355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Есин » Смерть титана. В.И. Ленин » Текст книги (страница 5)
Смерть титана. В.И. Ленин
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 18:39

Текст книги "Смерть титана. В.И. Ленин"


Автор книги: Сергей Есин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

На волне огромного напряжения сил, которых потребовал от него съезд, состояние Ленина вроде бы ненадолго улучшилось. В это самое время за здоровье вождя, полагая, что имеют дело с задачей государственной и первостатейной важности, взялись врачи. Чтобы покончить с этой темой и в дальнейшем к ней не возвращаться, достаточно привести окончательный научный диагноз ленинского заболевания.

Предварительных диагнозов было три. Их ставили последовательно. Ставили и снимали. К лечению Ленина были привлечены, как уже было замечено, и зарубежные, и наши светила. Светил было слишком много, у каждого своя школа, любимые болезни. Больного лечили от неврастении (под нею понималось переутомление), от хронического отравления свинцом (пуля Фанни Каплан) и от сифилиса мозга.

Начнем с домыслов по поводу последнего диагноза. Много ходило разных версий относительно очевидной природы этого заболевания. Самые ловкие, уверенные в себе знатоки уверяли, что Ленин умер от леченного или врожденного сифилиса. Одни, особо знающие «историки» и «специалисты», утверждали, что источником была дама в Париже, которая распевала революционные песни. Другие, склонные во всем видеть народную подоплеку, полагали, что заболевание было получено сразу после сибирской ссылки, и несчастный революционер ездил по этому поводу из Пскова, где он после освобождения поселился, в цивилизованную Ригу для врачебной консультации, и даже приводили фамилию врача-специалиста, у которого Ленин лечился. Но если бы!

Правда, «для врачей России, воспитанных на традициях С. П. Боткина, который говаривал, что «в каждом из нас есть немного татарина и сифилиса», – это я цитирую из книги Ю. Лопухина, посвященной болезни и смерти Ленина, – и что в сложных и непонятных случаях болезней следует непременно исключить специфическую (т. е. сифилитическую) этиологию заболевания, такая версия была естественна». Однако знаменитый русский невропатолог Григорий Иванович Россолимо, именем которого названа одна из улиц Москвы, беседуя 30 мая 1922 года с сестрой Ленина, Анной Ильиничной, – дата очень значительная – сказал: «Положение крайне серьезно, и надежда на выздоровление явилась бы лишь в том случае, если в основе мозгового процесса оказались бы сифилитические изменения сосудов»

Отбросим сгнившую ныне врачебную тайну! 29 мая для консультации был приглашен крупнейший специалист – невропатолог Алексей Михайлович Кожевников. Его узкая специализация – сифилитические поражения мозга. Была взята кровь из вены и спинномозговая жидкость. Сохранились даже воспоминания медицинской сестры М. М. Петрашовой, помогавшей профессору Кожевникову делать пункцию – прокол в хрящах позвоночника. Вся эта процедура по своей общечеловеческой обстановке не напоминала сегодняшнюю ЦКБ.

«Подъехали мы к небольшому двухэтажному домику. Поднялись на второй этаж. Там нас ждали Надежда Константиновна и Мария Ильинична. Я сразу надела халат, попросила примус, прокипятила инструменты. Мне показали, где находится больной. Я одна с инструментами пошла к нему в комнату… Владимир Ильич очень терпелив был. Во время пункции он только крякнул. Не охал, не стонал».

Несмотря на то что все «специфические» анализы – история болезни Ленина представляет собой огромный, свыше 400 страниц том, в котором подклеен каждый письменный результат каждого исследования, – дали отрицательный результат, врачи все равно пытались лечить его йодистыми препаратами и мышьяком в соответствии с открытиями начала века. Положительных результатов это «пробное лечение» не принесло.

В течении самой болезни многое было тем не менее непонятно, если не иметь в виду жесточайший атеросклероз. Собственно, именно этот диагноз без какой-либо альтернативы указало вскрытие. Как, к сожалению, случается слишком часто, окончательный диагноз поставил патологоанатом. Болезнь эта до некоторой степени была фамильная. Всех сбивал с толку возраст Ленина – рановато для такого гибельного атеросклероза. Тем не менее одна из артерий, придавленная пулей Фанни Каплан, была сужена настолько, что через нее нельзя было просунуть даже иголку, а можно лишь щетинку.

Есть официальный документ, написанный Николаем Александровичем Семашко: «Основная артерия, которая питает примерно 3/4 всего мозга, – «внутренняя сонная артерия» (arteria carotis interna) при самом входе в череп оказалась настолько затверделой, что стенки ее при поперечном перерезе не спадались, значительно закрывали просвет, а в некоторых местах настолько были пропитаны известью, что пинцетом ударяли по ним, как по кости».

Итак, прошел XI съезд, Ленину опять стало хуже, и нарком здравоохранения Н. А. Семашко приглашает к больному двух знаменитых немецких профессоров – Клемперера и Ферстера. Это люди в высшей степени осторожные. Физиология больного на первый взгляд не имеет отклонений. Если говорить о сердце, то для его возраста оно работает почти идеально. Но надо исключить хроническое отравление свинцом.

Ученые медики понимают, что их пациент не типографский рабочий, имеющий дело со свинцовыми шрифтами. Отравления среди этой категории работников были весьма частыми. Но в теле пациента уже четыре года находятся две пули после покушения в августе 1918-го на заводе Михельсона. Плохое самочувствие может быть вызвано свинцовым отравлением.

Пули, конечно, осумковались, операция может принести и определенный вред, особенно если удалять сразу обе, но врачи решают, что одну пулю, расположившуюся в надключичной области, почти под кожей, можно и удалить, оставив ту, что находилась в опасной близости от сонной артерии. Сам больной относится к этому скептически. «Ну, одну давайте удалим. Чтобы ко мне не приставали и чтобы никому не думалось».

Удалили в Солдатенковской больнице, переименованной потом в больницу имени Боткина. Операцию делал приглашенный из Германии хирург Ю. Борхардт. Больной тут же после операции захотел уехать. Врачи уговорили его остаться на сутки. До недавнего времени в одном из корпусов больницы еще существовала мемориальная палата. Я ее видел.

Дальше все завертелось точно таким же образом, как и после первого приступа. С объемом дел и их разнообразием можно ознакомиться все по той же биохронике. Отметим только, что на одном из нескольких заседаний Политбюро и пленума ЦК, которые проходили в этот недолгий период некоторого равновесия в ленинском самочувствии, рассматривался вопрос о монополии внешней торговли. Это нам может пригодиться. Но на этот раз, именно в это время, над Лениным, всю жизнь работавшим довольно безрассудно, не щадя себя, висела необходимость рассчитывать свои силы. Надо отдыхать, думал он, иначе сорвусь.

Он так все и рассчитал. Силы были на исходе, впервые он вспомнил летучий афоризм наших дней «всех дел не переделаешь» и решил уехать на лето из Москвы подальше. Острота любого неприятного дела, пока слух о нем долетит до его ушей, будет смягчаться от расстояния и времени. Кроме общего нездоровья, давали о себе знать еще и боли в желудке, юношеский катар, который он лечил в Германии во время первой своей поездки за границу. Из курортных мест надо выбрать что-то «комплексное», чтобы лечить и нервы, и желудок. Он выбирает Боржоми в Грузии или поездку на воды в четырех верстах от Екатеринбурга, здесь есть какое-то сельцо Шарташ.

И то, и другое место, по медицинским показаниям, подходит и Надежде Константиновне, которая долгие годы страдает базедовой болезнью. Он помнит, как он волновался, когда ей оперировали щитовидку. В обе точки: и в Боржоми, и до Екатеринбурга – можно добраться на поезде, то есть с определенным комфортом. Решено: он едет в конце мая. Он дотерпит, он перетерпел ссылку, эмиграцию, перешел по зыбкому, качающемуся льду Финский залив, перенес покушение, дотерпел до революции семнадцатого года. Главное – точно распределить силы. Пока, до отъезда, он передохнет все в тех же Горках.

Самый пик весны, природа ожила, зацвели вишни и яблони. Он уже начал привыкать к этому подмосковному дому. Чье-то это было раньше именьице? Немножко все вычурно, но дом удобный, прекрасный сад и парк. Он привык к своей постоянной комнате и к террасе, с которой так хорошо щуриться на парк. Всего два этажика, не Ливадийский же дворец он экспроприирует под свое жилье. Ко всей обстановочной стороне жизни он испытывает определенное равнодушие. В Кремле живет в квартире какого-то сенатского прокурора… Ну, они все обитают довольно скромно: Троцкий, Сталин, Бухарин жили, кажется, в гостинице «Метрополь»… Не в стенах счастье. Полюбуемся на природу, побольше поспим, будем, как советуют врачи, меньше волноваться, погуляем по парку и чуть-чуть, как всегда, поработаем. Отдых – это не безделье, а смена видов деятельности или обстановки этой деятельности.

Но поработать ему не удалось. Он уехал в Горки 23 мая, но был уставший, подавленный, какой-то, как говорят в народе, квелый. Целый день перемогал себя, пытался что-то писать, а на следующий день, 25 мая, после ужина – для больного безрадостного – началась сильная изжога. Карманные часы лежали около постели на тумбочке. Около 4 часов ночи у него началась рвота, и, когда он проснулся, невыносимо болела голова. Тогда же он уловил удивительную слабость в правой руке.

Он проснулся утром с чувством отчаяния. С невероятным трудом он смог объяснить окружающим, что произошло с ним ночью. Язык не слушался, речь была затруднена. Правая рука окоченела и была как бы не своя. Он попытался что-нибудь прочесть. Это было как испытание на жизнь – все буквы сливались, плыли. Он потребовал карандаш и лист бумаги с какой-нибудь твердой подложкой под ним. С трудом он вывел букву «М». Свершилось самое худшее из того, что он только мог предположить.

Это все зафиксировано в заключении большого, немедленно собравшегося консилиума и в записях его участников.

Невропатолог Россолимо пишет: «Зрачки равномерны. Парез правого п. facialis (лицевой нерв). Язык не отклоняется. Апраксия (онемение) в правой руке и небольшой парез в ней. Правосторонняя гемианопсия (выпадение поля зрения)… Двусторонний ясный Оппенгейм. Речь невнятна, дизартичная, с явлением амнестической афазии».

Но необходимо сразу отметить, что до последней, финальной стадии у Ленина сохранялся профессиональный интеллект. По крайней мере, как отмечают исследователи, до конца 1923 года. Значит, диктовал, высказывал суждения, говорил, слушал и просил все тот же знаменитый революционер, аналитик и вождь Ленин.

Теперь надо представить себе кромешный и невыносимый для Ленина ад, наступивший за этим моментом самоосознания в ближайшие три-четыре дня. Ленин еще не привык к болезни, не научился пережидать ее кризисы, надежда еще не свила возле него своего гнезда. К тому же болезнь словно играла с ним в прятки. Сжав холодной рукой горло, она вдруг будто слабела хваткой. Все грозные признаки внезапно исчезали, дабы, повременив несколько часов, возвратиться вновь. Тогда перед ним возникал весь ужас его положения. Он же не довел до конца дело своей жизни! Еще по-ленински слишком сильно и активно было интеллектуальное поле, и он сам, может быть, острее, чем все врачи, охватывал ситуацию. Выхода не было, и тогда 30 мая Ленин встретился со Сталиным.

Генсек стал свидетелем невероятной ленинской слабости и унижения. Но кто тем не менее знает: не был ли этот эпизод актом неслыханного ленинского доверия?

Ленинский ледяной интеллект подвел итог. Здесь итожилось все: и потеря речи, паралич правой руки и правой ноги, он не был способен выполнить простейшие арифметические задачи, утратил способность что-либо запомнить. Он осознавал, что здоровым ему больше не быть.

Он вызвал к себе в Горки Сталина, чтобы попросить у него яда.

Как можно было бы беллетризовать всю эту сцену! Раздаривший свою империю король Лир, ночью, в грозу и дождь, при свете молний. Свежая майская зелень бушует за открытым окном. О, эти клейкие листочки! Взгляд истерзанного болью и отчаянием человека и взгляд наследника-карбериста, сдерживающего блеск нетерпения. Традиционный натюрморт возле постели: фарфоровая поилка с влажным носиком, градусник… Подушка, вокруг головы она мокрая от пота. Учитель и ученик.

Как хочется попробовать Сталина на рефлексию. Медленная прокатка слов и пульсация лукавых мыслей. С победителя потом спишется все, но не оставляют ли и невысказанные мысли следы на каком-то всемирном компьютере?

А не испытывает ли учитель ученика на верность, как однажды во время Тайной вечери уже испытал своих учеников один вечный Учитель? Ведь реально трудно оценить, так ли уж плох Старик и так ли уж безнадежно его положение. Старик говорит, что знает его, Сталина, как человека с твердым характером. Характер у него действительно есть и есть свои цели, о которых пока не следует говорить.

Эта сцена в ее «художественном» освещении должна напоминать интеллигенту кадры из «Ивана Грозного» Сергея Эйзенштейна. Казалось бы, уже отошедший царь из-под чуть приподнявшегося, как у птицы, века наблюдает за поведением бояр. Попал тогда в цель Сергей Михайлович. Знал или догадался? Крупно рисковал в этом художественном прозрении. Но, видимо, в деталях и нюансах подольстил. Сталин премии своего имени так просто не раздавал.

Уже после первых признаков болезни Ленина все его замечательные соратники были начеку. У каждого из них тоже было дело жизни и плюс своя жизнь. Разыгрывалась невероятная власть над огромной империей. Все чувствовали себя участниками исторической сцены и понимали, наверное, что проигравший может вместе со званием члена Политбюро потерять и голову.

Потом, когда к власти с их помощью пришел Сталин, они лукавили, что не имели на власть никаких притязаний, а сразу определились, кому из них быть старшим и главным – Ему. Наследнику.

Май 1922 года – это был тяжелый месяц для Политбюро. Вот что пишет Троцкий в своих блестящих мемуарах «Моя жизнь»:

«В воскресенье в начале мая 1922 года я ловил сетью рыбу на старом русле Москвы-реки. Шел дождь, трава намокла, я поскользнулся на откосе, упал и порвал себе сухожилья ноги. Ничего серьезного, но мне нужно было провести несколько дней в постели. На третий день ко мне пришел Бухарин. «И вы в постели!» – воскликнул он в ужасе. «А кто еще, кроме меня?» – спросил я. – «С Ильичом плохо: удар, – не ходит, не говорит. Врачи теряются в догадках…» Ленин заболел, оказывается, еще третьего дня. Почему мне сразу не сказали? Тогда мне и в голову не приходили какие-либо подозрения. Бухарин говорил вполне искренно, повторяя то, что ему внушили «старшие». В тот период Бухарин был привязан ко мне чисто бухаринской, то есть полуистерической, полуребяческой привязанностью. Свой рассказ о болезни Ленина Бухарин кончил тем, что повалился ко мне на кровать и, обхватив меня через одеяло, стал причитать: «И не болейте, умоляю вас, не болейте… есть два человека, о смерти которых я всегда думаю с ужасом… это Ильич и вы». Я его дружелюбно устыжал,…чтобы привести в равновесие. Он мне мешал сосредоточиться на тревоге, вызванной вестью, которую он принес. Удар был оглушающий. Казалось, что сама революция затаила дыхание».

Простим автору старомодную патетику и продолжим цитирование:

«Гораздо позже, оглядываясь на прошлое, я опять вспомнил со свежим удивлением то обстоятельство, что мне о болезни Ленина сообщили только на третий день. Тогда я не останавливался на этом. Но это не могло быть случайно. Те, которые давно готовились стать моими противниками, в первую очередь Сталин, стремились выиграть время. Болезнь Ленина была такого рода, что могла сразу принести трагическую развязку. Завтра же, даже сегодня могли ребром встать все вопросы руководства. Противники считали важным выгадать на подготовку хоть день. Они шушукались между собой и нащупывали пути и приемы борьбы. В это время, надо полагать, уже возникла идея «тройки» (Сталин-Зиновьев-Каменев), которую предполагали противопоставить мне. Но Ленин оправился».

Но не станем торопить сюжет и вернемся к сцене «Ленин и Сталин». Естественно, начинаешь задумываться, каким образом такой сильный человек, как Ленин, мог решиться на подобное. Мгновенное помрачение воли? Отсутствие перспективы в деле, которое он, собственно, начал и теперь увидел, что не может завершить? Воспользовался самым правдоподобным предлогом, чтобы, не прощаясь, не принося лишних мучений своим близким, не заставляя весь мир видеть его немощным и слабым, попытаться сохранить свой чеканный облик для поколений, то есть уйти сильным, по собственной, ульяновской воле, бросив еще раз вызов судьбе. Не твоим, дескать, судьба, наказом, а собственным приказом.

Думал ли так Сталин?

В судьбе слишком многих политических деятелей, а также мастеров литературы и искусства трагический, внезапный, по собственной воле или по мгновенному стечению обстоятельств уход из жизни позволял потомкам досортировать эти причины, не вставшие в строку детали, дошлифовать миф этого деятеля. Кто бы сейчас вспомнил даже об Иуде, если бы тот не повесился после того, как предал Христа?

Может быть, Старик опять хочет вывернуть впереди всех по особой кривой? Выглядит-то он, конечно, очень плохо, но… А если выздоровеет, какой над Сталиным нависнет Казбек проблем? Если этот яд дать и ускорить развязку? А кто тогда будет отравитель? Может быть, Старик вспомнил удивительное самоубийство Поля и Лауры Лафаргов? Приняв яд, они вместе легли спать, чтобы не проснуться. Отравились.

Как ни странно, эта почти интимная история оказалась запротоколирована.

«30 мая 1922 года, будучи в крайне угнетенном состоянии, Ленин попросил, чтобы к нему приехал Сталин. Зная твердый характер Сталина, Ленин обратился к нему с просьбой принести ему яд, чтобы покончить счеты с жизнью. Сталин передал содержание разговора Марии Ильиничне Ульяновой. «Теперь момент, о котором я вам раньше говорил, наступил, – будто сказал Владимир Ильич Сталину, – у меня паралич и мне нужна ваша помощь». Сталин обещал привезти яд, однако тут же передумал, боясь, что это согласие как бы подтвердит безнадежность болезни Ленина. «Я обещал, чтобы его успокоить, – сказал Сталин, – но если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадежности?» Сталин немедленно вернулся и уговорил его подождать до времени, когда надежды на выздоровление уже не будет. Более того, Сталин оставил письменный документ, из которого явствует, что он не может взять на себя такую тяжкую миссию. Он хорошо понимал всю историческую ответственность и возможные политические последствия этого акта».

После удивительных нервных потрясений 30 мая, уже через день здоровье Ленина начало улучшаться. В этом было, если не знать его настоящего диагноза, нечто волшебное.

«Исчезли симптомы поражения черепно-мозговых нервов, в частности лицевого и подъязычного, исчез парез правой руки, нет атаксии… Восстановилась речь. Чтение беглое. Письмо: делает отдельные ошибки, пропускает буквы, но сейчас же замечает ошибки и правильно их исправляет».

Это из ленинской истории болезни. В человеческом плане она поучительна только тем, как человек пытается болезнь преодолеть. Это даже больше, чем воля к жизни. Это воля к творчеству, ибо я уже отмечал несколько раз, что в первую очередь считаю Ленина гениальным политическим писателем.

Самое тяжелое для этой совершенной творческой машины было вынужденное бездействие. Интеллект по-прежнему работал, мысли прокручивались на основе старых знаний и неполных сегодняшних сведений. В мозгу возникали тысячи формулировок и решений. Они роились в сознании, так хотелось выстроить их в привычный причинно-следственный ряд и заковать в колеблющееся слово. Не хватало, правда, сиюминутных и точных деталей. В творческом простое тоже есть свои преимущества. Может быть, пришло время изощренного анализа сделанного?

Наконец 25 августа – почти через три месяца – ему разрешили читать книги и газеты. Врачи отметили полное восстановление двигательных функций. Здоров. И он тут же начинает вгрызаться в проблемы работы наркомата рабоче-крестьянской инспекции. Позже по этим проблемам Ленин напишет статью, которая войдет в блок опубликованных и утаенных материалов, названных «Политическим завещанием». Нам, русским, если дело не ладится, всегда хочется поставить над ним надсмотрщика.

За время этого этапа болезни ему показалось, что именно здесь что-то большевики упускают. На редкость тяжело строить новую жизнь! Наркоматом рабоче-крестьянской инспекции руководил Сталин. Я думаю, в конце концов они просто по-разному понимали свободу для себя и для других. Как, например, в случае с «автономией» и «самоопределением вплоть до отделения».

Ну, а что остальные соратники? Было бы смешно представлять их онемевшими в бездействии и надеющимися на высшую справедливость. Могло освободиться слишком высокое место, почти трон. Все они были очень высокого мнения о себе. И особенно Троцкий. Для этого у Троцкого были серьезные причины. И основное – его роль в Октябрьском перевороте и в гражданской войне. Он был самый среди них начитанный и культурный, и он был теоретик не из третьих рук. На многое претендовали и Зиновьев, и Каменев. В отсутствие Ленина часто заседания Совнаркома вел именно Каменев. А Бухарину совсем не все равно было, к кому примкнуть.

Думал ли в тот период Сталин о том, что ему удастся стать прямым наследником Ленина? Он уже был управляющим делами партии – генеральным секретарем. Но в тот момент его больше всего волновало, чтобы партию и государство не возглавил Троцкий. Сталин чувствовал и ученое высокомерие, и даже брезгливость Троцкого по отношению к себе.

Был ли между Сталиным, Зиновьевым и Каменевым прямой сговор? Так инстинктивно в момент нападения объединяются волки перед тем, как задрать быка. Шло время новой экономической политики – нэп. Ленин умел признавать свои ошибки и управлять страной, прислушиваясь к глухому шевелению и желанию масс. Еврейское происхождение и гордость самоучки почти выбивали из-под Троцкого почву для самостоятельных действий. Его должны были к власти призвать. Как Ивана Грозного. Он все время искусственно отстранялся, хотя и нервничал.

Фактически мысли Ленина об управлении и власти около девяти месяцев шли в сторону от намерений большинства членов Политбюро.

2 октября все того же несчастного 1922 года Ленин выходит, как сейчас сказали бы, на работу и переезжает в Кремль. Это, конечно, не было полное выздоровление, да оно и не могло произойти, это был лишь результат ремонта, передышка между этапами болезни, некая иллюзорная видимость поправки. Болезнь захватывала своего противника по частям и маскировалась под выздоровление.

Надо бы поговорить о фоне, на котором разворачивалась ленинская болезнь. Но фон этот так значителен, что мельком, не разворачивая событий до подробностей, говорить о нем нельзя. Ну, например, именно во второй половине 1922 года состоялся суд над руководителями партии эсеров. Это же целая драма, когда большевики вынуждены были осудить недавних товарищей, которые вместе с социал-демократами вели борьбу против царизма. Теперь они повернули свое старое и испытанное оружие – террор – против своих бывших союзников-большевиков. Самый жесткий приговор суда был неизбежен. Ах, как скоры на расправу совчиновники! Но помиловать – значит поощрить террор. Расстрелять – вызвать ответную волну. Тем не менее именно ему пришлось принимать решение. Это был ловкий совет Троцкого: поставить выполнение приговора в зависимость от того, будут или нет эсеры продолжать террористическую борьбу. Остался ли он сам, Ленин, удовлетворен этим несколько половинчатым результатом?

Или конференции в Генуе и Гааге, где решалась судьба нового государства. Здесь уже тема для серьезного романа. И совсем неверно, что человечество интересуют лишь любовные перипетии. Сама чистая политика и чистая безо всякой лирики борьба за власть – это тоже сюжет, и сюжет увлекательнейший.

Есть данные, что, вернувшись в этот раз в Москву из Горок, Ленин твердо решил что-то поменять и в управлении государством, и в жизни партии. У него было время и для раздумий, и для наблюдений. И в первую очередь он решил дать бой уже возникшей и освоившейся партийной бюрократии. Она нашла методы, близкие имперским, методы удобного руководства и, как всегда, мечтала о своей бюрократической диктатуре. То есть Ленин захотел сменить Сталина. И все, что он начал делать с этого момента, было направлено против Сталина. Он собирался перетряхнуть партийный аппарат на XII съезде, намечавшемся на 11 января 1923 года.

Но и Сталин на этом же съезде намеревался упрочить свои позиции и собирал сторонников. Его торопливый расчет зиждился на том, что на съезде Ленина могло и не быть, а такие люди, как Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Томский, в партии были значительно популярнее, чем он. Для огромного числа новых провинциальных партийных руководителей он, Сталин, был уже главным начальником. Они были его выдвиженцы и, как нынче говорят, «его люди».

Бюрократическая ползучая оппозиция – и Ленин. Кто кого? И если бы не болезнь…

Что противостояние могло произойти, подтверждают отдельные свидетельства. «Владимир Ильич готовит против Сталина на съезде «бомбу». Цитируя секретаря Ленина Лидию Фотиеву, в изложении которой прозвучала фраза, Троцкий подчеркивает, что слово «бомба» принадлежит не ей, а именно Владимиру Ильичу. Тогда же у Ленина будто бы возникло убеждение, что его преемником должен стать Троцкий. Так ли это и были ли у Ленина для реализации этого плана возможности? Если преемник, то как переходящая фигура. Экстремизм и капризность Троцкого раздражали Ленина. Если говорить о возможностях, то они были. Вспомним в этой связи невероятный ленинский авторитет и его силу как оратора. Его личное влияние было столь сильно, что он мог переламывать уже почти предопределенный ход событий. Так случилось с решением ЦК о монополии на внешнюю торговлю. ЦК после представления Ленина отменил свое собственное решение и вынес новое, уже с ленинской подсказкой. И все это произошло в течение месяца.

Вторым существенным ударом по Сталину и крепким раздражающим для Ленина моментом должно было стать знаменитое «грузинское дело». Пытаясь найти поддержку большой грузинской делегации на предстоящем съезде, Сталин, обманув доверие Ленина и за спиной ЦК, совершил организационный переворот в пользу своих сторонников. Но это произошло уже после нового приступа ленинской болезни.

Речь на пленуме Моссовета в конце ноября 1922 года – последнее публичное выступление Ленина.

Дни были завалены делами, и их находилось все больше и больше. Ленин понимал, что означало упустить темп в развитии молодого государства. Ему надо было донести свою мысль до масс, сделать всех сознательными, а не механическими исполнителями своей воли. Если ему дано видеть чуть-чуть дальше, чем всем, значит он должен объяснить, как надо и как необходимо. Самым сложным было будущее, а из насущного – нэп. Именно поэтому он поехал на пленум Московского Совета, заседавшего совместно с пленумами всех районных советов Москвы. Аудитория большая, ее нельзя упускать.

Большой театр, ложи блещут. Партер и зала – все переполнено. Он приехал, когда его уже не ждали – повестка дня была исчерпана, оркестр исполнял «Интернационал». Его встретили криками «ура» и овацией. Он долго из-за приветственных криков не мог начать. Потом он был недоволен своей речью. Все выглядело как-то очень прагматично, вначале он как бы даже долго извинялся, что из-за болезни вынужден был прервать работу. Надо было – он будто чувствовал, что говорит «про запас», – коснуться многого, и поэтому говорил обо всем существенном, но мельком. И все же главное он сказал. О внешней политике, о том, что в политике надо быть последовательным и принципиальным, о концессиях, о психологии.

«Раньше коммунист говорил: «Я отдаю жизнь», и это казалось очень просто, хотя это не всякий раз было так просто. Теперь перед нами, коммунистами, стоит совершенно другая задача. Мы теперь должны всё рассчитывать, и каждый из вас (это уже обращение к залу) должен научиться быть расчетливым».

Потом близкие к этим мысли он повторит в своих самых последних работах. Его состояние, сам факт, что это последние мысли великого человека, придадут им простое величие.

А ведь действительно, выигрышная политика – это политика принципиальная! Вот уже и Владивосток, город далекий, но нашенский, – снова наш. Дальневосточная республика присоединилась к РСФСР. Это случилось только что, пять дней назад, и он не смог в своем выступлении обойти эту новость. Может быть, он чувствовал, что говорит в последний раз?

«Новая экономическая политика! Странное название, – переходит Ленин к главному тезису своей речи; надо объяснить, он пытается заглянуть в будущее, проверяет на народе ход собственных рассуждений. – Эта политика – новая экономическая политика, названная так потому, что она поворачивает назад. Мы сейчас отступаем…»

Зал слушает с огромным напряжением рассуждения вождя. В большой, почти часовой речи, когда потом ее напечатали на газетной странице, оказалось всего одиннадцать абзацев. Все сконцентрировано. Как опытный оратор, Ленин поворачивает мысль разными сторонами, но всё время бьет в одну точку. Зал взрывается аплодисментами на фразе: «Ни одного из старых завоеваний мы не отдадим». Это дань не только традиционной революционной риторике, но и ленинским убеждениям. Он итожит: «Мы социализм протащили в повседневную жизнь и тут должны разобраться. Вот что составляет задачу нашего дня, вот что составляет задачу нашей эпохи».

Расплата для этого человека, все время играющего с судьбой и бросающего ей вызов, наступает очень скоро. 13 декабря у Ленина случилось два тяжелых приступа с парезом конечностей и полной потерей речи.

А 24 декабря Сталин собрал совещание, которое постановило:

«1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5-10 минут, но это не должно носить характера переписки, и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются.

2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений».

Никто против этого не протестовал. Каждый из народных вождей рассчитывал выиграть в одиночку.

Наконец-то раздираемое противоречиями и внутренней неприязнью друг к другу Политбюро смогло изолировать Ленина от каких бы то ни было влияний и сведений извне. Лишило инициативы. Этому замечательному мыслителю и оратору (каковым сам Сталин никогда не был, его удел – это кабинетные решения, поправки, дополнения; собственные речи только в том случае, если внимание обеспечено сторонниками, он не человек дискуссии), способному увлечь зал и повернуть сложившееся мнение аудитории – а это случалось неоднократно, – уже не к кому обращаться.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю