показался раскрасневшийся поп. Киря бросил быстрый взгляд в комнату. За столом сидели пьяные офицеры, какие-то женщины. Леоненко, Монохин. Мельник, обнимая сухощавого поручика, запальчиво говорил:

– Нет, нет, господин поручик, мы вас сегодня не пустим. Н-не пустим. Мы ещё гульнём. Ко мне пожалуйте. У м-меня первач, как слеза…

– Ну и ладно… ну, и гу-гульнём, – заплетающимся языком проговорил поручик.

Киря ясно разобрал их слова, подумал: «Значит, ночью у Монохина будут пить».

– Чего орёшь? – облизывая жирные губы, спросил батюшка у жены, не понимая, что происходит.

– Да вот побирушка… Живот у него схватило. Как бы не помер, – ответила попадья.

Батюшка сытно икнул и заметил:

– Ни черта ему не сделается. Налей касторки – и пусть катится отсюда. – Повернулся и ушёл в комнату, захлопнув дверь.

Попадья налила из литровой бутылки в стакан маслянистой жидкости и подала Кире. Ом, морщась, залпом выпил касторку и выскочил из поповского дома.

* * *

Игнат Владимирович, выслушав сообщение Кири Баева, отобрал для операции небольшую группу партизан: Проню Поставнева, Михаила Титова, Егора Корнеева, Степана Листодорова, Петю Нечаева и Кирю.

Данько Кольченко, не попав в число назначенных, попросил:

– Товарищ Громов, и меня возьмите. Дайте душу отвести, злость согнать.

Громов посмотрел на партизана:

– Ладно, пойдёшь.

Кольченко обрадовался.

– Вот спасибо. Уж я их…

Ночь была по-осеннему тёмная. Лишь изредка ненадолго луна выплывала из туч.

Партизаны незамеченными вошли в деревню. И бесшумно, гуськом, двинулись к дому Монохина.

Большой крестовый, с застеклённой террасой, дом мельника обнесён высоким забором. На кухне горит огонёк, но сквозь щель в ставне никого не видно. Громов решил сначала заглянуть в соседний домик, к портному.

Дверь открыла худенькая женщина с растрёпанными волосами. Узнав Громова, она торопливо зашептала:

– Уходите, Игнат Владимирович, уходите. Моего-то расстреляли. Поймают вас – сгубят.

– Не бойся, – тихо проговорил Громов. – Мы пришли отплатить за убитых. Скажи: есть кто у Монохина?

– Офицеры там. Пьянствуют…

– Ну и добро. Закрывайся.

Игнат Громов, Проня Поставнев и Михаил Титов перемахнули через забор и остановились у крыльца. Киря Баев и Данько Кольченко остались у террасы. Остальные залегли в канаве на улице.

– Давай! – шепнул Громов Михаилу Титову.

Тот подошёл к двери и постучал громко и властно.

– Кого надо? – донёсся из сеней женский голос.

– Откройте. Господину поручику пакет.

Хозяйка долго не открывала, видно, ходила спрашивать – впустить или нет человека с пакетом. Наконец стукнула щеколда.

Титов не торопясь вошёл в дом, а следом за ним вбежал с наганом в руке Громов.

Монохина узнала Игната Владимировича, испуганно вскрикнула:

– Партизаны!..

Однако не растерялась, кинулась в комнату и закрыла дверь на крючок.

Дорога была каждая минута. Выскочив во двор, Громов с Титовым открыли ставни и запустили в окно по гранате. Два взрыва нарушили тишину корниловских улиц.

Через пролом окна Громов с Титовым ворвались в дом. Нашли лампу и зажгли свет. На полу у стола валялись мёртвые офицеры, священник Остроумов, хозяйка дома. На сломанном стуле лежала какая-то женщина. Приглядевшись, Громов узнал в ней жену Леоненко. Сам же Леоненко был жив. Забившись в угол, он вздрагивал всем телом.

– Предатель! – проговорил Титов и направил на Леоненко дуло револьвера.

– Погоди, – остановил его Громов. – Сначала приговор объявим… За выдачу карателям неповинных людей предатель и враг крестьянства Леоненко на основании законов советской власти приговаривается к расстрелу.

Леоненко вскрикнул и повалился на колени.

– Партизану Михаилу Титову привести приговор в исполнение.

Глухо прозвучал выстрел, и предатель ткнулся лбом в пол.

– А где же Монохин? – вдруг вспомнил Громов.

Обыскали весь дом, но было уже поздно: разбив стекло у террасы, Монохин бежал.

Киря Баев, услышав звон разбитого стекла и увидев тёмный силуэт человека в пустоте рамы, вскинул винтовку и хотел по нему стрелять, но Кольченко остановил его:

– Не стреляй. Не видишь, свой!

И Киря опустил винтовку.

Монохин спрыгнул в ограду, перемахнул через забор и скрылся.

Узнав об этом от Кири, Игнат Владимирович напустился на Кольченко:

– Шляпа ты, а не партизан. Огородное пугало!.. Своих от чужих не можешь отличить.

– Обознался, товарищ Громов. Виноват! – оправдывался Кольченко. – Мне показалось, что это Титов. Темно, не разберёшь…

Партизаны, выполнив задание, торопливо уходили из деревни.

Каратели подняли на ноги всех жителей Корнилово и отправили в погоню. За поимку Игната Громова они обещали награду. Одна группа наткнулась на партизан, но вместо того, чтобы сообщить об этом карателям, посоветовала, где можно лучше укрыться. Партизаны перебрались в Поперечное.

Прошло два дня, вдруг ночью прибегает Киря Баев.

– Уходите из Поперечного. Белые вас открыли, – запыхавшись, сообщил он. – Собираются сюда идти, да батя с браткой Авдеем самогонкой их удерживают.

Решили расходиться по двое. Последними покинули убежище Громов и Петя Нечаев.

Ночь была тёмная. Ни луны, ни звёзд, лишь мрачные тучи бродят по небу. Громов с Нечаевым идут по обочине дороги, то и дело оступаясь в выбоины.

Неожиданно впереди замаячили фигурки людей. Раздался окрик:

– Стой, кто идёт?

– Белые! – прошептал Петя.

– Притворяйся пьяным, – также шёпотом сказал ему Громов и заплетающимся языком громко заговорил: – М-мы, племяш, ещё гу-гульнём. В-вот придём домой и гу-гульнём. У меня в подполье ещё пол-литровка первача имеется…

– Стой, кто идёт?

– С-свои, – откликнулся Громов и предложил Нечаеву: – П-племяш, а, п-племяш, давай с-споём… – и, не дожидаясь согласия, затянул:

 
Ехал из ярмарки
Ухарь-купец,
Ухарь-купец,
Удалой молодец…
 

– Стой! – уже рядом раздался прежний голос.

– Да это, видно, местные крестьяне, слышишь, пьяные, – замечает другой. – Пошли, ну их.

Фигурки людей стали удаляться и вскоре растаяли в темноте. А Громов с Нечаевым нестройными голосами припевали:

 
Эх, Сашки-канашки мои,
Разменяйте бумажки мои,
А бумажечки новенькие —
Двадцатипятирублевенькие…
 

Выбравшись из деревни, они бегом направились в нолевую избушку.

А по деревням ходил коновал Осип Баев и рассказывал о партизанском налёте на Корнилово, прибавляя от себя, что партизан было несчётное количество…

6. Роспуск отряда. Организация подполья

Наступили холода, закружили в степи вьюги, зазмеилась на дорогах позёмка. А потом установилась тихая, морозная погода. Теперь трудно было скрывать следы после налётов на сёла, занятые белыми. Того и гляди, на партизанскую стоянку нагрянут каратели. Надо было что-то предпринимать. Но что?.. что?.. Двинуться в глухую тайгу? Но как без связей организовать жизнь в лесу? Упрятаться по заимкам до весны? Это тоже не выход. Бездействие – хуже любой опасности.

Громов долго раздумывал, как поступить, и, наконец, собрав всех партизан, сообщил о своём решении:

– Зима для партизан – хуже злой мачехи. Выживет нас отсюда, в руки белякам выдаст. Вот я и надумал: надо нам расходиться по сёлам до весны…

– Это как же так, Игнат Владимирович?! – возмутился Егор Корнеев. – Будем, значит, на печи отлёживаться, а беляки – хозяйничать в наших домах?..

– Отлёживаться на печи не придётся, – сурово заметил Громов. – Действовать будем. Первая подпольная конференция большевиков решила готовить общесибирское восстание против белогвардейского правительства. Вот и надо мам связаться с подпольными организациями, а где их нет – создавать, вести разъяснительную работу среди населения, привлекать на свою сторону крестьян, готовить их к восстанию, оружием запасаться… Ясно?

– Ясно-то ясно, – проговорил Василий Коновалов, – да разве всесибирское восстание организуешь! Надо бы помельче, по деревням, самое большее – в волости.

Громов подумал, что, пожалуй, Коновалов прав, но сказал другое:

– На то есть решение подпольной конференции. Мы его должны выполнять. – И, обращаясь к Коновалову, добавил: – Тебя, Василий, назначаю своим заместителем на случай чего. Имеющееся оружие надо спрятать. Но куда?..

– Дозвольте, товарищ Громов, я спрячу, – вызвался Данько Кольченко. – У меня добрый тайник имеется в Поперечном. Будет в полной сохранности.

– Ты уверен в этом? – спросил Громов.

– Ещё бы! – твёрдо заявил Кольченко. – Уж будьте спокойны.

– Ну, что ж, доверяем тебе. Береги оружие, как самого себя.

Ночью оружие переправили в Поперечное и спрятали в разрушенном погребе. Партизаны разошлись по деревням. На старой стоянке остались Громов и Корнеев.

– А тебе, Егор, особое задание, – сказал Громов Корнееву. – Проберись в Омск и во что бы то ни стало свяжись с подпольной партийной организацией. Узнай обстановку, получи директивы. Скажи, что мы готовы выполнить любое задание.

– Слушаюсь, Игнат Владимирович.

На другой же день Корнеев уехал в Омск.

* * *

Громов решил навестить Городецкого в Косо-Булате, а по пути установить связи со своими людьми в других деревнях, организовать подпольные ячейки. Однако появляться в сёлах в обычном виде, под своей фамилией, было рискованно – многие его знали по работе председателем Каменского Совета. После налёта на Корнилово белогвардейцы усиленно разыскивали Игната Владимировича. Нужно было достать подложный паспорт, другую одежду, Игнат Владимирович вспомнил, что в Ярках проживает питерский рабочий, гравер Степан Галактионович, грузный, неповоротливый, к тому же мрачный и неразговорчивый человек. По фамилии его редко кто называл, а чаще по прозвищу – «Топтыгин». Да и Громов фамилии не помнил, хотя встречался с ним не раз. От Василия Коновалова знал, что человек он надёжный, участвовал в Чернодольском восстании. Игнат, Владимирович попросил Коновалова прислать к нему гравера.

В тот же вечер «Топтыгин» ввалился в комнатушку, занимаемую Громовым, и, бросив взгляд исподлобья, пробасил:

– Здравствуй! Чего звал?

Игнат Владимирович усадил его на стул против себя и сказал:

– Вот что, Степан Галактионович: сослужи ты добрую службу. У тебя руки золотые. Паспорт мне надо смастерить, да такой, понимаешь, чтоб авторитетным был – на имя какого-нибудь купца, заводчика или чиновника, словом, почётного человека для белой сволочи. Как, можешь?

Гравер помолчал и прогудел:

– Можно. Завтра принесу.

Он несколько минут дымил едким табаком из самокрутки, затем бросил ещё одно слово: «Сварганим!» и, тяжело поднявшись со стула, вышел.

На другой день он пришёл к Громову и положил на стол паспорт. Игнат Владимирович раскрыл его и прочитал: «Евдоким Семёнович Уваров. 1888 года рождения, заводчик города Борисоглебска, Тамбовской губернии, владелец мыловаренно-парфюмерного завода».

– Подходит. Здорово! – заключил он. – Откуда достал? Не попадусь?..

– Очень просто, – ответил гравер, – взял его у Евдокии Семёновны Уваровой. Она недавно из Борисоглебска приехала. Ну, а сделать из Евдокии Семёновны Евдокима Семёновича для нас плёвое дело.

– Как же она отдала тебе паспорт? – поинтересовался Громов.

– Уговорил. Да он ей и ни к чему, всё равно им ребятишки играли, – проворчал Степан и, словно спохватившись, что наговорил лишнего, заторопился: – Ну, я пошёл. Владейте заводом на здоровье…

Игнат Владимирович перестал бриться – растил бороду, чтобы быть неузнаваемым. Прикидывал в уме, где бы достать добротный костюм и шубу, подобающие богатому человеку. Собирался уж было послать за одеждой в Камень, но в дом, где укрывался Громов, прибежал Киря Баев и сообщил:

– Беляки в Поперечное нагрянули, по домам шарятся. Надо уезжать. Я уж лошадей подыскал. Пойдёмте…

Громов схватил подвернувшийся под руку хозяйский зипун и выскочил из избы вслед за Кирей. Паренёк провёл его огородами на край села в незнакомый дом-пятистенник. Седой старик, одетый по-дорожному, сидел на лавке, а хозяйка, такая же старая, стояла в переднем углу на коленях и кланялась иконам.

Увидев вошедшего Громова, она бросилась к нему:

– Не тебя ли мой старик везёт?

– Меня.

– Уж христом-богом тебя прошу, родненький, не отнимай жизни у старика. Много ли ему и так-то жить осталось?!..

– С чего это ты, бабуся, взяла, что я хочу его жизнь лишить? – удивился Игнат Владимирович.

– Да вот Кирюха всё револьвертом строжился. Запрягай, говорит, а то застрелю, – ответил за старуху сам хозяин.

Громов неодобрительно покачал головой, велел Кире револьвер спрятать подальше. Хотел пожурить его, однако пришла мысль: «А как он должен был поступить я данном случае, какой выход найти, чтобы спасти командира от ареста, а может быть, и от расстрела? Было ли ему время раздумывать над правильностью своих поступков, когда нависла опасность…»

Игнат Владимирович успокоил хозяйку, и они с дедом выехали в село Глубокое. Здесь Громов переночевал у знакомого маслодела Матвея Колпакова, а на следующее утро с его же помощью достал подводу. Возчиком оказался мордвин, высокий, сутуловатый человек с хитро прищуренными глазами.

– Куда доставить? – спросил он Громова.

– В Леньки.

На развилке дорог Игнат Владимирович неожиданно сказал:

– Передумал я. Надо сначала в Камышинку заехать.

Возчик-мордвин выполнил просьбу Громоза, повернул на Камышинку и долго, задумчиво молчал, изредка пощёлкивая бичом. А когда показались вдали низенькие деревянные избушки, обернулся к Игнату Владимировичу, спросил:

– Я так думаю: убегаешь ты от кого-то?

Громов сделал вид, что не расслышал вопроса, но возчик не отставал.

– От беляков, верно, бежишь?

Игнат Владимирович, стараясь скрыть волнение, проговорил:

– С чего ты взял? От кого бежать-то?

Мордвин хитро подмигнул:

– Чарамига[7]7
  Чарамига – вертун по-мордовски.


[Закрыть] ты. То в одну деревню давай, то в другую…

– Это ты, знаешь, брось, – заметил Громов. – По делам иду. Заводчик я…

Мордвин засмеялся:

– Заводчик?! Ну-ну!.. Только одёжка не та. Зипун-то не по тебе шит.

Игнат Владимирович промолчал. Возчик, видя, что этот разговор седоку неприятен, тоже умолк.

В Камышинке он завёз Громова к своим знакомым мордвинам Кудашкиным.

Хозяин дома, крепкий ещё старик, о чём-то расспрашивал возчика на своём языке, потом подошёл к Громову:

– Тебя, мил человек, видно, беляки преследуют. Чем помочь-то?

– Да нет, это он всё выдумал, – кивнул Громов на возчика.

– А ты не бойся, – заметил старик, – не выдадим. Беляки и нам поперёк дороги стали, вон как моих ребят плетями выдрали.

– За что же?

– В их армию добровольно не пошли. Да кто ж пойдёт? Было бы за что воевать.

И тогда Громов рассказал о себе, попросил:

– Лошадей надо. Дальше ехать…

– Лошади у меня есть. Увезу.

Игната Владимировича накормили сытным обедом. Старик Кудашкин запряг лошадей, принёс из чулана новенький дублёный полушубок, подал его Громову.

– Вижу: хороший ты человек. Носи на здоровье, а рваный-то зипун сбрось.

Игнат Владимирович с благодарностью принял полушубок от Кудашкина, а потом всю дорогу думал: «Как всё меняется. Давно ли многим мужикам было всё едино, какая власть. Поборы, порки, расстрелы белогвардейцев научили крестьян. Теперь, кто против белых, тот и мужикам ближе».

* * *

Громов надолго задержался в Бархатном Кучуке. Здесь многие сочувствовали большевикам, открыто выражали недовольство порядками Сибирского временного правительства. И было отчего: в деревне недавно побывал карательный отряд, обобрал крестьян – конфисковал лучших лошадей, фураж, угнал с собой подводы – большинство молодых возчиков так и не вернулось назад, их насильно зачислили «добровольцами» в белогвардейскую армию.

Громов остановился у Макара Крылова, батрака, вошедшего в дом к зажиточным и теперь имеющего уже середняцкое хозяйство. Игнат Владимирович долго нащупывал настроение Крылова, но тот отвечал неохотно, ничем не выдавая своего отношения к происходящим событиям в Сибири.

– Я думаю: худо стало крестьянству при новой власти? – спрашивал Громов.

– Может быть, – неопределённо отвечал Крылов.

– А как сами мужики думают?

– Не знаю.

– Эсеровское земство обещает крестьянам землю, свободу и мирный труд, да только мне кажется, что всё это кулакам достанется, а не нашему брату.

– Как знать…

– Скрытный ты, Макар, человек, – не вытерпел Игнат Владимирович. – Ну, прямо-таки немогузнайка. Помнишь, как в кадровой: «Царю служишь?» – «Не могу знать!» «Вере?» – «Не могу знать!» «Отечеству?» – «Не могу знать!» «Дурак!» – «Так точно!»

Крылов улыбнулся солдатской прибаутке, однако так и не сказал ничего определённого. Но когда по случаю престольного праздника подвыпил с гостем самогонки, разговорился.

– Пропади она, эта новая власть, – ворчал он. – Мужикам житья не стало. Дерут с них три шкуры, а скоро её нарастишь-то? А чуть против сказал или не так шагнул, как их благородиям нравится, – плетьми тебя, шомполами. Деревни палят… Слыхал, что в Чёрном Доле было?

– Слыхал.

Голос Макара стал раздражённо-злым:

– Взял бы дубину да и размозжил головы тем, кто эту власть придумал.

– А мы так и сделали, – заметил Громов. – Отряд организовали и налетели на Корнилово. Офицерьё поприбили, кулаков местных…

– И правильно! – воскликнул Крылов. – Так и надо. А где отряд?.. Пошёл бы я в него.

– Пошёл бы?

– Пошёл.

– Нету отряда, – охладил его пыл Игнат Владимирович. – По домам до весны разошлись…

– Зря, – с сожалением вздохнул Макар.

– Не зря, – раздумчиво возразил Громов. – Надо к большому восстанию людей готовить, оружие собирать. Отдельными налётами делу не поможешь.

Вот и ты бы этим занялся вместо того, чтобы возмущаться без толку. Я ведь тебя давно знаю: наш ты человек, хоть и скрытный… В одной деревне поднялись, в другой – весь бы Алтай вспыхнул, белякам и крышка. Есть, поди, надёжные люди?

– Как не быть, есть!

– Давай соберёмся все вместе да и подумаем, что делать…

* * *

На следующий вечер «поиграть в подкидного дурака» к Крылову пришло четверо односельчан. Они уселись за стол, разложили перед собой карты – и разговор завязался. Сначала рассуждали о житье-бытье, затем вниманием овладел Макар.

– Между собой-то мы много злых слов по поводу новой власти высказали, а толку никакого. Вот товарищ из Камня приехал, сообщает, что крестьяне во всех деревнях собираются эту власть свергнуть. Нам тоже вроде бы грех отставать. Да он и сам вам растолкует…

Громов рассказал о положении в Сибири, о белогвардейских насилиях над крестьянами, о том, что идёт подготовка к восстанию за установление советской власти.

– Не думаю, что вы можете быть в стороне от крестьянских интересов, – заключил Игнат Владимирович. – Мы не выдержали в Сибири, потому что слабы ещё. Но к нам придёт на помощь Красная Армия. Обязательно придёт. А большевики, выбранный подпольный областной комитет сейчас подымают народ на последний решительный бой с врагами, которые хотят мужикам ярмо на шею надеть. Мы вот с Макаром подумали и решили, что надо здесь иметь подпольную ячейку. Вас уже пятеро. А дальше – больше, других к себе привлечёте, оружием запасётесь. Мы с вами связь будем держать. Когда во всех деревнях будут готовы, выступим вместе…

– Что, мужики, каменцам ответим? Согласны? – спросил Крылов.

– А что же… согласны, – заговорили крестьяне.

– Руки давно чешутся.

– Наши деревенские нас поддержут…

Подпольная ячейка была создана. Руководителем её избрали Макара Крылова. Члены ячейки повели работу среди односельчан, готовя восстание против Сибирского временного правительства.

* * *

Шли дни…

Игнат Владимирович послал с надёжным человеком письмо Василию Коновалову, в котором просил прислать к нему Проню Поставнева. А пока ждал его, обзавёлся подходящей одеждой: Крылов раздобыл ему новую бархатную тройку, енотовую шубу, пенсне в золотой оправе, и, вырядившись во всё это, Громов и в самом деле стал походить на заводчика. Однако появляться на улице по решался, чтобы не привлечь внимания любопытных.

В эти дни вынужденного бездействия Громов много думал о Сибири, о родном Алтае, представлял его вольным, свободным, а трудящихся – хозяевами всего, чем этот край богат.

Игнат Владимирович любил Алтай. Всё бы отдал, лишь бы не топтали его землю, не жгли деревней враги трудового крестьянства, чтобы расцвела на этой земле хорошая, настоящая жизнь. Игнат Владимирович даже попробовал написать стихи. Он достал лист бумаги, карандаш и долго, до боли в голове, сочинял строчку за строчкой. В грамоте Громов был не силён, и стихотворение рождалось с трудом. И вот что получилось:

 
Прекрасный, чудный природой Алтай,
Твои высокие горы – под облака,
Все они покрыты бархатной елью,
Кедром, душистой сосной.
А красавица река Катунь
Немало приветов получила…
Алтай! Ты в своих недрах
Богатые сокровища таишь…
 

Игнат Владимирович прочитал стихотворение Крылову. Тот похвалил:

– Здорово, Игнат Владимирович.

Громов улыбнулся:

– Брось смеяться, Макар. Сам знаю, что плохо. Вот подожди, разобьём беляков, установим советскую власть – молодых учиться отправим. Тогда среди них и настоящие рабоче-крестьянские поэты появятся, не одну добрую песню об Алтае, о Сибири сложат. Не хуже «Ермака»… Ты знаешь, Макар, – мечтательно добавил Игнат Владимирович, – будет всё хорошо, наладим дела, через год-два и я учиться пойду. Сяду вместе с ребятишками за парту.

– Ну да?! – удивился Крылов. – Поздно.

– Никогда не поздно…

Через несколько дней вместо Прони Поставнева при ехали Петя Нечаев и Егор Корнеев, только что вернувшийся из Омска.

Громов обрадовался, затеребил Егора:

– Ну, как, что там, в Омске? Рассказывай скорее.

Егор тяжело вздохнул.

– Плохи дела, Игнат Владимирович. Приехал ни с чем. Связь с подпольным комитетом не мог установить.

Громов нахмурился.

– Ничего не мог сделать, – оправдывался Корнеев. – В Омске не поймёшь что творится. В Самаре, говорят, было какое-то правительство, Комуч[8]8
  Комуч – Комитет членов Учредительного собрания, созданный в Самаре из эсеров. Комуч претендовал на выполнение правительственных функций во всероссийском масштабе.


[Закрыть] по-ихнему, а в Омске его в насмешку комбинацией из тридцати эсеров называют. Франция с Англией на совещании в Уфе поднажали на Комуч и объединили его с Сибирским правительством. Это новая власть чудно называлась: Директорией. А только из-под новой одёжки те же грязные пятки эсеров и кадетов выглядывали. А теперь и эту власть разогнали. Не понравилась, говорят, союзникам: слабовольна, дескать, она, не может с рабочими и крестьянами справиться. 18 ноября переворот был, Директорию арестовали, а на её место какого-то Верховного правителя посадили, адмирала Колчака. Военный диктатор!.. Вот его программка, на всех углах развешена.

Корнеев достал из кармана пожелтевший листок и подал Громову. Игнат Владимирович развернул его и прочитал:

«Обращение к населению России.

Всероссийское временное правительство распалось.

Совет Министров принял всю полноту власти и передал её мне, адмиралу Александру Колчаку.

Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, объявляю, что я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности.

Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие свободы, ныне провозглашённые по всему миру.

Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, к труду и жертвам.

Верховный правитель, адмирал Колчак.

18 ноября 1918 г. Город Омск».

Громов долго сидел в задумчивости, комкая воззвание в руке.

– Да-а. – наконец проговорил он, – этот хитрее и злее всякого хищника. Обещает свободы и избрание желательного образа правления, а сам подписывается единолично: Верховный правитель… – и, обращаясь к Егору Корнееву, спросил: – Ну, и каковы там, в Омске, эти новые порядки?

– Порядки устанавливаются старые; царские. Да ещё и с помощью иностранцев, – ответил Корнеев. – В Омске полно и англичан, и французов, и всяких других. Из бывших жандармов и полицейских создан департамент милиции, контрразведка. Вешают и расстреливают рабочих, большевиков и просто неблагонадёжных. Тюрьмы битком забиты. С правами губернаторов назначены управляющие губерниями. В Барнауле тоже… Колчак принял к оплате царские долги. Земля, фабрики и заводы возвращаются прежним хозяевам…

– А что о Красной Армии слышно?

– Ходят слухи, что она заняла Красноуфимск, Сызрань, Казань. Симбирск и Самару. Где-то около Уфы бьётся. Рабочие тоже всюду бастуют, не верят новому правителю. Наш поезд долго в Барабинске стоял – железнодорожники стачку организовали. В депо митинг был, и я не утерпел – сбегал послушать, что говорят. Из Омска на митинг англичанин приехал, полковник Уорд с госпожой Франк[9]9
  Полковник Уорд – член английского парламента, принимавший участие в становлении «Верховного правителя» Колчака. Госпожа Франк – издательница белогвардейской газеты «Русская армия».


[Закрыть].

Уорд балакает по-своему, а она переводит. Англичанин обещал от имени Колчака улучшить положение рабочих, просил помогать правителю. А железнодорожники ему прямо заявили: «Зачем нам довольствоваться половиной, когда мы уничтожим буржуазию и воспользуемся всем.

Зачем нам такой порядок, который позволяет немногим грабить многих?»

А. П. ЕЛЬКИН – подпольный работник, член Барнаульского губкома, с которым отряд Громова держал связь.

После этого зачинщиков стачки арестовали. На железной дороге всюду неспокойно… А в Томске, говорят, были восстания солдат и заключённых в тюрьме. Тоже подавили, около шестисот человек убили. Каратели всюду…

– Н-да, нерадостные вести ты привёз, Егор, – заметил Громов.

– Ещё не всё, Игнат Владимирович. Был я у Коржаева. Он передал, что ваш совет выполнил. В Камне создал подпольную военную группу во главе с начальником уездной милиции капитаном Ипатовым. Связь с Барнаулом установил через начальника военного отдела подпольного комитета Андрея Елькина. И ещё велел сообщить: в Томске 23 ноября состоялась вторая подпольная конференция большевиков. Она учла, что решение, принятое на первой конференции о всесибирском восстании, неправильно, рекомендовало организовывать восстания местного характера при наличии благоприятных условий, поддерживать и стихийные выступления, принимать все меры для разрушения тыла противника. Коржаев сказал, что они приступили к выполнению этого решения.

– Ясно, – проговорил Громов. – Нам тоже надо поторопиться. Мы с Петей поедем в Славгород, Семипалатинск, попробуем установить связи, да и в сёлах проведём работу, а ты, Егор, возвращайся назад. Передай Коновалову, чтобы, как представится возможность, собирал наш отряд и начинал действовать. Пусть бьёт колчаковскую милицию и беляков. Понятно?

– Будем бить.

На другой день Корнеев вернулся в Ярки, а Громов с Нечаевым выехали в Косо-Булат.