Текст книги "Повесть о партизане Громове"

Автор книги: Сергей Омбыш-Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Татарин, размахивая руками, долго старается что-то растолковать турку, наконец, сердито ворчит:

– У, шайтан! Ничего не понимает.

– А ты его прикладом, сразу поймёт, – замечает один из красногвардейцев.

Хайруллин не заставляет себя ждать и замахивается винтовкой. И вдруг – о, чудо! – турок заговорил:

– Пленные мы, лагерь бешали, – и он махнул в сторону Барнаула. – Там война, думали, стрелять нас будут.

– Война? – удивлённо переспрашивает Громов.

– Война, война, – кивает головой турок.

Сообщение турка озадачило Игната Громова. После долгого молчания он, наконец, спрашивает Ивана Шаболина:

– Что будем делать?

– Положеньице… Куда ни кинь – везде клин. Назад ходу нет, идти – так уж вперёд. Может, турки напутали.

Решили ехать дальше. Версты через две-три встретился крестьянский обоз. Громов останавливает первую подводу.

– Что в Барнауле?.. Кто кого бьёт? – спрашивает он у соскочившего с телеги бородатого мужика в новом армяке из верблюжьей шерсти. Мужик долго разминает затёкшие ноги.

– А вы кто будете?

– Мы-то? – переспрашивает Громов, соображая, что ему ответить. – Мы-то солдаты Временного правительства.

– А не врёшь?

– Не видишь, что ли?

– Свои, значит, – благообразное лицо мужика расплывается в улыбке. Он сплёвывает на дорогу, растирает каблуком и довольный продолжает: – Мать их так, в Барнауле большевиков побили.

– Ну да? – притворно удивляется Громов.

– Вот те крест, – божится мужик. – Наши в городе поднялись и всех побили.

«Эх, кулачья твоя душа! – думает про себя Громов. – Пристрелить бы тебя, да нельзя – себя выдашь. Уйдёт обоз дальше, возчики карателям об отряде расскажут». – И он тоже осеняет себя крестом, говорит:

– Ну, слава богу!.. Туда им и дорога.

Обоз уходит, а отряд ещё долго совещается, решая, куда двигаться. Одни предлагают повернуть назад, другие – небольшими группами разойтись по деревням, третьи – продолжать путь. После долгих споров было решено идти на Барнаул, ударить по вокзалу, захватить эшелон и ехать на Семипалатинск, там ещё должна держаться советская власть.

К Барнаулу красногвардейцы подошли около полуночи. Залегли у одинокого домика с покосившейся крышей, приютившегося около оврага.

Стоит мёртвая тишина, но всем кажется, что она обманчива. Бывшего водника из Барнаульского затона Петрова Иван Шаболин отправил в разведку.

Прошло с полчаса. Тишина ничем не нарушается, лишь изредка доносятся из района вокзала глухие гудки «кукушки». И вдруг раздаётся пулемётная очередь. Но она такая короткая, что кажется, будто ночной сторож спросонья крутанул деревянную трещотку.

И снова тихо. Наконец появляется Петров. Его окружают, нетерпеливо расспрашивают, что делается в городе.

– Плохи дела, – едва переводя дыхание отвечает Петров. – Говорят, наши отступили за Барнаулку[5]5
  Барнаулка – небольшая речушка.


[Закрыть].

– Что предпримем? – спрашивает Громов у собравшихся возле Петрова красногвардейцев.

– Ударим по вокзалу. Выхода больше нет. Захватим состав и… в Семипалатинск.

Отряд раскинулся в цепь и перебежками двинулся к монастырю, направляясь на вокзал. В городе снова вспыхнула стрельба: стучал пулемёт, доносились редкие винтовочные залпы, одинокие ружейные хлопки.

У монастыря красногвардейцы задержали пожилого рябоватого человека в шинели без погон, с винтовкой и привели к Громову.

– Кто такой? – приступил к допросу Игнат Владимирович.

– А вы кто? – смело ответил вопросом на вопрос солдат.

– Тебе каких надо?

– Мне-то?.. Своих.

– А какие свои?

Молчание.

Подходит Петров, всматривается в лицо солдата и вдруг хлопает его по плечу увесистой ручищей.

– Фёдор, ты?

Тот узнаёт Петрова и облегчённо вздыхает:

– Свои, значит. А я думал, к белякам попал. Здорово, Петров!

– Что, беляки в городе? Наши за Барнаулку отступили? – спрашивает Громов у солдата.

– Наоборот, беляки отступили, наши в городе. Занимают Демидовскую площадь, Пушкинскую, Гоголевскую, Томскую, Павловскую улицы, Соборный и Конюшенный переулки, выбили беляков из реального училища и мужской гимназии. Беляки бежали за Барнаулку. Вы сейчас у них в тылу.

– А вокзал в чьих руках? – поинтересовался Громов.

– Вокзал тоже в наших руках.

Громов улыбнулся:

– А ведь мы хотели по нему ударить. Вот было бы дело… А что здесь произошло?..

И красногвардеец рассказал следующее:

В то время, когда Барнаульская Красная Гвардия дралась против «Первого офицерского отряда», добровольческого «Николаевского сборного отряда» и батальона чехов в Тальменке, не давая им переправиться через речку Чумыш, в самом Барнауле белогвардейская подпольная организация готовила восстание. В ночь с 10 на 11 июня по сигналу соборного колокола белогвардейцы выступили, начав обстрел здания губернского Совета, в котором размещался небольшой отряд красногвардейцев во главе с руководителями Алтайского исполкома Цаплиным и Присягиным.

К красногвардейцам присоединились барнаульские рабочие: железнодорожники, водники, кустари. Они продержались до утра, а утром, переправившись через Обь, в город вошёл отряд большевика Петра Сухова. Этот отряд был создан из добровольцев-рабочих Кольчугина, Щегловска (Кемерова), Гурьевска и Прокопьевска после того, как стало известно о захвате чехословаками и белогвардейцами Новониколаевска и Челябинска. Организаторами его были Комаров – уполномоченный ЦК партии большевиков для работы в Сибири и секретарь Кольчугинского Совета, член штаба Красной Гвардии Пётр Сухов. Его же и выбрали командиром отряда.

Барнаульский Совет послал почти все свои силы в помощь Новониколаевску, оставив в городе небольшой отряд. А когда белые, захватив Камень, двинулись на пароходах к Барнаулу, Совет отозвал со станции Алтайской коммунистическую роту. Вовремя прибыл в Барнаул и отряд Петра Сухова, отошедший из Кузбасса после захвата его белогвардейцами. К суховцам присоединились каменцы под командой Григория Болкунова, приехавшие на пароходе «Крестьянин». Восстание белогвардейцев внутри города было разгромлено. Но на станции Алтайской сосредоточились отряды белогвардейского полковника Буткевича. Он решил во что бы то ни стало прорваться в Барнаул. И вот уже второй день барнаульцы вместе с красногвардейцами Петра Сухова, вместе с семипалатинцами, бийчанами и отошедшими от Тальменки отрядами стойко отбивают яростные атаки белых.

– Значит, мы в тыл белякам угодили? – уточнил Громов.

П. Ф. СУХОВ – командир красногвардейского отряда.

– Так точно! – весело воскликнул красногвардеец, понимая, о чём сейчас думает Громов.

– Как, Иван, ударим с тыла? – спросил Игнат Владимирович у Шаболина.

– Ударим!

Петров был отправлен доложить об этом решении Барнаульскому штабу, а его знакомый красногвардеец взялся провести отряд к Барнаулке, где залегли белые.

Бесшумно двинулись в сторону вражеских позиций. Вскоре проводник остановился и, указывая рукой вперёд, проговорил:

– Там!

Присмотревшись, Громов увидел совсем близко в полумраке силуэты перебегающих солдат.

– Давай! – шепнул он Ивану Шаболину.

– Приготовиться к атаке! – передал команду Шаболин.

Грохнул залп, прокатилось грозное «ура-а-а!» Отряд Громова бросился на противника. Белогвардейцы, не ожидавшие нападения с тыла, растерялись, смешались и в беспорядке стали отступать. Донеслось «ура!» со стороны барнаульцев. Началось общее наступление на белых.

Отряды белых бежали за Обь.

Ещё два дня красногвардейские отряды отражали атаки перегруппировавшегося противника. Однако стало известно, что из Новониколаевска по Оби и железной дороге к Барнаулу двигаются крупные силы белых.

Барнаульский военно-революционный комитет отдал приказ в ночь на 15 июня выступать на Алейск.

Барнаульские красногвардейцы погрузились в три эшелона и под огнём противника покинули город. Они прибыли на станцию Алейскую.

Тут же, у эшелонов, состоялось собрание, на котором было решено объединить кольчугинцев, барнаульцев, семипалатинцев и каменцев в один отряд, командиром назначить Петра Сухова и следовать на Омск. Все были уверены, что Красная Гвардия ещё удерживает Омск; знали, что часть Омской гвардии ведёт бои у Барабинска.

Обоз объединённого отряда растянулся на две-три версты. На телегах – мука, сахар, масло, боеприпасы, трёхлинейные винтовки. Пыль, будто дымовая завеса, сплошной стеной стоит над степью. Красногвардейцы скупо, озабоченно переговариваются о том, что их ожидает в Омске.

Из села Харитоновки Сухов снова послал разведку в тридцать пять конников к Камню. Долго ждали её назад, но она не вернулась. Тогда Сухов вызвал к себе Громова и сказал:

– Ты, Игнат Владимирович, эту местность хорошо знаешь. Возьми с собой двух красногвардейцев и разыщи разведчиков. Встретишь нас на этой же дороге.

– Постараюсь, – ответил Громов. – Только думаю, что назад мне не следует возвращаться. Нехорошо председателю Совета свой уезд покидать. Останусь в Камне или Корнилове, буду подпольную работу налаживать.

– Это ты правильно решил, – заметил Сухов. – Врага надо бить не только в открытом бою. Крестьяне скоро раскусят, что это за новое Сибирское правительство, и помощников у тебя много будет. Оставайся, только разведку мне разыщи… Ну, желаю удачи!

Сухов крепко пожал Громову руку, и они расстались. Не думал в эту минуту Игнат Владимирович, что они прощаются навсегда. Лишь позднее он узнал, что отряд Сухова встретил между Барабинском и Татарской отступающих омичей и повернул назад в горы Алтая, собираясь перебраться в Китай, в Синьцзянскую провинцию, а оттуда на Туркестанский фронт. Немало удачных, славных боёв провёл отряд Петра Сухова на своём пути. Несколько переходов оставалось уже до монгольской границы, но, преданный эсером Жебурыкиным, отряд попал в засаду и был разгромлен, а сам Сухов схвачен кулаками и героически принял смерть от рук палачей. Он был похоронен на берегу быстрой и голубой Катуни близ деревни Тюнгур.

Игнат Громов и двое разведчиков по лесным тропинкам и кустарникам пробирались к Камню. В лесу у деревни Вылково они встретили крепкого ещё старика с чёрной бородой. Громов узнал в нём жителя деревни Прослауха, члена Каменского уездного Совета Петра Самусева.

– Ты что это, Пётр, словно медведь, в лесу скрываешься? – спросил после приветствия Игнат Владимирович Самусева.

– Будешь медведем. Дюже беляки лютуют, вот и приходится прятаться.

– Не прятаться надо, а действовать, – заметил Громов, – подпольную работу налаживать…

Самусев хитро улыбнулся.

– А мы сложа руки, Игнат Владимирович, не сидели. С Кузьмой Линником уже группу образовали.

Лицо Громова подобрело.

– Больше надо вовлекать в группу людей. Готовиться к боям. Как прослышишь, что мой отряд начнёт действовать, не меньше взвода боевых партизан должен прислать.

– Будет сделано, – уверенно заявил Самусев.

Помолчали. Самусев поинтересовался:

– А вы куда сейчас?

– Нашу разведку разыскиваем. Не видел случайно? Тридцать пять конников…

– Видать не видел, а слыхать слыхал, – тихо проговорил Самусев. – Погибла ваша разведка. Остановилась она на отдых у Медвежонка[6]6
  Медвежонок – маленькая речушка.


[Закрыть], а корниловский кулак Холомок ехал с дровами из лесу, заметил, что красногвардейцы привал устроили, и сообщил об этом белякам, которые в деревне находились. Их ночью и накрыли спящих.

Всех порубали. Холомок получил за это одежду, снятую с убитых…

Отправив двух партизан доложить о гибели разведки, Громов договорился с Самусевым о явке и зашагал в Корнилово.

4. Дома. Побег из дому. Встреча с Коржаевым

Под утро, уставший и голодный, Игнат Громов прибрёл в село Корнилово. Домой решил пока не показываться, а сначала разузнать, как и что в деревне. На самой окраине Корнилово жил его дружок Захар Боярский. Громов решил пробраться к нему. У Захара отец был кулаком, и, хотя жили они врозь, дом сына находился вне всякого подозрения. Громов прокрался во двор и, прижимаясь к стене, двинулся к окну. Яростно залаяла собачонка, стараясь ухватить за шинель. Открылось окно, высунулась лохматая голова Захара, и он сонным голосом спросил:

– Кто там, кого носит?

Громов продвинулся к окну и полушёпотом проговорил:

– Это я, Захар. Игнат…

Тот бледнеет и торопливо шепчет:

– Лезь быстрее в окно. Не дай бог, увидят.

Громов влезает. Боярский торопливо, задёргивает занавеску. Они обнимаются.

– Что в деревне? – спрашивает Игнат Владимирович, усаживаясь за стол.

– В деревне каратели.

– А как наши живут?

– Жену твою, Владимирыч, схоронили. Очень болела, забота о тебе её доконала, – отвечает Захар. – А дети живут у твоего отца. Только тебе домой нельзя. Каратели га домом следят, ждут твоего прихода. Кто-то донёс, что ты в Камне председательствовал в Совете. Мы уж слух пустили, что ты убит, да, видно, не верят.

– Так ты укрой меня до ночи.

– Укрою. В амбаре спрячешься.

– Народ как, мужики?

– Мужикам что, – заметил Захар. – Бают: белые да красные дерутся, нам от того ни прибыли, ни убытка. Мы свидетели.

– Свидетелями сейчас нельзя быть, – говорит Громов. – Как плеть по ним походит – сразу поймут. За свою власть должны держаться, за советскую. Ну, а ты-то как?

Захар смутился.

– Я так же, как и все.

Громов дотемна просидел в амбаре, а стемнело – перебрался поближе к своему дому, к фронтовому другу Петру Лахину, на улицу, прозванную «Чернопятовкой» за то, что на ней жила одна голытьба. Жена Лахина сходила в дом Громовых поразведать. Вернувшись, сообщила:

– Можно идти.

Игнат Владимирович огородами перебрался к себе во двор. Тихо постучал в дверь. Открыла сестра Прасковья. Она припала к его плечу и заплакала:

– А мы тебя погибшим считали, родненький ты наш братка. Сколько слёз по тебе пролили, сколько дум передумали. Все только о твоей смерти и говорят.

– Пусть говорят. А вы эти слухи поддерживайте. Мне это в выгоду.

Проснулся отец. Детишек будить не стали. Сестра торопливо собрала на стол и стала угощать Игната Владимировича. Отец рассказывал:

– Знаешь, Игнаша, пришёл как-то к нам один человек, твоим другом назвался. Да вижу, на нём шапка что-то знакомая – мельника Монохина. Думаю: врёшь, шалюка, сын мой с кулаками никогда не водился. Заставил я Прасковью самовар поставить, а Настеньку Нечаеву послал за самогонкой. Напоил его, а он, шалюка, еле языком ворочает, а всё о тебе справляется: где да что ты. У меня возьми да и вырвись: ну его к чёрту сына такого, пришёл бы, сам его связал да и законным властям передал. Измучил он меня… А он как соскочит с лавки и говорит: «Ох, дедушка, если бы ты так сделал, золотом бы тебя осыпали». Я и понял, что это шпика к нам подослали. Ещё его угостил, Прасковья с Настенькой плясать с ним стали да незаметно ножку ему подставили. Навалились мы все трое на него, а я давай по карманам шарить. Наган у шалюки оказался. Я его им и стукнул в висок. Тут, спасибо, Петя Нечаев пришёл, утащили мы с ним его ночью за огороды и в околке закопали. А через два дня в деревне разыскивали пропавшего офицера из контрразведки…

Громов с жадностью ел, слушая отца. Вдруг ему показалось, что за окном кто-то тихо ходит.

– Вроде кто-то под окном топчется. Не слышите? – обеспокоенно спросил Игнат Владимирович.

– Не чую. Мало ли здесь кто шатается. Я посмотрю, – заметила Прасковья.

Не успел Игнат Владимирович сказать, чтобы она этого не делала, как сестра открыла дверь и в неё с грохотом ввалились три белогвардейца. Здоровенный рыжий детина с унтер-офицерскими погонами заявил:

– Бандит Громов, ты арестован.

«Пропал! – мелькнуло в голове Игната Владимировича. – Что же делать?..»

Громов выхватил из кармана револьвер и бросился на вошедших с криком:

– Застрелю-ю-ю!

Гремят два выстрела. Белогвардейцы не выдерживают и выскакивают из избы. Вслед за ними выбегает и Громов.

Не оглядываясь, он через огород направляется к поскотине, оттуда. – в лес.

В лесу тишина.

Птицы на разные голоса заливаются.

Пахнет грибами и сыростью.

Куда податься?..

В село возврата нет, в Камень – тоже опасно. Жить в лесу отшельником и ждать, когда люди сами придут к тебе?.. Нет, надо действовать и действовать побыстрее! С чего же начать?

И. Т. КОРЖАЕВ – руководитель Каменской подпольной организации, начальник партизанской контрразведки.

Громову пришла мысль связаться с Каменской подпольной организацией, которой руководил грузчик Иван Коржаев. Эта организация, как и некоторые другие, была создана по распоряжению Барнаульского Военно-революционного комитета и губкома РКП (б) сразу же после чешско-белогвардейского переворота.

Встреча состоялась на явочной квартире. Коржаев обрадовался приходу Громова и долго рассказывал ему о бесчинствах белогвардейцев, о действиях подпольной организации.

– Трудно работать, – пожаловался Коржаев. – Опытных работников мало. Из 23 городских членов партии шестнадцать уже расстреляны. Погибли Фёдор Шевцов, Пётр Сарычев, Фёдор Колесников. Ефросинья Алексеевна Кадыкова – наш лучший организатор – в тюрьме, муж её тоже. Думаем побег им устроить.

– Да, работать трудно, – согласился Громов. – А ты поближе к рабочим будь, с барнаульским подпольем свяжись. Легче будет. Я вот тоже собираюсь партизанский отряд создать, твоя помощь потребуется.

– Отряд! Правильно. В Томске с 18 по 22 августа проходила первая Сибирская конференция большевиков. Создан областной партийный комитет. Поставлена задача организовать вооружённую борьбу за Советы, бить врага по тылам, помогать Красной Армии освободить Сибирь, Вот и надо нам выполнять это решение. Мы разъяснением займёмся, собиранием сил, а вы будете делать налёты на беляков. Верно, многие мужики, особенно середнячки, ещё на месте топчутся, не знают, куда повернуть. Но мы им поможем разобраться. Да они и сами скоро поймут, какая им власть ближе.

– Значит, по рукам, – воскликнул Громов. – Будем драться.

5. Мобилизация. Коновал Осип Баев. Первые партизаны. Налёт на Корнилово

В августе 1918 года Сибирское временное правительство объявило мобилизацию молодёжи в армию «для защиты Отечества». В назначенный день восемнадцати-и девятнадцатилетние парни должны были явиться на сборные пункты.

Крестьяне – беднота и середняки – заволновались. «Не дадим сыновей. Хватит, мы за них отвоевали!» – шумели они на сборнях. Но призыву Чернодольского подпольного большевистского комитета тысячи крестьян – отцов и сыновей – селений Чёрный Дол, Андреевки, Максимовки и посёлка Ярового, вооружившись чем попало: топорами, вилами, старенькими дробовиками и берданами, собрались в посёлке Чёрный Дол, а оттуда двинулись на Славгород, захватили тюрьму, освободили политических заключённых, убили городского голову Фрея, Белогвардейский гарнизон был разгромлен, лишь немногие убежали задворками в степь и укрылись на кулацких заимках.

Восставшие организовали «Крестьянско-рабочий штаб», который издал несколько воззваний с призывом подниматься на борьбу с Временным правительством и разослал их по сёлам.

Крестьяне многих деревень одобрили действия чернодольцев, стали формировать отряды и направили своих делегатов в Славгород на съезд для выборов советской власти взамен эсеро-кулацкой управы.

Но контрреволюционное Сибирское временное правительство двинуло в степь дикую дивизию атамана Анненкова. Запылали сёла. Анненковские головорезы расправились с чернодольцами, постреляли на улицах Славгорода собравшихся на съезд делегатов.

Весть о расправе анненковцев над чернодольцами дошла и до Поперечного, где скрывался в это время Громов. Он вызвал к себе жителя этого же села, бывшего армейского ветеринарного фельдшера, а теперь просто коновала Осипа Баева. Через него держала связь с сёлами Каменская подпольная организация.

– Слыхал о чернодольцах? – спросил Игнат Владимирович Баева, когда тот грузно опустился на предложенную табуретку.

– Дошли слухи, – угрюмо ответил Баев.

– Вот тебе партийное задание: бери свой инструмент и иди по деревням коновалить.

– Не понимаю, кому моё ремесло теперь нужно, – пожал плечами Баев.

Громов улыбнулся.

– Эх ты, паря! Да сейчас твоё ремесло как нельзя кстати. Ходи себе с сумкой по домам, спрашивай, не надоли лошадей подконовалить, а сам между делом рассказывай о чернодольцах, о расправе над ними анненковских бандитов, советуй молодёжь в армию не посылать. Понял?..

– Ещё бы! – ухмыльнулся Баев. – Всё понятно, Игнат Владимирович. Будет сделано…

– Да попутно приглядывайся: где, сколько чего у карателей. Кто партизанить захочет, присылай на полевую стоянку, что на стыке панкрушихинскнх и попереченских полей. Связь держи со мной постоянно, может, листовочек сумеем организовать.

– Хорошо. Сынок Киря связным будет, – голос Баева потеплел. – Он у меня смышлёный.

– Ну и добро! – заключил Громов и крепко пожал руку Баеву. – А теперь за дело.

* * *

Игнат Владимирович Громов сидел в землянке, служившей кому-то полевым станом, и, прихлёбывая чай из закопчённой кружки, наставлял в дорогу только что освобождённого каменскими подпольщиками из тюрьмы агронома Александра Кадыкова, по партийной кличке «Городецкий». Вместе со своим отцом Корнелием он уезжал выявлять сочувствующих советской власти и организовывать подпольные группы в сёлах уезда.

Через маленькое тусклое оконце донёсся шум шагов, говор.

Громов с Городецким схватились за наганы. Открылась дверь, и в землянку ввалилась группа корниловских жителей – Егор Корнеев. Василий Кондауров, восемнадцатилетний паренёк Петя Нечаев и другие.

Корнеев поздоровался и сказал:

– Принимай в партизаны, Игнат Владимирович. Баев нас прислал.

Громов обрадовался.

– Доброе дело, – заметил он. – Оружие есть?

– Две берданки и топор. Я свою винтовку прихватил.

– Мало. Но ничего, в бою достанете. А в общем, беляков бить будем.

– Достанем, Игнат Владимирович. Душа горит. Знаете, что они у нас сделали?

И Корнеев рассказал о том, что произошло в Корнилово.

В один из осенних пасмурных дней Осип Баев прибрёл в деревню Корнилово. На главной улице у плетневых заборов стояли небольшими группками мужики, угрюмые, насупившиеся, и о чём-то переговаривались. Подойдя к ближней группке, Баев завёл баском:

– Лечу лошадей, коновалю!.. Лечу лошадей, коновалю!

Мужики недружелюбно покосились на коновала и промолчали. Баев подошёл к ним, снял кепчонку и поклонился:

– Здравствовать желаю, почтенные хозяева!.. Не надоть ли лошадушек в порядок привести?

– Не до этого сейчас. В жизни и то порядка нету, – проговорил чернявый мужичонка, первый в деревне бедняк Фома Карпов.

– А что случилось? – полюбопытствовал Баев.

– Что, что?! – рассердился Карпов. – Не слыхал, мобилизация.

– Слыхал, как же, – спокойно заметил Баев. – Больше знаю. Из Чёрного Дола иду. Там мужики вместо отправки сыновей в армию двинули на Славгород и всех беляков побили да поразогнали. А против чернодольцев атаманцев выслали, анненковцев. Они деревни жгут, народ стреляют да шомполами порют. Вот и посылайте им своих сыновей помогать мужиков вешать.

– Но-но! – всё более раздражаясь, повысил голос Фома Карпов. – Своих посылай!..

Баев примиряюще улыбнулся.

– Моих бог миловал, я своих к Громову отправил, мужиков защищать.

– Это кто такой, Громов-то? – спросил другой мужик, молчавший до этого.

– Командир партизанского отряда. Ваш односельчанин. Правильная-то его фамилия Мамонов.

– Игнат Владимирович?! – удивился мужик. – Как же, знаем. Верный человек, наш, одним словом.

– Вот-вот!.. Надо будет, покажу к нему путь. Ну, бывайте здоровы! – проговорил Баев и зашагал к другой кучке крестьян.

А через час на площади собрался сход. Уже большинство крестьян знало о расправе в Чёрном Доле. Когда же представитель Земской управы зачитал приказ Сибирского временного правительства о мобилизации, они зашумели:

– С кем воевать-то? Кто наступает?..

Земец не растерялся, бойко ответил:

– Москву, бают, брать надо.

Вперёд выдвинулся Фома Карпов и выкрикнул:

– А что её брать. Разве она не наша, не расейская?

– Расейская-то расейская, – почесал в затылке земец, не зная, что ответить, и вдруг выпалил: – Красные её захватили.

Мужики загудели.

– Красные нам худа не сделали!..

– Нам что красные, что белые, лишь бы нас не трогали!

– Помогать вешать чернодольцев мобилизуют! – выкрикнул Афанасий Ивлечев, тот, что в Камне председательствовал на съезде кооператоров.

– Не дадим сыновей!

– Не дади-и-м! – прокатилось по толпе.

Рядом с земцем встал крепкий, приземистый крестьянин, фронтовик Спиридон Фильчаков. Он взмахнул рукой и что было сил крикнул:

– Тихо, мужики!

Мало-помалу установилась тишина. И тогда Фильчаков сказал:

– Я предлагаю принять всем сходом приговор: сыновей в армию Временного правительства не давать, молодёжи на призывной пункт не являться. Нехай воюют, кому на то охота есть. Мы себе не враги. Нам землю пахать надо, а не воевать.

– Верна-а-а! – заревел сход. – Принимаем приговор!..

– Голосую! – перекричал всех Фильчаков.

Над головами взметнулись мозолистые, задубелые руки.

* * *

Поздно вечером в Корнилово прибыл карательный отряд поручика Воронцова. Всю ночь офицерьё пропьянствовало у мельника Монохина, и тот, как выяснилось потом, под тост за здравие нового правительства передал поручику записочку, составленную вместе со своим компаньоном Леоненко, На бумажке корявым почерком были нацарапаны фамилии большевиков и им сочувствующих. Первой значилась фамилия Спиридона Фильчакова.

Утром каратели согнали всех жителей села на площадь. Мужики опустили головы, словно приговорённые, женщины вытирали слёзы платками, ребятишки, всегда шумливые и озорные, сейчас прижались к матерям, испуганно поглядывая на конных белогвардейцев.

Стоит какая-то зловещая тишина. Не свистит ветер в деревьях, облепивших со всех сторон церковь, не переговариваются, как бывало на сходках, мужики. Только где-то на краю деревни воет собака, нагоняя тоску.

Толпа расступилась, образовав проход, и к церкви проехал на лошади поручик Воронцов, худой, сутуловатый, с отёкшим от перепоя и бессонной ночи лицом. Он соскочил с лошади, бросил повод подбежавшему солдату и поднялся на крыльцо. Тут же оказался священник Остроумов, мельник Монохин и его компаньон Леоненко.

Поручик зло осмотрел толпу, пренебрежительно скривил запёкшиеся губы и хрипловато проговорил:

– Временное правительство Сибири объявило мобилизацию новобранцев для защиты матушки-России от бандитов-большевиков. Однако ваше село не выполнило приказ: не выставило ни одного солдата. Это называется саботажем и в военное время карается расстрелом…

– Против кого воевать-то? – выкрикнул из толпы Спиридон Фильчаков. – Большевики мам ничего плохого не сделали.

Лицо у поручика Воронцова налилось кровью, небольшая фигурка его хищно подобралась, словно приготовилась к прыжку.

– Взять! – махнул он в сторону Фильчакова.

Два карателя выхватили из толпы Фильчакова и подвели к Воронцову. Тот сделал шаг вперёд и прохрипел:

– Большевик?

Фильчаков промолчал.

– Большевик, спрашиваю?

– Большевик, ваше благородие, – шепнул Воронцову мельник Монохин. – Фильчаков его фамилия. Первым в записочке стоит…

– Отвечай, кто, помимо тебя, большевики? – взвизгнул Воронцов.

– Не могу знать, – спокойно ответил Фильчаков. – Все такие, как я.

– Врёшь, сволочь! – взмахнул нагайкой Воронцов. – Сто, двести, пятьсот шомполов, пока не скажет.

Каратели схватили Фильчакова и, повалив на ступеньку, задрали рубаху и начали хлестать шомполами.

– Всё равно ничего не добьётесь, – скрипел зубами Фильчаков, вздрагивая при каждом ударе.

– Подбавить красненьких! – приказал Воронцов.

Солдаты разложили костёр… Нагрев докрасна шомпола, стали запускать их под кожу Фильчакову. Запахло горелым мясом.

Бабы плакали, мужики отворачивались, сжимая кулаки, а Фильчаков сначала стонал, хрипел, харкал кровью, а потом затих, да так и скончался в беспамятстве.

– Афанасий Ивлечев!.. Гавриил Федяев! Николай Степанищев, Фома Карпов, Семён Черепанов… – выкрикивал по списку Воронцов.

Девять человек сбилось в кучку, не понимая, чего от них хотят.

– За организацию саботажа – расстрелять! взмахнул рукой Воронцов. – Приготовиться!..

Каратели поставили крестьян к церковной стене, щёлкнули затворами винтовок.

– Ой, люди добрые, за что же убивают?.. Спасите!.. – с мучительной болью в голосе выкрикнула молодая женщина, видно, жена кого-то из приговорённых к смерти. Выкрикнула и забилась в руках подхватившего её крестьянина.

– Мама! Мамка же! – испуганно заплакала маленькая девочка, хватаясь трясущимися ручонками за юбку бьющейся в истерике матери.

Толпа молчаливо колыхнулась вперёд. В тишине прозвучал спокойный голос священника Остроумова.

– Постойте, господин поручик… Они же православные. Допрежь чем предстать им перед судом всевышнего, дозвольте заупокойную прочитать.

– Валяй! – снисходительно разрешил Воронцов.

Поп загнусавил:

– Со святыми упокой души рабов твоих, идеже несть ни печали, ни болезни, ни воздыхания, но жизнь бесконечная…

Не успел поп произнести последние слова молитвы, как поручик Воронцов скомандовал: «Пли!»

Громыхнул залп, и заживо отпетые ни в чём не повинные люди упали на землю.

На площади началась массовая расправа: пороли всех подряд – и мужиков и женщин.

– Предупреждаю, если через три дня новобранцы не явятся на призывной пункт, каждого десятого расстреляю, а деревню сожгу, – пригрозил напоследок Воронцов и направился в дом Монохина продолжать попойку.

Большое село притаилось. На улице – ни души. Только заросший чёрной щетиной человек с кожаной сумкой через плечо, в котором угадывается бродячий коновал, иногда появляется на ней, переходит из одного дома в другой.

* * *

Под вечер к землянке прибрёл паренёк. Он был не по возрасту рослый. Из-под шапчонки выбилась прядь чёрных волос. Глаза смелые, дерзкие. Он спросил у собравшихся около землянки партизан:

– Кто Громов будет?

– Я буду, а тебе зачем? – ответил Громов.

– Вам пакет, – паренёк достал из-за пазухи вчетверо сложенный листок. – Батя прислал.

Баев писал: «В Корнилово каратели учинили расправу. Провёл работу. Многие решили партизанить, а может быть, уже пришли к вам. Нет, так ждите. Иду „коновалить“ в другие деревни. Ждите и оттуда пополнение».

Громов разорвал на мелкие клочки письмо и, обращаясь к пареньку, заметил:

– Спасибо за сообщение. Можешь возвращаться, домой.

Однако паренёк не думал уходить. Он топтался на месте, видно, собираясь что-то сказать.

– Говори, Киря, говори, – подтолкнул его Петя Нечаев (они уже успели пошептаться между, собой, пока Громов читал донесение).

– Товарищ Громов, разреши остаться в отряде. – В глазах Кири – надежда и боязнь, что его не примут. – Что хошь буду делать: белых бить, в разведку ходить.

– Ишь ты! – удивился Громов. – А тебе сколько лет?

– Пятнадцатый…

– Маловато. Ещё забоишься. Да и стрелять, поди, не умеешь?

Киря оглянулся по сторонам, схватил у землянки бердану и побежал через поляну, тянущуюся неширокой полосой между пашней и берёзовыми околками.

Вот он присел по колено, стал прицеливаться. И тут все увидели, что на оголённой раскидистой берёзе сидит с десяток косачей.